Хроника кровавого века- 7. С волками жить- по-волчьи выть

Евгений Горохов

Хроника кровавого века- 7. С волками жить- по-волчьи выть

Предисловие

Октябрь 2004 года.

Ко мне попали дневники моего отца. Сейчас мне больше семидесяти лет, детские воспоминания об отце стёрлись из памяти. Тем более мама вскоре после развода, вышла замуж. Она велела звать своего нового мужа «папой». Он стал для меня отцом, вытеснив из памяти моего кровного родителя, чьё отчество я ношу. Мать не любила вспоминать о своём первом муже. Лишь однажды в 1956 году после XX съезда КПСС, на котором Никита Сергеевич Хрущёв разоблачил культ личности Сталина, мама сказала, что мой родной отец служил в НКВД, он причастен к репрессиям. В ту пору Иосифа Сталина вынесли из мавзолея, повсюду убирали его памятники, снимали со стен портреты. Мне выпускнику журфака МГУ, корреспонденту газеты «Известия» не пристало упоминать о моём родном отце, «кровавом палаче из НКВД». Я вычеркнул его из памяти.

Жизнь шла своим чередом. В шестидесятые годы на редакционных собраниях я клеймил «литературного тунеядца» Иосифа Бродского, и критиковал «извечную лагерную тему» Александра Солженицына. В семидесятые писал разгромные фельетоны об «идеологически неблагонадёжных» поэтах Анне Ахматовой и Борисе Пастернаке. В восьмидесятые годы кропал восторженные статьи прославляющие курс на «перестройку и гласность», объявленный Генеральным секретарём ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачёвым. Во времена правления первого президента России, я никого не клеймил и ничего не прославлял, так как вышел на пенсию. Строчил книги и писал сценарии к фильмам об «извергах в НКВД». Жил в согласии с самим собой, а тут является человек и приносит дневники моего родного отца, который во времена репрессий служил в том самом «кровавом ведомстве», о котором я рассказывал в своих книгах. Вторую ночь я провожу за чтением этих тетрадей, и впервые в жизни пытаюсь понять: что же происходило в те годы?

***

Дневник Прохора Андреевича Балакирева.

7 января 1931 года.

Вот и пришло Рождество. Правда, в Москве не слышно малинового звона колоколов как в «старорежимное время». В 1929 году на XVI партийной конференции ВКП (б) приняли решение отменить церковные праздники. Рождество объявили обычным рабочим днём. В прошлом году в этот день в Москве были закрыты все рестораны. У нас в ОГПУ на следующее утро, начальство принюхивалось к сотрудникам: если пахнет перегаром, значит, отмечал «старорежимный праздник», тут же следовали оргвыводы.

Украшение новогодних ёлок назвали «поповскими завлекалочками» и запретили. Москва в этот день была, как всегда суетлива и озабочена, но рождественский дух витал в воздухе, это сказывалось на настроении людей. Как в старину, прохожие не поздравляют друг друга с Рождеством Христовым. Но улыбались встречному, словно всех объединяла тайна, именуемая Рождество. Даже в вагонах трамвая, где москвичи в полной мере проявляют свой склочный характер, в этот день не слышно ругани.

В пять часов вечера мне позвонил начальник Орграспредотдела ЦК ВКП (б) Николай Ежов и велел срочно прибыть к нему. Я отправился в Кремль.

– Павел Петрович Буланов рассказывал мне, как ты успешно выявляешь чуждый элемент в ОГПУ, – Ежов встал, налил воды из графина в стакан. – Это хорошо, но на тебя возложена задача по защите честного имени товарища Сталина.

– Мне не удалось разыскать в архивах документы, указывающие на то, что Иосиф Виссарионович являлся агентом Охранки, – я смотрел, как Ежов жадно пьёт воду.

– Напиши об этом рапорт на имя народного комиссара Рабоче-крестьянской инспекции Яна Эрнестовича Рудзутака, – Ежов подал мне лист бумаги. Он кивнул на стол для совещаний: – Садись.

