скачать книгу бесплатно
Всю неблизкую дорогу до Ратного Арина обдумывала то, что не первый день вертелось у нее в голове: незримое влияние языческих богов на здешнюю жизнь. Так уж выходило, что все происходящее, то, что касалось Лисовинов, а значит, и Андрея, теперь и ей приходилось принимать и учитывать. И Юльку тоже. И неважно, что она девчонка сопливая, не по годам иной раз смотреть надо – по делам. Михайла-то вон тоже пока отрок, да не простой. Вот и молодая лекарка ему под стать – не похожа она на своих ровесниц, что щебечут друг с дружкой про всякие глупости. Даже девки из десятка, хоть и постарше, а ей не ровня. Сила ведовская в ней уже сейчас немалая чувствуется, даром что она, в отличие от Красавы, ею не хвастает. Но если уж выкажет, то не для игры…
«На что она способна, коли до края дойдет? Ведь добром их с бояричем любовь не кончится, тут уж хоть как поверни, а придется по живому резать… Лекарки замуж не выходят, а если эта ради любви сама от своей стези откажется, то все равно даже представить нельзя, чтобы лекаркина дочь боярыней стала. Не позволят старшие. Наверняка сам воевода жену бояричу подыщет и не про любовь подумает, а про то, с какой семьей породниться.
Коли Михайла деда послушает и женится, на ком тот велит, что тогда Юлька с отчаяния сотворит? Смирится? Ой, не похоже… Бороться будет? С кем? С Корнеем? Хватит ли ведунье сил противостоять сотнику христианского воинства? И только ли сотнику? С Корнеем тогда Аристарх был… Господи, опять Аристарх! Ладно, меня это не касается…
Не касается? Как сказать… Андрей-то всегда рядом с Михайлой… А что Михайла решит? Если он не из послушания такой выбор сделает, а САМ, своей волей? Он не по-отрочески рассудочен и может сам через свою любовь переступить ради будущего. И Юлька это поймет. Вот тогда-то и полетят клочки по закоулочкам! А Настена? Остановит ли она свою дочь? Не приведи господи, Андрею придется собою боярича от этой напасти прикрывать…»
Когда служба окончилась, Арина вышла вслед за своими из церкви и вдруг растерялась. Накатила непонятная тревога, и показалось, что она осталась совсем одна, будто бы и людей вокруг нет. Это в воскресенье-то перед церковью! А Анна с девками где? Куньевские бабы только что толпились вокруг, ожидая, когда можно будет расхватать своих дочек и племянниц – неужто разошлись уже? Да и прочие ратнинцы куда делись? Только что ведь тут были…
– Здрава будь, Аринушка! – не сказал – пропел за спиной незнакомый женский голос. Вроде и ласково говорит, но Аринка не обманулась: такие-то мягко стелют, да спать бывает жестко. – Вот, значит, ты какая…
Арина обернулась и как в проруби утонула в чьих-то глазах, серых с мелкими зеленоватыми крапинками. Совсем ничего не осталось, кроме этих глаз, удерживающих ее. Вроде бы и мягко держали, но не отпускали, так что когда Арина ощутила еле-еле заметное прикосновение, будто пощекотали ее мягкой лапкой по вискам, не сразу обратила на него внимание. Только и спохватилась, когда лапка эта резко отдернулась – не то обожглась, не то испугалась чего-то. Тут и глаза ее отпустили; правда, Аринка напоследок успела заметить в них немалое удивление.
– Погляди, погляди на меня, Аринушка, – снова пропел голос, но теперь уже не было в нем внутренней силы; просто добрая тетушка подошла поздороваться. – Я тебе мешать не стану, – и повернулась к Анне. – Аннушка, а девки-то у тебя прямо цветут! Что ж ты там с ними делаешь? Даже и моя прихорашиваться начала, глазками постреливать, глядя на твоих.
Воспользовавшись передышкой, Аринка с настороженным интересом разглядывала незнакомку, прикидывала: женщина вроде самая обыкновенная; примерно ровесница Анны, чуть ниже ее самой ростом, полноватая, но по возрасту уже и положено, не всем же, как Анне, повезет – скорее статью, чем дородностью с годами налиться. Но и эта еще очень даже ничего выглядит: крепко сбитая, сдобная, в себе уверенная. Одежда на ней неброская, но добротная, даже более чем добротная. Уж за Фомой-то замужем побыв, Арина цену тканям знала. Эдакая невзрачность порой подороже любой яркости стоит.
