Катька. Тридцать восемь историй о любви

«Вам ещё надо? А то давайте я заберу», – предложил дедушка как-то утром. – «Ими шесток у печки хорошо подметать. Вам потом найду другие игрушки».

Другие игрушки появились в августе. Но сначала – в июне – кроликов звали Танюшка-один и Танюшка-два. Мы гуляли с ними по саду – на самодельных поводках из прыгалок. Проверяли, умеют ли они плавать – в бочке с дождевой водой. Собирали для них бесконечный подорожник и одуванчики.

В конце лета лапки и хвостики кроликов мы засолили в трёхлитровой банке: играли в Кунсткамеру.

От жаркого из кролика следующей зимой я наотрез отказалась.

Про эксперименты над комарами и чудеса дрессировки

С домашними животными нам с Катькой одинаково не везло. Так было всегда.

Ещё до моего рождения дома появилась Лана: кавказская овчарка. Смешной лохматый щенок вырос в огромную собаку с характером. Она не давала спуску не только соседям, но и дедушке: например, запомнила, в какое время он обычно приходит домой с работы, и если он вдруг появлялся раньше, рычала, улегшись поперёк двери – не пускала. Несмотря на все её странности, размер и характер, ко мне она относилась, как к собственному щенку: оставшись со мной в одной комнате, без взрослых, тщательно оберегала, отгоняла от балконной двери и острых углов стола. Я пробовала ездить на Лане верхом; настойчиво пихала ей под нос кастрюльку с супом из еловых веточек; вцеплялась мёртвой хваткой в Ланин пушистый хвост. «Как цапнет тебя – будешь знать!», – говорили взрослые. Я знала, что не цапнет. В самом худшем случае – редко-редко – уставшая Лана пряталась от меня за диваном. Там я не могла достать её, даже перевешиваясь через спинку. Взаимопонимание наступило ближе к школе – я больше не дёргала Лану за хвост и не вцеплялась в уши; я учила её выть по команде и бегать по самодельной полосе препятствий. Я уже представляла себя на шоу «Я и моя собака», как вдруг однажды, вернувшись из школы, Лану дома не застала. Дедушке стало тяжело дважды в день выгуливать активную собаку; больше дома заниматься Ланой никто не хотел. Она скучала и проказничала в квартире, после чего её отдали знакомым – сторожить гаражи. Расстроенная бабушка ещё несколько месяцев варила Лане специальные супы. Дедушка исправно относил новым хозяевам Ланы полные трёхлитровые банки, пока однажды не сказал: «Не могу больше. Воет. Она каждый раз так воет, когда я ухожу. Скучает. Нельзя так. Кавказцы – они такие. Ещё глядишь, набросится на меня в следующий раз. Это же как предательство для них».

Я тоже скучала по Лане и ужасно жалела, что не могу раз – и стать взрослой. Уж я бы точно выгуливала её, и на площадку ходила бы тоже, и на собачьи курсы.

На следующий год я подружилась с Акобиром, он работал на стройке. Им кто-то подкинул щенка и он стал наш общий – мой и Акобира. Мы назвали его Медвежка и учили трюкам – в те дни, когда у меня не было музыкальной школы. В тепло натопленной бытовке Акобира, где он жил вместе с четырьмя братьями, Медвежка учился давать лапу, сидеть, лежать и приносить свою миску. Но стройка закончилась и Медвежка, ещё даже не научившись команде «Голос», уехал вместе с Акобиром в Таджикистан. Опять не повезло.

А я ведь так хотела стать дрессировщицей, что даже пыталась сманить в профессию Катьку – за компанию.

«Вот смотри, – говорила я, – устроим шоу (Катька кривилась). Дрессированные животные нашей деревни (Катька вздыхала). Всех пригласим (Катька задумчиво ковырялась в носу). Билеты будем продавать и много денег заработаем (Катька прислушалась)».

Перспектива заработать много денег была заманчивой.

«Пополам поделим?», – уточнила она.

«А то», – пообещала я, уже подумывая о том, как бы спрятать часть дохода, а оставшееся честно поделить пополам.

И Катька согласилась.

«Шоу! Дрессированные! Животные! В августе! Приходите! Недорого!», – мы повесили плакат на деревенскую доску объявлений и взялись за подготовку.

«Заяц барабанит передними лапами, а кролик постукивает задней, – вычитывала я в инструкции для юных дрессировщиков. – То есть можно научить кролика задней лапой стучать в дверь!».

