скачать книгу бесплатно
– Кого, матушка? Кого осчастливил?! Простите, но мне кажется, что вы еще больше сумасшедшая, чем я. – Махнув на нее рукой, я грустно добавила: – Да уж, счастливее меня никого на всем белом свете не сыскать.
Мне хотелось спать, спорить больше не было сил. Я покрутила головой. Аня, поняв это, засуетилась, уложила меня на лавку, накрыла и попросила матушку присесть со мной рядом. Я прошептала, кутаясь в чистое лоскутное одеяло.
– Продолжайте, матушка, говорите… о Боге, о любви, о том, как он подарил мне жизнь… и обо всём таком…
Зажмурив глаза, я укрылась темнотой как одеялом и погрузилась в свои мысли. Мать что-то еще говорила, тихо и вкрадчиво, но я почти не разбирала слов. Аня заботливо гладила меня по голове. Рука слегка подрагивала, выдавая ее обеспокоенность и тревогу за меня. В доме больше никого не было: маленький Кузенька помогал отцу на конюшне.
…Я засыпала, проваливаясь в вязкое забытье всё глубже и глубже. Но дневной кошмар вновь выхватывал меня из объятий Морфея, и перед глазами возникало надменное лицо Федора, ухмыляющегося над моей слабостью. Качаясь на гигантских качелях, я то глубоко проваливалась в сон, то вновь возвращалась к реальности. Федор всё удалялся, боль притупилась. Словно великий лекарь своей рукой наложил на мое израненное сердце исцеляющие повязки…
Спина Федора стала исчезать, и я наконец обрела покой и забвение.
Очнулась я, не понимая, где нахожусь и что происходит. Аня трясла меня за плечо и призывала проснуться. Приподнявшись на лавке, я огляделась. Слабая надежда на то, что вчерашний кошмар – всего лишь сон, померкла. Тело ныло и не хотело подчиняться. Я недоуменно посмотрела на Аню и недовольно спросила:
– Анют, ты чего меня трясешь, зачем будишь?!
Аня тревожно вглядывалась в мои глаза, пыталась понять, как я себя чувствую.
– Мне надо, чтобы вы поели, барышня. Долгонько спали, силы ваши на исходе. Поесть надобно!
Я запротестовала:
– Оставь меня в покое! Не хочу я есть, спать буду. Мне там, в темноте, хорошо было и снов никаких не снилось. Ни переживаний, ни страданий – лучше, чем здесь.
Оттолкнув Аню, я попыталась лечь. Вместо покорности в ее глазах читались тревога и решимость.
– Я больше не дам вам сомкнуть глаз! Ни на секунду!
И она снова начала трясти меня, усаживая на лавке. Мои глаза безвольно закрывались, я обмякла на ее руках, сопротивляться не было сил. Реальность пугала меня, я снова хотела погрузиться в сон. Анна усаживала меня, но я снова и снова падала.
Наконец ее старания увенчались успехом.
– Ну, слава Богу, кажись, добудилася. Барышня, вторые сутки пошли, как вы спите. За вами сколько раз из дома приходили, беспокоилися. А вчерась к вечеру сам Дмитрий Валерьянович пожаловал, с лекарем. Лекарь долго сидел подле вас, а опосля барина успокоил: «Пущай спит, сон – это лекарство». Барин, выходя, приказывал послать за ним, как вы проснетесь. Шибко он переживает, папенька ваш. А я так думаю, лекарь чтой-то недокумекал. Какое же это лекарство, коли вы в том сне своем еле дышали? У нас на деревне был такой случай: мужик спал-спал, вот как вы, никто его добудиться не мог, а опосля и вовсе помер. Так я, барышня, ужо хотела вас водицей ледяной окатить, коли вы сами не очухаетесь.
– О, Господи, как же ты мне надоела, – недовольно бурчала я, – пойдем уже, куда ты меня там тащишь. Мужик у нее помер… Да лучше бы мне умереть, зачем мне такая жизнь, коли в ней одни страдания?
– Я вот вам щас помру! Как тресну чем-нибудь по голове, вмиг оживете. Бестолочь бестолковая, помирать собралася. Ишь, чиво удумала! Да было бы из-за кого помирать?! От паразит, он и есть паразит, до чего барышню нашу довел, что жизнь ей не мила. Эт вы зря, Наталья Дмитриевна, мы еще на вашей свадьбе плясать будем! Помирать она собралась…
Анькины причитания заставили меня слабо улыбнуться. Кое-как пробудив к жизни, она помогла мне встать. Я подчинилась и неуверенными шагами, поддерживаемая Аней, прошла к столу…
Аня захлопотала у печки, загремела заслонкой, и на столе появился румяный каравай, источающий вкуснейший аромат. Шустро подхватив ухват, она достала горшок с картошкой. Налила из крынки парного молока. Аня суетилась и нервничала, это было понятно по звенящей в ее руках посуде. Ела я без аппетита, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, краски жизни померкли для меня, всё вокруг казалось серым и безликим. Но Аня не унималась:
– Молочка испейте, барышня, матушка только подоила. Кузеньку я к Дмитрию Валерьяновичу с докладом отправила, что у вас всё хорошо, неча лишний раз барина расстраивать. А нам хорошо бы опосля обеда пройтись, чтобы вы воздухом подышали, авось обдуеть маленько. Кузеньку встренем, очень он любит вас и всегда хорошо на вас влияеть.
