скачать книгу бесплатно
– Конечно, покажи. Я с большим удовольствием ее прочту.
Горячность, с какой я ухватился за сию возможность, сейчас, наверное, покажется странной, но в свое оправдание скажу следующее: я почувствовал, что несколько пал в глазах Чинты, представ самодовольным европеизированным снобом, и возжелал себя обелить. Уже наутро я отправился в гостевой дом Миссии Рамакришны, где квартировала Чинта, и оставил для нее экземпляр своей статьи “Заметки о датировке бенгальского народного эпоса”.
Мы условились вечером поужинать в ресторане, что был в двадцати минутах ходьбы от гостевого дома. Чинта уже ждала меня, когда я за ней зашел, и, шагая по тихому Южному проспекту, сказала:
– Я прочла статью, закончила прямо перед твоим приходом.
– И что скажешь?
– Браво! Очень интересно. Ты, безусловно, прав насчет картофеля.
Насмешливая нотка в ее тоне подсказала, что будет продолжение. Я ждал.
– Мне понравился твой слог. Возникает образ археолога, исследующего глиняный черепок. Язык твой хорош и точен.
– Спасибо, – сказал я. – Твоя похвала дорогого стоит.
Мы проходили под фонарем, и Чинта озадаченно покосилась на меня.
– Так что, для тебя эта поэма сродни безжизненному обломку, который интересен лишь тем, что может быть датирован по своему углеродному составу?
– Наверное, так. Я же, в конце концов, не литературный критик.
– Знаешь, те зрители на вчерашнем представлении, они ведь тоже не критики. Но как они слушали! Судя по их лицам, для них легенда не мертва.
– В смысле?
– Видел бы ты, как они были поглощены действом! Почти все до единого! В Европе сейчас такого не увидишь. Если б кто-нибудь надумал инсценировать “Неистового Роланда”, на спектакль пришли бы несколько ученых критиков и профессоров. Но вот такую публику – простых людей, юных и старых, мужчин и женщин – постановка не привлекла бы. Подобную толпу соберет лишь кальчо, футбол. Но и там ты не увидишь столько женщин. Нет, для вчерашних зрителей поэма жива! Она о том, что происходит здесь и сейчас. Для них она реальнее жизни.
– А чего ты хочешь? – парировал я. – Эти, как ты выражаешься, простые люди невежественны. Кажется, Маркс сказал, что крестьяне подобны мешку с картошкой. Ничего удивительного, что в их жизни полно всяких богов, богинь и демонов.
Чинта опять глянула искоса.
– Ты в самом деле не любишь простой народ?
Обвинение в снобизме заставило меня ощетиниться.
– Ты глубоко заблуждаешься! Я придерживаюсь левых взглядов. В студенческие годы я общался с маоистами и всегда был солидарен с рабочими и крестьянами.
– Ну да, certo! – Чинта подавила смешок. – В Италии у меня много знакомых маоистов и их попутчиков, которые усиленно пекутся о желудке простого люда, но не о том, что у него в голове.
– Которая набита черт знает чем. Я горжусь тем, что я разумный, светский человек научного склада ума. Извини, если это не соответствует стереотипам об индусах, но я не религиозен, не верю в сверхъестественное и ни в коем разе не примкну к целому сонму суеверных мумбо-юмбо.
Чинта помолчала, затем негромко спросила:
– Если все так, почему ты используешь религиозные слова?
– Это какие же?
– Например, “суеверный” и “сверхъестественный”. – Чинта изобразила пальцами кавычки. – Разве ты не знаешь, что они пущены в обиход Святой инквизицией? Задачей инквизитора было выкорчевать “суеверие”, заменив его истинной верой. Именно он решал, что “естественно”, а что “сверхъестественно”. Когда ты говоришь о своем неверии в “сверхъестественное”, возникает противоречие, поскольку это означает, что ты не веришь и в “естественное”. Одно без другого не существует.
– Да ладно тебе, это же просто понятия, – сказал я досадливо.
