Марта из Идар-Оберштайна

– А как докажешь?

Анна усилила напор:

– А кто еще мог стащить деньги, кроме тебя? Как у тебя поднялась рука, ведь это все мои сбережения!

В этот момент в кухню вплыла квартирная хозяйка и приняла «боксерскую позу»:

– Значит так, дорогуша. Я не позволю в своем доме называть ребенка вором. Раз ты такая умная, да еще частный детектив в придачу, собирай свое барахлишко и проваливай.

Анна стояла на лестничной клетке и пыталась справиться с начинающейся мигренью. Внутри все дрожало, казалось, что к каждому органу подвели переменный электрический ток. В голове усиливался шум, сквозь который прорывались какие-то голоса. Мужской заботливо уточнял: «И куда ты дальше?» Женский невпопад отвечал: «Я не умею топить печь».

Девушка оттягивала свои пустые карманы и косилась на почтовые ящики. Вспоминала, что телефонную карточку забыла в прихожей на тумбочке. Дешевый целлофановый дождевик – тоже, а еще заколку и серебряное колечко, подаренное отцом в честь окончания школы.

Спустя время вышла из подъезда и подежурила под козырьком. На улице моросил дождь, обкалывая мир какими-то сложными наркотическими препаратами, и шастали подозрительные личности. Какая-то птица имитировала скрип подвальной двери. За ней охотилась полулысая кошка в серых струпьях. Несостоявшаяся рысь подпрыгивала и билась головой о мусорный бак, видимо, страдая от оптических галлюцинаций. Неожиданно какой-то мужик приволок большую коробку, и кошка переключилась на двуногого, с трудом потащив за ним свои парализованные задние лапы. Анна дождалась, чтобы хозяин вместе с одичавшим животным отошли на безопасное расстояние, подхватила свой импровизированный дом и поволокла на верхний этаж. Там прислонила к стене, залезла внутрь и долго плакала, покуда, истощенная, не уснула.

Девушка жила в коробке почти неделю. Надевала на себя всю одежду и принимала позу эмбриона. Спала урывками, вздрагивая от каждого взлета и падения лифта. Выползая, ощущала себя карликом из «Твин Пикса» и старательно разминала ноги, встряхивая их на манер гигантского градусника. Умывалась влажной салфеткой, возила по зубам дешевой пастой, а по волосам – щеткой. Старалась не вдыхать запах яичницы из квартиры слева и блинчиков из топленого молока из жилья напротив. Не слушать плотные душевые струи, компанейский стук вилок, задор утренних программ с неизменной рубрикой «Счастье есть» и заботливое коридорное: «Возьми зонт». Подхватив дорожную сумку, направлялась к метро и становилась за прилавок. Изредка поднимая голову, наблюдала облака в виде гигантских лохматых собак, молочных ягнят и красноперых рыб. Стесняясь засаленных волос и несвежего дыхания, делала короткий, едва уловимый выдох, кивала очередному покупателю и отсчитывала сдачу. Ближе к полуночи возвращалась в свою «бонбоньерку».

На пятый день возле ее точки остановилась интеллигентного вида старушка. Седовласая, припудренная, в неуместном боа и шляпке, затянутой филейными кружевами. Мадам купила крохотный шоколадный батончик и бутылку воды, начертила на асфальте круг, шагнула в него, словно в гнездо, и участливо спросила:

– Деточка, ну как тебе здесь? Вижу, совсем худо?

У Анны вырвалось несвойственное:

– Ад не такой раскаленный, каким его себе представляют.

Старушка почему-то обрадовалась, сняла перчатки и зачирикала:

– Я комнату сдаю. Недорого. Двенадцать рублей в день. Хотите?

Анна придержала левое дергающееся веко и прошептала:

– Очень хочу.

В этот момент откуда ни возьмись ее палатку окружила стая бабочек-репейниц и мелко захлопали сотни оранжевых крыльев. Анна раскрыла ладони, и парочка насекомых доверчиво устроила привал.

