Бездушные куклы

GrandRottenPlum

Бездушные куклы

Мерцающий свет прорвался сквозь густую пелену сна, словно отчаянная попытка пробиться сквозь многолетнюю толщу льда. Декабрь, безжалостный и бездушный, сковал город в ледяной панцирь, лишив его последних признаков жизни. Снег, выпавший обильным слоем, не приносил радости, а лишь подчеркивал всеобщую серость и безысходность. Последние птицы, словно предчувствуя неминуемую гибель, давно покинули эти проклятые места, оставив меня наедине с моей тоской. Солнце светило, да, достаточно ярко, но его лучи не дарили тепла, лишь высвечивая морщины на моем лице и напоминая о прожитых годах, наполненных болью и разочарованием. Морозное "одеяло", сковавшее мои дрожащие руки, грело куда больше, чем этот огненный шар в небе. Мороз – это честность. Холод давал мне ощущение, что я, вопреки всему, еще жив, что мои органы еще функционируют и пока что не собираются отказываться от меня.

С трудом выбравшись из своей убогой лачуги, я неспешно поплелся в сторону старого рынка – единственного места, где еще можно было раздобыть хоть какую-то еду, чтобы хоть немного поддержать тлеющую искру жизни. Мысли тянулись медленно и болезненно, как грязная вода по ржавой трубе. Каждый шаг отдавался болью в суставах, напоминая о моей старости и беспомощности. Все было бессмысленно. Все было предопределено.

Приблизившись к рынку, я слился с толпой, словно растворился в безликой массе. Люди, изможденные и озлобленные, словно взбудораженный муравейник, кипели и бурлили, толкались и ругались. Сегодня обещали семидесятипроцентные скидки на все товары, и эта мизерная радость, казалось, хоть немного скрашивала однообразие их существования, давала им иллюзию надежды. Жажда наживы, даже такой малой, придавала им сил. Какая ирония.

Взяв горсть вялых овощей, явно видавших лучшие времена и отдававших затхлым запахом, я уже собирался двинуться к мясной лавке, чтобы выпросить у мясника хоть какой-нибудь объедок для поддержания жизненных сил, когда меня грубо окликнули, словно пнули под зад. Вздрогнул, обернулся. Знал, что ничего хорошего это не предвещает. В этом мире добрые слова – большая редкость.

– Эй, Сторм! Да ты ли это? Давно не видел тебя на людях. Зима вон уже в разгаре, а ты как сквозь землю провалился с самой осени.

Голос ударил в спину, словно пинок. Предательский, наглый, пропитанный дешёвым виски. Ярость мгновенно вспыхнула внутри, но я заставил себя обернуться медленно, сохраняя подобие спокойствия.

Это был Роттенберг – коренастый мужичок с окладистой бородой, облаченный в зелёный тулуп и увенчанный блестящей лысиной. Мой давний приятель, и, чего греха таить, знатный алкоголик. Главный виновник моего нынешнего жалкого существования.

Я презрительно оглядел его, стараясь не выдать клокочущую внутри ярость.

– Привет, Ротт, – процедил сквозь зубы, с трудом сдерживая желание плюнуть ему в рожу.

Ротт оглядел меня суровыми глазами, словно прицениваясь к скоту на рынке.

– Что с тобой стряслось? Исхудал совсем, одет в какое то тряпье, – он кивнул на мое рваное пальто. – Я тебя *ик* еле узнал! Неужто так жизнь прижала?

– Выживаю, как могу, – огрызнулся я, стараясь не сорваться на крик.

– Оно то и видно, что дела твои не очень, но *ик* если что – обращайся, помогу чем смогу, – он тряхнул наполовину пустой бутылкой дешёвого виски, от одного воспоминания о вкусе которого меня передёрнуло.

– Спасибо, Ротт, но пожалуй откажусь, – выплюнул я, с трудом сдерживая рвотный позыв. – Ядом своим сам травись.

