Нефор

4

Тусклый и узкий коридор тянулся всего на несколько шагов, завершаясь приоткрытой дверью из полусгнившего дерева. На двери тускнело какое-то слово. В воздухе не было ни запахов, ни звуков – только давление. В груди теснило. Мучительное отвращение – не к конкретному, а к своесущному, – сквозило в голове, пропитываемой серыми соками, и тысячами короедов грызло мозг. Нестерпимое до крика, оно, въедаясь, обволакивало изнутри. Гарику захотелось взвыть, но едкий сгусток подступил к горлу, и он сморщился, подавив приступ тошноты. Не слыша шагов, приблизился к надписи и отчётливо различил буквы: «JPS». Перекошенная дверь свисала с петель. Он осторожно отворил её.

В грязно-сером свете, в пространстве без пола и стен сидел в плетёном кресле человек. Закинув ногу на ногу, он увлечённо писал в блокноте французские слова. На гладко выбритом лице блестели очки. Серый костюм омерзительно сливался с грязным фоном, провоцируя повторный тошнотный приступ. Гарик в муке исказил лицо и хрипло выдавил, вглядываясь в серое лицо:

– Я умер? – и изумился непохожести собственного голоса.

– А тебе разве хорошо? – отозвался, не прекращая писать, человек.

Гарик ощутил, как грязный свет, шипя, впитывается в его кожу и разливается внутри. Серость, будто просачиваясь через поры, вытесняла нутро, заполняя вакуум собой и, растворяя цельность существа, выводила его в грязно-серое пространство. Стало ещё омерзительнее. Гарик сморщился:

– Какой вопрос – правильный?

– Вот это – правильный вопрос.

Человек поднял взгляд и прищурился сквозь блестящие стёкла. Тошнота сменилась приступом подкашивающего страха. Ноги обмякли, и Гарик рухнул в очутившееся под ним – такое же, как под серым человеком, – плетёное кресло и в панике замотал головой во все стороны.

– Тебе что, страшно?

– Страшно… Тошно, – просипел он, подавляя поднимающийся к кадыку сгусток.

– Ты не в силах сопротивляться, потому что не знаешь, на чём стоит твой страх. Это он тебя изводит. Он – везде. Даже ты сам – не ты, а часть твоего собственного страха. Теперь тебе предстоит выбрать.

Гарик скривился и ощутил на лбу испарину.

– Что выбрать?

– А что все выбирают.

– И что выбирают все?

Он крякнул от накатывающей ломки.

– Элементарно: любовь или свобода.

Гарик разразился приступом смеха, но короеды тотчас впились в мозг и сердце – единомоментно. Он вскрикнул, хватаясь за грудь, и задержал дыхание. Когда боль отступила, бросил исподлобья взгляд на человека и с опаской произнёс:

– А нельзя и то, и то?

Француз дружелюбно улыбнулся:

– Одиночество понуждает к смеху. Не получится, дружок. Они не могут квартировать в тебе одновременно. Место есть только для одного.

– Почему это?

– Потому что для того, чтобы обладать и любовью, и свободой, нужно быть над человеком. А ты, увы, сам – человек. Более того, для тебя вопрос и вовсе стоит иначе.

– Как?

– Свобода или несвобода.

– Ладно, – скукожился Гарик, – тогда первое.

– Ладно. Тогда без любви.

– Почему?

Он переставал понимать.

– Могу тебя успокоить: такой выбор есть только у мужчин.

– Спасибо! А не мужчины?

– А не мужчины, включая женщин, выбирают либо любовь, либо нелюбовь.

– Это как?

– Ты встретил женщину. Твою женщину. Вот в этом вопросе тебе и выбирать: любить и не быть свободным. Или…

Человек отвлёкся и записал что-то в блокнот.

– Или наоборот?

– Да, или наоборот.

– За что такая честь? Почему такое исключение?

– Потому что для тебя любовь – рабство.

Гарик ощутил электрический удар. Вывалившись из кресла, он свернулся в позу эмбриона и застонал. Человек говорил спокойно и размеренно, но теперь голос его гремел в голове так, что, казалось, в следующую секунду она взорвётся.