Старушка оказалась дальней родственницей «шоколадного короля» Федора Карловича Эйнема, возглавлявшего кондитерскую фабрику «Эйнем», производившую лучшие чайные пряники, пастилу и карамель. Вечерами, когда Анна отогревалась после центрифуги ветров, прибывших со стороны Дмитровского шоссе и Тимирязевского леса, хозяйка с ностальгией рассказывала о коммерсанте, приехавшем из небольшого германского городка в новую страну и решившем закрутить здесь «авантюру». Сперва он занимался пилёным сахаром и поставлял варенье для армии. Со временем построил фабрику и установил новейшую паровую машину. Нанял крестьян, поселил их в новых светлых общежитиях и назначил невиданную по тем временам заработную плату в размере двадцати рублей. Кормил в фабричной столовой, уменьшил рабочую смену с пятнадцати часов до десяти, основал больничную кассу, установил в цехах вентиляцию, организовал драмкружок и хор. Назначил пожизненную пенсию. С каждого проданного фунта нового печенья жертвовал пять копеек серебром на немецких сирот.

– Он слыл большим оригиналом. В коробки с эксклюзивными конфетами, оформленные репродукциями картин Врубеля и Бенуа, вкладывал фирменные салфетки и специальные щипчики. Экстравагантно рекламировал продукцию, изображая на плакатах крепенькую девочку с пустышкой, уверенно перешагивающую через Москву-реку и направляющуюся на фабрику «Эйнем» за легким бисквитным печеньем. Нанял Карла Фельдмана, и тот написал «Кекс-галоп», чтобы любой покупатель вместе с карамелью или шоколадом мог получить ноты бесплатно. Пускал над городом дирижабль с надписью «Эйнем».

Со временем грянула революция. Фабрику отобрали, национализировали и переименовали в «Красный Октябрь». Написание рекламных стихов доверили Маяковскому, а народу заткнули рты дешевыми ирисками «Кис-Кис».

Морозы ввалились в город в середине октября и затянулись на пять недель. Ртуть на градусниках размялась, отжалась и шуганула вниз, зафиксировав минус двадцать четыре. Снег падал обильно, и хозяйка, с детским восторгом выглядывая в окно, ностальгически замечала:

– Раньше снег в Москве источал легкий аромат арбузов.

В палатке стало невыносимо, и Анна, возвращаясь домой, полвечера отсиживалась у батареи. С трудом переносила резкие контрасты – из стылого уличного холода в жарко натопленную квартирку. Роясь в сумке в поиске ключей, уже с порога ощущала жар, исходящий от обитых войлоком дверей, запах черного грузинского чая и только что испеченного медовика. Хозяйка пекла его часто, талантливо, пропитывала кремом из отвешенной сметаны, и по всему подъезду витал аромат гречишного меда и почему-то ладана. Однажды, наблюдая, как квартирантка непослушными пальцами отсчитывает свои гроши, запротестовала:

– Все! Хватит! Ты приехала заработать, поэтому давай-ка я тебя устрою на «Черкизон». Недаром говорят: Zielen ist nicht genug, es gilt treffen.

Анна вопросительно задрала подбородок, и хозяйка, уже на русском, процитировала старую немецкую пословицу: «Мало прицелиться, нужно еще и попасть».

С понедельника девушка в хозяйской сибирской соболиной шапке, сшитой еще самим Полем Пуаре, торговала шубами.

«Черкизон», раскинувшийся между Щелковским шоссе, Сиреневым бульваром, Измайловским проездом и Измайловским шоссе, занимал около двухсот гектаров и располагал сотней тысяч рабочих мест. Торговые ряды, не имеющие ни начала ни конца, подпирали горизонт, небо и поднебесные врата. Из-за них периодически выглядывал испуганный стражник, почесывал за ухом и строго спрашивал:

– Что продаете?

Ему с готовностью отвечали:

– От носовых платков до тулупа из овчины. От автомата Калашникова и пистолета Макарова до героина.

Тот вежливо кивал и шел докладывать главному. Главный ни в чем не нуждался, и «Черкизон» продолжал торгашествовать «с огоньком». Гнать контрабандой дешевый товар из Китая, глушить восточной музыкой, предлагать «Лото-Миллион», услуги стоматолога, гинеколога, азиатского массажа, пиявок, траву и дешевых проституток. Здесь работали таджики, узбеки, киргизы, китайцы, вьетнамцы, афганцы, бангладешцы, сирийцы, цыгане, русские, грузины, армяне, украинцы и азеры-хозяева. Образовывались целые диаспоры: китайские, вьетнамские, горские еврейские и таджикские, а оборот, по слухам, составлял в сутки целый миллион.

Азербайджанцы продавали кожу и обувь. Турки специализировались на коврах и постельном белье. Индусы – на детских игрушках, ноутбуках и DVD. Афганцы держали кафе и аптеки. Продавали хозяйственную мелочовку: мыло, мочалки, расчески. В трех таджикских общагах проживали по пятьсот человек. Кому не хватило места, ночевали в женском туалете. Там же мылись, стирали и ужинали, как правило, жареной картошкой.