– Да, ты прав. Однако мир состоит из понятий, а эти два восходят к семнадцатому веку, хоть ты и мнишь себя таким современным.
Она попала в мою болевую точку, и ответил я грубовато:
– По-твоему, индусам не дано быть современными и разумными? Все они верят в богинь, ведьм и демонов, так, что ли?
– О мадонна! – Чинта внезапно остановилась и всплеснула руками. – Ты думаешь, в других местах люди в них не верят? Сильно ошибаешься! В Италии и Франции до сих пор полно тех, для кого колдовство и одержимость бесами самые обычные вещи.
– Не может быть! – не сдержавшись, выкрикнул я, ибо это противоречило моему представлению о Европе как кладезе здравого смысла. – Я не верю!
– Но это так. Ты, возможно, слышал о тарантизме?
– Нет, что это?
– Термин происходит от слова tarantola, названия ядовитого паука, обитающего на юге Италии. Тамошние жители верят, что с его укусом в человека вселяются бесы. Изгоняют их музыкой и особым танцем, известным как тарантелла.
– Но это же просто старинная музыкальная форма, появившаяся, кажется, в семнадцатом веке. Наверняка подобные предрассудки давно отмерли.
– А вот и нет. Тарантизм существует. Не так уж давно человек, которого я знала, опубликовал блестящее исследование по этому вопросу. Ты слышал об Эрнесто де Мартино?
– Нет, имя это ничего не говорит.
– Немудрено. За пределами Италии он известен мало, но я считаю его одним из главных мыслителей двадцатого века. Историк, фольклорист, этнограф, вдобавок он был коммунистом и адептом Грамши[17 - Антонио Грамши (1891–1937) – философ, журналист, основатель и лидер итальянской компартии.]. Но знаменит он своими исследованиями тарантизма, проведенными в шестидесятых годах, когда явление это считалось давно сгинувшим. Труды его особенно интересны доказательством того, что в некоторых частях Италии, колыбели рационального Ренессанса, тарантизм живехонек! В отличие от других исследователей, де Мартино подошел к вопросу непредвзято. Он не считал состояние этих несчастных крестьянок (а жертвами тарантизма преимущественно были женщины) бредовым. И не исключал вероятности, что с ними происходит нечто, не поддающееся обычным объяснениям.
– То есть он допускал реальность бесов, которые вселяются в людей, укушенных пауком? – опешил я.
– Да нет же! Он призывал не спешить с наклейкой ярлыка “сверхъестественное”, как неизменно поступали рационалисты, считавшие, что необъяснимой причинно-следственной связи не существует в принципе. Де Мартино приводит множество задокументированных случаев, которые невозможно объяснить так называемыми “естественными” причинами.
– Например?
– Хм… – Чинта задумалась. – Ну, скажем, предвидение, которое нынче называют прекогницией. Когда человек знает о том, что произойдет, еще до того, как событие свершилось.
– Вроде всяких гадалок и прорицателей? – Я фыркнул. – Неужели ты и впрямь веришь в подобную чепуху?
– Чепуху? Тогда как объяснить то, что случилось с ацтеками?
– С кем? Ты меня запутала.
– Разве ты не слышал об их предсказаниях? Задолго до испанского нашествия ацтеки знали о заморских захватчиках. Знали об их “огненных палках” и даже форме их шлемов. Потому-то и оказались беспомощны, когда вторжение состоялось. Люди думают, что знание о грядущих событиях подготавливает к ним, но зачастую оно лишь делает немощным.
Услышав это, я едва не рассмеялся. К счастью, мы уже дошли до нашей цели – китайского ресторана на Лэнсдаун-роуд. Открывая массивную дверь в виде красной луны, я сказал с наигранной беззаботностью:
– Уверенно могу предсказать лишь одно: еда, которую нам подадут, будет скорее индийской, нежели китайской.
Признаюсь, наша дискуссия меня слегка ошеломила. И даже не потому, что Чинта говорила нечто весьма странное (этим грешат многие), но она упорно отстаивала свою позицию, и уж это казалось неуместным, негожим, почти невежливым. Одно дело перед сном рассказать сказку ребенку, и совсем другое – на полном серьезе потчевать ею взрослого.
