Золотая бабушка

скачать книгу бесплатно


А Любочка всё думала. Может, стоит сказать? Может, признаться Пашке в своих чувствах, в том, что она умирает от любви? Если они расстанутся, то в её жизни больше не будет места ничему, что хоть как-то соприкасалось с ним. Сказать? Тогда они пообещают друг другу, что обязательно ещё увидятся, что придёт время, когда они будут вместе. С другой стороны, такие обещания дают ложную надежду. А надежда причиняет невыносимую боль. Девушка приложила одну руку к щеке и почувствовала запах ромашкового мыла. Ну вот, даже она вобрала в себя запах Скульптора. Будь проклято это мыло.

Ангина Львовна подозрительно косилась на ребят, поэтому они решили для виду всё-таки съесть пышки. Вкуса никто из них не почувствовал. С таким же успехом они могли сжевать резину. Кофе же только заставил сердца биться чаще, хотя куда уж…

В столовую влетел Жорик, милая болонка одного из частых посетителей. Вообще, гостям не разрешалось приводить животных, но Жорик был настолько очаровательным, что Ангина Львовна сжалилась. Её душевных сил не хватало на то, чтобы выгнать сорванца. Пёс сразу подбежал к Пашке. Жорик обожал Пашку, потому что тот всегда с большим удовольствием с ним играл. Пушистик принялся облизывать любимому человеку руки, и Пашка слегка улыбнулся. Он любил животных. В груди у Любочки кольнуло. Когда в последний раз они были в деревне у подружки Лёли, за Пашкой увязался бродячий пёс, и они не смогли не взять его с собой в дом. Вот Лёля удивилась своему новому жильцу…

– Пообещай, что присмотришь за Чаком, – сказала Люба, отведя взгляд к окну.

Чак был большим и страшненьким. Он был супердворняга, даже больше волка напоминал. Весь плешивый, клыки торчали в разные стороны, хвост неоднократно был погрызен, лапы тощие. Но он так нежно тыкался носом в Любочку, что она не удержалась и погладила его, а потом ещё, и ещё. И как-то незаметно Чак зажил вместе с парочкой.

Имя псу дала именно Люба. И если уж ничего не утаивать, то полное имя Чака звучало так: Влчак Чак-чак. Он всюду ходил за девушкой и жутко её ревновал к Пашке. Каждый раз, когда парень касался Любочки, Чак щетинился и скалился. Сначала Пашка поднимал руки, словно пёс был полицейским, а потом привык. Тем более когда Люба бросала недовольный взгляд на Чака, тот уныло прижимал уши и прятался.

– Он не остался там один, – сказал Скульптор, но Любочке всё равно было неспокойно.

Допив кофе, пара выдвинулась в путь. Ангина Львовна бросила на них озадаченный взгляд, но ничего не сказала. Всё было не так, как прежде. Обычно парочка не замолкала. Они часто ссорились по пустякам, спорили из-за искусства так, что казалось, дело дойдёт до драки, но уже через секунду любые темы казались неважными. Если честно, они просто любили много и бурно болтать о чём-нибудь.

Сейчас вновь шли молча. Чем ближе к Московскому вокзалу, тем сильнее краснели и наливались слезами глаза. А ужасный звон в ушах заглушал даже мысли. Любочке не хотелось оставлять Пашку. Она любила его до безумия. Эти чувства задурманивали голову, она и сама себе казалась одержимой.

У каждого обязательно появляется кто-то, кому очень хочется убирать волосы с лица, наглаживая непослушные пряди, говорить, что этот человек прекрасен, будь у него хоть тысяча изъянов. Даже когда он стесняется своей грязной головы, невозможно остановиться, хочется перебирать один волосок за другим.

Люба слышала о таких историях раньше, но ей всегда они не нравились. Такую любовь она называла «стодневной», потому что «счастливое время» не длилось дольше трёх-четырёх месяцев. Обычно влюбляются хорошие девочки в плохих или странных мальчиков. Такие мальчики разжигают в девочках несоизмеримое чувство любви и преданности, а после исчезают, потоптавшись в гостиной ранимого сердца грязными сапогами и навсегда оставив там следы. Они всегда найдут тысячу причин, оправдывающих их, но, по правде, ни одна не смогла бы загладить вину.

