Егор Булычов и другие

Булычов. Так. Ну, это – твое дело! Однако в случае моей смерти Звонцов Аксинью облапошит. Варвара ему в этом поможет…

Мелания. Вот как ты заговорил? По-новому будто? Злости не слышно.

Булычов. Я злюсь в другую сторону. Вот, давай-ко, поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе.

Смолоду много бито, граблено,Под старость надобно душу спасать…

Мелания. Ну… что ж, говори!

Булычов. Ты вот богу служишь днем и ночью, как, примерно, Глафира – мне.

Мелания. Не богохуль! С ума сошел? Глафира-то как тебе по ночам служит?

Булычов. Рассказать?

Мелания. Не богохуль, говорю! Опомнись!

Булычов. Не рычи! Я же просто говорю, не казенными молитвами, а человечьими словами. Вот – Глафире ты сказала: скоро ее выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это – зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него – первый сорт. Конечно, я – грешник, людей обижал и вообще… всячески грешник. Ну – все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.

Мелания. Ты не предо мной, не пред людьми кайся, а перед богом! Люди – не простят, а бог – милостив. Сам знаешь: разбойники, в старину, как грешили, а воздадут богу богово и – спасены!

Булычов. Ну да, ежели украл да на церковь дал, так ты не вор, а – праведник.

Мелания. Его-ор! Кощунствуешь, слушать не буду! Ты – не глуп, должен понять: господь не допустит – дьявол не соблазнит.

Булычов. Ну – спасибо!

Мелания. Это что еще?

Булычов. Успокоила. Выходит, что господь вполне свободно допускает дьявола соблазнять нас, – значит, он в грешных делах дьяволу и мне компаньон…

Мелания (встала). Слова эти… слова твои такие, что ежели владыке Никандру сказать про них…

Булычов. А – в чем я ошибся?

Мелания. Еретик! Подумай – что лезет тебе в нездоровую-то башку? Ведь – понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя, – значит, бог от тебя отрекся.

Булычов. Отрекся – а? За что? За то, что я деньги любил, баб люблю, на сестре твоей, дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрекся? Эх ты… ворона полоротая! Каркаешь, а – без смысла!

Мелания (ошалела). Да что ты, Егор? Обезумел ты? Господи помилуй…

Булычов. Молишься день, ночь под колоколами, а – кому молишься, сама того не знаешь.

Мелания. Егор! В пропасть летишь! В пасть адову… В такие дни… Все разрушается, трон царев качают злые силы… антихристово время… может – Страшный суд близок…

Булычов. Вспомнила! Страшный суд… Второе пришествие… Эх, ворона! Взлетела, накаркала! Ступай, поезжай в свою берлогу с девчонками, с клирошанками лизаться! А вместо денег – вот что получишь от меня – на! (Показывает кукиш.)

Мелания (поражена, почти упала в кресло). Ох, негодяй…

Булычов. Глафира – блудодейка? А – ты? Ты кто?

Мелания. Врешь… Врешь… (Вскочила.) Мошенник! Издохнешь скоро! Червь!

Булычов. Прочь! Уходи от греха…

Мелания. Змей… Дьявол…

Булычов(один, рычит, потирает правый бок, кричит). Глафира! Эй…

Ксения. Что ты? А Меланья-то где?

Булычов. Улетела.

Ксения. Неужто опять поссорились?

Булычов. Ты надолго уселась тут?

Ксения. Дай же ты мне, Егор, слово сказать! Ты совсем уж перестал говорить со мной, будто я мебель какая! Ну, что ты как смотришь!

Булычов. Валяй, валяй, говори!

Ксения. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятек у себя, наверху, трактир устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера семь бутылок красного выпили да водки сколько… Дворник Измаил жалуется – полиция одолела его, все спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день – трактир. Ты что голову повесил?

Булычов. Валяй, валяй, сыпь! Молодой, я – любил в трактире с музыкой сидеть.

Ксения. Малаша-то зачем приезжала?

Булычов. Врать, Аксинья, ты – не можешь! Глупа для этого.

Ксения. Чего же это я соврала, где?

Булычов. Здесь. Маланья приехала по уговору с тобой о деньгах говорить.

Ксения. Когда же это я уговаривалась с ней, что ты?

Булычов. Ну – ладно! Заткни рот…

Оживленно входят Достигаев, Звонцов, Павлин.

Достигаев. Егор, послушай-ко, что отец Павлин из Москвы привез…

Ксения. Ты бы лег, Егор!

Булычов. Ну, слушаю… отец!