Однако Чинта мне нравилась, я не хотел потерять ее расположение, а потому решил сменить тему. Похоже, она приняла аналогичное решение, и ужин прошел в приятной обстановке. Но разногласия наши никуда не делись, и порожденная ими натянутость отношений чувствовалась в нашей беседе по дороге домой. Неловко распрощавшись, я дал Чинте свой номер телефона и попросил звонить, если что-нибудь понадобится.
Я не рассчитывал на нашу скорую встречу и потому не удивился, что в последующие два дня Чинта не подавала вестей о себе. Я знал, что до конца недели она в городе, и я, выждав еще чуток, смогу отыскать ее в Национальной библиотеке.
Но она сама меня отыскала. Вечером, когда я уже почти расправился с ужином, зазвонил мой старомодный дисковый телефон. К своему удивлению, в трубке я услышал “Чао, каро!”. Голос ее звучал напряженно, и я спросил:
– Как дела, все ли в порядке?
– Не совсем. Есть новость. Надо срочно возвращаться в Италию. Завтра я улетаю.
Я не желал показаться любопытным, однако не хотелось и выглядеть бездушным.
– Надеюсь, ничего серьезного?
Помешкав, Чинта нехотя сказала:
– Наверное, ты знаешь о том, что случилось с моим мужем и дочкой?
– Да, конечно.
Я чувствовал, что она пересиливает себя и хочет поговорить, но только не по телефону.
– Хочешь, я приду к тебе? – спросил я.
– Да, пожалуйста.
– Буду через десять минут.
Чинта ждала меня у входа в гостевой дом.
– Давай прогуляемся, – сказала она.
Нынче погода не баловала. Январскую Калькутту окутал густой зловонный туман, нередкий в эту пору.
– Погода совсем не для прогулок, – сказал я. – Можем зайти ко мне, это недалеко.
– Va bene[18 - Хорошо (ит.).], идем.
Обычно оживленные, улицы были тихи и почти безлюдны. Пока шли, мы не проронили ни слова.
Квартира моя небольшая, но в гостиной довольно уютно. Чинта уселась на диване, я налил нам по стаканчику бренди, купленному в магазине беспошлинной торговли.
Чинта сделала глоток, но молчала, уставясь в стакан. Затем без всяких понуканий с моей стороны начала говорить и рассказала о телефонном звонке от итальянского посла в Нью-Дели, передавшего просьбу (а вообще-то приказ) следователя явиться для дачи показаний о происшествии, в котором погибли ее муж и дочь.
Появились новые данные – полицейский рапорт, и следователь хотел допросить Чинту.
– Ты догадываешься, в чем там дело? – спросил я.
– Да, – кивнула Чинта и, помолчав, продолжила: – Речь о том, что произошло в Зальцбурге перед самой аварией, когда в отеле я ждала приезда мужа с дочкой. На машине они ехали из Милана. Понимаешь, Джакомо любил водить…
В тот день в зальцбургском отеле Чинта проснулась на рассвете от щемящего чувства тревоги. Состояние это было не внове, оно не покидало ее с тех пор, как муж стал получать анонимные угрозы. Однако нынче дурное предчувствие было настолько сильным, что ее дважды стошнило.
Дождавшись утра, Чинта позвонила в Милан и попросила мужа отменить поездку.
– Почему? – недоумевал Джакомо.
Чинта не знала, чем еще подкрепить свою просьбу, кроме presagio, нехорошего предчувствия из-за тех самых угроз.
Муж нетерпеливо отмел ее страхи. Уверенный в себе, волевой человек, он привык, что ему угрожают. Не волнуйся, сказал он, гнусным malavitosi[19 - Уголовники (ит.).] меня не запугать. И потом, Лючия страшно расстроится, ведь она так ждала эту поездку.