Я нахмурила брови:
– Не хочу на улицу.
Но Анюта, словно не слыша, помогла мне одеться… я вяло сопротивлялась. Облачив в свою самую нарядную боярку, она начала подталкивать меня к выходу. Оказавшись на улице, я зажмурилась от яркого солнечного света. Весна была ранняя, снега уже почти не осталось, земля подсохла, и деревенские жители стремились выйти на улицу. В воскресный день крестьяне были освобождены от работы: и тут, и там виднелись копошащиеся у своих домов деревенские жители. Проходя по улице, я отстраненно наблюдала за происходящим. Вот женщина, повязанная цветастым платком и одетая в душегрейку, развешивает на кольях глиняные горшки. Старичок в фуфайке и валенках присел на завалинке и курит махорку, греясь на раннем солнышке. Ребятишки пытаются поймать испуганную кошку, чтобы привязать к ее хвосту самодельные погремушки. Завидя барышню, каждый норовил поклониться и поздороваться, оказав почтение.
Мы вышли за околицу, и Аня стала тормошить меня, пытаясь развеселить. Без умолку рассказывала про жителей деревни:
– Ну, вы уже знаете, барышня, Егорка, как только возвратился из Тютюревки, на Катьке женился. Ох и развеселая свадьба была: вся деревня плясала. Сказывают, Катька брюхатая уже. Девкам разболтала, а мне ни-ни. А бабка Стеша, что повитухой на деревне была, померла намедни. Кто теперича ребятишек принимать будет? – со вздохом молвила Анна.
Я улыбнулась:
– Начала за здравие, кончила за упокой… помолчала бы ты лучше.
Аня прикрыла рот рукой и ойкнула.
– Правда ваша, барышня. Та всё ж вас разговорить охота, а то вы как неживая, смотреть больно.
– Пойдем, Аня, назад, что-то мне холодно.
Глава 101. Задушевные разговоры
Проходя мимо дома Егора, я заметила, как он спрятался за поленницу, желая остаться незамеченным. Сделав несколько шагов, я резко обернулась. Он вышел из своего укрытия и смущенно смотрел в нашу сторону. Мне это показалось смешным: «Вот еще один влюбленный. Он, видимо, никак не может справиться со своим чувством… Прямо как я не могу справиться с этой проклятой любовью к Федору, – подумала я, но тут же отогнала мысли о любви прочь. – Хватит про любовь думать: какая мне разница, влюблен он или нет».
Аня тянула меня за рукав, но я не двигалась с места. Наклонив голову, с издевкой спросила:
– Егор, тебе что-то надо от меня?! Может, узнать чего хочешь? Давай, я отвечу на все твои вопросы, чтобы только не видеть более твоего лица.
Он густо покраснел и, подойдя вплотную к Ане, взял ее за рукав и тихонько прошептал:
– Аня, а можно я сам буду сопровождать барышню на прогулке?
Анька отпрыгнула и гневно пробасила:
– Егор, ты в своем уме?! Чтой-то ты такое удумал?! Глупости какие! Не-е-ет! Я тебе того никогда не дозволю. – И, уже беря меня под руку, засуетилась:
– Барышня, пойдемте, пойдемте, а то он дуркует, Егорушка-то наш!
Я остановила ее: мне эта мысль почему-то не показалась такой уж глупой.
– А что, Аня? Может, мне действительно лучше сделается? Может, у меня с мужским-то полом лучше разговор пойдет, чем с тобой? А то ты мне уже порядком надоела со своими историями, не смешные они вовсе.
Аня всплеснула руками, вздохнула и махнула на меня рукой:
– Да делайте вы, барышня, что хочите! Толичко чтоб недолго, и я вот на этом месте стоять буду, не сойду с него, вас дожидаючись!
Я кивнула ей в ответ и, обернувшись к Егору, улыбнулась:
– Ну, пойдем, кавалер, прогуляемся.
Егор немного замешкался, словно не ожидал, что я соглашусь. Я слегка прикрикнула:
– Руку мне подай! Чего стоишь, как истукан, или испугался уже да передумал?
