скачать книгу бесплатно
– Так ведь и спрятаться негде.
– А зачем тебе прятаться? От кого?
– Ну откуда ты знаешь, что я задумала?
– А что ты задумала? – не поняла я. – Ой, Натали, я прошу тебя…
Меня как раз отпускала эйфория от выпитого шампанского, голова тяжелела, и я туговато соображала.
– Эй, кучер! – крикнула она по-русски. – Притормози, барышни в туалет хотят.
Кучер, не поняв ни единого слова, поглядел на Натали, потом на меня и поехал дальше.
– Ну что вылупился? Облегчиться хочу! Тормози! – заговорила она по-французски.
Кучер вновь в недоумении посмотрел на меня. Я дала согласие, и наш экипаж остановился. Натали обогнула карету, посмотрела вправо, влево и скомандовала:
– А ну пошли отсюда! Пошли! Пошли! Чего смотрите? Пешком идите – обратно в Версаль. Я сама королеву повезу!
Они сделали круглые глаза и смотрели на нее, как на безумную. Но я вновь выразила согласие. Они нехотя покинули свои места: ослушаться королеву им даже в голову не пришло. Стояли и смотрели, что будет дальше, ничего не понимая. Наташа обошла экипаж.
– Лошадей-то у тебя сколько, Антуанетта! И какие замечательные, просто загляденье!
Тут она, залихватски свистнув, вскочила на место кучера и, ловко управляя упряжкой, пустила лошадей во весь опор:
– А ну-ка, проверим, насколько ровное то поле, о котором ты говоришь. Неужели ни единой кочки? Даже пня, за который можно зацепиться? Такие колеса огромные, любую кочку проедем! А ну, пошли, залетные! Пошли!
Охранники и кучер во весь опор бежали за нами, но догнать не могли.
– Что?! Что?! – кричала я из кареты. – Залетные… что такое «залетные»? Наташа, остановись! Что ты делаешь, мы разобьемся!
Я уже кляла себя, что так опрометчиво ее послушалась.
– Не дрейфь, королева! Проедем! А ну, пошли! Пошли, залетные! Давай! Шестерка лошадей, а так тащится! Тьфу! У-у-у! Не сравниться вам с нашими рысаками. Ох, королева, знала бы раньше, я бы тебе жеребенка отправила. Какие у меня вороные народились, ты себе не представляешь! А ну, пошли! Пошли!
И она направила нашу карету прямо в поле – в никуда. Мы совершенно сбились с пути и уже потеряли Версаль из виду. Мы не ехали в Париж, а неслись куда-то в неизвестность. Это так напугало меня, что я даже хотела выскочить на скаку, но, выглянув, увидела, как бешено крутятся колеса моей кареты, в страхе захлопнула дверь и вжалась в угол. Наташу это только позабавило и еще больше раззадорило: она подхлестывала лошадей до тех пор, пока одно колесо не отвалилось и не укатилось в канаву, а карета не осела так, что я из нее вывалилась.
– Натали, что же ты делаешь?! – вскричала я. – Мы могли убиться!
Я лежала на траве. Последний хмель выветрился из моей красивой, но такой безрассудной головки.
– Ну не убились же! Вставай, подружка, чего разлеглась? Не ушибла свои австрийские косточки? Слабенькая ведь, всё время болела.
Она помогла мне встать и обняла с такой нежностью, что я перестала на нее сердиться, более того, в тот момент я ее обожала. Она была прекрасна в своем безрассудстве, я никогда не посмела бы так поступить.
– А если бы мы разбились, Натали?
– Если бы да кабы… у нас в России сказали бы: «То во рту росли б грибы», – повторила она и по-русски, и по-французски.
Я ничего не поняла и только спросила, зачем это грибам расти во рту. Натали откинула назад голову и весело рассмеялась.
Мне нравилось, когда она говорила по-русски. Это придавало ей какой-то особенный шарм. Ей было присуще что-то от древних русских правителей, что-то властное и безрассудное. Я в ужасе посмотрела на карету.