Я быстро написал рапорт.

– Хорошо, – кивнул Ежов, прочитав его. Он вернул мне бумагу: – Отнеси заведующему Секретным отделом ЦК ВКП (б) Поскрёбышеву Александру Николаевичу.

Я отправился в кабинет, который ранее занимал Иван Павлович Товстуха. Именно он в декабре 1929 года вытащил меня из внутренней тюрьмы ОГПУ, и отвёз в кабинет Сталина. С тех пор Иван Павлович являлся моим неофициальным куратором. Летом 1930 года Товстуха назначен директором института Маркса – Энгельса – Ленина, а его кабинет в Сенатском дворце занял Поскрёбышев.

– Прохор Андреевич вам придётся посидеть у меня взаперти часа полтора, – Поскрёбышев положил мой рапорт в папку. Он достал из шкафа стопку журналов «Октябрь»: – Почитайте пока роман писателя Михаила Шолохова «Тихий Дон». Потрясающая вещь!

Александр Николаевич закрыл меня в своём кабинете и удалился. Около восьми часов вечера я был выпущен из заточения. Коридоры Сенатского дворца опустели, я отправился в кабинет Сталина.

– Проходи Прохор, садись, – Иосиф Виссарионович указал на стол для совещаний. На нём стояли тарелки с бутербродами и винные бутылки: – Хоть мы большевики не верим в Бога, и празднование Рождества отвергаем, однако воспоминания детства не прогонишь прочь.

Иосиф Виссарионович разлил вино по фужерам.

– Когда мне было десять лет, я учился в Духовном училище. На Рождество мама связала мне шарф. Шерсть была выкрашена в ярко красный цвет. Шарф стал предметом зависти моих однокашников, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. Он вздохнул: – Это был единственный в моей жизни подарок на Рождество.

– А мне в четыре года на Рождество отец подарил деревянную лошадку. Говорил, раз я казак, мне без лошади никак нельзя, – вдруг вспомнилось мне.

– Выпьем за наших родителей, – предложил Сталин. Он указал на тарелку: – Ты вероятно голоден, ешь бутерброды. Вчера был запущен первый цех Московского мясокомбината. Эти колбасы из пробной партии. Одна носит название «Брауншвейгская», другую директор комбината Юрасов предложил назвать «Сталинской». Но мне это название не нравится.

– Почему?! – от выпитого вина, лёгкий хмель вскружил мне в голову.

– У людей может создаться впечатление, что колбаса сделана из товарища Сталина, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. Он подошёл к рабочему столу, взял из коробки «Герцеговина Флор» папиросу, сломал её и табаком набил трубку: – Руководитель Главмяса Абрам Конников, сообщил, что когда разрабатывался рецепт этой колбасы, она носила название «Докторская». Пусть так и останется.

Сталин раскурил трубку:

– Товстуха доложил мне о твоих подозрениях в отношении Карла Паукера.

– Иосиф Виссарионович, Паукер руководит вашей охраной.

– Пока ничего менять не будем, – махнул рукой Сталин. Он сел напротив меня за стол для совещаний: – Паукер должен вывести нас на своих сообщников. Если его сейчас убрать с должности начальника моей охраны, у его клевретов может сложиться впечатление, что я что-то заподозрил. Заговорщики должны быть в полной уверенности, что ничто не угрожает их планам. Товстуха возглавил архив института Маркса – Энгельса – Ленина. Занимается обобщением ленинского наследия. В ходе работы он встречается с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и другими соратниками Владимира Ильича Ленина. Попытается установить руководителей антигосударственного заговора. Этим же тебе нужно заниматься в ОГПУ.

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – я вскочил со стула.

– Ты сиди, ешь бутерброды и слушай меня, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. Он встал и прошёлся по кабинету: – Пока нам известно лишь то, что есть оппозиция, которая отвергает избранный страной курс на индустриализацию и коллективизацию. Троцкого, который сильно мутил воду, мы выслали из страны. Теперь фронда группируется вокруг Николая Бухарина. Но требуется определить характер их деяний, что это: критика наших ошибок или преступные антигосударственные действия?

