скачать книгу бесплатно
Фельдфебель доложил, что за ночь ничего существенного не произошло: русские спали, как медведи в берлогах, даже обычных тревожащих обстрелов не было. Видимо, тоже устали после многодневных боев и решили отдохнуть.
Макс усмехнулся: вряд ли это похоже на отдых, скорее – на скрытую подготовку к наступлению. Условия для этого уж очень хорошие: в немецких ротах – значительные потери, опытных солдат почти не осталось, а новобранцы – еще не обстрелянные. И русские не могут об этом не знать…
Долгие и упорные бои не прошли для вермахта даром – личный состав растаял, как снег. У людей накопилась усталость, появились безразличие, апатия, вялость. Из-за потерь служить приходилось фактически за двоих… Причем убыль возникала не только из-за боев, но и из-за обычных болезней, и особенно дизентерии. Воду для питья приходилось брать в болотистой речушке, и, как ее ни кипяти, но все равно какая-нибудь зараза да оставалась. Вот и не вылезали доблестные солдаты Рейха из нужников.
В наиболее сложных случаях приходится отправлять таких «засранцев» (по точному выражению Загеля) в госпиталь. Настроение у всех было хуже некуда, эмоции – почти на нуле, а тут еще промозглые туманы и муторные дожди. Все промокло – одежда, одеяло, плащ-палатка. Как ни сушись, а все равно в мокром как следует не выспишься. Да еще ожидание наступления…
Очень выматывало, действовало на нервы, некоторые срывались и начинали беспорядочно палить в сторону противника, тот открывал ответный огонь. Кончалось все это новыми убитыми и ранеными, и это еще больше осложняло ситуацию…
Поэтому, когда началась русская атака, Макс даже обрадовался – наконец кончилась неопределенность, можно действовать. Ждать и догонять – хуже некуда, это все знают.
Как положено, сначала был мощный артобстрел, затем в дело вступили знаменитые «сталинские орга?ны». Так немецкие солдаты называли русские «катюши». Действительно, заунывное, протяжное вытье очень напоминало звуки музыкального инструмента. Макс, кстати, однажды слышал, как играют на настоящем орга?не, когда их водили в кирху. Было это в Берлине, в восьмом классе, во время его первой поездки в Германию.
Тогда его и других ребят отправили на неделю в столицу Германии, в туристическую поездку. Макс впервые оказался за границей, да еще в Берлине, о котором им все уши прожужжала их училка Гертруда Карловна. Натуральная, между прочим, немка, дочка бывшего гэдээровского партийного функционера.
Ее отец еще во время войны перешел на сторону Красной Армии, добровольно сдался в плен под Москвой. Сказал, что является убежденным коммунистом, ярым противником Гитлера и не хочет воевать против русских товарищей. Карл Виллер активно участвовал в работе антифашистского комитета, а после войны стал одним из партаппаратчиков в новой Германии.
Еще в СССР он женился на русской девушке Татьяне, и его семья долго и счастливо жила в ГДР. Но потом что-то у них не заладилось, жена с дочкой вернулись домой. Но связь со своим бывшим мужем не потеряла, регулярно бывала в Дрездене, привозила хрустальные люстры и крайне модные тогда джинсы. Которые и продавала с большой выгодой своим друзьям и знакомым. На эти деньги, собственно говоря, семья и жила в СССР.
Гертруда, естественно, немецкий язык знала в совершенстве. После окончания пединститута пошла работать учительницей и стала успешно делать карьеру. В двадцать пять лет была уже завучем, и все пророчили ее в директоры. Но потом Гертруде сильно не повезло – мама попалась на спекуляции (сдал кто-то из своих), разразился скандал, слухи, естественно, дошли до учебного заведения. И ей пришлось уволиться…
Гертруда Карловна проработала несколько лет в районной библиотеке, пока все не стихло, а потом вернулась в школу. Но обычной учительницей… Долгие годы она упорно тянула педагогическую лямку и была страшно обижена на всех и вся, и особенно – на своих бывших учеников, многие из которых в постперестроечные времена смогли неплохо «подняться». Одни уехали за границу и устроились в хорошие фирмы, другие организовали свое дело и разбогатели… И все забыли о своей бывшей учительнице и никак ей не помогали. Гертруда Карловна вела весьма скромный образ жизни, существовала, по сути, на один оклад. А ведь она столько сил и таланта в них вложила, столько им дала!