Руки вот еще… Бабка, помнится, повторять любила: «Хочешь про женщину знать – не на лицо гляди, а на руки». Трудов руки не чужды, и с серпом знакомы, а вот за скотиной ходить хозяйке не приходится. Ни колец, ни перстней (при дорогой-то одежде!) и… холеные руки-то. Гладкие, мягкие – следят за ними, ухаживают. Да и лицо не обветренное, кожа нежная, чистая, как у молодой, на щеках румянец, морщин почти нет, во всяком случае, глубоких крестьянских, ветром и пылью оставленных. Губы алые, влажные, несмотря на возраст – не просто бережет себя бабонька, а досуг и средства для этого имеет. На поясе мешочки со всякими разностями… вроде бы многовато… И обереги! Вышивка на одежде – знаки Макоши. Ну конечно! Морок ум застит, а то сразу бы сообразила – про нее же сама всю дорогу думала. Лекарка Настена и есть, кто ж еще-то?
– Вижу, поняла… Ну, тогда еще раз: здрава будь, Аринушка! – женщина слегка поклонилась в ее сторону.
– Здрава будь и ты, Настена! – Арина ответила чуть более глубоким поклоном, но не слишком – только уважение выказала. После Турова она такие мелочи хорошо понимала. Да и эта, по глазам видно, тоже поняла правильно.
– Умница, – улыбнулась женщина. – Аннушка, я Арину сразу к себе заберу. Заодно и по селу пройдемся, пусть бабы посмотрят. Глядишь, половина языков уймется, а остальные поутихнут. А не поутихнут… – Настена чуть повысила голос, – укоротим!
Анна в ответ лишь кивнула:
– Это уж точно. Благодарствуем, мы и сами к тебе собирались, – и кивнула Арине. – Ты с Настеной сейчас и ступай, так оно быстрее получится.
– Ну так, знамо дело, быстрее, – усмехнулась лекарка. – Мы с Ариной пройдем ко мне, а потом я ее к вам на подворье сама провожу. Меня Татьяна просила зайти, – кивнула она на стоящую невдалеке невестку Анны. – Дело у нее до меня какое-то…
– Мы тебя и без дела всегда видеть рады! – с поклоном, но уже как равная равной ответила Анна. Впрочем, особого тепла в ее голосе Арина не заметила.
– Все бы так, а то в беде-то зовут, а в радости забывают, – Настена смотрела на Анну прищурившись, как купец на торгу. Арина могла бы поклясться: этими взглядами да поклонами две женщины друг другу больше, чем словами, сказали.
Молодая женщина держалась настороже. Непонятно, с чего лекарка такое рвение проявила? Надо же… сама за ней пришла, да не куда-нибудь – к церкви, потом прогуляться предложила. А перед этим то ли прощупать пыталась, то ли и вовсе себе подчинить…
«Ну, Красава-то понятно, от дури своим даром забавляется, а эта зачем? Или, как тогда сотник со старостой, меня в ведовстве заподозрила? А чего же тогда отступила? Да нет, не отступила – отшатнулась, будто ударилась обо что-то… или обожглась. Ничего не понимаю… Я же ей не соперница. Это Красаву я окоротить смогла, а с настоящей ведуньей разве сладила бы?»
Настена не спешила первой заговаривать, видно, от Арины вопросов дожидалась, да напрасно; этому уже не столько бабка научила, сколько туровский опыт и то, как отец торговать своих подручных да Гриньку обучал. Кто первый интерес проявил, пусть тот первый и скажет свое слово, а нам суетиться нечего, мы себе цену знаем!
Тем временем они неторопливо двинулись по улице, и Арина буквально всей кожей чувствовала, как скребут по ней глазами раскланивающиеся с Настеной бабы, принаряженные ради светлого воскресенья. Похоже, с какой бы целью лекарка прогулку ни затеяла, знала, что говорила Анне, и языки действительно укоротятся.
«Ни дать ни взять – хозяйка! Корней с Аристархом мужскими делами заправляют, поп здешний явно в хозяева не лезет, а в женской жизни Ратного хозяйка она – Настена! Странно, почему такая молодая, а не кто-то из старух… но им тут виднее».