Да… Любочка слышала сотни таких историй. И теперь это случилось с ней. Она пыталась саму себя убедить, что у них со Скульптором всё иначе. Вообще-то, их роман длился больше года. А ещё он тоже её любил. И, между прочим, совсем не обижал. Только почему на душе так тяжело? Почему сердце щемит и плачет от несправедливости.

Поедет ли Пашка за ней, если она попросит? Бросит ли работу? Пашка… Тот самый Пашка, который дышал только ради того, чтобы лепить. Ничто и никто не способен был отобрать первое место у её величества Музы в сердце Скульптора. Люба это понимала головой, но чувства распирали.

Вот уже вокзал – люди встречаются, люди прощаются. Шаги стали такими тяжёлыми, что ноги не поднимались. Любочка шла на одной только силе воли.

Редко когда заранее знаешь, что это твоя последняя встреча с любимым, и часто потом жалеешь о том, чего не сделал, не сказал, не запомнил. Вот бы ещё раз вдохнуть запах, прикоснуться к тёплой коже, посмотреть в любимые глаза. Вот бы продлить миг ещё на пару… жизней. Почему бы вообще не запретить прощания? За что это так трудно?

Когда Люба ступила на перрон, она отчётливо понимала: это их последняя встреча. Не стоит просить Скульптора поехать за ней, нужно закончить всё сейчас, пережить этот ужас. Отрезать.

– Я хотел тебе сказать… – вдруг начал Пашка, но Любочка приложила ладонь к его губам:

– Давай простимся здесь и больше не встретимся. Нам было здорово вместе, но пора идти дальше.

Девушка хотела выдавить из себя улыбку, но не успела. Пашка прижал её к себе. Такой он был родной. Снова замаячила картинка двух русоволосых мальчишек, бегущих босиком по траве. Любочка помотала головой. В первый раз она увидела их, когда пила чай на кухне. Сидит себе, никого не трогает, а голова вдруг показывает этих ребятишек, играющих под столом в машинки. Ужасно. Ужасно, что она, которая не очень-то любила детей, вдруг всей душой захотела заполонить весь мир маленькими копиями Скульптора.

Поезд прогудел. Пора расставаться. Пашка затащил чемодан в вагон и вышел. Люба осталась внутри. Они смотрели друг на друга через стекло до тех пор, пока поезд не поехал. Казалось, они за всё время знакомства никогда так много не молчали, как сегодня.

Может, и стоило сейчас поговорить? Может, нужно было обсудить, поплакать, поругаться, чтобы не душить чувства в себе, а понять друг друга. Ах, если бы Люба сказала о своих опасениях Пашке. Если бы она сказала, что не хочет терять его, но боится, что испортит ему всю жизнь, что он не схватится за шанс, который предоставила ему судьба и вся карьера пойдёт насмарку. Если бы она заплакала, прижалась к его груди и сказала, что мечтает всю жизнь провести рядом, но бросить мать в беде не позволяет совесть. Что было бы тогда?

А Пашка… Как бы сложилась их дальнейшая жизнь, если бы он открыл свои чувства? Никто не понимал его так хорошо, как Люба. И ни с кем ему не было так комфортно. Она не заставляла любить её сильнее, чем работу. Для Пашки это очень много значило. Но он и не думал о том, что Люба переживает о нём. Переживает, что он откажется от предложения стажировки. Ему казалось, что Люба не хочет бороться, что ей проще всё закончить. Пашка её не винил. Будет лучше, если он сейчас отступится, чтобы не сделать жизнь Любы ещё невыносимее. Поезд тронулся. У Пашки вскипело в груди, когда лицо Любочки пропало. Он побежал за вагоном – но разве догонишь?

А она ехала вся бледная, прижимала руки к лицу и жадно вдыхала запах ромашкового мыла – единственное доказательство того, что её любовь не была сном. Скульптор существовал, он был рядом с ней. Но на этом всё. Люба решила всё бросить. Всё и навсегда. Это чёртово мыло, его рубашку, даже краски. Нет, она никогда в жизни больше не притронется ни к чему, что хоть чуточку будет напоминать ей о Скульпторе.