К счастью, не все оказались такими неблагодарными, одна бывшая ученица помогла Гертруде Карловне попасть в престижную спецшколу. И та сразу ожила, воспряла духом. Стала вывозить учеников в Германию (тех, разумеется, кто смог оплатить поездку), организовала занятия в летнем языковом лагере, в общем, занялась педагогическим бизнесом. И уже на бедность не жаловалась. Благодаря ей многие ребята из спецшколы Макса (и он сам) попали в Германию и смогли напрактиковаться в дойче.
Берлин, кстати, Максу совсем не понравился: серый, скучный город с длинными, прямыми улицами. Все слишком правильное, скучное, расчерченное по линеечке, на прусский манер. Бездушно, рационально, зато с большими удобствами для жителей и туристов. Транспорт ходил по расписанию, по электричкам можно было сверять время. Станции метро, куда попадали прямо с улицы, без всяких длинных эскалаторов, были через каждые полкилометра, а то и чаще. По аллеям красивейшего Тиргатен-парка чинно гуляли молодые дамы с колясками. Почти как в кино.
Макса очень удивил Восточный Берлин – до сих пор в нем имелись проплешины, оставшиеся от войны. Никто их почему-то не застраивал – эти обширные пустыри и провалы между домами почти в самом центре города. Кажется, столько лет уже прошло, пора бы…
В общем, Максу немецкая столица не приглянулась, и если бы не Зоосад с его забавными животными и не Кудамм со сверкающими магазинами, полными самых модных товаров, то и смотреть бы было нечего. Даже костел с настоящим орга?ном Макса не особо заинтересовал. А музыка Баха показалась печальной и унылой, одни завывания. Единственная польза от поездки в Берлин заключалась в том, что он хорошо выучил дойче и потом не знал с ним проблем до самого конца школы.
В спецшколу, кстати, его устроила мама – она мечтала, чтобы сын получил гуманитарное образование. В английскую, очень престижную, попасть не удалось – все места оказались уже занятыми, а вот в немецкую его взяли без проблем. Максимка был умен и хорошо подготовлен – в шесть лет свободно читал, легко складывал и вычитал числа до ста, знал таблицу умножения. К изучению иностранных языков он особо не стремился, его больше интересовала техника, но раз мама сказала… Отец был не против – знание иностранного языка еще никому не помешало.
Особых талантов к лингвистике у Макса не обнаружилось – так, средние способности, но он был усидчив и аккуратен, а потому всегда числился среди хорошистов и отличников. Помогло в учебе и то, что Макс с детства привык доводить дело до конца, а его исполнительность и обязательность высоко ценились в школе. Эти качества ему, кстати, досталась от отца, большого педанта и аккуратиста.
Отец был инженером-конструктором и обожал технику, особенно самолеты (работал в одном из авиационных КБ). Он мог часами объяснять Максу, как устроен лайнер, что и как в нем работает. Мама, врач-терапевт, такому общению не мешала (мальчик все-таки), но втайне надеялась, что сын после окончания школы поступит в мединститут и станет хирургом. Или, по крайней мере, врачом-терапевтом, как она сама. Продолжит, так сказать, семейную традицию…
Отец на это скептически хмыкал – у мальчика явный интерес к технике, пусть идет в авиационный! Будет конструктором, инженером, разработчиком новых систем. Да и конкурс в технический вуз намного ниже, чем в медицинский.
Макс не хотел становиться ни инженером, ни врачом, его привлекало иное – живое общение с людьми, организация и управление. Поэтому, подумав, выбрал менеджмент – престижную и модную тогда профессию. Конкурс на соответствующий факультет был большой, но Макс напрягся и поступил – причем без всякого блата. И даже без репетиторов – сам все вызубрил и сдал. Пять лет честно отсидел на студенческой скамье, считался хорошистом, вовремя сдавал все экзамены и зачеты. В конце пятого курса написал неплохую дипломную работу и наконец получил заветный документ об образовании.