Я взяла его под руку и заметила, как Егор тайком посмотрел в сторону своего крыльца. Жены его я не увидела, но решила, что идти под ручку по деревне нам всё же не стоит. Перевесившись через калитку, за нами внимательно наблюдала Анькина соседка, готовая, как только мы скроемся, растрезвонить последние новости на весь белый свет.
– А пойдем в мой парк?! Там озеро и дорожки чистые.
Он недоверчиво посмотрел и спросил:
– А можно ли, барышня?
Меня это рассмешило.
– Конечно, можно, Егор. Этот парк специально для меня высажен и со мною вместе рос, отчего же нельзя. – Мы шли не спеша, и я с удовольствием погрузилась в воспоминания. – Я покажу тебе липовую аллею, где каждый год в мой день рождения папенька сажал новое деревце. А граф присылал диковинные растения, из разных стран привезенные, хвастался даже, что такие же в царском парке растут. И особая графская гордость – небольшая дубовая рощица, выращенная из желудей с любимого дерева императрицы. Есть кедры, посаженные в честь визита почетных гостей. Тебе интересно, Егор?
Егор вздрогнул, будто очнулся. Он был задумчив и, мне показалось, слушал рассеянно.
– Очень интересно, Наталья Дмитриевна! Сколь здесь живу, про то и не слыхивал.
Я смотрела на Егора, и он казался мне милым невинным юнцом, хотя и был моим ровесником. Невысокий, худощавый, он больше напоминал подростка, чем чьего-то мужа. Белые словно лен вьющиеся волосы спадали почти до плеч. Его огромные голубые глаза выглядели как два бездонных озера, в которые всё время светит солнце. Если его одеть в особый камзол, он был бы похож на королевского пажа на картинах французских художников. Он напомнил мне мальчика из далекого детства, который так же смотрел на меня с обожанием, когда я еще жила в доме графа. Эти воспоминания и влюбленный взгляд Егора породили во мне новые чувства, внутри что-то дрогнуло, и мне даже показалось, что в мире снова появились краски…
– Егор, а сколько тебе лет? Ты выглядишь совсем юным. Ты здесь вырос?
Егор кивнул.
– Тут, барышня, нашими деревнями сначала императрица владела, а потом уже мы батюшке вашему отошли. Годов мне девятнадцать, не так давно исполнилось.
– А жене твоей, Кате?
– Катя меня почти на год старше. Мы с детства знакомы. Я всегда любил ее и долго добивался, а она от меня нос воротила. Родители сосватали нас ужо в детстве, так Катюха долго еще ерепенилась, никак не соглашалась, всё смеялась надо мной, говорила, что хлипкий я: «Тебя, Егорка, соплей перешибешь». Худой я был больно, потому, может, и выгляжу моложе. А я так хотел на ней жениться…
Не знаю почему, но его слова разозлили меня.
– Ну, раз так, то что же ты здесь, рядом со мной, делаешь? Руки свои ко мне протягиваешь… Бежал бы к ней, а то, смотри, увидит, рассердится. Да и пришибет тебя чем-нибудь! Катька девка боевая, справная.
Но Егор беспечно махнул рукой в сторону деревни и тихонько улыбнулся:
– Не осерчает. Лю-ю-юбит она вас, переживает. Катюха знает, что я вам завсегда подмогнуть радый.
– А как ты, Егор, мне поможешь, чем?
– Ну, знаете, Наталья Дмитриевна, я еще тогда к вам проникся, когда мы все в той деревне находились, – Егор смущенно кашлянул в кулак. – И вы мне навстречу пошли, не стали Катьке про мои оплошности сказывать. Чует мое сердце, что вы сильно одиноки, – я удивленно подняла брови, – ну, как это правильнее сказать? Нету у вас друзей, что ли, с которыми по душам поговорить можно. А я, дражайшая Наталья Дмитриевна, ежели захотите, готов для вас таким другом стать.
Егор старательно подбирал слова, немного заикаясь от волнения. Его проникновенная речь развеселила меня, и я впервые за долгое время, будто со стороны, услышала свой заливистый смех.
– Ох, Егорушка… Ну, спасибо тебе, друг мой сердешный! Развеселил меня, а то я, грешным делом, думала, что уже и смеяться разучилась.
Егор насупился, его пухлые губы стали еще алее, как у обиженного ребенка:
– Ну что же вы всё смеетесь, всё надо мной издеваетесь? Я же от чистого сердца.
Я осеклась: глупо подшучивать над тем, кто не виноват в твоих бедах. Пришлось миролюбиво сказать:
– Да, ты прости меня, Егор. Грубая я стала в последнее время, нечуткая, извини, если чем обидела. Ты и впрямь очень хороший, одного мальчишку из детства мне напомнил. Душа у тебя чистая, легко мне с тобой… не лукавлю, правду говорю. Только жалеть меня, Егор, не надо. Я к Ане пришла только потому, что дома находиться не могу. Думала, ее разговоры меня от терзаний душевных отвлекут, а она всё причитает, по голове гладит да жалеет меня. Вот от ее жалости невыносимой бежать хочется. Сильная я, только и сильным очень больно, Егор, бывает – понимаешь? Знаешь, что это такое, когда душе больно?
Егор часто заморгал длинными ресницами и посмотрел на меня так удивленно, словно видел впервые.
– Больно? А как это – больно? Душа – это ведь не тело, она что, тоже болеть может?
Я горько усмехнулась:
– Вот видишь, как тебе повезло! Не знаешь ты, что такое боль душевная. Не любил ты никого, кроме Кати своей, и первая любовь твоя браком увенчалась. Даст Бог, дети пойдут, и всё у вас ладно будет. А у меня, Егор, никогда так не будет, и ничего хорошего меня не ждет.
Егор ничего не ответил, только как-то странно посмотрел на меня и смущенно отвел глаза. Мы брели с ним по аллеям и проходили скамейки, каждая из которых была помечена моим именем. Шли мы медленно, и мне совсем не хотелось прерывать нашу прогулку. Вот так неспешно мы добрались до озера, сели на лавочку – и каждый думал о своем. Солнце склонялось к закату, и его красные лучи красиво отражались в тихой глади воды. Егор поинтересовался:
– Наталья Дмитриевна, а почему вы думаете, что вам никогда уже не будет хорошо?
Тяжело вздохнув, я отвлеклась от своих мыслей, которые опять витали вокруг Федора.
– А потому что я знаю, Егорушка, ощущаю, понимаешь? Знаешь ли ты, что такое чувствовать разлуку и боль потери?
Помолчав, я задала ему новый вопрос, так и не дав ответить на предыдущий. Мне не слишком важно было, что он ответит: я говорила сама с собой.
– А знаешь ли ты, что такое любить, когда понимаешь, что тебе никогда не быть с любимым?
Он посмотрел на меня печально и сказал:
– Да, Наталья Дмитриевна, я очень хорошо это знаю.
Мне стало интересно. Повернувшись к Егору, я внимательно вглядывалась в его глаза и ждала, что он еще скажет. Но Егор молчал.
– Да откуда тебе ведомо это чувство? Когда ты со своею Катеринушкой вместе с самого детства… что намечталось, то и сбылось.
Он опустил голову, так ничего и не ответив. Взял мою ладонь в свои… и только тогда я поняла, насколько холодна моя рука. Он держал ее, едва касаясь, ладони были теплые и слегка подрагивали, но это не раздражало. Егор придвинулся ближе, и я неосознанно припала к его плечу. Этот молодой мужчина, еще не познавший больших разочарований, дарил мне внутреннее тепло, от которого приходило успокоение, хотя он и не говорил ни единого слова. Я согревала свою озябшую душу, сидя рядом с ним, и вдруг почувствовала, что боль начала отступать, а душевные терзания притупились. Мне нравилось сидеть, положив голову ему на плечо. Я прикрыла глаза и затихла, можно было подумать, что задремала. А он всё это время, чуть склонив голову, смотрел на меня, боясь пошевелиться и нечаянно спугнуть случайно севшую на плечо птичку.
…Если бы я так не упивалась своими страданиями и хоть на секунду заглянула ему в глаза, я бы всё там увидела, всё прочла, до меня дошел бы смысл сказанных им ранее слов. Я никогда, поверьте мне, не продолжила бы общения с ним. Никогда бы не случилось греха… Я так бездумно загубила его душу. Но в тот момент я была настолько увлечена своим собственным горем, что Егор был мне жизненно необходим, я нуждалась в его тепле. Я не хотела смотреть, что происходит у него в душе, мне это было неинтересно…
Время пролетело незаметно, спускался вечер. Я встала и потянула его за руку:
– Пойдем, Егор!
Шли мы молча, и почти перед домом он робко спросил:
– А можно, я завтра снова к вам приду?
Равнодушно взглянув на него, я ответила:
– Да, приходи, Егор, конечно, приходи. Я буду даже рада, мы снова пойдем гулять, ты мне что-нибудь хорошее расскажешь, правда?
Он тихо ответил:
– Правда.
Улыбнувшись ему на прощание, я поднялась на порог родного дома. Мне не хотелось возвращаться к Ане. Нечего мне больше было оттуда почерпнуть, а беспокойный Анькин взгляд раздражал. Я достаточно наслушалась успокаивающего голоса ее матери и поняла всё, что она пыталась до меня донести. Слова о Боге возымели волшебное действие, я больше не хотела умирать, но к прежней жизни до конца еще не вернулась.
