Сотник. Не властью единой

Проснувшись, Миша тотчас же поднялся на ноги и вышел во двор – умываться. Подозвав слугу, облился студеной водой из колодца да, разгоняя кровь, принялся махать руками. Потом отжимания, пробежка…

– Э-эй, стража! Отворяй ворота́!

Хорошо! Правда, жарковато – все же не утро уже. А что, если выкупаться? Добежать до излучины, нырнуть с обрыва и… Хм… чья это лошадь у ворот? Уж точно не стражников.

– Здрав буди, господин сотник.

– И тебе не хворать, друже Питирим! Почто явился? Неужто по мою душу?

Юный племянник мастера Сучка Питирим, в просторечии Пимка или просто Швырок, спешился и, бросив поводья коня подбежавшему служке, вежливо поклонился:

– Дядюшка мой, Кондратий Епифаныч, да продлит Господь его годы, кланяться велел! И зовет нынче с обеда в баню.

– В баню, говоришь?

– Корней Агеич обещался прийти, тако же дядь-ко Аристарх. Еще Андрей Немой будет и молодой наставник Макар.

– Ого! Неплохая компания. Всенепременно буду!

– Тако и передам.

Швырок вскочил в седло, однако сотник перехватил поводья:

– Что, и квасу не изопьешь?

– Да я б, господин сотник… Да некогда. Вот так работы! – парень провел ладонью по шее. – Кузнечик… Тимофей… помочь звал – что-то со станками у него в этой… в типа… типу…

– В типографии, – усмехнулся Миша. – Ну, дело важное. Неволить не буду. Удачи, друже Питирим. И мастеру Тимофею – поклон.

Проводив взглядом всадника, Миша поднялся в хоромы, где выпил кваску, переоделся, и снова задумался.

«Ишь ты – в баню… Дед Корней Агеич – боярин и воевода, староста Аристарх Семеныч, знатный воин Андрей (умный, хваткий, авторитетный… хоть и немой, да). Еще молодой и перспективный наставник Макар, именно он рано или поздно сменит и Филимона, и старого Гребня. Да уже и сейчас – в авторитете… несмотря на некоторые прошлые косяки.

Вот это компания! Дед Корней – считай, военный губернатор, Аристарх – глава администрации поселения, Сучок – заместитель главы по АХЧ, Макар – начальник общего отдела, ну и Немой…»

Этому эквивалентную должность Миша не сумел подобрать – пусть будет как представитель общественности. Ну и он сам, сотник Михайла, – зам. по безопасности, так сказать. И вот его-то – зама – и будут заслушивать! Баня – это так, прикрытие, на самом же деле – закрытое заседание администрации. Тех, у кого власть.

* * *

Перед тем как ехать к Сучку, Михайла заглянул домой, к матери, боярыне Анне Павловны. Обнялись, поговорили, жаль, сестер дома не было – занимались наставническими делами в школе.

– Вот так вот, – мать – красивая и совсем еще не старая дама – сверкнула зелеными, как у Миши, глазами. – Вроде б и живем рядом, а видимся… от разу раз. Ты уж, Миша, в воскресенье-то заходи, после церкви.

– Зайду. Обязательно зайду, мама.

Сотник наклонился, поцеловал мать…

– Какой ты у меня стал… – Анна Павловна погладила сына по заросшей щетиной щеке. – Высокий, сильный… с бородкою… Ох… Как с Юлией-то дела?

– Да как обычно, мама… Все, побежал – ждут.

Эх, не хотел Михайла этого разговора! О нем самом, о жизни его… о личной жизни. Понятно, мать хотела оженить сына… И кандидатуру Мишиной зазнобушки Юльки в этом плане воспринимала как-то не очень. Ну кто она такая? Лекарка… Еще и кочевряжится – «думает»… Не-ет, не такая невеста нужна, не такая… А какая? Ну нет здесь на примете подходящих дев. То есть девы-то есть, и красавицы писаные… Только вот – незнатные. А зачем бояричу такие? Разве что Красава, Нинеина внучка…

Именно так, прощаясь, думала матушка – и Миша это прекрасно знал.