И пошел устраиваться на работу. Вот тут и выяснилось, что таких, как он, менагеров, пруд пруди. Точнее – как собак нерезаных. И все с дипломами. Часто даже с более крутыми, чем у него. Максу пришлось немало побегать, прежде чем устроился на первую работу. От помощи отца и матери он принципиально отказался – сам могу.
И смог – нашел, устроился. Проработал несколько месяцев, потом понял – надо валить, глухое место, перспектив никаких. Перешел в другую фирму, но через пару месяцев опять уволился – зарплата низковата.
Так прыгал с места на место несколько лет, пока наконец не нашел нынешнюю службу – менеджера по продажам в крупной компьютерной фирме. Работа чистая, престижная и главное – хорошо оплачиваемая. Макс добился уважения коллег и понимания со стороны начальства. Со временем надеялся занять место заместителя главного или даже открыть собственное дело. А почему нет? Опыт-то у него есть, и очень немалый…
* * *
Да, вздохнул Макс, все у него было: и красавица жена, и милая дочка, и дом полная чаша. Чего еще желать? И если бы не эти часы…
А сейчас сидит он в траншее, и его обстреливают свои же, русские. Через минут десять-пятнадцать доиграют на своих «орга?нах» и пойдут в атаку. С криком «ура» и винтовками наперевес. Вот тогда ему придется открывать огонь…
Артиллерия особого вреда его взводу не доставляла, снаряды рвались далеко позади, осколки в узкие, извилистые траншеи почти не залетали, но на нервы обстрелы действовали изрядно. Особенно пронзительные, изматывающие душу завывания «сталинских орга?нов».
Макс усмехнулся: надо же, называет родные «катюши» на немецкий манер. Дожили… Прав был все-таки классик – ко всему-то подлец человек привыкает, ко всему приспосабливается. Можно, наверное, приспособиться и к этой действительности. К немецкой форме, службе в вермахте и к войне со всеми ее опасностями… К гулкому грохоту взрывов, противному дрожанию земли, острым, горячим кусочкам металла, залетающим в окопы. А также к ощущению своей полной беспомощности перед огненной стеной, неумолимо надвигающейся спереди.
Верно говорят: худшие минуты – перед атакой, они тянутся вечно. Во время обстрела Макс обычно сидел рядом с фельдфебелем Загелем и курил. Неунывающий, разговорчивый Курт скрашивал ожидание своими байками. Его анекдоты и простые, незамысловатые шутки-прибаутки очень помогали расслабиться и на время забыть о предстоящем бое.
– Подходят как-то к фельдфебелю два солдата, – травил очередной анекдот Курт, – просятся в отпуск. Жениться, значит. Но один хочет уехать на две недели, а другой – на целый месяц. «Почему просишь на две недели больше?» – спрашивает фельдфебель у второго. «А мне еще найти невесту надо!» – отвечает тот.
Все смеются, в том числе и сам Макс. Юмор у Загеля был простой, армейский, но действовал хорошо, успокаивающе. И тема для разговоров после этого сразу находилась – дом, семья, отпуск. Все хотели вырваться из русского ада хотя бы на пару недель, побывать в Германии, но мало кого отпускали. Какой там отпуск, когда большевики прут! Вот и сидели в окопах, готовились к очередному бою…
Обстрел наконец закончился, Макс привстал, осторожно выглянул. Так, теперь жди наступления… Достал бинокль, посмотрел: так и есть, справа по полю медленно ползли пять «тридцатьчетверок», а за ними, пригнувшись, бежала пехота. «Хоть не в полный рост на сей раз, – подумал он с удовлетворением, – не лезут под пули. За танками больше шансов уцелеть…»
Макс убрал бинокль на место и приказал Курту Загелю: «Стрелки и пулеметчики – на позиции». Тот продублировал команду, солдаты заняли свои места. Готовили карабины, раскладывали гранаты, вставляли длинные ленты в пулеметы…
В обязанности Макса, к счастью, не входила борьба с танками, надо было лишь отсечь русскую пехоту. С «тридцатьчетверками» боролись полковые орудия, стоявшие позади роты. Они и должны остановить грозные русские машины, а потом помочь своим панцерам завершить разгром. Четыре Т-III спрятались за невысоким пологим холмом в паре километров от передовой. Ждали своего часа.