Это обещание она пронесёт через всю жизнь. Впрочем, прошло время и чувства поутихли. Так бывает всегда. Какими бы сильными ни были чувства – всё стирается из памяти. Забываются голос, жесты, мимика, даже само лицо – от человека остаётся только мыльное пятно с расплывающимися чертами. Так же медленно забывался Пашка. Появились другие дела, другие заботы, другие цели. Но рисовать Люба не рисковала, словно это грозило напомнить о чувствах. Тогда бы она поняла, что совершила большую ошибку.

Глава 6. Романтика белых хлопковых трусов и эмалированного чайника

Нина так с тех пор и жила в Ленинграде-Петербурге. Об этом Любовь Михална знала, потому что поддерживала с подругой связь через письма, которыми они обменивались по старинке. Иногда даже открытки слали. Нинка объездила весь мир. Так странно… Из них двоих именно Нина рвалась домой и была уверена, что большой город отверг её. Именно Нина боялась выйти дальше двора. Но уехать и жить взаперти пришлось сильной Любочке, а ведь казалось, что её создали ради начальственного (читай – царственного) выезда по Невскому. А теперь у Нинки квартира на Ваське. Да не просто какая-нибудь, а та самая, в которой они вместе видели жизнь во всей красоте. Повезло же им тогда. Все в общаге ютились да в коммуналках. А у них – целая квартира на двоих!

Любовь Михална, не спрашивая дороги, двинулась от вокзала к автобусной остановке около станции метро. Она всегда любила наземный транспорт. Какой смысл, живя в Ленинграде, передвигаться под землёй? О нет! Нужно наслаждаться красотой, в которую столько души вложил Пётр – отобрал у всех регионов камень, лишь бы любимый Петербург отстроить.

Номер автобуса уже был не тот, что раньше, но маршрут не изменился, потому что такие дороги остаются на века: вдоль по Невскому проспекту, мимо Зимнего дворца и Александровского сада. Да, Любовь Михална хорошо помнила это место. Здесь недалеко от Медного всадника блевала Нинка. Словно бы ещё вчера они гуляли и праздновали поступление, а сегодня у Любочки в руке вместо бокала вина – трость. Старуха сошла на остановке и промокнула глаза платком.

Бырк-бырк. Это капли дождя разбивались о котелок Любови Михалны. Негоже портить такую добротную вещь. Старуха раскрыла зонт и стала наблюдать за людьми. Они, будто тараканы, расползлись по углам. Любовь Михална ухмыльнулась. Сцена напоминала её прощание с однокурсниками в Репина. Жалкие людишки, которых пугает дождь в Петербурге.

Но один парень не торопился уходить с лавочки, несмотря на нарастающий ливень, который упорно размывал дорожки парка. Любовь Михална как ответственный гражданин, гордый провинциал и вообще советский человек просто не могла пройти мимо. Приготовившись к нравоучениям, старуха подошла к парню вплотную. Тот не реагировал.

– Ты чего, остолоп, сидишь? Ливень не видишь, что ли?

Молчание. Капли стекали по его нелепым толстым очкам. К слову, видок у молодого человека сам по себе был дурацкий. За высветленными патлами всегда скрывается неуверенность в себе – Любовь Михална была в этом абсолютно уверена.

– Экая молодежь пошла, даже не отвечает старикам. В наше время такого не было! Если подходил кто-нибудь из старших, мы тут же подскакивали и честь отдавали.

Ничего такого во времена Любови Михалны, конечно, не было. Она вообще любила посочинять и приукрасить.

– Понятно, из-за проститутки страдаешь. – Старуха приулыбнулась, когда парень дрогнул. – Точно из-за проститутки: помада красная, стрелки до ушей, принципов – ноль. Но я вот что тебе скажу. Всё это бесполезно. Что бы ты ни сделал, ни сказал, она бы всё равно ушла, потому что не твоя. Твоя бы не ушла, даже если бы ты сидел под ливнем как полный придурок.

Ей хотелось поехидничать ещё, но сердце неприятно сжалось от воспоминаний. Такой весь несуразный когда-то на этой скамейке… впрочем, может, и не на этой? Когда-то тут сидел Он. Запах ромашек ещё щекотал нос. Только ступила на ленинградскую землю – обязательно нужно было натолкнуться на призрак прошлого. Скульптор был похож на этого паренька. Он тоже любил драматично сидеть на лавочке. Не то чтобы привлекал внимание. Он просто не замечал дождь. Как можно не замечать капли, бьющие тебе по темечку? Любовь Михална не знала ответа.