– В случае с Карлом Паукером, состав преступления налицо, – развёл я руками.– Он, звено в цепочке, ведущей к лидерам заговора.

– Ты уже пытался потянуть за эту цепочку, и она тут же оборвалась, – пыхнул трубкой Сталин. Иосиф Виссарионович встал напротив меня: – Паукер рано или поздно должен вывести нас на заговорщиков, окопавшихся в ОГПУ. Но он исполнитель, а требуется, не привлекая внимания выйти на организаторов.

– Это очень сложно!

– Товстуха докладывал мне, что ты подозреваешь командующего Московским военным округом Августа Корка, как одного из участников заговора. Но для антигосударственного переворота влияния Корка в армии, а Паукера в ОГПУ недостаточно. Нужна более крупная фигура, пользующаяся авторитетом в партийном аппарате, армии и ОГПУ. Лев Троцкий мог сплотить вокруг себя различные группы заговорщиков, но мы его выслали из страны. Дело Якова Блюмкина показало, что он и сейчас влияет на ситуацию в Советском Союзе. Однако заговорщикам требуется лидер, живущий в СССР. Его авторитет должен быть равен Троцкому.

– Мне не приходит в голову, кто бы это мог быть, – развёл я руками.

– Николай Бухарин, – Сталин взял в руки бутылку. Он неожиданно сменил тему: – Это вино зовётся кипиани. В прошлом веке братья-князья Леван и Дмитрий Кипиани на склонах горы возле селения Хванчкара вывели особый сорт винограда. Из него произвели чудное вино. В 1907 году кипиани на винном фестивале в Бельгии получило золотую медаль короля Леопольда II.

Иосиф Виссарионович разлил вино по фужерам:

– Вино хорошее, но не нравится мне, что оно названо в честь князей. Думаю, лучше будет переименовать его в «хванчкара». В честь селения, где оно производится. В самом деле, не князья же делают сей чудный напиток, а простые люди!

Иосиф Виссарионович выпил вино и закурил папиросу:

– Но мы с тобой Прохор уклонились от темы. Единственной фигурой вокруг, которой могут сплотиться заговорщики является Николай Бухарин. Человек, который как флюгер меняет свои убеждения. Недаром Лев Троцкий прозвал его «Коля Балаболкин». Когда несколько лет назад в ЦК обсуждались методы коллективизации, Троцкий был моим противником.

– Какой путь он предлагал? – янтарный цвет вина в хрустале притягивал мой взор.

– Он доказывал необходимость дальнейшего развития НЭП и сохранения кулацких хозяйств. Бухарин поддерживал Троцкого, заявляя: «Кулак сможет «врасти» в социалистическое хозяйство».

Сталин затянулся папиросой:

– Троцкий хорош был в пору Гражданской войны, когда много выступал на митингах. Но как выяснилось, к созидательному труду он не приспособлен. Проваливал каждое дело, которое ему поручали. Зато в интригах ему нет равных. Не методы коллективизации были важны для Троцкого, а приход к власти с помощью оппозиции. Наплевать ему, что Советскому Союзу как независимому государству осталось существовать считанные годы.

– В первую нашу встречу, товарищ Сталин, вы говорили об угрозах для нашей страны, – кивнул я.

– Повторю ещё раз, у нас пять – шесть лет, за которые мы должны построить множество электростанций, заводов и фабрик, перевооружить армию, – Иосиф Виссарионович затушил окурок в пепельнице. – Мы можем продавать за границу хлеб, на эти деньги покупать оборудование для заводов, нанимать специалистов. Но с хлебом не всё так просто. По статистическим данным за 1927 год, в результате стихийного рынка который возник из-за новой экономической политики, самые бедные крестьяне, а это два с половиной миллиона человек, вынуждены продать кулакам за бесценок свои земельные участки. Наша слабая промышленность такого количества рабочих мест предоставить не может. Нет работы, не на что купить еды. В стране зреют голодные бунты. Массовое строительство заводов, спасёт ситуацию. Но поговорим о деревне. На селе 53% крестьян середняки. Однако что это за середняки?! Почти все безлошадные. Допотопными орудиями труда они кое-как возделывают свои наделы. Только 7% зажиточных крестьян, нанимая батраков, способны обрабатывать большие участки пахотной земли. По этой причине, кулаки легко могут контролировать цены на хлеб и держать государство за горло. Я говорил об этом на заседании ЦК, но Троцкому наплевать, он продолжал мутить воду. Пришлось его выслать из страны.