Ему надо было лишь пропустить русские танки через себя и отсечь пехоту наступающих, не дать подобраться к траншеям. И уж тем более не дать захватить и закрепиться. А то потом не выкуришь. Основной удар принимала на себя артиллерия, она уничтожала танки. Панцеры были в резерве и предназначались для контратаки.
Когда красноармейцы отходили, они и вступали в бой. Под их прикрытием вперед шли уже немецкие роты. Требовалось как можно быстрее добежать до траншей противника и захватить трофеи, желательно побольше. А потом сразу назад, пока русские не очухались и не организовали новое наступление. Вот так они и сражались – вперед-назад, как маятник.
Среди германских солдат весьма ценились советские ППШ, которые Макс по привычке называл автоматами. Пистолеты-пулеметы Шпагина были проще и надежнее, чем немецкие МР-38, и солдаты ими охотно пользовались. Даже уважительно называли ППШ «маленьким пулеметом», хотя и жаловались, что диск трудно и долго набивать. Зато патронов – целых семьдесят штук! Так же высоко ценились русские снайперские винтовки – за силу и точность, но попадались они крайне редко…
Макс вел наблюдение. Мины с противным чавканьем рвались перед его окопом, поднимая маленькие фонтанчики земли, к обстрелу подключилась и артиллерия. Тут же ответили немецкие орудия…
«Тридцатьчетверки» пошли зигзагами, стараясь уйти от плотного огня, красноармейцы залегли. Красно-черные взрывы вставали среди них все чаще и чаще. Взвод Макса вел плотный пулеметный обстрел, внося свой вклад в отражение атаки. Русские били по ним из танков. Звонкое уханье башенных орудий то и дело перекрывало резкий треск МР-38. Взрывы перепахивали позиции взводов. Немецкие солдаты пригибались и с проклятиями падали на дно окопов…
Макс следил, чтобы никто не поддался панике и не побежал. «Один за всех, все за одного» – этот девиз французских мушкетеров как нельзя лучше отражал отношения в роте. Да и во всем вермахте тоже. Солдаты и офицеры понимали – только вместе можно противостоять сильному и хорошо вооруженному противнику. Или все погибнут, или все победят.
Солдаты уважали своих командиров, понимали, что те честно получили свои погоны, прошли все ступени службы. Начинали рядовыми, сидели, как и они сами, в окопах, кормили вшей, мерзли, голодали. И лишь потом, послужив, проявив себя, заслужили офицерское звание. Макс был абсолютно уверен, что, если его ранят, его вынесут с поля боя и доставят в госпиталь. А не бросят умирать в грязной воронке…
Это немного радовало. Курт Загель однажды сказал, когда они устало курили после очередной атаки: «Я уважаю вас, герр лейтенант, потому что вижу, что вы из того же теста, что и я. Как все в нашем взводе… Пусть вы образованнее и умнее, но вы свой, солдат. И я буду драться за вас».
– Не боитесь быть убитым? – поинтересовался тогда Макс.
Каждый день в их взводе кто-то получал тяжелое ранение или погибал – активно действовали русские снайперы.
– Жизнь – сложная штука, – философски ответил Курт. – От судьбы никуда не денешься. Как бы ни старался… Чему быть, того не миновать.
Фатализм был присущ многим немецким солдатам. И еще, как заметил Макс, его подчиненные никогда не говорили о политике, зато часто и охотно ругали партийных бонз. «Они сидят там, в Берлине, в полной безопасности, – говорили они, – а мы гнием здесь, в окопах. И каждую минуту можем быть убиты. Разве эти жирные свиньи могут понять нас? Эти зажравшиеся партийные чиновники… Их сюда бы, к нам на передовую, пусть повоюют». Впрочем, все разговоры велись, как правило, перед очередной атакой. Чтобы немного отвлечься и расслабиться…
* * *
Русские танки разошлись веером и медленно наползали на немецкие траншеи. Макс прикинул – основной удар придется по соседнему взводу, где командовал оберфельдфебель Франц Фурбах.
