скачать книгу бесплатно
– Так и скажу: позвонила мужу на спутниковый телефон и встревожилась, не получив ответа.
– А про остальное скажешь? Мол, слышала голос дочери.
Чинта посмотрела на меня как на дурачка.
– Нет, конечно. Сам прекрасно понимаешь, что об этом говорить нельзя. Меня сочтут сумасшедшей.
До сих пор она держалась, но теперь закрыла руками лицо, сотрясаясь в беззвучном рыдании.
Смотреть на это было невыносимо. Я подсел к ней на диван и обнял ее. Вся в слезах, она уткнулась мне в плечо. Еще никогда я не видел человека в столь безысходном отчаянии. Открытая рана ужасна у всякого, но особенно у столь сдержанной женщины. Я догадывался, что прежде она никому не рассказывала о пережитом в зальцбургском отеле.
Не помню, как долго мы так сидели. Потом я сказал, что в ее состоянии лучше не возвращаться в гостевой дом, я уступлю ей свою спальню, а сам лягу на диване в гостиной.
Чинта кивнула. Я приготовил ей постель, она прошла в спальню.
Спал я плохо и проснулся чуть свет. Чинта курила возле окна, глядя на занимавшуюся уличную суету. Заметив, что я уже не сплю, она села рядом и чмокнула меня в щеку.
– Grazie, grazie!
– Пустяки, Чинта, не за что благодарить.
– Нет, есть за что! Ты проявил сочувствие, хоть ужасный рационалист. Я тебе очень признательна.
– Да ну, не стоит.
Улыбнувшись, Чинта чуть отстранилась.
– Теперь ты столько всего знаешь обо мне, а я о тебе – почти ничего.
– Рассказывать-то особенно нечего. Ты слышала присловье “Внутренний мир индийского мужчины состоит лишь из заботы о пищеварении”?
– Неужели? – Чинта как будто всерьез размышляла над этой шуткой. – Нет, не думаю. Помнится, ты говорил что-то интересное о причине, по которой уехал в Америку.
– Ах, это… Ты вправду хочешь знать?
– Да, расскажи, – кивнула Чинта.
Я встал с дивана и поставил чайник на плиту.
– Кажется, я уже говорил, что в студенческие времена был попутчиком маоистов? Тогда их группы были очень сильны, они привлекали самых толковых идеалистов.
– Да, в мои студенческие годы то же самое было в Италии.
– И ты…
– Нет, – покачала головой Чинта. – Их идеи казались мне слишком простыми. Но ты, наверное, думал иначе?
– Дело-то было не в идеях.
– Значит, в женщине?
– Да. Ее назвали Дургой в честь богини-воительницы, кем она и стала для меня. Я был юным книгочеем, витавшим в облаках и мечтавшим повидать страны, о которых читал. А потом в мою жизнь ворвалась Дурга, уже прославившаяся своей безрассудной отвагой. Она шла на невероятный риск, доставляя послания вооруженным повстанцам в глубинке. Я благоговел перед ней, чувствуя себя никчемным, эгоистичным буржуйчиком.
– И влюбился в нее?
– Да.
– А что она? Любила тебя?
– Наверное. Видимо, и я был загадкой для нее, как она – для меня. И вот возникли наши отношения, небезопасные для Дурги, поскольку я был не товарищ по партии, но всего лишь приспешник. Маоисты являли собой этакую секту, у которой всякий чужак вызывал подозрения. А уж я-то был на особой заметке, ибо все знали, что мой дядя – большой полицейский чин, и меня, похоже, считали лазутчиком, пытающимся выведать секреты. Однажды Дурга уехала из города, ничего мне не сказав. Такое бывало часто, но только в этот раз она не вернулась. Потом я узнал, что Дурга погибла в стычке с полицией.
– Кто тебя известил?
– Мой дядя-полицейский. Сказал, ее сдали собственные товарищи.
– Почему?
– Наверное, из-за нашей связи. А может, хотели подставить дядю. У Дурги нашли карточку с моим именем и адресом.
– Incredibile![22 - Невероятно! (ит.)]
– Вот так вот. Дядя сказал, он замнет дело, но я должен немедленно уехать. Меня отправили к родичам в Нью-Дели. Тогда-то я и стал рассылать заявления в американские университеты… мне, считай, повезло…
Чинта подошла и встала рядом.