Павлин. Хорошего мало рассказать могу, да, по-моему, и хорошее-то – плохо, ибо лучше того, как до войны жили, ничего невозможно выдумать.

Достигаев. Нет, протестую! Не-ет!

Звонцов шепчется с тещей.

Ксения. Плачет?

Достигаев. Кто плачет?

Ксения. Игуменья.

Достигаев. Что же это она?

Булычов. Идите-ко, взгляните, чего она испугалась? А ты, отец, садись, рассказывай.

Достигаев. Интересно, от какой жалости плачет Маланья.

Павлин. Великое смятение началось в Москве. Даже умственно зрелые люди утверждают, что царя надобно сместить, по неспособности его.

Булычов. С лишком двадцать лет способен был.

Павлин. Силы человека иссякают от времени.

Булычов. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома.

Павлин. Это – было. Действительно – радовался народ.

Булычов. Что же такое случилось? Вот и Дума есть… Нет, дело – не в царе… а в самом корне…

Павлин. Корень – это и есть самодержавие.

Булычов. Каждый сам собой держится… своей силой… Да вот сила-то – где? На войне – не оказалось.

Павлин. Дума способствовала разрушению сил.

Елизавета (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете?

Павлин. Ну, что это, какой вопрос.

Елизавета. А где мой муж?

Павлин. Был здесь.

Елизавета. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла.)

Булычов. Отец…

Павлин. Что скажете?

Булычов. Всё – отцы. Бог – отец, царь – отец, ты – отец, я – отец. А силы у нас – нет. И все живем на смерть. Я – не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.

Павлин. Вы, Егор Васильевич, – успокойтесь…

Булычов. А – на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну – успокой… отец! Покажи силу!

Павлин. Почитайте Священное писание, Библию; например, Иисуса Навина хорошо вспомнить… Война – в законе…

Булычов. Брось. Какой это – закон? Это – сказка. Солнце не остановишь. Врете.

Павлин. Роптать – величайший грех. Надобно с тихой душою и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь.

Булычов. Ты примирился, когда тебя староста, Алексей Губин, обидел? Ты – в суд подал на него, Звонцова адвокатом пригласил, за тебя архиерей вступился! А вот я в какой суд подам жалобу на болезнь мою? На преждевременную смерть? Ты – покорно умирать будешь? С тихой душой, да? Нет, – заорешь, застонешь.

Павлин. Речи такие не позволяет слушать сан мой. Ибо это речи…

Булычов. Брось, Павлин! Ты – человек. Ряса – это краска на тебе, а под ней ты – человек, такой же, как я. Вот доктор говорит – сердце у тебя плохое, ожирело…

Павлин. К чему ведут такие речи? Подумайте и устрашитесь! Установлено от веков…

Булычов. Установлено, да, видно, не крепко.

Павлин. Лев Толстой еретик был, почти анафеме предан за неверие, а от смерти бежал в леса, подобно зверю.

Ксения. Егор Васильевич, Мокей пришел, говорит: Якова ночью жандармы арестовали, так он спрашивает…

Булычов. Ну, спасибо, отец Павлин… за поучение! Я еще тебя… потревожу. Позови Башкина, Аксинья! Скажи Глафире – пусть каши принесет. И – померанцевой.

Ксения. Нельзя тебе водку…

Булычов. Все – можно. Ступай! (Оглядывается, усмехаясь, бормочет.) Отец… Павлин… Филин… Тебе, Егор, надо было табак курить. В дыму – легче, не все видно… Ну, что, Мокей?

Башкин. Как здоровье, Егор Васильевич?

Булычов. Все лучше. Якова арестовали?

Башкин. Да, ночью сегодня. Скандал!

Булычов. Одного?

Башкин. Говорят – часовщика какого-то да учительницу Калмыкову, которая Александре Егоровне уроки давала, кочегара Ерихонова, известный бунтарь. Около десятка будто.

Булычов. Все из тех – долой царя?

Башкин. У них это… различно: одни царя, а другие – всех богатых, и чтобы рабочие сами управляли государством…

Булычов. Ерунда!

Башкин. Конечно.

Булычов. Пропьют государство.

Башкин. Не иначе.

Булычов. Да… А – вдруг – не пропьют?

Башкин. А что ж им делать без хозяев-то?

Булычов. Верно. Без тебя да без Васьки Достигаева – не проживешь.

Башкин. И вы – хозяин…

Булычов. Ну, а как же? И я. Как, говоришь, они поют?

Башкин (вздохнув). Отречемся от старого мира…

Булычов. Ну?