Перед баней Миша все же нашел немного времени, заглянул к Юльке. Домик тетки Настены-лекарки – матери Юльки – стоял на отшибе, за пределами защищающего село тына. В низине возле реки, окруженный деревьями, с дороги он был совершенно незаметен. Настена всегда жила одна, и от кого прижила дочку – никто не знал. У ведуний, у лекарок всегда так. Такая уж традиция, чтоб ее…

– Здрава будь, Юля! – Зазнобушка копалась в огородике, и сотник заметил ее еще издали. Спешился, привязал коня к изгороди… и невольно залюбовался девушкой: ловкой, стройненькой, изящной, как солнечный лучик! Уж конечно, по здешним меркам подобная стройность почиталась за худобу и красотой никак не считалась… А вот в Царьграде – да! Там именно такие девушки и ценились – аристократические «фам рафинире», на каких посмотришь и скажешь словами Александра Вертинского, великого русского актера и шансонье: «Вас воспитали чуть-чуть по-странному, я б сказал – европейски: фокстрот и пляж».

Ну, к Юльке ни фокстроты, ни пляжи не относились. Остро чувствуя свое предназначение, девушка всегда была в работе, лечила, заговаривала и отворяла кровь, многих просто спасала от лихоманки. За то ее и ценили в Ратном. Как и Настену.

Нет, ну право же, красива! Экая стройняшка. Тонкий стан, закатанные рукава, подобранный выше колен подол не скрывал стройные бедра. Забранные широкой лентою волосы падали по плечам… Чувственные розовые губки, большие, с поволокой, глаза, личико и тонкая шея тронуты первым загаром…

– Ты что так смотришь? – Юлька, наконец, оторвалась от грядки, выпрямилась.

– А что, нельзя? – улыбнулся сотник.

Девушка пригладила волосы:

– Да ведь ты так смотришь, что даже не знаю… можно ли иль нельзя?

– Как «так»-то?

– Да вот так!

– Юль… у меня дело к тебе, – молодой человек хитро прищурился и схватил подошедшую к забору девушку за руку. – Очень-очень важное дело.

– Да сейчас работы полно! И в огороде, и вон… сейчас тетка Гастела внука своего приведет – клеща выковыривать буду.

Юлия вроде бы как отпрянула… но руку из ладони парня не выдернула. Миша чувствовал, как билась под тонкой нежною кожей жилка… и сердце его тот час же забилось вот так же – в унисон!

– Так ты что спросить-то хотел?

– А?

– Ну, говорил про какое-то дело…

– А пойдем вечерком погуляем! – без всяких реверансов рубанул сотник. – Там, у реки, говорят, так соловьи поют – заслушаешься.

– Соловьи – это хорошо, – пушистые девичьи ресницы дрогнули. – Но…

– Не пойдешь?

– Почему? Пойду. Только давай не сегодня. У нас тут с матушкой… дело одно… Давай завтра!

– Ага… – тут Миша вспомнил про баню. Мало ли, может, и до поздней ночи затянется… Не сама банька – совет.

Просторная банька Сучка, естественно, топилась по-черному, по-иному тогда в банях и не признавали. С трубой – что за жар? Нынче натопили на совесть – камни от жара трескались. Миша пар любил, но не вот этот вот, когда уши в трубочку сворачиваются… особенно когда Андрей водицы на камни подбросил. Целый корец! Вот паразит же!

– Эй, эй, – молодой наставник Мирон замахал руками. – Ты что, друже, уморить нас хочешь?

Немой в ответ оскалился, замычал да потянулся за веником. Веников тут запарили много – дубовые, березовые, вересковые – на любой вкус, парься – не хочу. Вот и Андрей взгромоздился на полку да принялся охаживать себя по спине. А весь жар-то – на Мишу с Мироном. И вот же черт – на улицу-то выбежать вроде б как стыдно! Хорошо, Немой первым выбежал – с разбега сиганул в реку, в омуток, возле которого баньку и выстроили. Нырнул… вынырнул – поплыл, улыбаясь. Хорошо!