Старуха дрогнула, явственно ощутив в пальцах карандаш. Сплюнула, пошарилась в своём чемоданчике и достала зонт: у неё всего было по паре. Любовь Михална всё-таки советский человек. Она вручила его парню и умчалась, забыв о больных ногах. Честное слово, Любовь Михална, иногда вы поражаете меня своей безрассудностью.

Повезло: к остановке вновь пришёл нужный автобус. Так что теперь прямиком через мост, проехать Кунсткамеру и вырулить к дому. Любовь Михална ругала себя. На кой черт полезла к незнакомцу? Застыдилась и убежала, даже не прочувствовала ностальгию, памятник не осмотрела и не уловила все запахи сада. Надо было покрасоваться, наверное. Иногда она сама удивлялась тому, какие глупости приходили в старую голову. Хотелось много внимания. И неважно – в положительном ключе или негативном. Организм физически требовал, чтобы мир крутился вокруг Любови Михалны. И она не могла остановить эти позывы.

Проезжая Академию Репина, Любовь Михална отвернулась. Не будет она смотреть на эти колонны. А Минерва на крыше пусть глаза свои выпучивает до скончания времён – Любовь Михална не удостоит её взглядом. Нечего смотреть, внутри здания всё давно обветшало, ещё когда она училась, а сейчас там точно… точно-точно. Так старуха себя и успокаивала, но она видела академию. Глядя на другой берег Невы, она невольно перемещалась в стены учебного заведения. Из автобусов такой реку не увидишь.

Поворот. Наконец ушли в глубину Васьки. Плотно прижатые дома, разделённые на линии, приносили счастья больше всяких там академий. Двери отворились. О! Хорошо-то как! На Ваське был совсем другой воздух. Для Любови Михалны Васильевский – больше, чем весь Питер. Старуха направилась к нужному дому, благо, что он был совсем рядом с остановкой. Парадная такая же «музейная». Раньше подружки часто рисовали на подоконнике. Хорошее освещение давали окна, выходящие на оживлённую улицу. Нина и Люба часами могли делать зарисовки людей, но их вечно гоняла старушенция. Она то ли страдала кратковременной потерей памяти, то ли просто была вредна до чёртиков. Девчонки снимали у неё комнату. И всегда очень удивлялись, когда она их выгоняла из собственной парадной. Художницы возвращались домой, и эта же старуха готовила им чай, будто пять минут назад не орала благим матом.

Нина купила квартиру – бывшая хозяйка давно умерла. Гоняла ли подруга «дней суровых» нынешних юных художников? Всё-таки преемственность поколений нужно соблюдать. Любовь Михална настойчиво позвонила в дверь, предвкушая насколько глупым будет лицо у Нины, когда они встретятся. «Люба! Ты умерла и явилась ко мне призраком?!» Но открыл дверь огромный бородатый мужик с грустными глазами. Таких обычно встречаешь на кассе в магазине с тележкой, полной сосисок, пива и подгузников.

– А ты кто?

– Извините, – тихо проговорил тот, – а вы?

– Экий придурок. Ты кто, я тебя спрашиваю! Я подруга хозяйки квартиры! Сейчас полицию вызову! Совсем вы в Петербурге оборзели. В Ленинграде у нас такого не было: по чужим хибарам лазили, но скромнее себя вели.

– Но… я…

– Уже звоню.

Вот только набирала Любовь Михална не полицию, а Нинку. Петербургские менты – бесполезнее болванчиков в машинах. Покачают головой – да и всё. Не созванивались подруги очень давно, в письмах изъясняться привычнее. И связь, казалось, так не теряется, а становится крепче.

Но Нина трубку не брала. Мужик всё так же растерянно смотрел на старуху. У него были огромные руки в мозолях. Пожалуй, если бы он хоть слегонца приложил Любовь Михалну, то она умерла бы на месте. Но на фоне грозной старухи мужичок казался крошечным и несерьёзным.

– Я тут… – снова попытался он вставить слово.