– Твоей вины в том нет. Не казнись.
Я уже давно не вспоминал о тех событиях и сейчас почувствовал, что теряю самообладание. Боясь сломаться окончательно, что было бы совсем некстати, я посмотрел на часы:
– Чинта, нам пора. Не дай бог, опоздаешь на самолет.
По дороге в аэропорт Чинта спросила, доволен ли я своей здешней жизнью и работой в библиотеке. Особого восторга нет, сказал я, но ничего другого не предвидится.
– С этим надо что-то делать, – возразила Чинта. – Ладно, подыщем тебе что-нибудь поинтереснее.
И вот полгода спустя, когда я вновь прозябал на Среднем Западе, пришло письмо от нью-йоркской компании, занимавшейся редкими книгами и древностями. Им требовался сотрудник в азиатский отдел, и ко мне обратились по отменной рекомендации профессора Джачинты Скьявон, приятельницы одного из директоров фирмы.
Несмотря на заманчивость предложения, я колебался, ибо переезд в Нью-Йорк пугал до одури. Знакомые в один голос уверяли, что город этот меня поглотит.
Я все еще мешкал, когда вдруг позвонила Чинта и велела не поддаваться страхам. Большая ошибка, сказала она, следовать привычным проторенным путем.
Звонок перевесил чашу весов, я принял предложение и, как оказалось, не прогадал. Дела мои шли столь успешно, что через пятнадцать лет я смог открыть собственную контору в Бруклине.
За эти годы Чинта еще выше поднялась на научном небосклоне. Поездки ее стали чаще, и, бывая в Нью-Йорке, она приглашала меня на неспешную совместную трапезу. Иногда пути наши пересекались на конференциях, совещаниях, аукционах. Мы обитали на разных континентах, но так или иначе виделись несколько раз в году. Она частенько подсылала мне клиентов, многие из которых были ее соотечественниками, и за это время я освоил в необходимом объеме итальянский.
Признаюсь, для меня остается загадкой, что такого Чинта нашла во мне, и оттого тем больше я ценю нашу дружбу. И всегда помню о том, что, если б не она, я бы навеки был погребен в могильной тишине университетской библиотеки. В моей жизни она сыграла столь важную роль, что я не мог не задуматься над ее вроде бы ничего не значащим телефонным звонком в Калькутту. Казалось, она вновь остерегает меня от того, чтоб по привычке идти проторенным путем.
Глянув на часы, я убедился, что еще не слишком поздно для звонка Пие. Набрал ее номер, она ответила после второго гудка.
– Добрый вечер, Пия. Знаете, я решил все-таки съездить к святилищу.
– Отлично!
– Можно это сделать завтра? Или я чересчур долго думал?
– Завтра годится. На утро у нас заказан микроавтобус, вместе с Мойной вы доедете до Басонти, главного речного порта Сундарбана. Там вас встретит некто Хорен Наскар, на катере он отвезет вас к святилищу, а потом еще засветло доставит обратно в Басонти, где вас будет ждать такси, на котором вы вернетесь в Колкату. Если все сложится, к ужину будете дома.
– План замечательный.
– Вы сможете к пяти утра подъехать на кольцо Гол-парк? Там вас заберет наш автобус.
– Конечно, легко.
– И еще: приготовьтесь, что утром на реке ветрено и прохладно. Да, и захватите смену одежды.
– Зачем?
Пия засмеялась.
– В Сундарбане, скажем так, слякотно и немало воды.
– Понял. А вы-то когда уезжаете в Бхубанешвар?
– Завтра утром. Видимо, по возвращении я вас уже не застану?
– Наверное, нет, – сказал я и с надеждой добавил: – Может, свидимся в следующем году?
– Да, конечно. Тогда до встречи. Берегите себя.
– Вы тоже. До свиданья.
Типу
За несколько минут до пяти утра я, утеплившись джемпером и ветровкой, уже стоял на круговом перекрестке Гол-парк. Я внял совету Пии, и потому в холщовой сумке, висевшей на моем плече, была не одна, но целых две смены одежды, а также фотокамера, диктофон и электронная книга.