На территории «Черкизона» действовали особые законы и функционировали совсем не государственные органы власти: прокуратура, таможня, суд и даже налоговая инспекция.

В свой первый рабочий день Анна достала блокнот и стала записывать, где должны висеть шубы из мутона, а где – из норки с золотистой лисой, выращенной на специальных фермах. Специфику летних и зимних продаж. Правила ухода за карманами. Хозяйка кивала и любовно поглаживала шелковистый мех.

Шум стоял как в преисподней. Разносчики китайских газет выкрикивали новости, а цыгане с закопченной кастрюлькой, из которой выбивался едкий пар, напоминающий марихуану, болтали на смеси русского и креольского. Торговцы подзывали их пальцем, приподнимали крышку, делали глубокий вдох и платили за «понюшку» пятерку. Позже Анна узнала: трава называется испан, растет в горах Таджикистана и приносит удачу. Если товар не идет, следует окурить палатку.

Девушка даже не подозревала, что можно так много и так надрывно работать. День, оказывается, длинный, как медленный углевод, живущий в макаронине, и безразмерный на манер дешевого кольца, способного налезть на любой, даже самый упитанный палец. Ночь, напротив, всего лишь миг. Одна жалкая, закатившаяся под трюмо секунда. Стоило Анне уложить голову на подушку и представить звонок, разливающийся по коридорам диковинной песней, классную доску, покрытую темной эмалью, и Сервантеса с его Санчо Пансой, как тут же оживал будильник, взбирался петухом на жердь, задирал тощую шею и начинал нервно свистеть. В половине пятого утра девушка выбегала на улицу и наблюдала сугробы – точь-в-точь завитые бараньи головы. Темные заспанные окна и карабкающиеся по не очищенным от снега дорогам маршрутные такси. В пять уже вовсю развешивала модные «автоледи», «гусеницы», собачьи и козьи полушубки и, конечно же, королеву-норку. Встречала первых оптовиков и ошалевших от вида пятнистого, серебристого, глянцевого черного меха покупателей. Приструнивала завистливого соседа, торгующего шапками-формовками и вещающего вслед каждой счастливице: «Чем богаче шуба, тем короче поездка в автобусе».

Выходные стали непозволительной роскошью, приходилось наряжать манекены и с высокой температурой и сухим кашлем рассказывать, кто такой хонорик[25]. Ее хозяйка, красавица вьетнамка, научила «учительницу» многослойно одеваться, мастерски торговаться и быстро определять размеры самых разных дам. Иногда угощала фирменными голубцами или блинчиками «нэм» – крохотными, на один укус, завернутыми в рисовую бумагу. Позволяла в случае приступов мигрени немного вздремнуть, укрывшись неходовой стриженой нутрией.

Получив первую зарплату в сумме тысячи долларов, девушка долго рассматривала невиданные зеленые купюры. Складывала, трогала пальцем шершавую хлопковую поверхность, подносила к свету. Купила теплые сапоги, отдаленно напоминающие эскимосские унты, отправила деньги родителям и порадовала квартирную хозяйку книгой о повседневной жизни средневековых москвичей. К Анне быстро вернулся привычный позитив и, наблюдая хандру торгующих кожаными плащами или слушая их скулеж по поводу московских сквозняков, подбадривала:

– Девчонки, прорвемся! Сколько той зимы – январь, май, а там и лето.

Однажды в ее ряд затесалась тетка, сманившая огнями Москвы. Увидев девушку, завистливо протянула:

– Ну ты и ушлая! Какое место себе отхватила! И как тебе здесь?

Анна подняла на нее свои увлажнившиеся глаза:

– А я не здесь.

– То есть?

– Я представляю себя в классе и рассказываю о звездном небе или строении человека.

Та хмыкнула:

– Ну и дура.

С приходом весны запахло гиацинтами, ландышем, черемухой, мизерным городским солнцем и дном Москвы-реки. Андреевским прудом и Нескучным садом. Каменным углем, чистящими средствами и вишневым цветом. Ветры наконец-то поутихли, дубы прибарахлились, небо смыло плотный тональный крем. В один из сумбурных майских дней позвонил папа и сообщил, что в школе освободилось место: «Так что хватит торговать медвежьими шкурами, давай дуй домой!» Девушка обрадовалась, посмотрела другим взглядом на контейнер и решилась сделать себе подарок в виде шубы из натуральной норки.