Ротт пожал плечами, изображая равнодушие.

– Ну как знаешь. Не больно-то и надо. А чего ты вообще тут делаешь, Сторм? Забыл, как шить-то? Раньше вон какие наряды строчил, загляденье! А сейчас – на паршивой пенсии сидишь

В его голосе прозвучала насмешка, и меня захлестнула волна ярости.

– Не твоё собачье дело, чем я занимаюсь! – прорычал я, сжимая кулаки. – И тебе бы лучше помолчать, алкаш проклятый! Ты мне всю жизнь сломал!

Ротт ухмыльнулся, обнажив гнилые зубы.

– Да ладно тебе, Сторм, чего ты кипятишься? Это ты сам виноват, что так жизнь свою просрал. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

Всё. Это было последней каплей. Я сорвался.

– Заткнись! – заорал я, едва сдерживая желание врезать ему. – Ты меня довёл до этого! Ты меня споил! Ты отнял у меня всё!

Ротт отшатнулся, испуганно глядя на меня.

– Да ты чего, Сторм? Успокойся! Я же… по-дружески хотел…

– Друзья так не поступают! – выплюнул я в лицо. – Ты мне не друг! Ты – моё проклятие!

Я развернулся и пошёл прочь, стараясь не показать, как сильно меня трясёт. Но злость продолжала клокотать внутри, требуя выхода.

– Спокойно, Грант – приговаривал я себе на ходу – все нормально.

Быстро ретировавшись от пьяного "приятеля", я поспешил к мясной лавке, приобрел килограмм отборной говядины и отправился домой. Мое жилище едва ли можно было назвать достойным. Старый, темный барак, построенный еще в прошлом веке, медленно, но верно приближался к статусу аварийного жилья. Но что поделать, денег, увы, не было. А работать я не мог по состоянию здоровья. Тремор. Переступив порог, я бросил покупки на стол и вновь погрузился в объятия своей постели, где пролежал, не в силах заставить себя подняться, до самого вечера. Так, в общем-то, и проходила моя серая, ничем не примечательная жизнь. Я давно уже похоронил надежду на светлое будущее. Так я думал. До тех пор, пока кое-что в моей жизни все-таки не произошло.

Это случилось совершенно неожиданно, когда я, впервые за долгое время, решился выбраться на улицу, чтобы просто немного прогуляться. В тот день мне вдруг захотелось почувствовать себя хоть чуточку более живым, чем обычно. Я ловил щекой тяжелые снежинки, ощущал мороз, сковывающий движения пальцев, слушал хруст замерзшей дороги под ногами. Ничем не примечательный январь, верно? Шаг за шагом я медленно приближался к парку, где, по моим воспоминаниям, всегда было немноголюдно. Но только не в этот день. В конце заснеженной аллеи мое внимание привлекла яркая фигура, сидящая на скамье. Не знаю почему, но ноги сами понесли меня в ее сторону. Меня словно магнитом тянуло узнать, кто разделяет мою тоску в этом месте, давно пропитанном одиночеством и унынием. Это была девушка. Хрупкая, невысокая, одетая в очаровательную бежевую шубку и голубой берет. Ее короткие волосы были искусно завиты в причудливые каштановые спирали, а улыбка сияла так, словно в уголках ее рта было сосредоточено все тепло вселенной. Она казалась ангелом, спустившимся с небес для совершения какого-то божественного чуда. Эта завораживающая особа сидела на скамье не просто так. В руках она держала кисточку, а напротив красовался мольберт, на котором она изображала пейзаж, отдаленно напоминающий окружающее пространство, но явно приукрашенный яркими и оптимистичными мазками. Она была настолько увлечена процессом, что даже не замечала, как я стоял подле нее и по-маньячески таращился. Я не хотел мешать процессу и пытался не отвлекать художницу от написания картины, но через минут десять, после моего прибытия на это место мой неуклюжий нос все же сделал попытку выдать меня нарастающим зудом. Я сморщил лицо в недовольную мину пытаясь сдержать наплыв желания чихнуть и в этот самый момент, она обратила на меня внимание.