– Иосиф Виссарионович, моё расследование показало, что заговорщики поддерживают с Троцким постоянный контакт.

– Я это помню, – Сталин разлил вино по фужерам. – После высылки Троцкого мы спокойно приступили к коллективизации. Было ясно, что кулаки будут сопротивляться организации колхозов, они имеют большое влияние на селе и попытаются его использовать. 1929 год подтвердил наши опасения, только 15% крестьян охватила коллективизация.

– В справке Информационного отдела ОГПУ за 1929 год указано что, на деревне злостных врагов советской власти, способных на вооружённое сопротивление, не более шестидесяти тысяч. ОГПУ и милиция легко удержат ситуацию под контролем, – я отпил вино.

– Всё верно, – кивнул Сталин. – Но тут Бухарин меняет свою позицию на сто восемьдесят градусов. Он призывает «разговаривать с кулачеством языком свинца». Перемену во взглядах объясняет тем, что «мы вошли в коллективизацию через ворота чрезвычайных мер и быстро развернувшийся кризис зернового хозяйства». Вся беда в том, что рядовые коммунисты считают его одним из лидеров партии, вдобавок он редактор журнала «Социалистическая реконструкция и наука». На местах его статьи посчитали руководством к действию. И пошло! В кулаки стали записывать крестьян, у которых всего одна лошадь и корова в хозяйстве. Раз кулак, следовательно, на выселение. Центральный аппарат ОГПУ своим региональным подразделением спускает планы по раскулачиванию. Каким образом Генрих Ягода из Москвы видит, сколько человек нужно раскулачить в глухой тамбовской деревне?! Вместо шестидесяти тысяч потенциальных врагов советской власти, выслали один миллион сто пятьдесят тысяч человек. Теперь секретари райкомов бодро докладывают с мест, что добровольно вступили в колхозы 4/5 крестьян. О том, что на селе резко выросло недовольство советской властью, они умалчивают. В марте 1930 года мне пришлось в газете «Правда» опубликовать статью, чтобы прекратить все эти безобразия. А теперь я хочу тебя спросить Прохор, что это было, глупость или что похуже?

– Если я вас правильно понял Иосиф Виссарионович, вы поставили передо мной задачу разобраться во всём этом.

– Ты, верно, меня понял, – кивнул Сталин. – С тобой хочет встретиться Товстуха.

Около полуночи Иван Юсис, телохранитель товарища Сталина, отвёз меня на конспиративную квартиру.

– Прохор Андреевич, выпьем кофе и поговорим о делах наших, – улыбнулся Товстуха, здороваясь со мной.

Мы разместились в креслах. Варвара, хозяйка конспиративной квартиры, сварила кофе.

– По имеющейся у меня информации, среди лидеров партийной оппозиции обсуждается план устранения Сталина, – Иван Павлович взял чашку с тележки, которую вкатила в комнату Варвара. Товстуха положил сахар в кофе: – Через заместителя наркома иностранных дел Крестинского, Лев Троцкий поддерживает постоянный контакт со своими ближайшими соратниками Иваном Смирновым и Авелем Енукидзе.

– Иван Павлович, вы назвали фамилию Смирнов, – я взял чашку. Посмотрел на Товстуху: – Это директор треста «Саратовкомбайстрой» Иван Никитич Смирнов?

– Совершенно верно, – кивнул Товстуха. Он отпил кофе: – Вероятность отстранение от власти Сталина законным путём мала, ибо в Политбюро все прекрасно понимают, что нет человека, способного грамотно руководить государством в такой тяжёлый момент.