Макс его хорошо знал – тот был приятелем Загеля и часто бывал у них. Оба они считались ветеранами, воевали с 1939 года, прошли французскую и польскую кампании, крепко держались друг друга. Загель и Фурбах любили покурить, поболтать за кружкой кофе, а то и выпить шнапса, если была такая возможность. Табак для трубок они получали из дома (оба – земляки, из Вестфалии) и предпочитали его любым немецким и даже французским сигаретам. Домашние посылки, а также письма, теплые вещи, шоколад и курево, получаемые на Рождество, были самыми ценными вещами на фронте. Разумеется, после еды, оружия и боеприпасов.
Макс тоже получил из дома два письма. Конечно, не он, а лейтенант Петер Штауф. От жены Эльзы и от матери. Макс со странным чувством прочитал оба послания. С одной стороны, ему было как-то неловко – ведь эти письма предназначались другому человеку, а с другой – этим другим человеком являлся он сам. Вот такой получился парадокс…
Мать Петера спрашивала, почему он давно не пишет, не случилось ли что. Она передавала приветы от родных и близких, в том числе от отца и сестры Инги. Та чрезвычайно гордилась своим старшим братом и мечтала после школы пойти учиться на медсестру. Чтобы потом служить на фронте, в госпитале. Инга, кстати, недавно стала командиром отряда…
«Значит, девушка на фотографии – это родная сестра Петера, Инга, – понял Макс. – Заканчивает сейчас школу и, естественно, состоит в Союзе немецких девушек. Тот же Гитлерюгенд, только женский». С одной фотографией вроде бы разобрались. Логично было предположить, что на второй запечатлены родители Петера.
Теперь Макс знал, как выглядят отец, мать и сестра лейтенанта Штауфа, что было уже неплохо. Не пройдет мимо, если что. Хотя все можно было списать на амнезию…
Отвечать им Макс не стал – не знал, что и как обычно пишет лейтенант Штауф, какие слова и выражения употребляет. Ведь письма родным и близким – это особые послания, очень личные. Если напишешь не так – родные сразу поймут, что это другой человек. И могут возникнуть вопросы…
По той же причине он не стал отвечать Эльзе – кто его знает, как обращался к ней Петер. Эльза спрашивала, не ранен ли он, не контужен ли, а также сообщала о Марте и ее успехах. О себе почти ничего не писала, лишь мельком упомянула, что у нее все в порядке. К письму был приложен небольшой рисунок, сделанный детской рукой – Марта постаралась. Кривоватый домик под лучистым солнцем, яблони в саду и мужчина в военной форме возле него. Очевидно, это он сам, Петер Штауф…
Обычные детские каракули, но они напомнили Максу о Марине и Машке. И опять он затосковал. Весь день ходил, как в воду опущенный, что заметили все. Курт Загель посоветовал послать домой фото в доказательство того, что с ним все хорошо, Макс воспользовался этим советом. За две марки сделал снимок у полкового фотографа и выслал Эльзе.
Чтобы не вызвать подозрений, адрес написал крупными печатными буквами, а на самой карточке красивым готическим шрифтом (учили в школе) тщательно вывел: «С любовью, твой Петер». Точно не ошибешься…
Вот только как бы послать весточку, хотя бы самую короткую, своей собственной жене, Маринке? Эта проблема оставалась неразрешимой.
«Хорошо, что не на меня прут, – подумал Макс, глядя на танки, – а то опять пришлось бы зарываться в землю по самые уши». И молить судьбу, чтобы его не засыпало, как в прошлый раз.