– Вам не нравится? – спокойно спросила она.

Я, выиграв борьбу с чихом, утер нос рукой и робко ответил. – Нет-нет, что вы, я просто, старался вам не мешать, но мой нос…

Она тихо хихикнула. – Я вас поняла, любезный господин, не желаете присесть рядом? Вы наверняка устали.

– Что вы! – воскликнул я. – Да я только начал свой путь, усталость ждет меня явно лишь в конце, думаю мне стоит его продолжить. Она плавно окунула кисть в краски.

– Ну тогда, я не смею вас задерживать, добрый господин, до свидания.

– До свидания – с теплотой сказал я в ответ.

Я снова зашагал вдоль аллеи, невольно оборачиваясь, чтобы убедиться, не смотрит ли она мне вслед. Но девушка была полностью поглощена работой. Через какое-то время я перестал замечать дорогу, мои мысли были заняты только ею. Я видел этот яркий образ повсюду. Эта мимолетная встреча словно пронзила меня электрическим разрядом, вернув сердце и мозг к жизни. Невероятно странное чувство. Голова даже немного закружилась. Я остановился и огляделся вокруг. Снег уже не казался таким отталкивающим, а снежинки, падающие на лицо, ощущались легче, чем прежде. Я понял, что мороз не делал меня живым, а лишь создавал иллюзию этого ощущения. А вот этот яркий образ… Он действительно оживлял меня. Я не мог забыть ее улыбку, ее увлеченность процессом, ее роскошные волосы. И ведь раньше я даже не задумывался о том, что в этом сером и унылом городе могут обитать такие колоритные личности. Меня воодушевило то, что она писала картину с таким вдохновением, хотя реальный пейзаж был далеко не таким солнечным и позитивным. "По крайней мере, на мой взгляд", – подумал я. Точно! Я должен найти эту позитивную ноту, чтобы музыка жизни вновь заиграла! Я резко развернулся и направился обратно к скамейке, где сидела художница, но ее уже не было. Разочарованный, я вернулся домой и снова рухнул в постель.

На город опускалась ночь, но я не мог сомкнуть глаз. Передо мной все время маячил образ этой прекрасной незнакомки. Меня приятно лихорадило от мысли о разговоре с ней. Я хотел… Хотел узнать, как ей удается сохранять такой позитивный настрой, как она справляется с натиском этого города, как у нее получается улыбаться, несмотря на каждодневную серость. Я проворочался в постели еще около четырех часов, пока сон все же не взял верх. Эта ночь выдалась непростой. Мне снились кошмары. Кошмары о том, как она бесследно исчезает, и у меня больше нет ни единого шанса встретить ее вновь. Это пугало меня. Но еще больше меня тревожила моя внезапная, ничем не обоснованная одержимость этой персоной. Я не помнил, когда в последний раз меня так интересовал какой-либо человек. Впрочем, неудивительно. Осознание того, что люди превратились в бесформенную депрессивную массу, напрочь отбило у меня желание с кем-либо общаться. Но она… Она нечто другое. Нечто сверкающее на темном небосклоне. Она – та звезда, что придает смысл существованию нашей "маленькой цивилизации". Я не знал, где ее искать, но в голове пульсировала лишь одна мысль: я должен ее найти.