– Остаётся физическое устранение Иосифа Виссарионовича.

– Вот мы и рассмотрим гипотетическую возможность: кто сможет занять место Сталина? – Товстуха встал и поставил чашку на стол. Он прошёлся по комнате: – Среди лидеров партии есть два человека, считающихся наследниками Ленина. Это Бухарин и Каменев. Но толстый обрюзгший Каменев, с визгливым голосом, не сможет понравиться рядовым членам партии. Лев Борисович Каменев это хорошо понимает и держится в тени.

– Во времена Ивана Грозного в Казани правил хан Шах Али. Казанцам не нравилась внешность их хана. Из-за этого его несколько раз прогоняли с казанского трона, – улыбнулся я.

– Неприятная внешность не самый большой недостаток Льва Каменева, – вздохнул Товстуха. – Он большой каверзник. Старые члены партии не забыли, как в 1917 году Каменев интриговал против Ленина. Этого ему никогда не простят. Следовательно, позиции Каменева среди оппозиций не так сильны.

– Остаётся Николай Бухарин, – развёл руками я.

– Да, Николай Иванович Бухарин, так называемый «любимец партии», – кивнул Товстуха. – Рядовым членам партии он импонирует, но в ЦК у него репутация болтуна и демагога. Там прекрасно знают его подлинную цену: беспринципный и недалёкий человек. Но есть ещё военные, которые не прочь захватить власть в стране. Не будем сбрасывать со счетов ОГПУ.

– Нам следует приобретать агентуру в кругу заговорщиков, – я допил кофе.

– В том и трудность! Вербовка агентуры, прерогатива ОГПУ, а доверять вашему учреждению мы не можем, – вздохнул Товстуха.

– За неимением гербовой, пишут на простой, – пришла мне в голову любимая поговорка моего дяди Владимира Холмогорова. – Нужно подумать, как завести агентуру в кругу заговорщиков.

***

8 января 1931 года.

На первом январском заседании Коллегии ОГПУ Генрих Ягода доложил об обнаружении чуждых элементов в рядах сотрудников органов безопасности. Председатель Коллегии Вячеслав Менжинский предложил для проверки кандидатов поступающих к нам на службу, организовать Управление кадров. Но для начала требовалось изучить личные дела действующих сотрудников ОГПУ. Этим должен заняться заведующий Организационно – инспекторским отделом ЦК ВКП (б) Дмитрий Булатов. Меня, приказом Генриха Ягоды назначили ему в помощь. Я забил свой сейф личными делами сотрудников, и принялся их изучать.

После обеда сказалась бессонная ночь, я клевал носом над личным делом Леонида Чертока. Героически выдержав борьбу со сном, в шесть часов вечера опечатал сейф и пошёл домой. После ужина решил вздремнуть, но только Морфей заключил меня в свои сладкие объятия, стала будить мать.

– К тебе из милиции пожаловали, – настойчиво трясла она меня за плечо.

В прихожей топтался начальник третьего отделения МУР Журавлёв.

– Александр Николаевич вот уж не ждал, что вы окажете честь своим посещением, – улыбнулся я. Протянул ему руку: – В прошлый раз вы расстраивались тому обстоятельству, что судьба свела нас на Сретенке.

– Злопамятный ты Балакирев, – пожал мою руку Журавлёв.

– Ладно, кто старое помянет, – кивнул я. – Снимай пальто, чаю попьём.

– Чай это хорошо, тем более разговор предстоит долгий, – Журавлёв причёсывал свою взлохмаченную шевелюру.

Занятную историю поведал мне Александр Николаевич: проживает на Пятницкой улице гражданин Пётр Воздвиженский, широко известный в московских гомосексуальных кругах под кличкой «Баронесса». Несмотря на статью 154 (за мужеложество) Уголовного кодекса РФСР, вся эта публика в Москве чувствует себя неплохо. Имеет своё место сбора – сад «Эрмитаж». Как во всяком обществе, у гомосексуалистов существует разделение на патрициев и плебс. Плебеи, встретив пару в «Эрмитаже», ищут прибежище для любовных утех. Для патрициев Баронесса устраивал у себя на квартире светские рауты.