– Неп… равда… – прокряхтел Гарик сквозь стон, но его будто не слышали, и голос продолжал:

– Женщинам не нужна свобода, поэтому они выбирают между любовью и нелюбовью. Мужчины без любви – выбирают как ты. Всё честно. Делай выбор. Или твой страх выберет за тебя.

Вспышка света ослепила. Гарик задержал дыхание и зажмурился. Боль прекратилась. Он ощутил себя невесомым, словно в космической утробе, и перед ним кружились две огромные зелёные планеты. Они светились и переливались всеми оттенками, будто северное сияние. Оторваться от этого великолепия было невозможно. Тошнота вмиг отступила, короеды отвращения покинули мозг. Голова закружилась, он ощутил на горячем лбу влажное прикосновение и открыл глаза.

– Игорь!

Катя встревоженно ловила его бегающий взгляд, обтирая мокрым полотенцем пылающее лицо.

– Как ты? Как ты себя чувствуешь?

Гарик, почти не касаясь, провёл рукой по её волосам и слабо улыбнулся:

– У тебя глаза как планеты.

Катя просияла и припала к нему губами. Гарик попытался её обнять, но в боку стрельнуло, и он больно прикусил язык. Оторвавшись от него, Катя быстро зашептала:

– Сейчас, мой хороший, сейчас. Скорая уже едет.

Тут Гарик осознал, что лежит на полу «Поиска». За склонившейся над ним Катей озабоченно икали волосатые, подпитые металлисты. Они участливо вглядывались в него, внимательно наблюдая за происходящим. Стоящий тут же и почти протрезвевший, Дуст радостно расплылся:

– Ну чё, подфартило тебе, братан. Ха! Тебя это… без пульса сюда втащили. Если б не Катюха, то…

Он издал губами неприличный звук.

– Это она типа запустила твоё… это… мятущееся сердце, ага.

Гарик непонимающе всмотрелся в Катерину. Она устало улыбалась и гладила его голову прохладной ладонью. Снаружи донёсся вой сирены. «Неотложка!» – вскрикнула Катя и ринулась к дверям.

Врач заверил, что переломов и повреждений внутренних органов нет, а вот остановка сердца – это серьёзно и обследоваться всё-таки надо. Присутствующие выдохнули и одобрительно замычали, кивая патлатыми гривами. Зи-Зи-Топ, поблёскивая зубом, вручил доктору бутылку виски. Металлисты, радостно звеня цепями, загрузили Гарика с Катей в машину и, вдохновлённые явленным чудом, вернулись за столы – отмечать восстание из мёртвых.

Всё обошлось. Из больницы Катя забрала Гарика к себе и сама выходила его за две недели. После похорон Кости их мать до осени отбыла в деревню, к Катиной бабушке, и круглые сутки парочка была предоставлена самой себе.

Гарик активно шёл на поправку. Каждое утро, убегая на пары, Катя оставляла ему на кухне завтрак с обедом, расписывала ЦУ по приёму препаратов, аккуратно раскладывая записки на столике у кровати, звонко целовала и упархивала в институт, светясь как тысяча майских солнц.

Вдохнув в Гарика жизнь – во всех возможных смыслах, – Катя продолжала изо дня в день оживлять каждую клетку его задыхавшегося существа. Словно смертельно отощавший и обезвоженный, он без памяти припадал к ней дрожащим зверем и жадно пил, воскрешаясь и наполняясь. Глоток за глотком крепло в нём понимание счастливой неизбежности.

Он покрывал поцелуями каждый сантиметр Катиной кожи – бархатной, с ароматом сирени. Упивался её свежестью и не мог насытиться. Её податливое тело приводило Гарика в свирепый восторг и бесповоротно лишало прокачанных годами кротости, терпения и выдержки. Каждый раз, отрываясь от неё, он не успевал выкурить и половины сигареты, как из глубины вырастала, вихрем набирая силу, новая волна и обрушивалась разрушительной стихией.

К началу апреля Гарик окончательно оклемался, и пятого числа они с Катей отправились на кавер-фест «Погружение в Nirvan’у», посвящённый памяти Кобейна.