По обыкновению, улицы под нависшим мрачным небом окутал зимний вонючий смог, испятнанный кляксами фонарей. В начале шестого я расслышал отдаленный гвалт рассерженных голосов. Он становился все громче, вскоре в туманном мареве возникли два тусклых глаза, и через минуту возле меня остановился желтый автобус с логотипом Фонда Бадабон, из окон которого доносилась ожесточенная перепалка.
С моим появлением в салоне она стихла. На переднем сиденье я увидел Мойну, которая заняла мне место рядом с собой.
Тишина в автобусе длилась недолго. Едва мы тронулись в путь, как свара вспыхнула с новой силой.
Глянув через плечо, я обнаружил, что являюсь единственной взрослой особью мужского пола, все остальные пассажиры – женщины и дети. Впереди сидели сотрудницы фонда, облаченные, как и Мойна, в строгие накрахмаленные сари из натурального хлопка. Женщины на задах салона представляли собою пестрое сборище в мишурной синтетической одежде; некоторые из них были с детьми, кое-кто, прикрывшись краем сари, кормил грудью младенца.
Под разгоревшийся шум Мойна шепотом поведала, что женщины эти – “секс-труженицы” (был использован сей английский эвфемизм), выловленные полицией в кварталах красных фонарей Колкаты и других поселений. Поскольку все женщины родом из Сундарбана, стражи порядки обратились в благотворительный Фонд Бадабон, располагавший программой перевоспитания и трудоустройства падших женщин.
Причиной диспута стало невысокое жалованье, которое мог предложить фонд в своих мастерских. Предполагаемые ремесленницы утверждали, что на такие деньги прожить невозможно, а персонал фонда гневно отметал их запросы.
К сожалению, сказала Мойна, битва эта обречена на поражение. Опыт показал, что спасенные женщины почти поголовно возвращаются к прежнему образу жизни.
– Откуда такая уверенность? – спросил я.
Мойна устало вздохнула.
– Мы уже давно занимаемся этой проблемой. Со времен Айлы.
Вот так я узнал о циклоне Айла, в 2009-м обрушившемся на Сундарбан.
Бедствие это, рассказала Мойна, встретили иначе, нежели прежние циклоны. Еще в конце девяностых годов в регионе установили систему оповещения, что давало время подготовиться к удару стихии. Загодя были разработаны планы массовой эвакуации, и миллионы людей перебрались в безопасные районы Индии и Бангладеш. В результате счет жертв был удивительно мал – по крайней мере, несравним с числом погибших от циклона семидесятого года.
Однако долговременные последствия Айлы оказались ужаснее, чем у его предшественников. Во многих местах береговые укрепления были смыты, и море захватило прежде недоступные ему участки; огромные площади некогда плодородной земли превратились в солончаки, став непахотными на десятилетие, а то и навсегда.
Эвакуация населения тоже возымела эффект, которого никто не мог предугадать. Оторванные от родных корней, многие беженцы решили не возвращаться домой, сознавая, что их и без того тяжелая жизнь теперь станет еще более непредсказуемой. Общины разрушились, семьи распались, молодежь хлынула в города, пополняя и так уже разбухшие трущобы, старики, отказавшись от попыток заработать себе на пропитание, превратились в уличных попрошаек.
Сундарбан, нищий край, всегда привлекал торговцев живым товаром, но после Айлы они налетали роями, умыкая женщин в отдаленные бордели и увозя трудоспособных мужчин на стройки за тридевять земель, а то и на чужбину. Многие из уехавших так и сгинули.
Порой казалось, рассказывала Мойна, что вода и суша ополчились на обитателей Сундарбана. Люди рыли колодцы, но из земли хлестала отравленная мышьяком жижа, они возводили дамбы, но невиданной мощи приливы их сметали. Даже рыбаки бедствовали: некогда их лодки проседали от улова, а теперь считалось удачей, если сеть приносила горсть рыбешек.
И что оставалось делать молодой поросли?
Жизнь в Сундарбане была настолько тяжелой, что с каждым годом исход молодежи возрастал, парни и девушки влезали в долги и воровали, чтобы заплатить агентам по найму рабочей силы. Некоторые тайком пересекали границу с Бангладеш и записывались в трудовые бригады, убывавшие в Бенгальский залив. А если не получалось, платили контрабандистам, чтоб в лодках переправили их в Малайзию или Индонезию.