Приёмы у Петра Воздвиженского высоко ценились в кругах любителей однополой любви. Исполнялись там танцевальные номера. Артиста звали Вася-стекольщица, смазливый двадцатилетний паренёк. По желанию гостей он в голом виде отплясывал «Цыганочку» или «Барыню». Светский ужин на квартире Баронессы заканчиваются однотипно: упившись, эта публика производила действия, за которые статьёй 154 УК РСФСР предусмотрено наказание в виде лишения свободы сроком до пяти лет. Впрочем, празднование Рождества в этом году внесло коррективы в распорядок.

На светский раут были приглашены бухгалтер мыльно – косметической фабрики «Свобода» Иван Царёв и его сожитель Пётр Елин. Они привели своего дружка Николая Зенкевича. Так как Зенкевич оказался без пары, он положил глаз на Ваську-стекольщицу. Но танцор понравился ещё одному гостю. Решать возникшие разногласия, Зенкевич с визави вышли в подъезд. Обладая хлипким телосложением, Зенкевич сообразил, что кулачный бой проиграет. Не надеясь на бойцовский навык, он выхватил из кармана револьвер. Выбежавшие на шум гости стали отбирать оружие, но Зенкевич успел нажать на курок. Пуля никого не задела. Однако соседи, услышав выстрел, решили, что это бандитский налёт, они вызвали милицию.

– Я приехал на квартиру со своими ребятами, – Журавлёв закурил папиросу. Не найдя куда бросить сгоревшую спичку, сунул её в карман пиджака: – Мы всех опросили, револьвер у Зенкевича изъяли. Хранит он его незаконно. Собрали материал для уголовного дела. Сегодня вызывает меня начальник МУР Фокин, даёт указание: расследование по этому делу прекратить, Зенкевича отпустить. Оказывается, он работает в аппарате секретаря ЦИК СССР1 Авеля Енукидзе. Материалы у меня Фокин забрал. Вечером он вдруг заявляет, будто бы я Зенкевича избил. Звонил Енукидзе и требовал строго меня наказать.

– Александр Николаевич, а ты его бил? – всплывшее в этой истории имя Авеля Енукидзе меня весьма заинтересовало.

– Бить не бил, но за грудки потряс. Больно уж нагло себя вёл, – Журавлёв затушил о подошву папиросу и сунул в карман пиджака.

– Фокин все материалы забрал? – я отправился в свою комнату, надевать форму.

– Только часть и револьвер, – Журавлёв стоял в дверях моей комнаты.

– Поехали на Пятницкую улицу к Петру Воздвиженскому, – я застегнул портупею.

Баронесса – рыхлый, кудрявый тип лет сорока. Он курил, пуская дым колечками, изредка поглядывая в мою сторону. Я с любопытством разглядывал его жилище. Одинокий Воздвиженский, каким-то образом умудрился занять двухкомнатную квартиру. Это в то время, когда в Москве остро стоит жилищный вопрос. Интересно, как это ему удалось?!

Гостиная служила залом для приёма визитёров. По периметру комната заставлена маленькими двухместными диванчиками. На стенах висят портреты Ленина и Сталина, а между ними изображение бывшей императрицы Александры Фёдоровны, жены Николая II. Остальное пространство завешено фотографиями атлетов. До революции такие открытки продавались в цирке. В детстве у меня была целая коллекция с фотографиями первого русского чемпиона мира по борьбе Сергея Елисеева, силового жонглёра Ивана Заикина и силача Петра Крылова.

К гостиной примыкала небольшая комната, на её двери прибита табличка: «Таверна». Ниже лист ватмана, с надписью, выполненной красной тушью:

« Расписание:

До 24.00 выпивка в таверне, после чего сладострастное утоление своих желаний. Хозяину будут принадлежать двое по его выбору».