Такое с ним уже случалось: три дня назад одна «тридцатьчетверка» прорвалась на его позицию, но, вместо того чтобы быстро проскочить через траншею и рвануть дальше, вдруг развернулась и стала его утюжить. Макс едва успел рухнуть на дно и забиться в какую-то щель, его завалило тяжелыми пластами земли. К счастью, вовремя подоспели свои солдаты, откопали, помогли вылезти. Однако ощущение осталось крайне неприятное. Как будто заживо похоронили…
«Свои», – усмехнулся Макс… Немцы, в смысле. Которые, по идее, должны быть врагами. Он же русский, даже советский… Но за три недели, что он пробыл в окопах, многое в его сознании переменилось. Он уже не воспринимал немцев как врагов. Более того, многие стали ему почти друзьями – боевыми товарищами, камераденами. И спали, и ели они вместе, вместе отбивали атаки противника. А они, кстати, с каждым днем становились все упорнее и продолжительнее.
Вот как сейчас, например. Пять русских танков и не менее батальона пехоты, по самым скромным прикидкам, и все – на одну роту. Обер-лейтенант Отто Нейман находился позади его взвода, на своем КП, и руководил минометным огнем. Вся надежда оставалась на артиллерию и панцеры, спрятавшиеся за холмом.
Полковые 75-миллиметровые пушки, стоявшие за окопами, конечно, могли остановить русские танки, но лучше все-таки T-III и T-IV. Хотя «тридцатьчетверки» часто выигрывали в дуэли с ними – благодаря своей броне и скорости. А полковые орудия они уничтожали с ходу…
Так было и на этот раз. Танки успели довольно близко подойти к немецким позициям и даже поразили одно из орудий. Макс увидел в бинокль, как засуетилась артиллерийская прислуга, пытаясь поставить на колеса перевернутую пушку. Это удавалось с большим трудом – мешал сильный огонь «тридцатьчетверок». По ним вплотную били из танков…
Оставшаяся пушка вела судорожный огонь, посылала один снаряд за другим, но существенного вреда русским машинам не наносила. «Да, дела неважные, – подумал Макс, – еще пять минут, и от нашей доблестной артиллерии ничего не останется. А потом примутся за них». В роте было всего два орудия, и этого оказалось крайне мало. А «колотушки» против «тридцатьчетверок» вообще были малоэффективны.
Русские танки с ходу проскочили траншеи и подошли вплотную к артиллеристам. «Ну вот и все, – решил Макс, – сейчас раздавят гусеницами, сотрут их в мелкую пыль. А тех, кто не успеет убежать, расстреляют из пулеметов». К счастью (хотя какое оно счастье, если разобраться?), на пригорок быстро выкатил немецкий вездеход с 88-миллиметровой зениткой, «ахт-ахт». Орудия прозвали так за звук, издаваемый при стрельбе. Расчет с ходу отцепил пушку, развернул и навел на ближайший танк.
Эффект от стрельбы превзошел все ожидания: первым же выстрелом удалось перебить гусеницу машины. Та завертелась на месте, а затем резко сдала назад, попала в какую-то канаву и замерла. Экипаж успел покинуть ее за секунду до того, как в башню угодил второй снаряд. По броне побежали яркие змейки пламени, а затем изнутри повалил жирный, чадящий дым. Экипажу другой машины повезло меньше – попадание оказалось роковым. Раздался страшный взрыв, и башня отлетела в сторону. Вряд ли кто уцелел… Оставшиеся танки открыли по зенитке огонь. Та стояла практически на открытом месте и представляла собой отличную мишень.
Перестрелка оказалась недолгой – прямой выстрел угодил в цель. Зенитку и расчет сразу накрыло, во все стороны полетели обломки металла и куски человеческой плоти…
Макс с ужасом увидел, как в метре от него шлепнулась чья-то оторванная нога в солдатском сапоге. Земля тут же окрасилась кровью. Он невольно поежился и почувствовал во рту противный металлический вкус страха. Пересохло в горле, а язык прилип к небу. Как в каком-то ночном кошмаре… Но это была реальность, и от нее невозможно было никуда деться…
Зенитчики спасли роту от уничтожения: русские танки, потеряв две машины, отошли, за ними стала отступать и пехота. Настало время для немецкой контратаки. Макс вздохнул и стал ждать приказа «вперед». И попробуй его не выполнить…
Глава 5
Четыре панцера с крестами тяжело перевалились через немецкие окопы и начали ответное наступление. Прибежал с командного пункта обер-лейтенант Нейман, приказал – в атаку! Макс вздохнул, вытащил из кобуры «вальтер» и крикнул: «За мной!»