На следующий день, примерно в то же время, я накинул свое рваное пальто и поплелся в парк, надеясь на повторную встречу. Но аллея оставалась пустой, как и во все дни до этого. Никогда бы не подумал, что эта пустота сможет лечь таким тяжелым грузом на душу. Я сел на одну из скамеек, опустил взгляд в землю и закурил свою предпоследнюю сигарету. Этот горький, противный дым, заполняя легкие, все же давал какое-то ощущение спокойствия. Но вот сигарета догорела, и горстка пепла у моих ног разлетелась под порывом холодного ветра. В мозг ударила мысль: одной недостаточно. Я выкурил последнюю. Пепел вновь развеялся в воздухе. И тут меня осенило: а ведь действительно недостаточно. Одной попытки мало, чтобы так опускать руки. Я должен прийти сюда завтра, а если и завтра будет пусто, то послезавтра. Так я ходил на протяжении недели в одно и то же место, в одно и то же время, и каждый раз аллея встречала меня лишь тишиной и безлюдностью. В какой-то момент меня стали преследовать мысли о том, что она уехала, что она никогда больше здесь не появится. Да и какой смысл ей возвращаться в это место, если картина уже написана? Но во мне теплилась надежда. Я был готов ждать до последнего, как верный пес, приходя сюда и в метель, и в слякоть, и в лютый мороз, лишь бы увидеть ее снова.

И вот, в один из дней, когда я уже не ждал ничего, кроме очередного разочарования, я заметил знакомый силуэт в середине аллеи. Улыбка невольно растянулась до ушей. Сердце заколотилось так, словно я бежал марафон. Я знал! Знал, что этот день настанет! Знал, что она придет! Я торопливо зашагал в ее сторону. С каждым шагом силуэт становился все более отчетливым, обретая черты той самой девушки. Да, это она! Наконец-то это свершилось! Я неловко подошел к ней. Она, как и прежде, была увлечена процессом рисования и не замечала меня. Я следил за каждым мазком на холсте, восхищаясь легкими движениями ее руки. Картина была столь же оптимистичной, как и прошлая. Тот же пейзаж, но с ноткой неиссякаемой радости. Ее сияющий образ был прекрасен. Как бы странно это ни звучало, я получал удовольствие от того, как удовольствие получает она. И все же, после нескольких минут молчаливого созерцания, из моих уст вырвалась тихая, нервная фраза.

– Расскажите мне, как вы это делаете.

Она даже не обернулась, а спокойно встретила меня своим приятным голосом:

– Это вы, любезный господин! Ну что, в этот раз желаете присесть?

Я замялся. Внутри все онемело. И словно повинуясь какому-то внутреннему порыву, я громко ответил:

– Да!

А потом тихо добавил:

– Если не возражаете, конечно.

Она указала тонкой рукой на место рядом с собой, и я, переборов стеснение, все же присел.

– Так о чем вы хотели меня спросить? – начала она.

– Расскажите мне, мадемуазель, как вы это делаете?

– Для начала, добрый господин, зовите меня Анне.

– Очень приятно, Анне. В таком случае, зовите меня Сторм.

– Что ж, господин Сторм, вы имеете в виду мои картины? Они…

Я резко перебил ее.

– Нет-нет, госпожа Анне, ваши картины прекрасны, в этом нет никаких сомнений. Но меня больше интересуете вы. Как вам удается сохранять такой оптимизм в этом бездушном городе?

– С чего вы взяли, что он бездушный? – возразила она.

– Ну как же? Люди здесь лишь ждут окончания своего никчемного существования. Здания – серые бетонные коробки, лишенные каких-либо живых черт. Все в этом мерзком городе тонет в море тоски и безнадеги. Но вы держитесь на плаву. Откуда такая сила?

– Знаете, господин Сторм, мне кажется, что этот город мерзкий лишь на ваш субъективный взгляд. Попробуйте посмотреть на него с другой стороны. Дайте вашим глазам шанс увидеть чудо среди этой бесконечной серости. Вы слишком зациклены на том, чтобы проклинать свое существование. Вы задыхаетесь, господин Сторм. Вдохните. Вдохните в себя жизнь!

Я смотрел на нее с удивлением. Мне казалось слишком наивным то, что она пытается до меня донести.

– Но как я могу найти чудо среди бетонных лабиринтов? Здесь нет воздуха, чтобы вдохнуть хоть что-то живое. Но вы дышите… Это меня и привлекло.