– Хватит смеяться, лучше скажи, что мы теперь делать будем.
Наташа по-деловому подоткнула юбки и, усмехнувшись, ответила:
– Колесо прикручивать, ваше величество, вот что!
– Ну а где же мы его найдем?
– Так вон оно валяется. Ваше величество, подбирайте юбки – да пойдем!
– Натали… – только и сказала я.
– Натали-и-и-и, – передразнила она. – Чего нос повесила? Если будем копаться, в жизни не доедим до твоей, как ее там… оперы…
– Опер-р-ра, – поправила я ее и рассмеялась.
Наташа тоже звонко захохотала.
– А на кой чёрт нам сдалась эта опер-р-р-ра? Может, мы что-то другое придумаем? Конечно, придумаем! – ответила она себе. – Вот только колесо на место поставим!
И она побежала, а я за ней. Мы вдвоем схватили колесо и подняли. Оно было тяжелым, и нам пришлось катить его.
Мы никак не могли надеть остов на штифт – Натали объяснила мне, что и как называется. Но наконец у нас это получилось, и Наташа легким движением, как будто делала это тысячи раз, закрепила колесо, повернув его в одну и в другую сторону.
– Во-о-от! Теперь всё в порядке, – отошла она от кареты, хлопая ладошкой об ладошку. – Только, ваше величество…
– Ты специально так надо мной издеваешься? – воскликнула я, – «Вашему величеству надо прикрутить колесо-о-о! Ваше величество, поди туда, поди сюда… – вертишь мною, как хочешь. Тогда хотя бы называй меня по имени, а то это выглядит странно. «Их величества» не прикручивают колеса, они степенно следуют по дороге в начищенной карете. Они не гоняют по полям, наступая, извини меня, в коровьи… во всякие вот эти…
– Ну смешно же ведь, весело, Антуанетта! Ничего, мы всё когда-то делаем впервые. Ну что ты? Не огорчайся! Или обиделась?
Она так смешно заглядывала мне в глаза, что я перестала злиться:
– Да ну тебя!
– Ну не злись, тебе это совершенно не идет. Твой нос так смешно морщится, и ты становишься похожа на одну из своих дурацких собачонок…
– Тебе что, и собаки мои не нравятся?
– Ни одна! Ты не видела, какие у нас собаки, загляденье да и только! Я тебе обязательно морем переправлю пару, вместе с лошадьми.
– Вот спасибо-о-о, – сказала я растерянно.
– А то как же! Пожалуйста, ваше величество!
Она начала шутливо отвешивать мне дурацкие поклоны. В ней было столько жизни… Но оказалось, это лишь одна из многочисленных масок, которые она надевала на свое прекрасное личико. Мы стояли в открытом поле, где-то вдалеке уже лаяли собаки, и я видела свет фонарей. Нас искали… А мы всё не двигались с места, сидели на приступке для охраны позади моей кареты и беседовали.
– Жизнь, Антуанетта, она такая разная… даже не знаю, как тебе объяснить. Вот смотри: сегодня ты можешь быть королевой, а завтра снимешь корону, наденешь маску и станешь никем. И вольна будешь делать всё что угодно. И никто тебе слова не сможет сказать: никто же не знает, кто ты на самом деле. Жить, не надевая маску, очень трудно, ты словно голая у всех на виду… Открыться никому невозможно: обязательно найдется «доброжелатель», и как только ты приоткроешься, плюнет тебе в самую душу. Признаюсь честно, что по-настоящему меня знает один-единственный человек. За всю мою недолгую жизнь только он сумел открыть все потайные двери моей души, и он один ведает, кто я есть на самом деле. Другим не дано. Таких людей небеса посылают нам только раз в жизни… а может, и не небеса… И ты, понимая это, хватаешься за него, как за соломинку, и боишься потерять. Потому что если ты потеряешь его, то и себя тоже. И никогда уже не сможешь отыскать себя настоящую… среди множества и множества своих масок.