– Верно мыслишь, Аринушка! – ее спутница снова по-доброму улыбнулась, только глаза на этот раз остались холодными, изучающими. Вроде и разговор первая начала, но и тут повернула по-своему. – В каждой избушке свои погремушки. У нас в Ратном – вот так. А что не закрываешься да мысли не прячешь, благодарствую. И от меня тебе тоже добро будет. Лада с Макошью, может, и не всегда дружно жили, но и не враждовали. А когда дело того требовало, Макошь Ладе в помощи никогда не отказывала!
– О чем это ты? – вскинула брови Аринка.
– О даре твоем! – словно кнутом щелкнула Настена. – Ладе ты предназначена. Ведовской силы в самой тебе нет, зато женской – через край! А эта сила – от Лады. Она тебя в обиду не дает.
– Бабку мою во мне увидела?.. – Аринка покачала головой. – Да когда это было! И не учила она меня таинствам.
– Не спорь… и не спрашивай! Бесследно такие вещи не проходят. А бабка у тебя, вижу, сильна была, надежно тебя прикрыла…[6 - Речь идет не о магии, а о противогипнотическом блоке. Арина про него не могла знать, поскольку ставится он, когда человек спит.] Интересно, Нинея справится ли?.. Я такой силы раньше и не встречала… Жалость-то какая, что так и не передала никому… – совершенно искренне вздохнула Настена. – Но и не порадоваться не могу, что не она, а ты к нам пожаловала. В тебе-то самой и впрямь ведовства нет. Может, скрыто до времени?
– Да нечего мне скрывать!
«Ну чего она привязалась-то? Аристарх вон только глянул – и без расспросов все понял. Ну да… все правильно! Понял и сразу интерес потерял, коли я ведовством не владею. А эта… Она меня не просто прозреть пыталась, а подчинить. Именно подчинить своей воле, словно опасается. Возможной соперницы испугалась, что ли? За Юльку, наверное, не за себя же. Если так, то должна увидеть, что ошиблась».
– Ладно, о бабке твоей потом поговорим. А сейчас не удивляйся, а поучись… – Настена усмехнулась, – это тебе не язвить да всяких дур лбами сталкивать. Тут похитрее будет… Михайла это циркусом зовет, говорит, за плату показывать можно… тем, кто понимает.
Голос жрицы Макоши вдруг снова сделался ласковым и певучим.
– А вот, Аринушка, такие у нас колодцы! В иных местах такого и не увидишь! Любим мы колодцы, ублажаем, обустраиваем… И вам здравия, бабоньки, и вам, хлопотуньи! А я вот Аринушке нашу красоту показываю. Тут тебе и столбики резные, и крыша шатровая… Милослава, как внучек-то? Ну и ладно, пускай бегает, миновало плохое. А кузнечную работу, Аринушка, Лавр сделал, деверь Анны. Вот дар у человека! Ты погляди, как излажено все! Лукерья, завтра за настоем кого пришли. Только со своей посудой, а то у меня горшки все перевелись, хоть сама лепи. А вот здесь, Аринушка, видишь? Голова зверя, тоже Лавром откованная, как живая! У нас колодцы по этим зверям и именуются: Медвежий, Бычий… Февронья, пошто глаза красные? Опять твой учудил? Ну, гляди, а то я его упредила: «В другой раз и разговор другой будет». Ты думаешь, Аринушка, чего она так блестит? А примета такая – потрешь его ладошкой, и муж в постели зверем рыкающим станет. Вишь, не желают у нас бабы по ночам скучать! У медвежьего-то колодца примета совсем другая… потом расскажу, посмеемся.
Так с разговорами, не пропустив ни одной бабы, Настена провела Арину вокруг колодца, а потом двинулась с ней по улице дальше.
– Ну, как? Поняла?
– Кажется… – первый ответ на поверхности лежал, и гадать не пришлось. – То, что тебе посуды натащат, понятно… – слегка усмехнулась молодая женщина.
– Правильно, – подбодрила Настена. – А еще?
– Было и еще что-то… – Арина помолчала, подбирая слова. – Нехорошо в какой-то миг стало… словно бы заплакал кто-то или обидели кого… точнее не могу сказать.