Кролики были не слишком разумны и дрессировке не поддавались. Катьке быстро надоело; да и мне, впрочем, тоже. Зайца бы где достать. Дедушка говорит, он их в лесу видел.

«Деда, а поймай зайца!», – ластится Катька.

«Зачем тебе?».

Катька знает, что дрессировку дедушка не одобряет: «Посмотреть!».

«Чего там смотреть, зайцев не видела? Летом их не ловят, мясо невкусное».

Через несколько дней дедушка кричит нам во двор: «Кто там зайца хотел посмотреть? Я привёз».

«Нашёл, чем хвастаться!», – бабушка чем-то недовольна. – «Дверь закрой, мухи налетят».

Заяц! Мы наперегонки мчимся к сеням. Ничего особенного не слышно. И не видно. Где заяц-то?

«Да вот!», – машет рукой дедушка.

На столе лежит что-то большое и серое. Вокруг него раздраженно суетится бабушка, словно не знает, с чего начать.

«Посмотрели? Ну вот. Он под машину мне прыгнул, глупый. Ну я подумал – чего оставлять, пригодится, да, мать? На котлеты вон пустим, заморозим»

«Котлеты», – бабушка приподнимает задние лапы зайца над столом. Мы уже окончательно поняли, что мёртвого зайца ничему не научим, и тихонько пятимся к выходу. – «Сам притащил – сам и крути свои котлеты, зла на тебя не хватает!».

«Ну мать», – защищается дедушка в тот момент, когда за нами захлопывается дверь.

«Куры, – не сдавалась я, – давай научим чему-нибудь кур!».

Куры пытались сбежать, но курятник был маленький. За месяц тренировок они привыкли сидеть у меня на руках: по три штуки на каждой. Интереснее было бы научить их сидеть на голове, но на моей голове им было абсолютно не за что держаться. Решили попробовать Катькину.

Волос у Катьки на голове всегда было много, не то что у меня. Курица почувствовала себя уютно и начала искать червей. Катька орала так, что от страха всем остальным курам отшибло память и учить их садиться на руки пришлось заново.

Соседская собака более-менее играла с нами в футбол, но это было не так интересно – вот если бы организовать целую футбольную команду, но где найти такое количество собак?

Козу мы пытались научить решать арифметические задачки – в книжке был такой номер, в котором коза бьёт копытом по табличке с правильным ответом. Копытом коза била хорошо, но иногда по пальцам. И придётся для выступления просить козу у соседей, может, те не разрешат – тренировались мы втихаря.

«Морские свинки, – загорелась я, – можно сделать номер с морскими свинками! Нужно только найти хотя бы одну».

«В зоомагазине продают. Только родители не согласятся. Ладно, сделаем так: я тебе карманные деньги свои отдам, ты свинку купишь вместе с клеткой и подаришь мне на день рождения».

Догадались ли родители о нашем сговоре или нет, я не знаю до сих пор, но привозить в деревню свинку Катьке не разрешили. Через несколько лет, так и не обучившись трюкам, бедняга умерла от неизвестной свиной болезни.

«Давай лучше черепаху научим», – предложила Катька.

«Черепаху ничему научить нельзя», – рационально предполагала я.

«Зато ей можно панцирь красками разрисовать и перед шоу выпускать ползать, чтобы все посмеялись», – Катька всегда любила творчество.

Мы насобирали карманных денег и купили черепаху у соседа. Дома никто не возражал – черепаха сидела тихо, питалась капустой и никого не трогала. Иногда её нужно было купать, а после этого втирать в сухие черепашьи лапки детский крем. Мне нравился его запах и запах черепахи. Правда, панцирь раскрасить не получилось – на нём не держались краски. Кто-то из друзей рассказывал, что панцирь черепахи сзади можно так заточить, чтобы она царапала гостей, но до этого дело не дошло.

Мы с Катькой и её родителями поехали на неделю на море, а, вернувшись в деревню, черепахи не обнаружили.

«А, эта, – долго чесал в затылке дедушка. – Ну я её.. того.. в город в зоомагазин отнёс. Скреблась сильно громко, надоела».

Август приближался. Программа шоу была пока не очень. Мы научили кроликов гулять на поводках. Выбрали Катьке курицу поспокойнее. Выпросили во временное пользование козу. С меланхоличной курицей на голове Катька выглядела очень по-королевски. Коза тоже выглядела по-королевски – особенно когда отказывалась стучать копытом.

Но этого всё равно было мало.