– А если кто не захочет принадлежать вам? – я стукнул пальцем по надписи «Расписание».

– Такого быть не может! – рассмеялся Воздвиженский. Он сложил свои пухлые ручки на груди: – Все приходящие сюда гости любят и уважают друг друга. У меня собирается приличное общество. Эксцессов никогда не бывает.

– Как выясняется не всегда! – я повернулся к Баронессе.

– Алкоголь помутил разум Зенкевича! – махнул рукой Воздвиженский. Он вздохнул: – Поверьте, такое в моём доме в первый раз.

– Пётр Алексеевич, а вам не кажется, что портреты вождей нашего народа не уместны здесь? – я кивнул на стену.

– Почему?! – картинно вскинул брови Баронесса. Он улыбнулся: – Присутствие в этом доме вождей мирового пролетариата служит доказательством моей искренней любви к ним. Ведь большевики провозглашают полное равноправие. Следовательно, любовь мужчины с мужчиной, женщины с женщиной, должна быть приравнена к любви между мужчиной и женщиной.

– Статья 154 Уголовного кодекса РСФСР противоречит вашим убеждениям, – спор стал забавлять меня.

– Это родимые пятна царизма, – махнул рукой Воздвиженский. – В Российской империи за нашу любовь тоже было уголовное наказание.

– Пётр Алексеевич вы член ВКП (б)? – пришлось сменить тему, иначе наш разговор затянется до утра.

– Сочувствующий.

– Наличие фотографии бывшей императрицы наводит меня на мысль, что вы тайный монархист, – мне была интересна реакция Воздвиженского на острые вопросы.

– Ни в коей мере! – улыбнулся Баронесса. – Решил разбавить мужское общество, вывешенное у меня, хотя бы одним женским портретом.

– Всё же меня как сотрудника ОГПУ это наводит на некоторые размышления.

– А вы не думайте! – рассмеялся Воздвиженский. Он игриво повёл плечами: – Чем-чем, а контрреволюцией в этой квартире не пахнет!

– Хорошо коли так, – кивнул я. Указал рукой на Журавлёва: – Александр Николаевич хотел вас вновь допросить по прошлому инциденту.

– Если мне не изменяет память, вчера именно вы меня допрашивали, – Воздвиженский подошёл к Журавлёву. – Вы же помните, что я говорил? Напишите всё это, а я подпишу.

Александр Николаевич разместился на диванчике.

– Я сварю кофе, – Баронесса отправился на кухню.

Журавлёв за полчаса по памяти восстановил протокол допроса, Воздвиженский его подписал. Потом мы втроём пили кофе.

– Наша беда в том, что люди общаясь на одном языке, не могут договориться, – Баронесса настроился на философский лад. Он вздохнул: – Ах, если бы мы всегда понимали и уступали друг другу! Сколько бед можно было бы избежать. Вчера Зенкевич и Гуровский не хотели уступить друг другу, тогда один схватился за револьвер. В 1918 году студент Кенингс пошёл к председателю Петроградского ЧК Моисею Соломоновичу Борецкому, которого все звали товарищ Урицкий. Студент просил за своего любимого, юнкера артиллерийского училища Парельцвейгера. Они любили друг друга. Борецкий, то есть Урицкий тоже был из наших. Ему ли не знать, что такое настоящая мужская дружба! Именно по этой причине Кенингсер и пошёл к Урицкому. Тот обещал помочь, а когда через четыре дня Кенингсер позвонил ему, сообщил, что юнкер Перельгцвейгер расстрелян. За это Кенингсер убил Урицкого, а после был расстрелян сам. Никакой контрреволюции там не было, а единственно несчастная любовь. Однако, люди, которые собирается у меня, друг друга понимают. Мой дом посещали Сергей Эйзенштейн и дипломат Рюрик Ивнев, поэты Иван Клюев и Сергей Есенин. Правда, всё это было до революции. Но сейчас люди из органов тоже захаживают ко мне. Вот недавно был Голощёкин Филипп Иванович.