Первые сто метров он бежал пригнувшись, а потом распрямился – танки отогнали красноармейцев далеко назад, можно было не опасаться случайной пули. Но вот скоро опять вступит в бой русская артиллерия… Макс прибавил ходу: лучше не отрываться от своих танков, держаться прямо за ним. Все-таки прикрытие, так безопаснее…
Того же мнения придерживалось и большинство его солдат. Дружно бежали впереди лейтенанта, стараясь тоже не высовываться. Возглавлял атаку, как всегда, верный фельдфебель Загель. Макс подгонял своих подчиненных и смотрел, чтобы никто не отстал и не залег.
Бежать приходилось зигзагами – все поле было перепахано снарядами. От свежих воронок противно несло кислым, удушливым запахом, в старых стояли тухлые лужи. Там и сям валялись трупы, которые не успевали убрать, их тоже приходилось обегать. В крайнем случае – перепрыгивать. Некоторые тела раздулись от жары и воняли нестерпимо. Что поделаешь, обычный запах войны. Запах страха, крови, смерти и разложения. И еще гари – от подбитых танков…
Макс старался дышать через рот, но все равно его чуть не стошнило. Впереди завязался небольшой бой – его солдаты достигли передовой и вступили в схватку с противником. Громыхнули гранаты, защелкали пистолетные и винтовочные выстрелы. Отборный мат звучал вперемешку с немецкими ругательствами.
Макс сбавил ход – пусть разберутся сами, без него. Укрылся за разбитой «тридцатьчетверкой» и стал ждать, пока все кончится. Хватит с него личного участия в рукопашной…
К счастью, схватка была недолгой – русские отошли, немецкие солдаты заняли окопы. Макс добежал до них и спрыгнул вниз. И чуть было не споткнулся об убитого красноармейца. Молодого, светловолосого, лет двадцати, не больше. Мертвые глаза с удивлением и болью смотрели в ясное синее небо, а на губе запеклась капелька крови. Макс отвел взгляд и постарался не думать о том, что происходило здесь всего минуту назад.
Он не был храбрецом, наоборот, всегда, с самого раннего детства старался не ввязываться в драки. Не был заводилой, лидером, не стремился во всем первенствовать и вести за собой. Можно сказать, был трусоват. Он также не любил скандалов и выяснений отношений, предпочитая по возможности решать все мирным путем, без крика и драки. Был осмотрителен, осторожен, а потому, как правило, неплохо ладил с людьми и ни с кем не конфликтовал.
Что весьма помогло в работе, ведь главными для менеджера по продажам являлись хорошие отношения с клиентами. Коммуникабельность, покладистость, умение найти разумный компромисс – это помогало наладить контакт и быстро реализовать товар. Причем с приличной выгодой. За это его ценило начальство и даже ставило в пример остальным сотрудникам – вот как надо работать! Те ему завидовали и тихо ненавидели…
Эти же качества помогли ему выстроить правильные отношения с Маринкой. С ней у него не было конфликтов, лишь в самом начале брака, когда они только привыкали друг к другу и притирались, имели место быть некоторые недоразумения и шероховатости. Но Макс легко сгладил их. В спорах с женой он обычно уступал, сдавался, поднимал лапки кверху. Зато потом, поостыв, Маринка платила ему любовью и благодарностью. Особенно в постели.
Она, в отличие от него, была по натуре лидером, вожаком, человеком упрямым, своенравным. Очень любила показать себя и всегда стояла на своем. Иногда до тупой упертости… Максу приходилось это учитывать. Но он не страдал от таких отношений. Ему проще и легче было согласиться с Маринкой, чем спорить и ругаться. Ни к чему хорошему семейные конфликты не вели, и сиюминутная победа в спорах не стоила потрепанных нервов и испорченного настроения.