– Господин Сторм, – серьезным тоном начала она, – вы не думаете, что воздуха нет здесь только для вас? Потому что вы сами считаете его ядом. Вы явно пытаетесь найти в моем настроении что-то сверхъестественное, но я вас уверяю, у меня нет никакой секретной методики, по которой я бы научила вас дышать. Вам стоит разобраться с этим самостоятельно. Например, найдите себе хобби. Это помогает и для духовного развития, и для выплеска эмоций. Вам явно не хватает смысла в жизни, так найдите его в чем-нибудь простом и доступном для себя.

– Хобби, говорите… Это довольно интересная мысль.

Я всмотрелся в ее картину. Вот он, контраргумент! А что, если это всего лишь иллюзия, подобная морозу, что придает моему телу ложное ощущение жизни?

– Знаете, Анне, у меня есть еще один вопрос. Вам не кажется, что ваши произведения излишне оптимистичны? Возможно, ваше хобби чересчур приукрашено вашей же субъективностью. Мне кажется, вы пытаетесь что-то скрыть за этим, казалось бы, милым и безобидным зрелищем. И как я сразу не понял! Так ваш оптимизм – это всего лишь способ укрыться от этой серости! Ха-ха. Знакомо. Я знал, что во всем этом есть какой-то подвох. На вас, наверное, розовые очки насильно приклеены к лицу, не так ли, госпожа Анне?

– Во-первых, это прозвучало грубо, господин Сторм. Во-вторых, вам стоит подумать над тем, чтобы изменить свое отношение к миру, а не искать в других недуги, подобные вашим. Просто найдите увлечение, и все заиграет новыми красками.

– Извините, Анне, но я реалист. Не думаю, что это ваше "хобби" мне чем-то поможет. Но… В знак предварительного доверия вашим словам, я все же попробую. Но не пытайтесь надеть на меня эту маску – мне нужно истинное желание существовать, а не очередное жалкое подобие. До встречи, госпожа!

Я резко встал и побежал в сторону дома. Этот разговор переполнял меня эмоциями. Я не понимал, раскрыл ли я ее тайну? Правильно ли истолковал ее слова? А может быть, она и вправду такая светлая и искренняя? Да нет… Что-то тут явно не так. Хорошо, я найду себе действительно достойное увлечение, но если это не поможет, то эта прекрасная дама разобьется о реальность и факты! Я докажу ей, что это уныние – всеобщее, а ее оптимизм – лишь индивидуальная попытка закрыть шкаф с травмами! Я докажу!

Воодушевленный этой идеей, я ворвался в дом.

– Хобби, значит… Ага, – нервно пробормотал я, судорожно перебирая в голове возможные варианты. У меня была лишь одна идея, но касаться ее мне совершенно не хотелось. Так я просидел час, два, четыре, тщетно пытаясь поймать хоть какое-то неудержимое желание начать чем-нибудь увлекаться. Но все, что приходило в голову, казалось мне совершенно неинтересным. Я знал, в чем я ас, но тремор и затяжная хандра не позволяли мне вернуться к этому. Я не хотел бередить старые раны, напоминать себе о случившемся. О том самом дне, когда я навсегда перестал жить как человек. От этих раздумий у меня слегка закружилась голова. Я прилег на потертый диван, попытался уснуть, чтобы хоть немного снять напряжение. Но каждая попытка сомкнуть глаза сопровождалась ужасными образами. Эта больница… Маленькие детские ручки, неспешно тянущиеся ко мне… Капли несдержанных родительских слез… И констатация смерти врачом, от которой в голове гудело так сильно, что я выпадал из реальности каждые десять секунд. От этого мне становилось еще более тошно. Поэтому я все же поднялся с дивана и поплелся к старому комоду. На нем сидела старая тряпичная кукла, которую я когда-то сшил для своей дочери, и пара незаконченных безликих фигур с разошедшимися швами. Я неспешно открыл нижний ящик, достал оттуда свою швейную машинку и несколько пожелтевших листовок, на которых было написано корявым почерком: "Ателье Гранта Сторма", и красовалась сумма налоговой задолженности – двадцать тысяч марок. Еще неделю назад я собирался выбросить этот хлам, а сегодня беру его в руки, чтобы вернуть утраченные годы. Мне показалось это довольно забавным. Я нервно рассмеялся, глядя на машинку.