Дорабатывала сезон лихо. Мех упал в цене, и народ шел косяком. Она едва успевала паковать полушубки и консультировать о правилах ухода. Когда прощалась с квартирной хозяйкой, обе плакали. Анна сердечно благодарила и обещала звонить. Та качала головой, просила не беспокоиться и куталась среди лета в подаренное меховое манто. Рассказывала о какой-то женщине в тугом корсете и платье со шлейфом, укладывающимся веером вокруг туфель. Она появлялась к пятичасовому чаю с засахаренным миндалем или с парижским драже и описывала свои впечатления от киевского вокзала, ежедневно принимающего и отправляющего по семь курьерских, почтовых и товарно-пассажирских поездов. Анна болезненно сжималась и обнимала старушку изо всех сил. Эйнемская наследница медленно и необратимо заболевала не то болезнью Пика, не то Альцгеймера.

Вернувшись домой, Анна первым делом купила и обставила квартиру. В их городе цены на недвижимость оказались смешными, и однокомнатная ей обошлась в тысячу долларов.

Директриса, огромная, как муравейник, посадила учительницу перед собой и некоторое время молчала, рисуя шариковой ручкой одноэтажные, видимо, дачные домики и подарочные коробки. Вслед за этим, пристроив к последней бант, произнесла:

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, куда идете? Это женский коллектив. У всех свои ПМС, личные и семейные неурядицы, перепады настроения, характеры. На кого-то слишком сильно влияет луна, на кого-то – вспышки на солнце. У нас тут незатухающие магнитные бури круглый год, поэтому на все эти всплески тироксинов, окситоцинов, тестостеронов и эндорфинов я больше не реагирую и вам не советую. Собираетесь здесь выжить – ни с кем не откровенничайте, даже о народных средствах от цистита, а если окажетесь настолько глупой, чтобы обсуждать собственные амурные дела, потом не обижайтесь, что подробности ваших свиданий смакует вся школа. Лучше не вступайте ни в какие коалиции, тем более что их состав постоянно меняется. Сегодня учительница химии дружит с географичкой, а завтра они злейшие враги.

Анна беззвучно закрыла за собой дверь и подошла к расписанию. Буквы, определяющие математику вторым уроком, а рисование – пятым, дружно подпрыгнули и выползали на поля, чисто колорадские жуки. Неожиданно встретилась глазами с женщиной в глухом жакете, бесформенной парашютной юбке и безобразных туфлях, напоминающих морды спящих бегемотов. Она глупо хихикнула:

– Вы новенькая? Учительница начальных классов? Добро пожаловать! У нас тут неплохо и руководство справедливое. Главное, не пейте на переменах чай с коллегами, особенно не ешьте тертые пироги. Некоторые умудряются их печь с забродившим вареньем.

Свой первый класс Анна Ивановна запомнила навсегда. Для начала они выбрали свой гимн, нарисовали герб, придумали внутренний устав и включили в него несколько важных правил, например: в классе запрещены слова «дурак» и «тупой». В понедельник один хитрюга подбил другого съесть семена, хранившиеся для урока природоведения, во вторник девочка из неблагополучной семьи нарисовала на линолеуме голого мужчину с эрегированным членом, а в среду Антон устроил в туалете потоп.

Сентябрь радовал мягкостью и безветрием. В распахнутые окна пытался втиснуться густой, напоминающий сбитень воздух и пыльная, клейкая паутина. Акварельное солнце текло в несколько ручьев, заливая брусчатку, пешеходные переходы и узкую речку, разделяющую город, словно пирог, на две равные части. Анна Ивановна рассказывала о лещине, растущей в лесу, клевере на лугу и ряске в воде. Постоянно расплывалась в улыбке, не справляясь с объемами своего счастья.

В тот день она пришла на работу в новой светлой блузке из настоящего атласа цвета дымчатой розы, купленной на «Черкизоне». Блуза ее стройнила и освежала лицо. Во время чтения заметила, что самый рослый мальчик в классе Антон опять обедает во время урока, попивая из термоса какао, и ее кабинет, всегда пахнущий мелом, таблицами, прописями, заполняется посторонним запахом сырокопченой колбасы. Анна Ивановна подошла к мальчугану и стала громко его отчитывать:

– Антон, ну сколько это будет продолжаться? Неужели не понятно, что для еды есть специально отведенное место и время?