– И то уже хорошо, что поняла, – одобрила Настена. – Знала твоя бабка, кого в ученицы брать… Странно, что не стала до конца учить. Оглянись.
Арина обернулась к колодцу и сразу же поняла, что не обманулась: чуть в стороне от остальных стояла одна молодка. Вроде бы и вместе со всеми, но как чужая. Стояла понурившись и, Арина не сомневалась, глотала слезы.
– Это ты ее?..
– Слова не сказала! – Настена потянула собеседницу за рукав. – Пойдем, пойдем, не стой. Так вот: слова не сказала! Не ругалась, не грозила…да ты сама все видела. Но и вчера слова не сказала, и завтра не скажу. И вообще не скажу, пока сама не поймет свою провинность да мне не объяснит.
– Строго ты…
– Нет, не строго! Я ей только что помогла глупость свою понять! Если не дура – поймет, повинится, а дуру не жалко.
– Только что?
На душе у Арины от слов лекарки появился неприятный осадок. Но та молча шла рядом, не мешая думать.
– Ты прости, Настена, но выходит, что ты ее из-за меня наказываешь? Ты бабам свое благорасположение ко мне показала… а ее… Она что, на меня зло какое удумала или трепалась непотребно? Небось, про то, как я в одной рубашке татей завлекала? – невесело усмехнулась Аринка, еще не понимая, что же ей не нравится: вроде как лекарка ее защитила. – Ну, так про это только ленивый не болтает. Я уж думала – надоело всем.
– Если бы просто непотребно… Это еще понятно – чтобы бабы да языками не потрепали? В том греха нет, если без перебора и без злобы. Эта же… – Настена поджала губы, словно собиралась сплюнуть. – Эта о тебе как о воине рассуждать взялась! Будто бы ты топором умело рубила и в том радость чуяла, как мужи ратные.
– Да я же… ах, сука! – вспыхнула Аринка, забывая на время свою неприязнь к Настене – так ее возмутило услышанное. – А ну-ка, пусть повторит мне в глаза…
– Остынь! – рявкнула Настена не хуже десятника. – Или хочешь ее трепотню подтвердить?
– Нет, но…
– Бабка тебя воинским хитростям учила? – неожиданно спросила жрица, снова притягивая к себе взглядом. Арина почувствовала себя обманутой, и снова душу что-то царапнуло – не нравился ей этот разговор, очень не нравился. И сама Настена неприятна. Опять заходами ведовскими морочит! Пока Арина защищалась от притягательной силы глаз лекарки, та каким-то образом узнала все, что ей требовалось.
«Как девчонку провела! Я же к ней за исцелением обратилась, за помощью, а она со мной, словно лиса с подранком, играть пытается. Эх, бабка, бабка… что ж ты так поторопилась в Ирий Светлый уйти? Лучше уж не начинала бы вовсе… теперь от того недознания одна маета!»
– Что-то я никак не разберу, Аринушка, – прервала ее переживания лекарка, – почему бабка твоя все-таки никого за себя не оставила? – она казалась не на шутку удивленной. – Надо же… редкий случай.
– Не знаю я всего, – Арина не собиралась откровенничать. – Она о себе говорить не любила. Про Ладу-то мне уже перед самой смертью поведала. Ее у нас почитали больше травницей, а про ворожбу тайком поминали. Но со всякими болезнями именно к ней за помощью шли. …Священник косился, конечно, но не связывался; с нашим родом отношения портить побаивался – на церковь-то мы жертвовали поболе других.
– Угу, – Настена слушала внимательно, не перебивая, но одновременно умудрялась думать и о чем-то своем. – Андрей, значит.
– Что, Андрей? – при его имени, так внезапно помянутом, Арину в жар бросило, сердце привычно ухнуло.
– Я и говорю: Андрей Немой тебе и правда в душу запал, – Настена улыбнулась приветливо, по-доброму. – Угораздило тебя, ничего не скажешь, тяжкую ты ношу подобрала. Но все может и хорошо сложиться, недаром мне Лада привиделась: она безоглядной любви всегда защитница. И тебе благоволит. Тогда и ему поможешь. У меня же за него тоже душа болит. Матери его обещала приглядеть, но как тут приглядишь? Не дите же… Анна тебе, наверное, уже рассказала кое-что, но всего и она не знает.