– Ну что? Ты хочешь себе куклу, Мари? А я вот уже десять лет их не шил, представляешь?

Трясущимися руками я подключил машинку, достал из ящика кусок ткани и принялся за работу. Все получалось небрежно, но я старался сдерживать резкие тики в руках, чтобы не испортить свое будущее "произведение швейного искусства". И вот уже безликая, уродливая фигура лежала на моем пыльном столе. Я принялся за снятие мерок для одежды, отмеряя нужное расстояние на ткани. Еще полчаса отвратительных попыток сдержать слезы, дрожь и истерический смех, и она будет готова. Время летело быстро. Шов за швом превращал бесформенное чудо в нечто, отдаленно напоминающее куклу. Я достал две пуговицы из старой рубахи и пришил их вместо глаз. Вот оно – чудовище, которое не давало мне покоя. Я буду звать тебя Лори. Как мою бывшую жену. Ха-ха. Ну что, Лори, добро пожаловать в дом! Ты – худшая кукла, которую я когда-либо создавал. Да и жена так себе. Я бубнил себе под нос всю желчь, что скопилась в глубинах моего сознания.

Но от этого процесса мне становилось немного легче. Может быть, Анне и была права, а я просто закрылся в себе, не давая всему ужасу вырваться наружу? Боже, я был настолько слеп и глуп.

– А врач говорил: тремор-тремор… Да мне плевать, я портной, а не инвалид!

Внезапно в голову стали приходить новые идеи. Мари хотела много кукол. Но не успела их увидеть. Но ничего, папа сделает столько кукол, что ты могла бы в них купаться. Все только ради тебя, моя девочка. Все только ради тебя…

Две недели я почти не выходил из дома. Только пару раз, когда заканчивались нитки или ткань. Я шил без остановки, спал за столом, голодал и изматывал себя. Ветхая гостиная стала заполняться тряпичными мальчиками и девочками, докторами и полицейскими, пожарными, королевами и принцессами. Швейная машинка работала без устали, пожирая лоскутки ткани и выплёвывая уродливые подобия людей. В какой-то момент я настолько умаялся, что чуть не пропустил визит непрошеного гостя.

– Эй *ик* там, на другом конце провода *ик*. Приём, как слышно?

Ротт. Мерзкий, пьяный в хлам Ротт. Сама его рожа провоцировала на блевоту.

– Привет, Ротт, а я всё смотрю, что ты и не просыхаешь, – процедил я сквозь зубы, стараясь удержать в себе волну ярости. Хотелось схватить первый попавшийся предмет и размозжить ему лысую башку.

– А я смотрю, что ты всё дома сидишь. Послушай меня, дорогой *ик* п-приятель, я пришёл к тебе по важному делу.

– По какому такому делу? – огрызнулся я, уже зная, что сейчас услышу очередную порцию пьяного бреда и жалоб на жизнь.

– Мне бы поспать где, понимаешь *ик*? Я свою хатку ветхую на марки пустил… А-а еще меня с работы выперли, предст-ставляешь?

Глаза мои округлились, но не от ужаса, а от ярости. Так вот оно что! Сволочь! И он ещё смеет называть меня другом?

Роттенберг, еле держась на ногах, вскоре плюхнулся на землю лицом вниз. Словно свинья в корыте.

Я вскочил со стула, подлетел к нему, как разъярённый зверь, и схватил за воротник вонючего тулупа.

– Что ты, твою мать, натворил?! – заорал я, тряся его, как куклу. – Ты совсем спятил, старый хрыч?!