Хорошо – дверь за собой не прикрыл, воздух вечерний в баньку зашел – все полегче. Тут и остальные гости пришли – дед Корней, Аристарх-староста, а с ними и хозяин, Сучок – Кондратий Епифановича.

– Здоров, внучок! – дед быстро скинул одежду. – Что это вы тут сидите, мерзнете? А ну-ко, Мишаня, поддай-ко! Эхх… вот ведь славно-то!

– А говорят, в иных местах такой баньки не ведают! – прикрыв за собой дверь, староста Аристарх тоже схватился за веник. – Как там, Миша, в Царьграде-то? Бани-то есть?

– Да есть, рассказывал же. Правда, не такие…

– А какие?

– Потом расскажу… Мирон, друже, идем-ко – кваску…

– Слыхал, Аристарче? Кваску им! – бросив веник, расхохотался дед. – Еще и не погрелись-то.

Про царьградские бани сотник нынче так и не рассказал. Не успел – беседа пошла иная, серьезная. Воеводу и старосту интересовало все: кто напал, что пожгли, какие вообще убытки – слухи-то по селу расходились быстро.

– Рыжий твой, говорят, всех там расспрашивал. И девка еще, как доска – плоская.

– Войша, Унятина внучка, – пояснил староста Аристарх. – Ну, того, что без руки. Юлька выходила.

– А, того, что с выселок! – Мирон покивал и потянулся к кружке – все никак не мог напиться после парной. – Изба-то у них справная.

– Да там не изба – там хоромы цельные, Егор-то – хозяин. Ни своим, ни дворне спуску не дает. Вот и в прибытке.

Староста захохотал, почесав округлый, поросший седоватым волосом живот.

– Так что, Миша, скажешь? – напомнил дед.

Сотник рассказал, как было. Вернее, как он полагал, что было. Всю информацию, и даже мысли свои изложил. Тут вместе и думать стали…

С тем, что в само Ратное лешаки не полезут, были согласны все. Как и с тем, что и на покосе, и на пастбище имели место диверсии, а не странное стечение обстоятельств. Мужики-то в бане собрались мудрые и многократно битые жизнью – в пустые совпадения не верили напрочь и со всеми Мишиными доводами согласились вполне.

– Рога да хвост – это сноровку так, – хохотнул староста. – Чтоб подумали, вроде как – черт!

Дед Корней согласился:

– Да уж, хвост да рога прицепить недолго и большого ума не надо. А вот тот, что на пастбище был, – хитер. Ишь ты, ни пес его вовремя не почуял, ни пастухи не заметили.

– Так, может, и не было никаких лешаков, Корней Агеич? – вдруг усомнился наставник Мирон. – Один пастушонок утоп, второй за ним побежал – хотел помочь, вытащить… Тем временем стадо в болото ушло, увязло… Вот пастух и испугался, убег. До сих пор по лесам хоронится. Так ведь тоже может быть, а?

– Может, – неожиданно для всех сотник подлил масла в огонь.

Хитрый Миша прикинул – чем больше версий будет предложено и разбито, тем лучше, тем быстрее все приблизятся к истине – на то он и «мозговой штурм»!

– А ну, деда, найди-ко тут изъян? Почему могло быть… да все ж таки не было?

– Да вот потому! – воевода отозвался с азартом, да и все остальные засверкали глазами – интересную вещь придумал Михайла. Кто кого переспорит, фактами перешибет.

– Ну, во-первых, с чего бы коровы в болото ушли? – начал перечислять Корней Агеич. – Что они, дуры, что ли? Да и пес не пустил бы…

– Так пса же…

– О! Вот он – первый изъян! – дед поднял вверх указательный палец. – А вот и второй. Отрок-то, пастушонок, ну, который не утоп. Ты. Мирон, говоришь – испугался, сбежал, хоронится где-то. А где? Что-то младшая стража о нем не докладывает, а они ведь по всему лесу, по границе всей. Не докладывали ведь, а, Мишань?