Оказалось, Джакомо приготовил сюрприз: редакция получила спутниковый телефон, и, пока он в дороге, звонить ему можно в любой момент. Муж продиктовал номер. Чинта его записала.
Техническое новшество заставило ее усомниться в своей интуиции, и она прекратила уговоры, потому что Джакомо все равно не послушался бы, а ей не хотелось выглядеть суеверной дурехой. Уверенность мужа ободрила Чинту, несколько развеяв ее тревогу. Она почти успокоилась и закончила разговор признанием, что ужасно соскучилась и ждет не дождется своих любимых.
Но днем, на конференции, дурное предчувствие вернулось, не давая сосредоточиться на выступлениях докладчиков. Чинта вышла из зала и, отыскав таксофон, набрала номер, сообщенный Джакомо. Через два гудка муж ответил.
– Ecco![20 - Здесь: видала! (ит.)] – засмеялся он. – Вот что такое спутниковый телефон! Мы катим по автостраде, а я с тобой разговариваю!
– Где вы?
– Где-то между Брессаноне и Инсбруком. Через пару часов будем в Зальцбурге.
Джакомо передал телефон Лючии.
– Мамочка! Тут так красиво! Жалко, ты не видишь!
– И мне жаль, tesoro[21 - Милая (ит.).].
Они еще немного поговорили и распрощались. Казалось бы, все хорошо, но Чинте было как-то не по себе. В зал она не вернулась, поехала в гостиницу. В своем номере сидела в кресле и невидяще смотрела в окно, как вдруг услышала голос Лючии: “Mamma! Ti voglio bene! Мамочка, я тебя люблю!”
Слова эти прозвучали так ясно, что Чинта вскочила и огляделась. Она подумала, что Джакомо с Лючией доехали раньше и потихоньку вошли в номер. Никого не увидев, Чинта решила, что муж с дочкой затеяли игру в прятки. Она обошла комнаты, посмотрела в шкафах и под кроватями. Поняв, что в номере никого нет, Чинта кинулась к телефонному аппарату, через коммутатор вышла на межгород и набрала номер мужа.
Ответом были лишь треск и щелчки в трубке. Стараясь унять дрожь в пальцах, Чинта повторила вызов. Никакого ответа. Подумав, что могла перепутать междугородный код или еще что, она связалась с гостиничным оператором, заказала разговор и стала ждать, не сводя глаз с телефона. Текли минуты, Чинту уже трясло, как в лихорадке. Ожидание стало невыносимым, она позвонила портье и потребовала, чтобы тот поторопил оператора, ускорив заказ. Прошло еще две минуты, никто не перезвонил, и тогда Чинта выскочила из номера, бегом спустилась по лестнице и бросилась к стойке регистрации.
Портье и телефонный оператор маячили в служебном помещении. Распахнув дверь, Чинта потребовала объяснений. Служащие сказали, что несколько раз набрали указанный ею номер, но тот не отвечает.
– Где находился ваш муж, когда последний раз вы с ним разговаривали? – спросил портье.
– Где-то между Брессаноне и Инсбруком.
– Пожалуйста, успокойтесь, идите в свой номер. Я свяжусь с полицейским нарядом, патрулирующим этот участок, и выясню, в чем дело.
Чинта медленно вернулась к себе; вскоре раздался телефонный звонок, она схватила трубку. На другом конце провода был poliziotto, итальянский полицейский. Чинта сообщила ему номер машины и сказала, что очень обеспокоена тем, что телефон мужа не отвечает. На некоторых отрезках трассы связь не действует, успокоил патрульный, однако на всякий случай будет объявлен розыск.
Через час телефон вновь зазвонил. Тот же полицейский известил, что экипаж вертолета обнаружил машину на дне глубокого ущелья. Никто не выжил.
– Конечно, время моих звонков было где-то зафиксировано, – сказала Чинта. – Внимательное изучение распечатки покажет, что я обратилась в полицию за час с лишним до аварии. Возникает вопрос: как я узнала о происшествии прежде дорожного патруля? Видимо, поэтому меня вызывают.
– И что ты скажешь?