Фестиваль задумывался как событие областного масштаба, и провести его планировалось на сцене главного ДК города. Но в последний момент отдел культуры Градска, до отказа набитый бывшими партийцами, посчитал, что гранж в понятие культуры не вписывается, а значит, и «нестриженым ширяльщикам» в храме культуры не место. Переубедить культурологов не вышло даже у Наумова, и сейшн пришлось перенести на родную площадку, в «Поиск».

Заявку на участие подали все группы города, за неделю до старта распределив между собой песни. Правда, в процессе чуть не переломали о головы друг друга «Аэлиты», «Уралы», «Тоники», «Стеллы», и даже один внезапный «Джексон», и пару вовсе уж неожиданных «Стратокастеров». Сверх этого уникальный колорит фестивалю придавал тот факт, что, за исключением пары вокалистов, текстов не знал никто. Как и языка в целом.

К слову сказать, случались трудности перевода и поинтереснее.

В 1995-м до неформалов Градска добралась книга «Русское поле экспериментов», изданная в Москве годом ранее. Под незатейливым дизайном чёрной обложки с белыми буквами были выпущены тексты Егора Летова, Янки Дягилевой и Константина Рябинова.

Книга ксерокопировалась бесчисленное количество раз, и местные панки, знавшие летовские песни только по перезаписанным десятки раз магнитным лентам, с бесконечным изумлением обнаруживали «летящего Башлачёва» вместо «летящего башмачка», «границы ключ» вместо «гранитного плюща», «картонный набат» вместо «котонного навара» и прочие удивительности. Но, справедливости ради, надо отметить, что такие анекдоты оказывались прямым следствием культурной изоляции неформалов Градска – в отличие от их детей, которые спустя двадцать лет не отличали Ленина от Леннона и для которых что Морозов Пашка, что Матросов Сашка стали просто памятниками в заброшенном парке, местом для пивных посиделок.

За час до «Погружения в Nirvan’у» у клуба уже толпилась половина неформалов города. Они пили пиво, курили, смеялись и шутили. Едва ли не с каждой футболки наблюдал за происходящим белокурый парень с трёхдневной небритостью и полными меланхолии глазами. На всех значках, балахонах, рюкзаках и банданах пестрело: «Kurt Cobain», «Nirvana», «Nevermind», «Kurt Alive!» и показывали язык жёлтые рожицы с глазами-крестиками. Периодически мелькали «ГрОбы», «канабисы», «анархии» и «пацифики», но они мгновенно растворялись в жёлто-синем фоне, радужно наводнившем территорию возле клуба.

Всюду таскавшегося в балахоне «Нирваны» Гарика в этот день отличала от неформальной братии длинноногая спутница в кожаных сапогах на десятисантиметровом каблуке – он любил её ноги. А она любила кеды. Адидасовые гопники сутуло прошмыгивали мимо «Поиска», ускоряя шаг и зыркая из-под утиных кепок вслед джинсовой Катиной юбке.

Невдалеке от «Поиска», у перил, отделявших густой сквер от клубной площади, лежали свежие цветы и перекрещенные барабанные палочки, перемотанные в нескольких местах изолентой. Рядом тесным кружком стояли четверо и оживлённо что-то обсуждали. В отличие от остальных прибывших на «Погружение» они пили водку и заедали огурцами из двухлитровой банки. Чуть поодаль стояли две пустых бутылки из-под «Столичной».

Гарик приметил компанию и, держа за руку Катю, осторожно подкрался. Заговорщицки улыбнулся и подмигнул ей, призывая прислушаться к разговору.

С осушенными стаканчиками в руках, участники дискуссии жестикулировали огурцами и активно выясняли, что такое экзистенциализм – философия или система мыслительных действий. Катя, слегка приоткрыв пухлый рот, заинтригованно вслушивалась в слова.

Когда кто-то начал цитировать Сартра, Гарик не удержался и громко поприветствовал знатоков. Проглотив слова на полузвуке, все четверо живо обернулись и спустя момент рассмеялись радостью и вразнобой закричали приветствия, торжественно кивая девушке. Катя смущалась и добродушно улыбалась квартету.

Гарик раздал рукопожатия:

– Здорово, Дуст. Марк! Зи-Зи-Топ, дорогой, ты тоже тут!

Зи-Зи-Топ утвердительно блеснул зубом и поправил чёрные очки.