– Нет, – сотник отрицательно покачал головой.

– Да и одному в лесу… Чего жрать-то? Разве что ягоды…

– Ну, огниво-то у пастухов имелось, завсегда можно костер разжечь.

– Ага! И попасться – дым, пламя…

– Ну-у…

– Да и зверья дикого в лесу полно. Медведи, волки… Так-то они к людям не подойдут, но к одинокому отроку… Чего б его и не прибрать-то? Не-ет, господа мои, в болотине второй отрок. Вместе с собакой и коровушками.

– Да и лешака с хвостом и рогами все-таки видели! – поддержал приятеля староста Аристарх Семеныч. – Не просто ж так он там объявился, на покосе-то.

Так вот, в споре, и пришли к выводу: считать, что лешаки были и диверсии учинили. И поджог, и убийство отроков, и загон скота в трясину – их подлых рук дело. Даже Мирон с этим всем согласился. А вот зачем это лешакам надо – тут мнения разошлись.

Староста считал – из вредности. Власти твердой в землях сгинувшего боярина Журавля нет, вот и озорничают – отбились от рук.

Тут, впрочем, возразил дед:

– Озорничают? Ишь ты, озорники… Делать им больше нечего. Не-ет! Ясно – подбил кто-то, деньгу хорошую дал или еще чего обещал. А значит, человек этот богат и при власти.

– А мы ему зачем?

– А вот тут всяко может быть. Может, и ни зачем – из зависти просто. А может – дело хуже! Может, задумал сей гад нас всех, ратнинцев, навеки извести! Чтоб и не было. Уж больно независимы мы. Сильны, богаты…

Вот тут все замолчали. Мишу тоже проняло – а ведь по большому счету прав дед. Ой как прав! Извести хотят… кто только? Ладно, найдем, вызнаем…

Дискуссию прервал Немой: замахал руками.

Наставник Мирон засмеялся:

– Эвон, баня-то остыла вся! А ну-ко…

После второго захода перешли ко второму вопросу: что делать? Как вражин выявить да выловить?

Тут уж поначалу Михайла солировал: надо, мол, подставить, организовать что-то такое… что бы выглядело неохраняемым, но с уничтожением сего причинился бы большой ущерб.

– Непонятно говоришь, Миша, – посетовал дед. – Однако я-то тебя понял.

– И я понял, – староста Аристарх повел плечом. – А ну-ка, Мироне, поддай… Ага… Ухх! Так вот – чего тут непонятного? От, к слову, Корней Агеич пасеку расширять собрался… Вот пусть на выселках и расширит. Подале от завидущих глаз!

– Чего? – не сразу понял воевода. – Это мне – да на выселки?!

– Ну да, – Михайла тут же закивал, пряча довольную усмешку. – Тебе, тебе, деда! На выселках ульи поставим… амбар – вроде как с медом да воском… Недешевый товар!

* * *

«Шустрых» девчонок сотник решил проинструктировать лично. Собрать всех в тайности, на дальнем лугу. Вроде и пустой лужок-то – а никто чужой не забредет, по всем кустам – стража. Известить девушек Миша поручил человеку проверенному, умному и ни в коем разе не болтуну – Ермилу.

– Как будешь действовать – продумай сам, но чтоб ни одна живая душа не знала, не ведала, что это я их зову.

– Хорошо, господин сотник. Сделаю.

Иного ответа Михаил и не ждал. Знал, еще по Царьграду, а впрочем, и не только – уж кому-кому, а Ермилу из рода старого Хотобуда можно поручить самое ответственное дело. И результат будет такой, какой надо.

– Разрешите идти, господин сотник?

– Что ж, Ермиле, ступай. Вернешься – доложишь, если что не так.