Башкин. Отрясем его прах с наших ног…

Булычов. По словам – на молитву похоже.

Булычов. Какая же молитва? Ненавидим, дескать, царя… дворец…

Булычов. Вон что? Н-да… черти драповые! (Подумал.) Ну, а тебе чего надо?

Глафира принесла кашу и водку.

Башкин. Мне? Ничего.

Булычов. А зачем пришел?

Башкин. Спросить, кого на место Якова поставить.

Булычов. Потапова, Сергея.

Башкин. Он тоже в этих мыслях – ни бога, ни царя…

Булычов. Тоже?

Башкин. Позвольте предложить – Мокроусова. Он – очень просится к нам. Человек грамотный, распорядительный.

Глафира. Каша простынет.

Булычов. Полицейский? Воряга? Чего же он?

Булычов. Теперь в полиции опасно служить, многие уходят.

Булычов. Так. Опасно? Ах, крысы… Ладно, пришли Потапова. Завтра утром. Ступай… Глаха, – трубач пришел?

Глафира. В кухне сидит.

Булычов. Съем кашу – веди его сюда. Что это – как тихо в доме?

Глафира. Наверху все.

Булычов (пьет водку). Ну – и ладно. Ты что – приуныла?

Глафира. Не пей, не вреди себе, не хворай ты! Брось все, уйди от них. Сожрут они тебя, как черви… заживо сожрут! Уедем… в Сибирь…

Булычов. Пусти, больно…

Глафира. В Сибирь уедем, я работать буду… Ну – что ты здесь, зачем? Никто тебя не любит, все – смерти ждут…

Булычов. Перестань, Глаха… Не расстраивай меня. Я – все знаю, все вижу! Я знаю, кто ты мне… Ты да Шурка, вот это я – нажил, а остальное – меня выжило… Может, еще выздоровлю… Зови трубача, ну-ко…

Глафира. Кашу-то съешьте.

Булычов. Черт с ней, с кашей! Шурку позови… (Остался один и жадно пьет рюмку за рюмкой.)

Входит Трубач. Он смешной, тощий, жалкий, за плечами – на ремнях – большая труба в мешке.

Трубач. Здравия желаю вашему степенству.

Булычов (удивлен). Здорово. Садись. Глаха, затвори дверь. Вот какой ты…

Трубач. Так точно.

Булычов. Н-ну… неказист! Рассказывай, – как лечишь?

Трубач. Лечение мое простое, ваше степенство, только люди привыкли питаться лекарствами из аптеки и не верят мне, так что я деньги вперед прошу.

Булычов. Это ты неплохо придумал! А вылечиваешь?

Трубач. Сотни вылечил.

Булычов. Не разбогател, однако.

Трубач. На добром деле не богатеют.

Булычов. Вон как ты! От каких же болезней вылечиваешь?

Трубач. Все болезни одинаково происходят по причине дурного воздуха в животе, так что я ото всех лечу…

Булычов (усмехаясь). Храбро! Ну-ко, покажи, трубу-то…

Трубач. Рубль заплатить можете?

Булычов. Рубль? Найдется. Глаха, – есть у тебя? Получи. Дешево берешь.

Трубач. Это – для начала. (Развязал мешок, вытащил басовую трубу.)

Шура прибежала.

Булычов. Самовар какой… Шурок, – хорош целитель? А ну-ко, подуй!

Трубач откашлялся, трубит, не очень громко, кашляет.

Это и – все?

Трубач. Четыре раза в сутки по пяти минут, и – готово!

Булачов. Выдыхается человек? Умирает?

Трубач. Никогда! Сотни вылечил!

Булычов. Так. Ну, а теперь скажи правду: ты – кем себя считаешь – дураком или жуликом?

Трубач (вздохнув). Вот и вы не верите, как все.

Булычов (посмеиваясь). Ты – не прячь трубу-то! Говори прямо: дурак или жулик? Денег дам!

Шура. Не надо обижать его, папа!

Булычов. Я не обижаю, Шурок! Тебя как звать, лекарь?

Трубач. Гаврило Увеков…

Булычов. Гаврило? (Смеется.) Ох, черт… Неужто – Гаврило?

Трубач. Имя очень простое… никто не смеется!

Булычов. Так – ты кто же: глупый или плут?

Трубач. Шестнадцать рублей дадите?

Булычов. Глаха, – принеси! В спальне… Почему шестнадцать, Гаврило?

Трубач. Ошибся! Надо было больше спросить.

Булычов. Значит – глупый ты?

Трубач. Да нет, я не дурак…

Булычов. Стало быть – жулик?