– Вент! Привет!

Вентиль преданно стиснул его в объятьях.

– Ну что, очухался, мертвец? – Дуст почему-то был трезв.

– Очухали, – уточнил Гарик и за талию притянул Катю к себе. Она прижалась щекой к его плечу и засветилась.

– Это Катерина! – подорвался Дуст и кинулся представлять Костину сестру присутствующим:

– Пацаны, это Катя. Поняли? Типа это… Да. Это вот, Катюха, наш проводник в мир альтернативной реальности.

Зи-Зи-Топ отразил во рту весеннее солнце и тряхнул бородой, похожей на куст.

– Это сэр Марк Наумов – наш это… учитель и наставник. Человек-легенда. Он весь город научил играть рок-н-ролл как надо.

Марк галантно кивнул и не спорил.

– А это Вентиль ушёл окурок гасить. Вент! Ручкой-то махни, болезный! Ну вот. Короче, Элен, это ребята. Ребята, это Элен.

Все, включая Катю, благодушно рассмеялись и зашлись в поклонах. После, будто спохватившись, подставили вернувшемуся Вентилю стаканчики. Вентиль снял со спины рюкзак с новой эмблемой «Металлики» и запустил в него руку. Внутри, судя по звуку, было не меньше трёх бутылок. Глухо побрякивая стеклом, Вент извлёк «Столичную»:

– Кать, будешь?

– А у тебя там пива, случайно, нет? – неловко поёжилась Катерина.

– «Троечка» пойдёт?

Она согласилась.

– А почему тебя Вентилем называют? Ты сантехник?

Вентиль, одной рукой наполняя стаканчики, сунул другую в карман и протянул Кате круглый, с пятью отверстиями, маховик пожарного вентиля. Она осторожно взяла вещицу и с любопытством завертела в руках, будто пытаясь вычислить какой-то секрет.

– И зачем он тебе?

Вентиль закончил разливать, убрал водку в рюкзак и вытянул оттуда бутылку «Балтики № 3». Протянул пиво Кате, а она вернула ему кусок металла, внимательно наблюдая, что же он будет с ним делать. Вентиль просунул три пальца в отверстия и сжал кулак.

– Ах вот оно что!

Её брови удивлённо приподнялись.

– Находчиво. У Кости другой был. Он его, кажется, из латуни выпиливал. Несколько дней скрежетал.

– Был, – согласился Вентиль.

И все одновременно и молча повернулись к цветам. Гарик вынул медиатор с буквами «БС», положил его в перекрестье барабанных палочек и задумчиво пробормотал, глядя на цветы:

– Знаешь, Катюш, почему у всех прозвища есть, а у Кости не было?

– Не задумывалась.

– Потому что все норовили звать его Кастетом. А он ни кликух, ни насилия не любил. Человека любил. Личность любил. А кастет таскал и ругался.

– Как видно, это… не зря таскал, – вклинил Дуст.

Выпили, не чокаясь, и хором хрустнули огурцами. Толпа у «Поиска», уже внушительно погустевшая и разогретая, оживлённо загудела.

– О! Впускают! – встрепенулся Вентиль.

Его рюкзак, разинув тёмную пасть, поглотил один за другим стаканчики с початой бутылкой, и вся компания вслед за толпой устремилась в клуб.

5

Внутри зал разогревался «Отбеливателем». Вентиль с Дустом тут же упрыгали слэмиться. Воодушевлённая предвкусием события публика, как в последний раз, надувалась пивом – на сейшнах редко пили что-то крепче.

На внутренней стороне двери клуба блестели выведенные красивым женским почерком строчки: «Выпил водки и бухой? По последней – и домой!». Рассказывали, что однажды этот стишок произвёл сногсшибательный эффект на одного американца.