Четырнадцать лет минуло Ермилу. Смуглый, жилистый, тощий. Узкое лицо, обрамленное длинными темными волосами, делало паренька похожим на список с какой-нибудь ромейской иконы. Держит себя спокойно, перед начальством не заискивает, не суетится. Серые глаза смотрят по-взрослому, цепко. Сам – из Нинеиной веси, последыш после знаменитого мора, когда весь вымерла почти полностью – и никакие ведьмины потуги не помогли. Дружок Ермила – Велимудр, Велька, – кстати, тоже из тех же краев…

Из прежних «шустрых» девиц (как называл их Миша) остались лишь три подружки-хохотушки – Ладислава, Добромира, Любава, они же – Евдокия, Ирина и Ксения. Ну, это если по-христиански, здесь, в глуши, еще сильны были старые верования и те, кто их яростно исполнял – та же Нинея Всеславна. Подружки же старых богов не любили – страшны́е все, корявые, еще и жертвы им приносить нужно, задабривать. Ишь, погань какая! Куда уж лучше добрый и всепрощающий Иисус! Тем более на иконах да на распятии он весь такой красивый-красивый…

Еще с год назад, выбрав в качестве «информационного оружия» молодых незамужних дев, Миша преследовал несколько целей. Во-первых, на них было легче влиять. Господина сотника они просто боготворили, слушали с благоговением и все поручения исполняли если и не в точности, то уж со всем своим прилежанием.

Во-вторых, девушки имели куда больше влияние на молодежь, нежели, скажем, жена старосты и прочий пожилой «женсовет»! Да и что и говорить – Миша и сам иногда заглядывался на симпатичных девушек-хохотушек, что он, не человек, что ли?

А подружки-то все разные, всякая на особицу красива! Ладислава, в крещении Евдокия, – статная, черноглазая, чернобровая, сильная. Врежет кулаком промеж глаз – мало не покажется! Некоторые из младшей стражи – тому свидетели… пробовали… получали… Добромира, в крещении Ирина, – маленькая, худенькая, выглядевшая куда младше своих пятнадцати лет. У нее даже и грудь еще не выросла, не оформилась, волосы темно-русые, остричь – вылитый мальчик.

А вот Любава, в крещении Ксения, – пухленькая, востроглазая, глазками так и стреляет, ну, такой себе живчик – ни секунды спокойно не посидит!

И все эти девы одно дело делали, иногда – под присмотром старшего писца Ильи, а чаще – по поручению самого сотника…

* * *

В село отрок пошел пешком, хотя мог бы и верхом отправиться. Да только верхом – лишнее внимание. Куда поскакал, зачем? А-а-а, это ж из младшей стражи урядничек! Видать, Миша-сотник послал по какому-то важному делу. По какому? Куда поскакал, у чьего двора спешился?

Не-ет, конь в таком деле – помеха.

А так… идет себе отрок, весь из себя задумчивый… в церковь, наверное, куда же еще? Ермил-отроче – известно всем – набожный, да еще и книжник. Вот как свободное время выпадет – так и ходит в задумчивости, даже девок, бывает, и не заметит, хотя они-то к нему льнут.

О! У колодца уже собрался «женсовет» – тетушка Варвара, Марья и прочие… ага, и тетка Алена здесь – голос зычный издалека слыхать.

– Будьте здравы, хозяюшки, – проходя мимо, отрок вежливо поздоровался, кивнул.

Женщины повернулись:

– И тебе здравия, отроче! Видно, от службы ныне свободен. Поди, в церковь?

– Туда тоже зайду, – иконописное лицо Ермила озарилось улыбкой. – Да и так пройтись – в радость. Бывайте, хозяюшки.

– И тебе не хворать.

Пошел Ермил дальше, не торопясь, да что-то под нос себе нашептывал, верно – молитвы читал или вспоминал-пересказывал какую-то ученую книжицу.

Тетушки проводили его взглядом аж до самого поворота – ну да, к церкви…

– Сурьезный отроче, – шмыгнув носом, одобрительно покивала старостиха. – И набожный. Вот повезет кому-то с зятем.

– Так им, в младшей страже, жениться покуда нельзя, – авторитетно заявила Алена. – Хотя их ведь и этому учат.