Трубач. Да и не жулик… Сами знаете: без обмана – не проживешь.

Булычов. Вот это – верно! Это, брат, нехорошо, а – верно.

Шура. Разве не стыдно обманывать?

Трубач. А почему стыдно, если верят?

Булычов (возбужденно). И это – правильно! Понимаешь, Шурка? Это – правильно! А поп Павлин эдак не скажет! Он – не смеет!

Трубач. За правду мне прибавить надо. И – вот вам крест! – некоторым труба помогает.

Булычов. Верю, – двадцать пять дай ему, Глаха. Давай еще. Давай все!

Трубач. Вот уж… покорно благодарю… Может, попробуете трубу-то? Пес ее знает… как она, а ей-богу – действует!

Булычов. Нет, спасибо! Ах ты, Гаврило, Гаврило! (Смеется.) Ты… вот что, ты покажи, как она… Ну-ко – действуй! Да – потолще!

Трубач напряженно и оглушительно трубит. Глафира смотрит на Булычова тревожно. Шура, зажав уши, смеется.

Сади во всю силу!

Вбегают Достигаевы, Звонцовы, Башкин, Ксения.

Варвара. Что это такое, папаша?

Ксения. Егор, что ты еще затеял?

Звонцов (Трубачу). Ты пьяный?

Булычов. Не тронь! Не смей! Глуши их, Гаврило! Это же Гаврило-архангел конец миру трубит!..

Ксения. Ой, ой, помешался…

Башкин (Звонцову). Вот видите?

Шура. Папа, ты слышишь? Они говорят – с ума сошел ты! Уходите, трубач, уходите!

Булычов. Не надо! Глуши, Гаврило! Светопреставление! Конец миру… Труби-и!..

Занавес

Третий акт

Столовая. Все в ней кажется сдвинутым со своих мест. На столе неубранная посуда, самовар, пакеты из магазина, бутылки. В углу чемоданы, один из них разбирает монастырская служка Таисья в острой шлычке; около нее – Глафира, с подносом в руке. Над столом горит лампа.

Глафира. А надолго мать Мелания к нам?

Таисья. Не знаю я.

Глафира. Почему она у себя на подворье не остановилась?

Таисья. Не знаю.

Глафира. Тебе сколько лет?

Таисья. Девятнадцать.

Звонцов на лестнице.

Глафира. А ничего не знаешь! Что ты – дикая какая?

Таисья. Нам с мирскими не велят говорить.

Звонцов. Игуменья пила чай?

Глафира. Нет.

Звонцов. Возьми, подогрей самовар, на всякий случай.

Глафира уходит, взяв самовар.

Что там вас – солдаты напугали?

Таисья. Солдаты-с.

Звонцов. Чем же они напугали?

Таисья. Корову зарезали, пригрозили поджечь монастырь. Простите. (Ушла, унося груду белья.)

Варвара (из прихожей). Слякоть какая! Ты тут с монашенкой беседуешь?

Звонцов. Присутствие игуменьи в нашем доме неудобная штука, знаешь ли?

Варвара. Дом еще не наш… Что, Тятин согласился?

Звонцов. Тятин – осел или притворяется честным.

Варвара. Подожди. Кажется, отец кричит… (Слушает у двери в комнату отца.)

Звонцов. Хотя доктора и утверждают, что он – в своем уме, но после этой дурацкой сцены с трубой…

Варвара. Он и не такие сцены разыгрывал, хуже бывало. Между Александрой и Тятиным наладились, кажется, приятельские отношения?

Звонцов. Да, но – ничего хорошего я в этом не вижу. Сестрица твоя – хитрая штучка, от нее можно ожидать… весьма серьезных неприятностей.

Варвара. Жаль, что ты не сообразил этого, когда она кокетничала с тобой. Впрочем, это тебе было приятно.

Звонцов. Кокетничала она со мной, чтобы позлить тебя.

Варвара. Ты огорчен? Ну, Павлин лезет. Повадился!

Звонцов. Духовенства – избыток у нас.

Входят, споря, Елизавета, Павлин, затем – Мокей.

Павлин. Газеты же, по обыкновению, лгут! Добрый вечер!

Елизавета. А я вам говорю, что это неправда!

Павлин. Установлено вполне точно; государь отказался от престола не по доброй воле, а под давлением насилия, будучи пойман в дороге на Петроград членами кадетской партии… Да-с!

Звонцов. Что же отсюда следует?