– А ты молчи уж, окаянный. На твоё счастье не поднимают трубку. Дай пройти. И чемодан мой возьми.

Любовь Михална вручила мужику багаж и чинно вошла в квартиру. Тот только удивлённо похлопал глазами.

Квартирка не изменилась: высокие, слегка потрескавшиеся потолки, белые стены и фактурные косяки. Отхватила Нинка лакомый кусочек. «Жупоглазка», – с теплотой и лёгкой завистью добавила про себя Любовь Михална.

– Ставь чайник, – приказала она бородатому мужику. – Как зовут?

– Виталик…

– Здравствуй, Витася. Я Любовь Михална. А теперь рассказывай, как здесь оказался.

– Да я…

Витася ничего ответить не смог – ненароком он ударился о живописный дверной косяк и завыл. Старуха, выгнув бровь, наблюдала, как здоровенный мужик прыгает на одной ноге и активно машет руками, словно пытается потушить пожар. Любовь Михална собиралась дождаться окончания спектакля, но не выдержала – тяжело вздохнула и достала из морозилки кусок мяса. Витася проскрипел: «Спасибо». Старуха только покачала головой и принялась разливать чай.

– Вот это воры нынче пошли. Жалкое зрелище.

– Я не вор… Я тут живу.

– Эвона как! Не может такого быть!

– Извините, – само по себе вырвалось у Витаси, – мы тут с другом снимаем комнату.

В дверь позвонили, и мужик выразительно посмотрел на Любовь Михалну. Мол, вот и друг мой. Жестом старуха заставила Витасю сидеть на месте и пошла открывать. С другом сама разберётся, а то бугай очень уж робок оказался. Она с силой распахнула дверь, приняв самый серьёзный вид. Перед ней оказался уже совершенно другой экземпляр – непохожий на Витасю. Это был невысокий парнишка с пережжёнными блондинистыми волосами и смешными очками.

– Хагрид и Гарри Поттер. Версия 2.0… – Любовь Михална внимательно прищурилась. – Да я тебя, кажется, знаю.

Парень молчал в изумлении. Он решил было, что случайно позвонил не в свою квартиру, и принялся оглядываться по сторонам, но место было слишком знакомым.

– Женщина, вы кто?

Тут Любовь Михална опустила глаза – и всё встало на свои места: в руках у парня был советский бордовый зонтик.

– Вот уж надо ж. Ты тот проститутолюб.

Странный говор навёл парня на мысль, что это та самая дикая бабулька, которая час назад облила его словесным поносом и подарила зонт. Лицо его вытянулось в изумлении. Петербург – большая деревня, но не настолько же.

– Вы что тут делаете?!

– Проходи.

Любовь Михална по-хозяйски пригласила парня в его дом и достаоа третью кружку. Абсурдность ситуации заставляла того думать, что происходящее – запутанный сон.

– Как звать?

– Анатолий…

– А меня Любовь Михална. Ну, садись, Толик, чего встал, как истукан.

– Спасибо… – выдавил тот и послушно сел. – А вы что делаете в нашем доме?

Любовь Михална наконец объяснилась с жильцами. Она рассказала, что приехала к подруге, но вместо неё встретила их двоих и теперь не очень понятно – а когда Нинка-то вернётся. Парни смутились и переглянулись. В их глазах явно читалось: «Надеемся, что никогда».

– Нина Ивановна уехала в Америку с месяц назад. И мы не знаем, когда вернётся. Так что вы явно не вовремя приехали. Она дала нам свой скайп для связи. Если хотите, то мы можем сейчас ей позвонить.

«Точно жупоглазка!» – подумала Любовь Михална и раздражённо сложила руки на груди. Она буквально потребовала, чтобы парни связались с нерадивой Нинкой. Они уже потянулись за телефонами, но Любовь Михална потребовала, чтобы тащили ноутбук (желательно с самым большим экраном) и настроили ей телемост между Россией и Америкой. Мальчишки засуетились – и уже через десять минут наладили изображение, поставили колонки и большой микрофон. С экрана телевизора (да, они подключили телек) на Любовь Михалну смотрела постаревшая Нинка. Внешне она не сильно изменилась – всё такие же большие зелёные глаза с огромными мешками и маленькие поджатые губы. Морщин стало больше, но время никого не щадит.