Марья хмыкнула:

– Эт мы знаем. И Ермила этого знаем немножко. Парень сурьезен, пригож. Одно спрошу – избу он сможет поставить? Или, там, забор, баньку сложить?

– Ну-у, один-то навряд ли. Так и наши-то мужики…

– Ему избу ставить не надо – на то, чай, плотники есть.

– Так что ж он, не рукастый?

– Зато мозговитый, ага.

– А вот что лучше, бабоньки, – рукастый или мозговитый?

– Ну-у… что и сказать, не знаю! Хорошо ж так, всего понемногу… Неплохо б и чтоб на лицо пригож был!

– Да парень ж не девка – с лица воду не пить!

– А мне темненькие не по нраву. Я светлоликих люблю!

– Знаем, знаем, кого ты любишь!

– А что это вы знаете? А? Наболтали уже? Мхх…

– Та-ак! Марья, положь коромысло!

– Тетка Алена, отстань!

– Кому сказала – положь!

В церковь Ермил заглянул ненадолго. Пообщался с отцом Симоном, помолился да поставил две свечки за упокой рабов Божьих Варвары и Пресмысла, в крещении – Павла. Пуще всего было жаль Варвару. Хоть она и из гулящих дев, а добрая была и такой лютой смерти не заслужила… Эх, Константинополь-Царьград… Сотник до сих пор переживает, себя корит – видно…

Уже вовсю разгорался день, теплый, летний, никто праздно по улице не шатался. Кто на покосе, кто в полях, кто на усадьбе – все по хозяйству, да мало ли дел? Летний денек год кормит – такое присловье было.

Обойдя выросшую на перекрестье улиц березу, Ермил подошел к полуоткрытым воротам, заглянул во двор:

– Здрав будь, дед Титок. Все ли по добру?

– Твоими молитвами…

Возившийся у коновязи дед лишь оглянулся, не отрываясь от дела. Что-то там подвязывал, ремонтировал…

– Ладислава-краса дома ли? Мне б на пару слов… Яблочный спас скоро – уговориться бы.

– Ну-у, скоро – сказанул… Хотя… как посмотреть.

Присвистнув, дед махнул рукой:

– На гумне Ладислава твоя… Или на риге – молотит…

– Так я пройду… ненадолго.

– Ну, коль ненадолго – пройди… Погодь! Пса приберу… Карай, Карай… свои.

Громыхнул цепью здоровенный кобель бурой, с желтыми подпалинами, масти. Заворчал, покосился на чужака, однако ж не лаял – хозяин-то вот он, рядом.

– Эвон рига-то, за птичником, за амбаром…

Пройдя по двору, отрок свернул за амбар и увидел просторный молотильный сарай – ригу – с распахнутыми настежь воротами. Из сарая доносились ритмичные звуки… будто кого-то били, этак невозмутимо мутузили…

– Х-хэк!

Ах, как Ладислава управлялась с цепом! Не хуже иного мужика. И вся из себя – сильная, статная. Грудь – ого-го! Мускулы так и ходят…

– Здрав будь, Лада.

– А-а-а! Ермиле…

Девушка была в одной рубашке с подвернутым выше колен подолом… да тонкая льняная ткань и так почти ничего не скрывала. Вот и отрок невольно залюбовался…

– Слюни-то подбери, – поведя черной бровью, беззлобно хохотнула красавица. – Коли пришел – срочное что?

– После вечерни – на дальний луг, – оглянувшись по сторонам, Ермил понизил голос. – Ну, там, где чучело по весне сжигали. Господин сотник ждать будет.

– Приду.

Похожую на мальчика Добромиру отрок отыскал на мостках – девчонка стирала белье и тоже разделась – в одной рубашке. Маленькая, стройненькая… темно-русая коса с вплетенной красной лентой – ишь ты, жених уже есть! Ермил невольно улыбнулся – гляди-ка, титек почти нет, а жених уже есть! Быстро девки растут. Одна-ако…

– На дальний луг? А, где чучело сжигали… Приду.

– Корзинку-то тебе не помочь донести?