Елизавета. Отец Павлин – против революции и за войну, а я – против войны! Я хочу в Париж… Довольно воевать! Ты согласна, Варя? Помнишь, как сказал Анрикатр: «Париж лучше войны». Я знаю, что он не так сказал, но – он ошибся.

Павлин. Не настаиваю ни на чем, ибо все колеблется.

Варвара. Нужен мир, мир, отец Павлин! Вы видите, как ведет себя чернь?

Павлин. Ох, вижу! А что наш больной? Как с этой стороны? (Прижимает палец к переносью.)

Звонцов. Доктора не нашли признаков расстройства.

Павлин. Это – приятно! Хотя доктора безошибочно находят токмо одни гонорары.

Елизавета. Какой вы злой! Варя, Жанна приглашает нас ужинать.

Башкин. Арестованных выпустили, а полиция страдает.

Павлин. Да, да… Удивительно! Чего хорошего ожидаете вы от событий, Андрей Петрович, а?

Звонцов. Общественные силы организуются закономерно и скоро скажут свое слово. Под общественными силами я разумею людей, которые обладают прочным экономическим…

Варвара. Слушай-ко, Жанна приглашает нас… (Отводит его в сторону, шепчет.)

Звонцов. Ну, знаешь, это меня ставит не очень удобно! С одной стороны – игуменья, с другой – кокотка…

Варвара. Да – тише ты!

Башкин. Андрей Петрович, тут – Мокроусов, – знаете, помощник пристава?

Звонцов. Да. Что ему надо?

Башкин. Он службу бросает по причине опасности и просится к нам, в лес.

Звонцов. Удобно ли это?

Варвара. Подожди, Андрей…

Башкин. Очень удобно. Лаптев теперь загнет хвост и бунтовать будет. Донат – сами знаете – человек неподходящий и тоже сектант, все о законе правды бормочет, а уж какая тут правда, когда… сами видите!

Звонцов. Ну, это чепуха! Мы присутствуем именно при начале торжества правды…

Варвара. Да подожди же, Андрей.

Звонцов. И справедливости.

Варвара. Вы чего хотите, Мокей?

Башкин. Я – чтобы нанять Мокроусова. Егор Васильевичу я предлагал.

Варвара. Что же он?

Звонцов, нахмурясь, отошел прочь.

Башкин. Определенно не высказался.

Варвара. Возьмите Мокроусова.

Башкин. Может – взглянете на него?

Варвара. Зачем же?

Башкин. Для знакомства. Он – здесь.

Варвара. Ну, хорошо…

Башкин идет в прихожую. Варвара пишет что-то в записной книжке. Башкин возвращается с Мокроусовым; это – человек круглолицый, брови удивленно подняты, на лице – улыбочка, но кажется, что хочет крепко выругаться. В полицейской форме, на боку – револьвер, шаркает ножкой.

Мокроусов. Честь имею представиться. Глубоко благодарен за честь служить.

Варвара. Очень рада. Вы даже в форме, а я слышала, что полицию разоружают.

Мокроусов. Совершенно верно, в естественном виде нам по улице ходить опасно, так что я – в штатском пальто, хотя при оружии. Но сейчас, по случаю возбуждения неосновательных надежд, чернь несколько приутихла, и потому… без шашки.

Варвара. Когда вы думаете начать службу у нас?

Мокроусов. Мысленно – я уже давно покорный ваш слуга. В лес готов отправиться хоть завтра, я одинок и…

Варвара. Вы думаете, надолго это – этот бунт?

Мокроусов. Полагаю – на все лето.

Варвара. Только на лето?

Мокроусов. Потом наступят дожди, морозы, и шляться по улицам будет неудобно.

Варвара (усмехаясь). Едва ли революция зависит от погоды.

Мокроусов. Помилуйте! А как же! Зима – охлаждает.

Варвара (усмехаясь). Вы – оптимист.

Мокроусов. Полиция – вообще оптимисты.

Варвара. Вот как!

Мокроусов. Именно-с. Это от сознания силы-с.

Варвара. Вы служили в армии?

Мокроусов. Так точно. В бузулукском резервном батальоне, имею чин подпоручика.

Варвара (подавая руку). Ну, желаю вам всего хорошего.

Мокроусов (целуя руку). Сердечно тронут. (Ушел, пятясь задом, притопывая.)

Варвара (Башкину). Кажется, он – дурак?

Башкин. Это – не грех. Умники-то – вон они как… Им дай волю, так они землю наизнанку вывернут… Как – вроде – карман.

Павлин (Башкину, Елизавете). Духовенству обязательно нужно дать право свободной проповеди, иначе – ничего не получится!