Паренек занервничал, термос выскочил из его рук, шлепнулся об парту, и какаовый фонтан окатил учительницу с головы до ног. Блузка прилипла к телу, стал заметен кружевной бюстгальтер, а еще – о боже! – ее крупные от природы соски. Класс дружно ахнул, и Анна Ивановна обняла себя двумя руками, сложив их крест-накрест:

– Марш за тряпкой! Она висит в туалете на трубе.

Мальчик пулей вылетел из класса, а учительница попросила открыть на четырнадцатой странице «Букварь», прочесть первое «ау», а сама сверлила взглядом дверь. Антона все не было, и в голове сочинялась чудовищная драматургия. Пришлось отправить на подмогу второго ученика, и тот вернулся с криком: «Потоп!» Как оказалось, Антон не заметил висящую на видном месте тряпку и стал отматывать сантехническую ветошь, в результате чего хлынула вода.

Анна влетела в подсобку, когда вода уже бежала по коридору несколькими петляющими ручьями, а Антон, мокрый до трусов, плакал навзрыд. Она ловко повернула вентиль и потащила ученика в класс, чтобы переодеть в спортивный костюм. Дети возбужденно кричали, и на их ор примчалась директриса. Она быстро оценила ситуацию, отправила в класс организатора, а пострадавших пригласила в свой кабинет.

Антон рыдал и повторял, что дома его убьют за испорченную рубашку и костюм. Анна сушила полотенцем его волосы и тоже едва сдерживалась. Каялась в спонтанности своего решения отправить шестилетнего ребенка за тряпкой. Директриса, чтобы хоть как-то остановить «плач Ярославны», достала из шкафчика бутылочку минеральной воды и протянула мальчику. Тот, икая и вздрагивая, дергая попеременно то правым плечом, то затылком, открутил крышку, и брызги газированной воды на этот раз окатили директрису и весь ее стол с важными документами.

Потекли учительские будни. Утром – яичница, вечно кривоватая стрелка на левом глазу, радио «Шоколад». Бдительный сосед справа, любительница котов слева, нудный дождь, расплесканное по музейным переулкам солнце, бесшумные церковные тени. Уроки и перемены. Из школы – в магазин за сосисками, спагетти, белым хлебом. По пятницам – кусочек торта. По вечерам – конспекты, тетради, любимая сливовая маска (две сливы в кашицу и на лицо) и упражнения по русскому языку. На днях проходили единственное и множественное число, и дети старательно выводили: муравей – муравьи, соловей – соловьи, перо – перья, сук —…Образовалась пауза, и Антон вместо «сучья» уверено вывел «суки».

По утрам натощак Анна пила крещенскую воду, а когда вода заканчивалась, каплю агиасмы[26] разбавляла в обычной воде, как научила бабушка. Обожала пшенную кашу и стеснялась своего простецкого вкуса. Намного круче в компании приверженцев ЗОЖ нехотя заметить: «А я на завтрак предпочитаю зеленую гречку или киноа». В Крещение из года в год девушка купалась в проруби, обожала сонные одноцветные субботы и День города в третье воскресенье сентября. Затяжную, рано темнеющую зиму, короткое, будто обрезанное, лето, сезон охоты, яблок и простуд. По понедельникам – политинформация, дважды в неделю – любимое природоведение. Анне всегда нравилось предугадывать природу, и вместе с детьми она вела календарь погоды, отмечая туманы, гололедицы и начало выделения сока березами. Если сока много – лето будет холодным. На Самсона дождь – еще семь недель будут идти дожди. На Благовещение сухо и солнечно – лета стоит ожидать такого же. Воодушевленно рассказывала, как еще в семнадцатом веке при Московском Кремле вели дневники погоды. До термометров еще не додумались, и караульные фиксировали температуру на глаз. Коряво выводили: «мороз», «морозец», «мороз невелик» и «мороз непомерно лют». Иногда появлялись записи типа «тихий и красный день до самого вечера». Периодически девушка задавалась вопросом, зачем современным детям знать, что если курица стоит на одной ноге, следует ожидать заморозков, так как птица чувствует подмерзшую землю и пытается сберечь тепло. Ведь многие ее ученики никогда не видели ни петухов, ни несушек. Вот только знания поднимались из самых глубин и не давали покоя. Анна анализировала поведение одуванчиков, водных лилий и вьюнов. Откуда-то знала, что на Сретение следует освящать в церкви свечи и те, превращаясь в громничные, могут защитить от любого ненастья.