Вот ты спрашивала о женихе, зачем он мне нужен, такой жестокий. А вот за этим, Антуанетта: он знает, кто я, и не питает иллюзий на мой счет! И тем самым не дает мне потеряться в дебрях моей души, в глубинах сознания… И глядя на него, я всегда помню, кто я на самом деле. Мне кажется, доля моя ужасна. Хотя… кто его знает, страшна она или прекрасна. Иногда мне кажется, что это две стороны одной монеты. А эта монета – вот она, Антуанетта, в моей ладони. Она жжет мне руку, но я всё равно буду ее держать. Странно, не правда ли? Может показаться, что мне нравится причинять себе боль, но это так лишь отчасти. Ведь когда тебе больно, ты чувствуешь, что живешь. Когда болит твое сердце, ты знаешь, что оно болит от любви. Когда болит душа, значит, она у тебя есть, и ты не бездушная скотина, а способна на настоящие чувства и эмоции. Способна пожалеть кого-то, раскаяться… Это прекрасно, не так ли? Или мне кажется? Ответь, подруга! Я пишу тебе с детства, и ты не представляешь, как я всегда ждала твоих ответов! Я хотела писать тебе каждый день, рассказывать обо всём, что со мной происходит. Вести, так сказать, летопись каждого дня, от того, как утром открыла глаза, и до того, как вечером легла спать. Мне казалось, тебе всё-всё будет интересно.
– Так и было, так и есть, сумасбродная моя подруга! – ответила я, вздохнув. – Никто и никогда не говорил со мною так откровенно.
Внезапно издали раздались громкие крики:
– Ваше величество! Ваше величество! Всё в порядке? Король обеспокоен и намеревается отправиться за вами!
– Ах! – вздохнула я. – Наше маленькое приключение скоро закончится, Натали. Нужно либо ехать в Оперу, либо возвращаться в Версаль.
– А третий вариант есть?
– Да!
И, наклонившись, я зашептала ей, как можно, спрятав лицо под маской, смешаться с толпой. Я не раз проделывала подобное и теперь предложила это Натали. Она была крайне удивлена, но, поддавшись порыву, заговорщически подталкивала меня плечом в бок и шептала:
– А давай попробуем! Пусть нас отвезут туда. Скорее!
Я плюнула на Оперу, и мы вернулись домой, чтобы успокоить Людовика.
Нам нужны были кавалеры, и я послала за своим доверенным повесой Жаном и приказала, чтобы он взял с собой очаровательного темноглазого Пьера. Кринолинов на нас не было, мы переоделись в простые платья. Ноги наши были свободны, нам подобрали удобную обувь, чтобы мы могли танцевать без устали хоть до утра. Натали быстро включилась в игру, и я попросила Жана отвести нас туда, где собирались не столь знатные особы. И под покровом ночи мы, в накинутых на голову капюшонах, одетые в неброские одежды и в масках, в окружении нашей охраны, также изображавшей гуляк, зашли в таверну. Выпили какого-то отвратительного напитка… В голове зашумело.
С Жаном я потом еще долго сохраняла близкие отношения, а Пьер безнадежно влюбился в Натали, даже хотел уехать за ней в Россию. Но перед отъездом она сказала ему всего пять слов, после чего он навсегда забыл и мечтать о ней:
– Ты омерзителен мне своей любовью!
Бедный мальчик! Хотя… наверное, так для него было лучше»…
Глава 159. Версаль глазами Натали
Вот и весь рассказ Антуанетты. Но я хочу обязательно дополнить его, иначе повествование будет неполным.