«Вот бы поймать лисёнка», – мечтала я. Мы знали, где в лесу лисья нора. Лисы жили там не каждый год, но несколько раз мы заставали выводок лисят – их было то трое, то четверо. Я была готова часами наблюдать за тем, как играют на солнце лисьи дети и мне ужасно хотелось, чтобы один такой жил у нас дома; но поставить ловушку я так и не решилась. Хотя дедушка рассказывал: делаешь петлю…

В гости на выходные приехали друзья Катькиных родителей. Привезли с собой собаку: чихуа-хуа. Не лисёнок, конечно, но тоже ничего.

«Может, её в футбол играть научим? С соседским Шариком как раз? Я слышала, гости может задержатся, как раз до шоу».

«Не, – протянула Катька, – они сказали, чтобы мы с собакой очень аккуратно играли. Нельзя в футбол. Потому что её если по голове ударить, у неё глаза вывалятся. Придется тогда их в тряпочку заворачивать и в больницу везти, чтобы обратно вставили».

«Ладно. Тогда у нас будет дрессированный дельфин», – достала свой самый главный козырь я. – «А ты тигром будешь, через обручи прыгать».

И Катька почему-то согласилась.

«Шоу! Дрессированный! Дельфин! И другие животные! Приходите! Завтра! Недорого!».

Пришли соседи с собакой и с козой. Пришли родители и их друзья. Пришла наша бабушка и ещё одна бабушка, которая живёт через дорогу. Пришли какие-то дети, мы их раньше не видели.

Я гордо прогуливалась по арене с курами на вытянутых руках. «Может хватит кур-то мучить, нестись не будут», – пробурчал дедушка с первого ряда.

«Тссс», – шикнули родители.

Коза стучала копытом и дважды попала мне по пальцам, но я крепилась.

Курица по плану должна была изящно слететь с Катькиной головы, но вместо этого она так вцепилась в нёё когтями, что пришлось её оттуда выпутывать прямо на глазах у изумлённых зрителей.

Собака наотрез отказалась играть с нами в футбол, отвлекаясь на заносчивую чихуа-хуа.

И лишь дельфин с тигром не подвели.

Тигр – потому что он был Катькой. Потрёпанная курицей грива развевалась во время каждого прыжка, добавляя эффектности всему мероприятию.

Ну а дельфин не подвёл потому, что он был лейкой. Он прыгал, кувыркался и поливал зрителей водой. Они не оценили, но нам с Катькой было весело.

Мы заработали кучу денег. Хватило на пакетик чипсов, пачку сушёных кальмаров и пачку сухариков с хреном, вкуснотища. Мы съели их прямо на площади – потому что дома такое не разрешалось – и твёрдо порешили: больше никаких животных не дрессировать.

«Будем учёными, – предложила на следующий день Катька. – Дрессировать никого не нужно, только резать и изучать. Учёные режут лягушек и смотрят, что внутри».

Резать лягушек я оказалась не готова, поэтому мы начали с комаров. Катька изучала, а я записывала.

«Комар номер один. Раздражение булавкой. Особенно реагирует на раздражение головы. При раздражении глазок вырвался и улетел без трёх лап.

Комар номер два. Раздражение жидкостями. При погружении в жидкость для снятия лака вырвался и улетел без двух лап. После вскрытия живота продолжал жить сравнительно долго».

Что произошло с комаром номер три и всеми последующими, я не знаю: из тетрадки с нашими лабораторными работами сохранилось только два первых листка. Одно знаю точно: до лягушек мы, к счастью, не добрались.

Про то, как я не поменяла ящерицу на папу

Лепестки яблонь и солнце – Катька делает себе маникюр.

Полосочку белого на мизинец. Побольше, с желтоватым отливом – на безымянный. Вот этот, кругленький, с коричневой дырочкой – на средний. Тоненький прозрачный – на указательный. Я заворожена Катькиной сосредоточенностью: кончик языка высунут, Катька почти не дышит. Теперь нужен лепесток побольше, ну-ка, сорви мне, одной рукой неудобно. Готово. Она изящно приподнимает кисть и разводит пальцы в стороны: пусть просохнет.

«Просохнет? Так давай я тебе подую», – от чистого сердца предлагаю я, и старательно дую на Катькины бело-желто-розоватые ногти. Лепестки разлетаются в разные стороны, как снежные хлопья. Дурища ты! Сама дурища. Пойдём яичницу готовить, что ли.