Вот этими словами Настена сделала больше, чем всеми наговорами! Матери его обещала… Скажет что-то дельное, посоветует.
– За что его так? – Аринка теперь сама впилась в нее взглядом. – Я же давно поняла, что не просто…
– Все расскажу, дай до дома дойти. Посмотрю тебя, как обещала, да поговорим. Изба моя недалеко, только вот второй колодец минуем… – кивнула Настена на кланяющихся ей издалека баб. – И вы здравы будьте, бабоньки, мужей вам добрых да женихов красивых, хлопотуньи…
Дальше все пошло, как и у предыдущего колодца: лекарка вела Арину по кругу, указывая то на искусную резьбу, то на хитрую кузнь, одновременно находя какие-нибудь слова для каждой бабы в отдельности. Поведала между делом и душераздирающую историю о том, как молодка горшок огненных щей на мужа опрокинула, да тут же, на глазах у всех, кто за столом сидел, принялась с того портки стаскивать, «чтобы, значит, не сварилось все там окончательно». Да про то, как муж, за портки держась, сначала орал: «Ты что, дура, охренела совсем?», потом: «Да остыло уже, не горячо вовсе!», – а в конце: «Ладно, пойдем, поцелуями полечишь да расскажешь, каковы щи на вкус были».
Пока бабы хохотали да высказывались об услышанном, Настена склонилась к одной из них, и от ее тихих слов будто зимней стужей повеяло:
– Ворованное счастье коротко! Сама остановись – слез меньше прольешь!
Баба поперхнулась смехом и изумленно уставилась на лекарку, а та уже шла дальше показывать Арине кованую голову медведя.
Больше до самого лекаркиного дома они и словом не обмолвились. Настена молчала, и Арина с ней сама не заговаривала, но про себя отметила, что та провела ее кружным путем. Видно, неспроста – для того и сама к церкви прийти потрудилась. Знать, всерьез она отца Михаила не опасается? Ну да, любви и дружбы между ними быть не может, но тем не менее сей ревнитель христианских заповедей жрицу Макоши у себя под боком безропотно терпит. И не скрывают тут, что лекарка в селе живет – открыто говорят. Бабка-то Аринина вон как таилась от посторонних… Знать, и отец Михаил, при всей своей истовости, вынужден с волей сотни смириться: воинам целительница порой нужнее священника.
А заодно и с Юлькой ее сравнивала. Известно: хочешь узнать, какова дочь вырастет – на мать посмотри.
«Юлька по молодости не скрывается, вся на виду. А девка упрямая, глаза горят, свое никому не отдаст. Настена вроде иная – спокойная, доброй тетушкой со стороны смотрится, говорит ласково, душевно, но это на первый взгляд. Просто с возрастом мудрее стала, научилась себя в узде держать, а что у нее внутри? В глазах не прочтешь, и сама она такое умеет, что мне с ней не тягаться».
У себя в избушке Настена сначала Аринку долго и тщательно осматривала да расспрашивала, так что у той уже и терпение кончалось. Досадовала, что лекарка нарочно тянет, испытывает, но сама ее не торопила: все равно не скажет, пока свое не выспросит!
А Настена заговорила совсем о другом.
– А я тебя, Аринушка, обманула, вернее, ты сама неверно поняла, а я объяснять не стала. Там, у бычьего колодца, мне не наказание болтушки для твоей защиты понадобилось, а твоя защита для ее наказания. Непонятно? Ты правильно догадалась, что я здесь хозяйка женского мира совсем молодая. Их у нас, кстати, Добродеями величают. Эта наказанная у меня первая. По-иному уже наказывала кой-кого, а так – впервые. Тут ведь важно, чтобы другие бабы все до одной поддержали; хоть одна воспротивится, считай, пропало дело. Значит, и вина для первого наказания нужна ясная, чтобы все согласны были. Я почти год такую вину и такую виноватую искала. От рассказов этой дурищи про кровь да волосы, к лезвию топора прилипшие, да как ты на это с ухмылкой людоедской глядела, всех баб с души воротило. Мне еще долго вот такие, очевидные для всех, вины подбирать придется, пока все не уверятся, что я несправедливо или за мелочь не наказываю.