Он очутился в Градске в связи с открытием в городе частной школы с углублённым изучением английского языка времён Шекспира. В первый же вечер, во время ознакомительной, с туристическим уклоном, прогулки по Градск-Сити, он обратил внимание на двух грустных молодых людей, уныло пьющих пиво на ступеньках «Поиска». Их лица выражали драму. Американца привлекли футболки с надписью «The Ramones». Подбежав к панкам, он, радостно бегая глазами, принялся тыкать в них пальцем и ликующе кричал: «Оу, оу! Рамоунз! Рамоунз! Кул, йе! Соу факин кул!» Панки, услыхав «фак», приложили американца бутылкой и с траурными лицами продолжили разговор – от кого-то из них ушла девушка. Завуча той самой английской школы, выполнявшего в променаде функции гида, едва не хватил удар. Сердце его зашлось, он подлетел к парням, перепрыгнув через лежащего американца, и, захлёбываясь самым русским, какой только возможен, языком, разъяснил им ситуацию. Ошалелые панки, страшась международного скандала, затащили американца в клуб и старательно захлопали его по щекам, крича и брызгая в лицо слюной, ароматизированной «Балтикой № 9».

Придя в себя, интурист простонал: «Уот зэ хэл…» – и зажмурился от боли. Панки, заботливо прикладывая к американской голове холодное пиво, гладили иноземца по плечам и просили прощения глазами. Глядя на правдоподобность их раскаяния, добродушный американец смягчился и через завуча широко распорядился подать всем виски. Нашлась водка.

Пили все четверо, и много. Американец оказался с Манхэттена. Вышатываясь из «Поиска», он спросил у завуча, что означает надпись при выходе. Тот кое-как перевёл смысл стишка. Гринго пришёл в восторг и поведал, что в легендарном нью-йоркском клубе «CBGB», завсегдатаем которого он был в юности, на выходе висит надпись «No drink beyond this point». Выпив по такому случаю за Тайный Разум Вселенной, американец наконец собрался покинуть «Поиск», но не успел коснуться двери, как кто-то с ноги открыл её снаружи. Интурист свалился и снова потерял сознание. На сей раз приводить в чувство его не стали, а просто отвезли в гостиницу. Утром он ничего не помнил. А директор «Поиска» после тех событий почему-то поверил в реинкарнацию.

Барный ассортимент клуба не ограничивался пивом. Но напитки крепче четырёх градусов, как правило, были не по карману обычному «поисковому» конгломерату. Даже сигареты там продавались поштучно.

Наумов рассказывал про питерский клуб «TaMtAm», в котором наркотики стоили меньше алкоголя, а мордобой и ментовские налёты были естественным завершением девяти из десяти сейшнов. Говоря это, он гордился градской молодёжью, редко баловавшейся чем-то серьёзнее канабиса. (Хотя на самом деле отсутствие тяжёлых наркотиков в неформальной тусовке было лишь следствием тотального безденежья, а драки внутри среды случались редко потому, что всем с головой хватало бесконечных стычек на улицах.) Но, несмотря на неуёмную критику, с которой Марк отзывался о «Тамтаме», в голосе его с лёгкостью угадывались нотки жгущей тоски.

Наумов вообще любил вспоминать столицу русского рока. Каждый раз, когда в его руке оказывалась рюмка, он пускался в долгие рассуждения о самобытности Петербурга с населяющими его, как пчёлы улей, гениями андеграунда всех мастей, которые в умах наумовских слушателей рисовались фигурами равнозначными как минимум Фредди Меркьюри. После подобных экскурсов Марк моментально напивался.

В «Поиске» он вообще был редким гостем. А если и захаживал на какой-нибудь сейшн, то ограничивался кружкой пива и умиротворённо уходил, перезарядив батарейки созерцанием поколения lost. Сегодня же, едва переступив порог, Наумов принялся любезничать с молоденькой барменшей, похожей на певицу Линду, с кольцами в обеих губах. (Через год, после выхода альбома «Ворона», вообще добрая половина тусовщиц Градска окрасилась в чёрные цвета и полюбила марихуану.)

Очень в тему звучала «Love Buzz». Впервые видя, как Марк подкатывает к девушке, Гарик умилённо улыбнул краешек рта и, минуя бар, утянул Катю к сцене.

Пробираясь между бесчисленными Кобейнами и языкастыми смайликами, Гарик поймал два округлившихся в изумлении глаза. Огненно-рыжая девица в кожаной юбке, раскрыв рот резиновой порнокуклой, порывалась в его сторону. Он притормозил и нацелил на неё вопросительный взгляд. Девица подбежала и завопила, ещё больше выкатывая и без того огромные глаза:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.