– Ты-ы-ы-ы оглох что-ли? Я ж сказал, продал я свой дом. За десять с половиной тысяч марок.

– И где сейчас эти деньги?! Ротт! Отвечай мне, где эти деньги?! – взревел я, чувствуя, как внутри всё кипит от гнева.

– Я их в казино проиграл все-е-е-е…

– Да чтоб тебя черти сожрали! – выплюнул я в лицо Ротту. – Приятель мой, вот скажи мне, ты идиот или нет? Как можно было продать собственный дом, а потом спустить все деньги в казино?! Ты в своём уме вообще? Что твоя матушка скажет на это!?

– Нет моей матушки больше, Сторм, она неделю назад умерла. Мне не к кому обратиться, пойми *ик* меня.

В его пьяном взгляде мелькнула тень грусти, но меня это не тронуло. Мне было плевать на его мать, на его проблемы, на его жалкое существование.

– Господи боже, ладно… – прорычал я, отпуская его воротник. – Ложись на диван, и не мешай мне работать, понял? И чтобы я тебя не видел и не слышал.

– Тебя понял, – пробормотал Ротт, растянувшись на диване и мгновенно захрапев.

Я смотрел на Ротта, раскинувшегося пьяным крестом на моём диване, и злость, бурлившая во мне еще минуту назад, вдруг отступила, оставив после себя лишь усталость и… жалость. Господи, да во что я превратился? Такой же ничтожный, сломленный жизнью старик, как и он. Просто по-своему. Он топит горе в вине, а я – в бессмысленной работе. И кто из нас лучше? Вспомнил слова Ротта: "Нет моей матушки больше, Сторм, она неделю назад умерла. Мне не к кому обратиться, пойми *ик* меня". И пусть он пропойца, лжец и вообще мерзкий тип, но сейчас он был одинок и беззащитен. И я… я был единственным, кто мог ему помочь. Черт возьми, да как я вообще мог думать о мести? Как я мог желать зла этому несчастному пьянице? Да, он виноват в моих бедах, но и я сам хорош. Слабак, который не смог устоять перед соблазном, который позволил себя сломать. Вздохнул, с трудом отгоняя остатки злости и обиды. Ладно, помогу. Но только один раз. Окинул взглядом свою захламленную гостиную. Куклы… Может быть, я смогу заработать на них немного денег. В голове созрел план. Отнести кукол на рынок и попытаться продать их. Ротту нужны деньги, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ему помочь.

И тут на меня нахлынули сомнения. Это же куклы для Мари. Я не мог их так просто продать. Но оставлять друга в беде мне тоже не хотелось, к тому же, еще живого, в отличии от моей прекрасной девочки. Я пытался не думать о том, насколько мерзко я поступаю для самого себя. Нарушаю свои же обещания. Но, с другой стороны, Мари явно была бы рада спасти Ротта, взамен на продажу этих бездушных кукол. К тому же, для нее я могу сделать лучше. Сделать самую лучшую куклу, которую она когда-либо смогла бы увидеть. Придя к этому бессомненному выводу, я собрал всех кукол в плетеную корзину и выбежал на улицу.

Сгорбившись под "тяжестью" корзины, я добрел до рынка. Зимний ветер пронизывал насквозь, словно напоминая о моей собственной прогнившей душе. Я разложил пеструю кукольную россыпь на старенькой клеенке, стараясь не смотреть в их пустые пуговичные глаза. Каждый взгляд в их сторону отдавал тупой болью в груди, словно предавался невинный ребенок. Сначала никто не обращал на меня внимания. Торговцы громко зазывали покупателей, запах жареных колбасок смешивался с удушливой вонью гниющих овощей. Я стоял, словно призрак, отгородившись от мира кукольным барьером. Наконец, к моей скромной лавке подошла женщина с маленькой девочкой. Девочка, увидев кукол, радостно захлопала в ладоши.