Мария Антуанетта и Людовик XVI сильно отличались друг от друга. Трудно представить себе молодых людей, которые по характеру были бы так не похожи, как эти двое. Он тяжел – она легка, он неуклюж – она гибка и подвижна, он неразговорчив – она общительна, он спокоен – она спонтанна и непредсказуема. Мария Антуанетта – жизнерадостная, самоуверенная, кокетливая мотовка, она словно пена и плеск волны на лазурной глади морского берега, согреваемого ласковым солнцем. Чем больше я наблюдала за ними, тем более разными они мне казались: его стихия – трон и всё, что с этим связано, а ее королевское величество правит так, словно танцует какой-то удивительно прекрасный балет. Его мир – день, ее – ночь, и стрелки часов их жизни постоянно следуют друг за другом, словно солнце и луна на небосклоне. В одиннадцать часов вечера, когда Людовик ложится спать, Антуанетта, можно сказать, только начинает жить, каждый раз придумывая что-то новое. Нынче она за ломберным столом, завтра на балу, а дальше и сама не знает… Но ее неудержимая фантазия обязательно что-нибудь придумает. Людовик любит утреннюю охоту, а к полудню, окруженный свитой, уже решает государственные дела. Она же только встает с постели. Они настолько разные, что, мне показалось, должны не переносить друг друга, но это было не так. Они с большим трепетом и уважением относились друг к другу, хотя, Антуанетта сама мне открылась, любви промеж них не было:
– Ах, Натали, мне стыдно в этом признаваться, но король все эти годы не посещал мои покои. Не передать, какие сплетни ползут по двору, есть даже угроза захвата престола… Но Господь услышал мои молитвы, и этой весной нас почтил визитом мой брат, Иосиф II. Нисколько не сомневаюсь, что его прислала моя матушка, которая крайне обеспокоена ситуацией. Иосиф имел приватный разговор с Людовиком… на столь деликатную тему, как ночное посещение королевы. Знаю, королю это было нелегко, потребовалось вмешательство докторов… но он преодолел преграды… разделяющие наши ложа. И, моя дорогая подруга, ты первой об этом узнаёшь, положение изменилось: мой ранее nonchalant mari («небрежный муж») буквально накануне твоего приезда стал ко мне нежнее, он уже дважды посещал меня ночью. И, смею заметить, второй его визит был более страстным, чем первый. Наутро я даже хотела отправить гонца к моей дорогой матушке… но потом испугалась, ведь это может вызвать ненужные толки, а мне хотелось бы прежде самой приобрести больше уверенности в столь деликатном деле. У меня, милая Натали, наконец-то появилась надежда стать матерью…
Но, несмотря на все изменения, произошедшие с Антуанеттой, моя неутомимая подруга оставалась верна своим привычкам. В один из дней моего пребывания в парке Версаля было устроено развлечение, которое после вызвало много толков и недовольства: я случайно слышала, как «старые грымзы» бурно обсуждали это.
Поздним вечером музыканты французской гвардии отправились играть на большой террасе в саду Версаля. Мы с Антуанеттой прогуливались под звуки приятной музыки, и наши лица были скрыты под масками. Как только я была приглашена на танец, Антуанетта тут же удалилась, увлекаемая графом де Артуа. Мою взбалмошную подружку ничто не могло остановить. Это была поистине чудесная ночь! Под покровом темноты возможны любые встречи и любые предложения… Под маской я чувствовала себя весьма свободно и с удовольствием предавалась маленьким шалостям… Король тоже проявил интерес к этому развлечению. Он пребывал в весьма игривом настроении, я даже была приглашена им на один из танцев. Поистине чудесно!
Наверное, ничего подобного тому, что я видела в Версальском дворце, мне больше не увидать нигде и никогда. Когда Людовик отбыл на длительную охоту, Антуанетта провела меня в его покои, окна которых выходили в Мраморный двор. Попасть туда, в самое сердце дворца, можно было по Лестнице королевы.
Мне интересно было узнать, что центром дворца являлись не помпезные салоны и даже не тронный зал – все важнейшие решения принимались в королевской спальне.
Кровать Людовика, с шелковым балдахином, была гораздо меньше кровати Антуанетты. Ложе отделяла от тех, кто допускался в спальню при отходе ко сну и пробуждении короля, низкая серебряная балюстрада. На стене над королевским ложем красовалось метафорическое изображение Франции, оберегающей сон монарха.