А с тещей отношения у него сложились отличные, причем сразу. Лидия Васильевна приняла его мгновенно и безоговорочно. Она не раз говорила Маринке, как ей повезло с мужем. «Максик просто золото, а не человек, – неустанно повторяла она, – заботливый, нежный, внимательный, умеет выслушать и понять. Это такая редкость среди современных молодых людей! К тому же почти не пьет, по бабам не бегает и деньги не ветер не бросает. Наоборот, все домой, все в норку». В спорах теща, как правило, вставала на его сторону, что весьма способствовало созданию крепких семейных отношений. Маринка любила проявлять характер, стремилась всегда и во всем доказать свою правоту, но мать ее сдерживала и сглаживала конфликты.
После рождения Машки Лидия Васильевна стала просто незаменимой для семьи – всегда могла помочь, посидеть и погулять с малышкой. Маринка не хотела надолго оставлять работу (вела рубрику в гламурном женском журнала), а потому часто просила мать побыть с дочкой. Та охотно соглашалась. В общем, в некотором смысле у них в семье была идиллия. Или почти что…
Тут, на фронте, от него требовались иные качества. Петер Штауф, как выяснилось, был храбрецом, отчаянным парнем и всегда первым несся в атаку. Это мешало Максу – он-то совсем не рвался в бой, не стремился подставлять свою голову под пули. Но следовало соответствовать образу и так же проявлять храбрость. Хотя бы для вида…
А у него во время очередной атаки внутри все сжималось и в буквальном смысле тряслись поджилки. Когда бежишь по открытому полю, а по тебе бьют из танковых орудий… Но что делать, приходилось старательно играть свою роль. Не скажешь же: «Извините, ребята, но я трус». Не поймут, мягко говоря…
Макс обычно первым вылезал из траншеи и подавал пример остальным, воодушевлял, так сказать, на бой. Но все это – стиснув зубы и зажмурив от страха глаза. Единственное, что он никогда не делал, – не участвовал в рукопашной. Первый опыт навсегда остался у него в памяти, и повторять его не хотелось. Макс притормаживал перед окопами противника, предоставляя право первыми ворваться в них своим подчиненным. И лишь потом появлялся среди победителей.
Так было и на этот раз. Бой закончился, солдаты выбили красноармейцев и теперь собирали трофейное оружие и боеприпасы – пригодятся. Санитары относили убитых и раненых в свои траншеи, а фельдфебель Загель наводил порядок. Все шло своим чередом.
– Господин лейтенант, что делать с мальчишкой? – обратился к нему унтер-офицер Хельфнер.
Немолодой унтер держал за шиворот парнишку лет четырнадцати-пятнадцати. Тот был сильно напуган и легко ранен – из разодранной щеки обильно текла кровь.
Мальчишка был одет в красноармейскую форму, явно слишком большую для него. «Скорее всего сын полка», – решил Макс.
– В блиндаже его обнаружил, – пояснил Хельфнер, – забился в самый угол и сидел там. Думал, наверное, не заметят. Куда его, к остальным пленным?
Макс посмотрел на паренька: тот был тощим, кожа да кости, если отправить в плен, точно не выживет. Макс знал, как обращаются в лагере с пленными красноармейцами – не кормят по несколько дней. А если и дают еду, то жидкую баланду из тухлых капустных листьев. О медицинской помощи и речи не было. Лишь через неделю тех, кто остался в живых, отправляли под конвоем в тыл. Что-то в душе Макса дрогнуло, и сердце его странно сжалось…
– Подождите, – сказал он, – я сам допрошу пленного.
Унтер кивнул – конечно. Он оставил мальчишку на попечение Макса, а сам побежал дальше – устанавливать пулеметы на случай русской контратаки. Макс отвел парнишку в одно из боковых ответвлений окопа, усадил на разбитый деревянный ящик и тихо спросил по-русски: «Как тебя зовут?» Мальчишка вздрогнул – очевидно, не ожидал услышать родную речь от немецкого офицера.
– Ваня… Белоусов… – так же тихо ответил он.
«Черт! – подумал Макс. – Не тот ли это Иван Белоусов, дед Маринки?» Он точно знал, что героический предок его жены пацаненком удрал на фронт и воевал как раз в здешних местах, де еще в это же время – летом 1942 года. Вряд ли это случайное совпадение… Но на всякий случай уточнил:
– Ты откуда родом, парень, из какой деревни?
– Здешний я, из Брошек. Недалеко тут…