Изменения в жизни начались с покупки мобильного телефона Nokia 3310. Девушка активировала сим-карту, аккуратно зашла в меню, боясь нарушить слаженную систему, и быстро вышла от греха подальше. Между первым и вторым уроками ей позвонили. Анна испугалась и некоторое время рассматривала неопределившийся номер. Приняла звонок и вместо привычного «алло» услышала шум. Сложилось ощущение, что звонящий стоит на пронизывающем ветру, находится под землей или под водопадом. Возможно, сушит волосы мощным феном или в центрифуге. Спустя время раздался треск, еще несколько десятков помех, затем пришло странное сообщение со множеством семерок. Музыкантша, увлекающаяся эзотерикой и случайно оказавшаяся поблизости, нарисовала в воздухе что-то витиеватое, возможно, скрипичный ключ, и прокомментировала:

– Цифра ангела… К вам пытался пробиться человек, ищущий правды и справедливости. Вы догадываетесь, кто это?

– Понятия не имею.

Та поскучнела:

– Ничего не бывает просто так.

После работы Анна забежала в книжный магазин за методической литературой. Отыскала нужный стеллаж, пробежалась пальцами по корешкам, как по фортепианным клавишам, и вздрогнула от неожиданного вопроса:

– Как думаете, весна будет поздней?

– Без вариантов. Во-первых, слишком длинные сосульки, во-вторых, в этом году поздняя Пасха, значит, и весна не станет спешить.

Мужчина хитро улыбнулся:

– Надеюсь, вы тоже никуда не торопитесь.

Анна растерялась, не желая признаваться в своих абсолютно свободных вечерах. Молодой человек показался смутно знакомым. Серые глаза, волевой подбородок, красиво очерченные губы. Он имел все шансы понравиться, поэтому, спрятав улыбку в рукав и сделав вид, что внимательно изучает «Беседы о временах года», она твердо ответила:

– Тороплюсь.

– Тогда давайте торопливо выпьем кофе. Я знаю, где его варят не хуже, чем в «Семадени».

Девушка попыталась освежить в памяти знакомое слово и не смогла. Парень представился Константином, оплатил ее брошюры и пригласил на квартирник. Они вышли на улицу, обогнули слежавшиеся сугробы в виде манных клецок и отметили агатовое небо, напичканное карликовыми планетами. Прошлись мимо ларька, торгующего пончиками, старой типографии с облезшим фасадом и ювелирной витрины, полной заурядного желтого золота. Поднялись на пятый этаж «сталинки» и уселись на складные табуреты. Рядом на полу, на стульях, одеялах и пуфах сидели зрители и шелестели написанными от руки программками. Затем вышел дуэт гитаристов, и в их пальцах мелькнули треугольные медиаторы. В постоянно изменяющемся ритме колыхались шторы. С потолка сиганула репризная тень.

Константин, выпускник военного училища с отличной выправкой и широким кругозором, оказался интересным собеседником, искренне интересующимся ее школьными делами. Любил море, все оттенки синего и парфюм с нотами ореховых перегородок. Одевался в голубые рубашки и классические джинсы. К каждому свиданию готовился похлеще, чем к лабораторной по физике, и придумывал праздники на ровном месте. Водил в самые неожиданные места: на игру «Что? Где? Когда?», просмотр документальных фильмов, в детский дом и на исторический бэкграунд. С юмором рассказывал о студенческих годах и о том, как в детстве норовил всех спасти:

– Рос я очень благородным мальчуганом и мечтал уберечь от бед все человечество. Подбирал растрепанных воробьев, тащил домой безглазых кошек и бинтовал лапы собакам, вступившим в очередную «рукопашную» за какую-нибудь гунявую суку. Однажды мы с родителями выехали за город и недалеко от бензоколонки увидели колоритных девушек в коротких кожаных юбках и ботфортах. Они стояли, как по мне, в достаточно неудобных позах, словно изогнутые сосны, и с тоской провожали каждую проезжающую фуру и авто. Меня, конечно, такие необычные барышни заинтересовали, и я спросил у папы, что тети здесь делают. Отец нервно закашлялся и промямлил: «Понимаешь, сыночек, они очень бедные, поэтому вынуждены здесь прозябать в надежде заработать хоть пару копеечек на хлебушек». Я мгновенно выступил с предложением: «Папа, а можно, я их спасу?»