Кресла и складные стулья там обиты парчой с серебряной и золотой вышивкой, занавеси из тяжелой парчи расшиты золотом. Живописные панно и лепнина, бюст Короля-Солнце, необыкновенной красоты персидский ковер… Богатство и пышность убранства дополняли полотна великих художников – Ван Дейка, Караваджо, Гвидо Рени – в резных золоченых рамах. Наиболее ценные картины были вмонтированы прямо в деревянную обшивку комнаты.
Антуанетта рассказывала мне, как начинался день его величества: «„Король проснулся!“ – слышалось из „святая святых“. И вот уже избранные особы, низко склоняясь, подают ему кружевную рубашку, бокал с водой и бокал с вином. Они буквально ловят каждый милостивый взгляд или слово короля, каждый страстно желает быть хоть как-то отмеченным…»
Обычно утром, после мессы, король отправлялся на парадный прием в один из девяти парадных залов. Они украшены многоцветным мрамором, золоченой лепниной, бронзой, дорогими гобеленами и названы именами мифологических героев. Затем, после официального приема, он приступал к государственным делам.
С одной стороны от королевских покоев находился Кабинет Государственного совета, где король выносил самые важные решения и давал личные аудиенции. Далее следовал зал, где король ужинал и принимал незнатных подданных.
С другой стороны располагался Salon de l’Cil de bCuf. Его удивительной особенностью был расположенный над окном скульптурный фриз, изображающий играющих младенцев путти. Здесь висели и портреты представителей королевской династии. В этот салон допускались титулованные и приближенные особы, чтобы в определенные моменты наблюдать за тем, что происходит в покоях короля, через специальное потайное отверстие. В этом салоне королевская семья и придворные трижды в неделю собирались вечерами для развлечений. Ах, какие это были прекрасные вечера! Казалось, что во дворце уже никто не следует этикету, и даже сам Людовик вел себя не как властелин могучей страны: он стремился быть прежде всего радушным хозяином.
Но все вечера во дворце не могли быть приватными. В зале Войны, куда вели двери из Большой зеркальной галереи, ставили круглые столы, их покрывали дорогим сукном, и приглашенная знать вместе с королем и королевой садилась играть в безопасный ландскнехт с маленькими ставками. Придворные музыканты наполняли залу чарующими звуками. Шампанское и легкие закуски способствовали прекрасному настроению и свободной беседе.
В отличие от Антуанетты, я не очень любила играть в карты, но с удовольствием слушала рассказ присоединившегося ко мне его королевского величества об удивительной истории создания этих салонов. Трудно передать всю красоту увиденного, но я поняла, что этот зал воспевает военные победы, для чего служили и росписи, и золоченые скульптуры, и украшения в виде трофеев и сложенного оружия из позолоченной бронзы… Особенно запомнился мне овальный барельеф, изображающий Короля-Солнце на коне, растаптывающем неприятеля.
Николая среди нас не было: русская делегация пробыла во дворце совсем недолго и отправилась в Париж, а оттуда еще куда-то… Я не вдавалась в подробности: мне это было неинтересно. Но Николай обещал вернуться и пробыть в Версале еще неделю, прежде чем мы с ним поплывем домой.
Тронный зал или Зал Аполлона, как назвала его королева, отличался необыкновенным великолепием и предназначался для королевских аудиенций: сюда приглашали иностранцев, с официальными визитами прибывших в Версаль. Здесь же отмечались крупнейшие праздники. По рассказам Антуанетты, декор в этом зале меняли в зависимости от времени года. Зимой восемнадцать термов с корзинами на голове перемежались с темно-красными драпировками. Летом их заменяли золотыми и серебряными вышивками. Величественный трон из литого серебра стоял на возвышении, покрытый роскошным золотым ковром, а над ним красовался балдахин, закрепленный на крюках. Боже… и в каждом зале расписанные потолки, плафоны, и все рассказывают новые истории… Здесь, например, плафон изображал колесницу Аполлона.