Избежать такой судьбы можно было только одним способом – получить образование. Но как ребятам и девочкам из лесной чащи, при свечах учившимся по старым, из рук в руки переходившим учебникам, состязаться с городскими сверстниками, в распоряжении которых подготовительные курсы и свободный доступ в интернет?
У Мойны задрожал голос, краем сари она промокнула глаза. Однако нового потока слов долго ждать не пришлось.
Родив сына, она часто мечтала, что мальчик первым в их роду окончит колледж, будет изучать медицину или инженерное дело. Но ничего хорошего не вышло, с самого детства его преследовали несчастья, начавшиеся со смерти отца, который погиб, работая на Пию.
Спору нет, Нилима, сотрудники фонда, соседи и больше всех Пия были очень добры к вдове с ребенком. Мойна никогда ни о чем не просила, но несчастный случай с ее мужем лег тяжким грузом на душу Пии, и та делала даже больше того, на что можно было рассчитывать. Например, купила Мойне домик в Лусибари и открыла банковские счета на ее имя – один для бытовых нужд, другой для образования мальчика. Пия потратила бессчетно часов на обучение паренька английскому и даже из Америки давала ему уроки по телефону или скайпу. Она подарила мальчику ноутбук, планшет, мобильный телефон последней модели, игровую приставку, музыкальный центр, а потом, узнав, что из-за частых отключений электричества он не может пользоваться этими устройствами, оплатила установку солнечных батарей на крыше.
– Вообразите, каково ему было владеть всем этим, обитая в Сундарбане, где ничего подобного в глаза не видели? – сказала Мойна.
Перечень даров был, как я понял, обобщающим образом затруднительного положения, в котором оказались мать с сыном из-за чрезмерной щедрости благодетельницы, поместившей их в пузырь благополучия посреди беспросветной нищеты подлинной жизни.
Конечно, все это делалось из добрых побуждений, но в результате мальчик так и не смог приспособиться к своей среде. Еще подростком он начал говорить о том, что хочет уехать в Соединенные Штаты. В тринадцать лет, когда он дорос до средней школы, Пия забрала его к себе в университетский городок в штате Орегон, где жила и работала. Однако эксперимент этот был обречен на провал: Пия обитала одна в маленькой квартире, питалась консервами и часто уезжала в командировки, у нее не было опыта семейной жизни и воспитания детей. Предоставленный себе, парень связался с дурной компанией и уже имел неприятности с полицией. Через пару лет Пия привезла его обратно, опасаясь, что в Америке дело кончится тюрьмой.
Мойна поразилась тому, как сильно изменился ее сын. В нем все было другим: одежда, стрижка, повадки. Даже имя его стало иным – свое истинное, Тутул, труднопроизносимое для американцев, он сменил на Типу и требовал, чтобы его называли только так, иначе просто не откликался.
Местная школа ему явно не годилась, и Пия устроила его в дорогой интернат в Колкате. Но и там все обернулось скверно. Американские замашки его не глянулись учителям и одноклассникам. Дела стали окончательно плохи, когда в школе прознали, что он – далит[23 - Низшая каста неприкасаемых.] из Сундарбана. Родом из этих краев одни шлюхи и лакеи, сказал какой-то ученик. Типу рассвирепел и здорово его отделал. Но парень тот был из влиятельной семьи, которая добилась исключения драчуна из пансиона.
Вернувшись в Сундарбан, он категорически отказался посещать школу, и ни мать, ни Пия не могли его заставить. На все их попытки мальчишка отвечал: “В интернете я узнаю куда больше, чем от любого учителя”.
Он и впрямь отменно управлялся с компьютером, да еще по-английски говорил, что твой американец, а потому имел источники дохода. К нему, вообще-то еще юнцу, за помощью обращались со всей округи. Типу начал зарабатывать, порой исчезал на несколько дней, но мать не знала, где он и откуда берутся деньги, а на ее вопросы он отвечал, что сотрудничает с центром по обработке телефонных обращений. Пришла пора подумать о колледже, да только Мойна уже утратила былую власть над сыном, который поступал как ему заблагорассудится. Он стал совсем чужим.
Мойна опять промокнула глаза и смолкла, глядя на рисовые поля и рыбные садки, мелькавшие за окном.
Я не мог и подумать, что мне суждено встретиться с Типу. Но в Басонти, когда мы шли по набережной, Мойна вдруг воскликнула:
– Ой, да вон же он! Типу!