– Выходит, ты мной попользовалась? – Аринке стало, наконец, понятно, что ей тогда так не понравилось в словах Настены. Ну да, все то же самое: и тут под себя подмять пытается, подчинить.
– Не без добра для тебя, да и сама рассказала, таиться не стала. Как думаешь, почему?
– А не все ли равно? Верить-то тебе больше не могу… – дернула Арина плечом.
То, что Настена решила ее использовать, было понятно – она свою копну молотит, но позволять и дальше собой играть Арина не собиралась. Тут только коготку увязнуть, потом не отвяжешься. Раздражение на то, что лекарка опять ее морочит, пересилило желание получить помощь; стала быстро одеваться, уже жалея о том, что связалась с ней. Еще у церкви после попытки подавить Аринину волю следовало уйти, коли такую цену за помощь платить надо. Лекарка, как же! Пусть в Ратном баб пугает. Власти ей захотелось! Мало своей, от Макоши, так она вон чего удумала! Бабка никогда себе такого не позволяла, и бабы в селе к ней сами за советом шли, а эта… Арина закрутила вокруг головы косы, накинула повой и, закусив губу, шагнула к выходу.
«Не хочет добром помочь – не надо, а умолять не буду! Если уж не судьба мне… Скажу Андрею все, как есть, а там…»
– Андрей! – раздельно и четко произнес у нее за спиной голос лекарки, как хлыстом ударил. – Тебе-то моя помощь не понадобится – все у тебя в порядке, родишь. А ему помочь сумеешь?
Арина замерла, не в силах уйти, но и не желая возвращаться, а из-за спины издевательски пропел добрый и приветливый, как возле церкви, голос Настены:
– Стерпеть придется, Аринушка!
Аринка обернулась и оглядела лекарку с ног до головы, а та, словно давая себя лучше разглядеть, слегка повернулась влево, вправо. Баба как баба… на первый взгляд. А если подумать?
«Хозяйка, значит? Добродея Ратного. Воины, их семьи, христианская община, лесовики… Живут войной, живут на войне, сто лет лили свою и чужую кровь, отвоевывая эту землю, недавно, рассказывают, бунт был и мальчишки зрелых воев перебили…
Какой надо быть, чтобы решиться взять под свою руку здешний женский мир? Как он вообще-то здесь жив, женский мир? Годами и десятилетиями ждать, когда вырастут дети, ждать возвращения мужей из похода, ждать, ждать, ждать… Я всего-то ничего жду, а уже извелась».
А ведь женщинам не только ждать приходится. Им приходится незаметно, но настойчиво править здешними мужами в тех делах, где они беспомощнее младенца, но не желают этого признавать. Считать родство, устраивать браки, смирять мужей и смиряться перед ними, вести хозяйство, командовать семейными и холопами, хранить обычаи, следовать приметам, передавать дочерям и внучкам то, что невозможно описать словами, а еще искать счастья и любви, а еще, а еще, а еще…
Какой надо быть, чтобы решиться возглавить все это? Вернее, какой надо стать, ибо Добродеями не рождаются. А ведь она, эта толстушка, понимает все это! Понимает и все равно берется? Вот сейчас надо было поговорить с бабами, держаться так, чтобы ничем не уронить себя в их глазах, а потом они пойдут к ней за советом, помощью, утешением, и ни одной не откажешь.
Власть? Да, власть! Но легка ли эта ноша? Вспомнилось, что Михайла в Дубравном про отца Геронтия сказал: «Ты попробуй каждый день, каждый час, каждым словом, каждым поступком являть окружающим пример праведной жизни. Ведь со всех сторон смотрят, все подмечают, обо всем судят. И ни черта же не понимают!»
– Умница, ах, какая умница! – лекарка смотрела без насмешки, и в голосе у нее звучали искренняя доброта и поощрение. – Только вот мысли у тебя все на лице пишутся, да буквицы такие крупные! Садись, чего подхватилась-то? – Настена кивнула на лавку. – Разговор у нас долгий.
Подождала, пока Арина сядет, и сама уселась за стол напротив нее. Задумалась на миг, потом пристально взглянула в глаза.
– О том, что скажу сейчас – не болтай, а то и головы лишиться можно. Про Перуновых воинов слыхала от бабки?
– Про Перуна слышала, – кивнула Арина. – Поклонялись ему раньше мужи, просили у него воинскую силу и удачу.