Яичница – это серый лишайник на яблонях. Мы аккуратно счищаем его пластмассовыми ножиками на большие листья лопухов, жарим на горячих камнях – готово. Кого угощать? Кавказская овчарка Лана от жары спряталась под дом, забралась туда через дырку в фундаменте и знать нас не желает. Выманить её оттуда можно только сыром. Сыр… бабушка не даст. До обеда только если ждать. Долго.

Мы забираемся на кучу тёплых брёвен – их привезли в начале лета, строить баню. Лазить на брёвна нельзя – вот как придавят вас, без ног останетесь – но бабушка на кухне и ей нас не видно. В брёвнах поселились ящерицы и мы собираемся их ловить.

Лучше всего получается у Катьки: в удачные дни в её банке копошится по десять штук. Я слишком медленная и за ящерками не успеваю, мне часто достаются одни хвосты.

Вот и сегодня в Катькиной квартирке для ящериц – трёхлитровая банка, лопухи, марлевая сеточка с резинкой вокруг горлышка – уже три жительницы, а у меня – никого.

«Есть! – вскрикивает радостно Катька. И сразу же: «Фууу! Отпустила!».

«Отпустила» на нашем языке значит «отбросила хвост». Ящерица осталась у Катьки в руке, а хвост извивается на брёвнах живым обрубком. Капли крови, пена – это Катька не любит, и неожиданно кидает бесхвостую ящерицу в меня. Я не успеваю поймать; беглянка скрывается в тени.

Тянусь в сторону, где видна следующая любопытная головка ииии… хлоп! Опять слишком поздно. Я теряю равновесие и царапаю коленку.

Хлоп! – у Катьки в банке уже четвёртая.

Вдруг я замечаю в тени кое-что, чего не видит Катька. Не шевелясь и почти сливаясь с бревном, там сидит огромная толстая ящерица. Беременная!

Такие у нас ценятся отдельно. Каждый хочет поймать её и держать в банке до тех пор, пока у неё не появятся дети. Маленькие ящерята. Таких никто из нас никогда не видел, но однажды беременная ящерица поселится у кого-то в банке и …

Я поднимаю голову. Катька изучает солнечную сторону брёвен и не смотрит на меня. Если она заметит, то, конечно, успеет быстрее. Но беременная ящерица должна быть моей. Катька замечает мой взгляд и оборачивается: «Что?».

«Ничего», – для пущей наглядности я достаю козявку из носа и внимательно её рассматриваю.

«Фу, прекрати!».

Чистюля Катька не любит крови, хвостов, козявок. Это мне сейчас на руку.

Катька отдвинулась от меня подальше.

Я вглядываюсь в тень, вживаюсь в неё, становлюсь её частью. Ящерица меня не видит. Она медленно-медленно закрывает глаз. Мне в этот момент очень интересно посмотреть, закрыт ли и второй глаз, но поймать её важнее. Я смотрю. Смотрю. Смотрю. ХЛОП!

Вот это да. Ящерица у меня в руке. Такая огромная, не умещается, хвост торчит между пальцев, но она его не отбрасывает. Я тянусь к банке… готово! Натягиваю марлю на горлышко и победно улыбаюсь.

«Что там у тебя? Ну-ка покажи».

Катька тут как тут. Она вцепилась в банку и я дёргаю её к себе – отдай, уронишь.

– Ого, – говорит она. – Беременная. Я только посмотрю.

Катька прижимается носом к стеклу. Там ящерица нервно встаёт на задние лапы, пытаясь выбраться из банки.

– Отдай, уронишь, – повторяю я зачем-то ещё раз, хотя банка уже стоит у меня на коленях.

– Какая красивая, – говорит Катька. – Смотри, пятнышки на спинке.

Я молчу.

– Слушай, можно я её домой возьму? Только до пятницы? В пятницу вечером мы опять приедем.

– Ещё чего. В город с ящерицей. Чем ты её кормить будешь?

– Мух наловлю, – говорит Катька.

– Ну уж нет, она моя.

– Ну пожалуйста! Я тебе … ну хочешь я тебе свой попрыгунчик дам поиграть?

Попрыгунчик – это мечта. Он большой, почти прозрачный, с блёстками. Он взлетает выше третьего этажа, если как следует стукнуть им об асфальт. Но я держусь.

– Что мне твой попрыгунчик в деревне, тут с ним играть негде.

– Ну пожалуйста! Я тебе… пластилин привезу. У меня новая коробка. Двенадцать цветов!

Пластилин – это интересно. В деревне можно лепить только из глины. Фигурки я обжигаю в печке, там они часто трескаются. Их нужно склеивать перед тем, как красить, а клей есть только у дедушки и даёт он его неохотно…

Я вдруг понимаю, что у меня в банке целый мир. Я могу сделать с ним всё, что захочу. Могу выменять на всё, что угодно. И, кажется, я понимаю, что мне нужно.

– Папу, – говорю я. – Я тебе ящерицу. Насовсем забирай. А ты мне – папу.

– Это как?

– Ну как. Вот у тебя есть папа. А у меня нет. Пусть твой папа будет как будто мой папа.

Катька молчит.

Кажется, сделка не удастся.

– Ну, хотя бы на выходные, – пытаюсь как-то спасти ситуацию я. – Например… по субботам. По воскресеньям это будет твой папа. А по субботам – мой.

Катька молчит.

Молчит.

Молчит.

Потом поднимает глаза и говорит неожиданно серьёзно, без тени обычной насмешки: «Так не получится. Папа у каждого свой должен быть. Мой папа тебе дядя».

Это правда. Катькин папа мне дядя, потому что он брат мамы. Это я знаю. Но, может, это ещё можно как-то поменять?

Ящерица забыта. Я вдруг задумалась о том, откуда люди берут пап.

– Кать, а ты как узнала, что это твой папа?, – спрашиваю я

– Ну как-как, – говорит она. – Он к нам вечером домой приходит и там спит. Ещё со мной играет иногда. И говорит «веди себя хорошо».

Я перебираю в голове всех знакомых, которые когда-то вечером бывали у нас дома. Кто из них оставался дома спать? Я не помню. Обычно я ложусь спать раньше, чем взрослые. Кто из них со мной играл? Кажется, никто. Иногда они приводят с собой своих детей и тогда мы играем вместе. Кто говорил «веди себя хорошо»? Да все так говорят. Особенно когда день рождения.

Вечером, когда Катька уже сопит за стенкой, я решаю написать письмо. Никогда не видела, как взрослые пишут письма, но точно знаю, что для этого нужна специальная бумажка. Взрослая такая.

Я выбираюсь из кровати и роюсь в дедушкином письменном столе. Вот какие-то бумажки, выглядят серьёзно. Я подношу один такой листок к окну – снаружи ещё светло – и разбираю маленькие напечатанные буквы: ТЕ ЛЕ ГРА…. Наверное, подойдёт.

Зелёным фломастером, не умещаясь в напечатанные строчки, я вывожу: ДА РА ГОЙ ПА ПА ЧКА. Больше места на бланке нет. Я переворачиваю его, но «ПА» и «ЧКА» просвечивают с другой стороны, так что больше ничего написать не получится.

Взять второй бланк я не решаюсь. Дедушка не любит, когда мы роемся в его столе.

Я забираюсь в кровать и складываю листок в четыре раза. Прячу его под подушку и закрываю глаза. Я не дописала до конца, но это не страшно, потому что он всё равно всё поймёт. Я ведь только хотела сказать: «Дорогой папочка, приходи, пожалуйста. Я буду вести себя хорошо».

Наутро листок оказывается всё там же – под подушкой. Это не страшно. Если папа приходит вечером, то, наверное, он уже приходил и всё прочитал. И скоро придёт.

Я прячу письмо поглубже в свои игрушки и иду будить Катьку.

Бланк телеграммы я найду через много лет во время переезда.

Тогда я уже выясню, кто папа. Догадаюсь, что моё письмо он не получил.

И буду рада тому, что изобрели WhatsApp.

Правда, в нём иногда всего и не напишешь.

А тогда, давно, на следующее утро мы обнаруживаем, что беременная ящерица из банки пропала. Это уже не первый раз. Мне кажется, дедушка их втихаря выпускает; но он, конечно, не признаётся.

Мы снова идём ловить ящериц, но за весь день Катьке попадается только одна (а мне – ни одной). Мы решаем выяснить, умеет ли Катькина добыча плавать, но после минуты в поилке для коз ящерица не хочет открывать глаза. «Давай искусственное дыхание сделаем», – с энтузиазмом предлагаю я. Каждый вечер я подслушиваю через стенку бабушкин сериал про скорую помощь и давно уже хочу применить знания на практике.

Я дышу, дышу в маленький ящеркин рот, который Катька держит открытым, но ничего не происходит.

«Наверное, заснула», – говорит Катька. – «Не будем мешать».

Про липу и детей подземелья

«Значит, так, – сегодня за завтраком бабушка очень разговорчива и это по умолчанию не сулит ничего хорошего, – будете липу собирать. Две полные корзины чтоб собрали, ясно? И даже не начинайте спорить».

Мы и не пытались. Спорить с бабушкой бесполезно. Загубленный день замаячил на горизонте. Вы знаете, каково это – собирать липу? Ещё и две полные корзины?

Стоишь на эстакаде. Это такие ржавые железные штуки, они стоят у нас перед домом. На них машину можно загонять для того, чтобы ремонтировать. Бабушка говорит, дедушка их у себя на заводе стащил. Я не представляю, как такие огромные железки можно было, во-первых, стащить незаметно, а во-вторых – привезти из Москвы за триста километров к нам в деревню; но подробностями взрослые делиться не хотят.

Стоишь на эстакаде. Лучше всего босиком. Если в сандалиях стоять, в них муравьи заползают и начинают кусаться, не выловишь их оттуда. Босиком на тёплом металле стоять приятно – если с утра успеть. После полудня эстакада нагревается и мы постоянно подпрыгиваем, остужая ноги.

Стоишь на эстакаде. Сверху солнце печёт, жарко. Сбоку соседские козы пристают, им нравится на эстакаду запрыгивать, когда там мы. «А ну пошла», – пищит Катька. «Пошла, пошла!», – подхватываю я. Козы слушаются только соседа дядю Володю, который их пасёт. К сожалению, он обычно либо курит, либо спит; наши проблемы с козами его не особо интересуют. Одна слишком любопытная коза подцепляет рогом подол Катькиного платья. «Дядьволодяяяя!», – кричит она. «Что? – из-за старой ветлы в отдалении появляется лохматая голова Дядьволоди. – А ну пошла!».

Козы слушаются, но этого хватит ненадолго; скоро всё повторится.

Стоишь на эстакаде. Сверху солнце. Сбоку козы. Вокруг комары – сколько мазью не мажься, всё равно искусают, чешись потом. И липа. Эта огромная бесконечная липа, и её крохотные цветки, которых даже не видно на широком тёмном дне корзины. А таких корзин нужно две.

Мы в деревне постоянно что-то собирали. Липу. Ромашку: это ещё хуже – её велено обстригать ножницами; от ножниц на пальцах мозоли. Календулу – ноготки. Лепестки роз. Шиповник. Зверобой. Чёрную смородину. Сливы. Яблоки. Созревание этих трав, ягод и плодов делило лето на куски, отмечало его серединку (ноготки) или близость скорого конца (яблоки).

Если бабушка за завтраком говорила «значит, так» – что-то опять созрело и нам предстоит приниматься за работу.

«Как древние люди, – бурчу я. – Как дурацкие древние люди!».

«Мели, Емеля, твоя неделя, чего ещё выдумала».

Бабушке невдомёк, что в груде макулатуры на растопку у печки я недавно нашла старый учебник истории для пятого класса. Теперь я знаю всё про феодалов и про то, что древние люди занимались охотой (как дедушка) и собирательством (как мы). Но от липы это нас не спасёт.

Жёлтые цветки падают на дно корзины. Скучно. Как быстрее собирать? Если бросать в корзину по одному? Или набрать полную горсть – и потом бросать? А, может, сначала собирать вдвоём цветки в одну корзину, а потом – тоже вдвоём – в другую?

Катька не соглашается.

Дурацкая липа. Не люблю липовый чай. Его заваривают, когда болеешь, и нужно пить его, пить без остановки, пока из ушей не потечёт жёлтая сладковатая вода.

Скучно. Жарко. Я читала, если думать про холод, будет легче. Мы пытаемся вспомнить новый год.

– У нас в саду ёлка была, – это Катька. – Я была знаешь кем? Снегурочкой! Вооот в таком длинном платье, мама сшила. Со снежинками такими блестящими и с короной.

– Подумаешь, – фыркаю я. – Я тоже была Снегурочкой. В платье.

Правда, в отличие от Катьки, радости мне эта роль не принесла.

В спектакле мне хотелось играть злого медведя, который притаился под елочкой и грозится Снегурочку, она же заблудившаяся девочка Машенька, сожрать. Тщедушный заморыш с двумя короткими тощими хвостиками на злого медведя не тянул никак. Роль косолапого досталась громкоголосой девочке Жанне, на которую после елки обрушилась вся моя сила мщения. Жаннины игрушки были поломаны и попрятаны по углам, а Жаннины косички изрядно поредели. К лету мы так и не помирились, а осенью увидимся снова и она у меня дождётся.