– Корзинку-то? – девушка улыбнулась, щурясь от яркого солнца. – Не-е… Есть кому помогать.

Ну, понятно – коли лента в косе… Жених! Оттого, видно, Добромира такая улыбчивая.

Пухленькая востроглазая Любава встретилась Ермилу у пристани – спешно бежала к рядку, как тогда называли небольшую торговую лавку.

– Ой, Ермиле, здрав будь. Как там господин сотник? Небось не зря прислал? Небось понадобились? Ой, а я все такая заработанная, такая, что ой прям… Говорят, ладьи должны вот-вот подойти. Из Киева, а то – и из самого Царьграда. Вот я и бегу… пироги, квас… да мало ли чего тем корабельщиком надо? Все продадим, пусть только купят! Ах? Что-что? На дальний луг… где чучело… Конечно, приду! Сам господин сотник зовет – чего же не прийти-то? Не-не, с делами пока братец управится, он у меня востер, не смотри, что двенадцать осенью только. Хочет в младшую стражу. Возьмут, как мыслишь?

– Мыслю, возьмут, – прощаясь, улыбнулся отрок.

У этой ленты в косе не было – наверное, женихи еще только намечались. Да и такую болтушку замуж… ой-ой-ой!

* * *

– Скажете всем, как бы между прочим, мол, воевода Корней Агеич хочет пасеку свою расширить, для чего в васильковском урочище землю расчистил уже. Не сам – люди его, холопы да закупы. Ульи поставит, начнет свечки лить.

Как всегда, Михайла проводил инструктаж быстро и четко. Как в армии. Девушки благоговейно внимали, знали уже – перебивать сотника не полагается, а все вопросы – потом.

– Охраны пока что там почти нет, так, пара отроков из челяди. Так и что охранять-то? Однако – это отдельно отметите, – мол, люди видели, как два воза с воском со старой пасеки воевода туда пригнал – для свечек. Еще уже и ульи завез и кое-что построил. Так что вообще-то – есть чего охранять. Вдруг да кто пограбит, пожжет? Оттого воеводе большой убыток будет. На это и напирайте. Понятно ли все, девоньки?

Чернобровая Ладислава махнула рукой:

– Да, господин сотник, понятно. Сегодня у колодца о том разговор и затеем. Ну, когда народишко подойдет…

– Молодцы, – одобрительно покивал Михаил. – Правильно.

– На околице, на посиделках, вечерком – там тоже будем, – худенькая Добромира закинула на грудь косу – словно бы невзначай, – чтоб все видели ленту!

– А еще в церкви, на вечерне… не на самой вечерне, там батюшка, а и до, и после, ага, – затрещала Любава. – И я еще на покос сбегаю – родичей проведать…

– У Архиповых нынче беседа, – припомнила Ладислава. – Хозяин из Турова вернулся, всех на беседу зовет. Вот и мы заглянем.

Вернувшись к себе на базу, Миша вызвал Илью, и оба тотчас же занялись «газетой». Именно так Михаил гордо именовал небольшой – размера А3 – информационный листок, нечто среднее между армейским «боевым листком» и стенгазетой. Первый номер, выпущенный дней десять назад в количестве пятидесяти пяти экземпляров, произвел небывалый фурор не только среди жителей Ратного, но и среди соседей, и даже среди проезжих корабельщиков – на ладьи «газету» занесли тоже. Название придумал лично Миша, простое и без всякого выпендрежа – «Летопись Погорынья». Чтоб не только ратнинцам было интересно читать. Сотник давно уже не удивлялся тому, что грамотных людей в это, казалось бы, дремучее время было не так уж и мало. Конечно, не среди воинов – больше купцы, мастеровые и церковные деятели.

В первом номере печатали прогнозы на новый урожай, кое-что из агрономического труда Колумеллы, очерк о Царьграде и все местные новости – про купцов, про озимые, ну и – на обороте – кто с кем подрался-помирился-поскандалил. Именно с оборота «газету» обычно и начинали читать, в охотку обсуждая все сплетни.