– Верно, а у нас поселение воинское. Поняла, о чем толкую?
Да уж догадалась, куда попала. Конечно, понятно, почему и Корней с Аристархом, и Настена забеспокоились, только заподозрив в ней ведовскую силу, да еще как-то с Ладой связанную… В Дубравном многое из старинных преданий всерьез не принимали. Православная вера да попы вытеснили тот мир. А здесь он жив, никуда не делся. И властвует по-прежнему, хоть и тайно. Куда там попам с их проповедями убедить здешних, хоть и крещеных жителей, что светлые боги им враждебны, когда лечит их лекарка Настена, жрица Макоши. Да и волхва Велесова, бабка Красавы, под боком. У кого власти над умами больше – у них или у попа? Смешно и сравнивать…
Про Перуновых воинов лучше и впрямь помалкивать. И так понятно – мужи здешние, хоть имеют христианские имена да в церковь ходят, но живут войной, и в бою им проповедь о том, что надо подставить вторую щеку, если по одной ударили, мало пригодится.
«А все-таки в бой именем Христа идут. И не сами по себе – на службе княжьей. И Корней боярин только княжьей волей. Прознают в православном Турове про языческие обряды – что тогда? Да за такое знание, и правда, головы лишиться недолго. А Настена-то что ж? Не может такого быть, что все досконально сама знает, скорее, тоже только то, что краем уха слышала да вместе сложила… Но меня убедить пытается, что ей все тут известно – даже ТАКИЕ тайны. Зачем? Да все за тем же! Чтобы я ее власть и силу постигла и признала! Ну-ну… послушаем».
– Опять молодец, – Настена одобрительно похлопала ее по руке. – Поняла все. Да, сейчас в сотне времена не самые лучшие. И отроков толком не учили, пока Михайла Младшую стражу не возродил. А раньше иное было. Не просто отцы с сынами занимались, а старейшины за этим строго следили. С самых ранних лет примечали, кто на что способен – и не ошибались никогда. И тут недалече слобода воинская была – там только мужи жили – не постоянно, но подолгу. И отроков, как в возраст приходили, туда посылали. Догадываешься, что за слобода?
– Как Младшая стража у Михайлы? – Аринка пожала плечами. – Там, наверное, отроков воинскому делу обучали.
– Верно говоришь! – усмехнулась хозяйка. – Именно! По старому обычаю воины так себе смену готовили. Оттого и были те воины столь непобедимы и искусны. Но здешняя-то сотня княжья! И власть тут христианская! Понимаешь? Старую веру сами же повсеместно изгоняли, и в Ратном светлых богов чтить уже не так стали: христиан в сотне становилось все больше, да таких, которые от старых обычаев вовсе отказались. Только привычную жизнь вот так, единым махом, не изменить, а христиане попытались… Большой кровью обернулось, кровью между своими… Как уж остановиться сумели, не ведаю. Слободы воинской после того у нас не стало, но и полностью старый обычай не отринули… так вот и живем…
Настена встала, подошла к печи, что-то передвинула там, словно по делу, но Арина видела: лекарка о своем задумалась.
«А ведь не только Перуна изгоняют… и Макошь, и Велес, и Лада – всех нынче одной метлой… Для нее-то это, как набат. Ведь и она тут жива, пока воинам раны исцеляет, а если не нужна станет? И она, и Юлька…
Да ведь она боится! При всей ее немалой силе и власти – боится. Всех. И этих баб у колодца тоже! Потому и давит так, и наказывает – от страха. И меня, выходит? Потому и внушает, что здешний женский мир в ее полной власти и нет для нее ничего тайного – вон как уверенно о Перуновых воинах и их обычаях рассказывает, будто своими глазами все видела, а если подумать, так вряд ли она к тем тайнам допущена. Чтобы я в ее власти уверилась и впредь поперек ей не только сделать что-то не смела, а даже не задумывалась. И не потому, что я ей повод дала, а на всякий случай. Но ведь нельзя так, нельзя! Как надо – не знаю, только у бабки иначе получалось. А Юлька про материн страх знает? Ей-то самой бояться нечего – за Михайловой спиной».
Собеседница Арины тряхнула головой, словно очнувшись, вернулась к столу и продолжила рассказывать:
