скачать книгу бесплатно
Матери рассмеялись. По-настоящему весело – Светлана Михайловна, а Ирина Юрьевна чуть более заинтригованно и настороженно.
Нужный Ирине Юрьевне разговор начался, когда дошли до чая.
– Интересно бы, Никит, узнать побольше о твоих… идеях политических, которых ты придерживаешься, – во время первого бокала чая объявила она.
– А-а… Ну да. Идеи мировой анархии, единства людей на Земле без государственной власти и власти капитала, безо всякого насилия и принуждения. Идеи не совсем мои, ну, в том смысле, что они мне по душе пришлись – да, мои. А так они ещё в позапрошлом столетии активно провозглашались. Я их воспринимал непосредственно от товарища своего, одноклассника, Кости Савина.
– Ну ладно, Никит, мы пока ещё к чаю только приступили, потом продолжим.
После первой чашки Ирина Юрьевна продолжила узнавать:
– Значит, Никит, государств не должно быть?
– В конечном итоге – да. Ещё Толстой говорил, что государство – это идол, а патриотизм – суетное чувство, ничего от него хорошего, одна только рознь между народами земли.
– И что же, Толстой для тебя высший авторитет? Великий, конечно, писатель, но некоторые мысли у него я нахожу спорными.
– Я тоже не скажу, что у него всё бесспорно, но это вот мне в душу запало.
– Извини, что это? Про патриотизм?
– Да, он мешает подлинному единению людей, разделяет их границами государств, наций и рознь между ними сеет. В конечном итоге – войны.
– …Та-а-к… – Ирина Юрьевна призадумалась. – Но изначально патриотизм – это любовь к родине. Может, и семью свою тогда не надо любить, это тоже ведёт к вражде с другими семьями? Или природу родной страны любить не надо?
– Почему, природа – вещь неплохая. Для здоровья полезна, нервов. Но я предпочитаю всё-таки прогресс.
– Как это? Машины тебе нравятся больше природы?
– Нет, дело не в одних машинах и устройствах, прогресс бывает и в человеческих отношениях.
– А это как понять?
– Ну, более они открытыми делаются, свободными.
– Ой, Никит, ты к какой-то вседозволенности клонишь?
– Да нет, Ирина Юрьевна, – ощутил парень наступление. – Просто между людьми много всяких условностей, недомолвок, неискренности. Денежный интерес сейчас над всем преобладает и прочее. Я сам ещё не очень разобрался, но пока вот это могу сказать.
– Хорошо, к этому мы ещё вернёмся.
Тут Маша, на которую Никита специально взглядывал пореже, издала, наконец, своё нежное мычание.
– Что такое? Скучно Маше это слушать?
– Да нет, ей, наоборот, интересно, но только сложно.
– А я и сам ещё не так всё понимаю, – усмехнулся Никита. – Я говорю всё поверхностно.
– И давай вернёмся, Никит, к вопросу, нужно ли свою семью любить, или, как и родину, не нужно? Ведь патриотизм – это любовь к родине, любовь – главное слово. А ты про какую-то рознь, войны.
– Главное, мне не нравится государственная власть: всякие выступления под флагами, наращивание вооружений – вот этого всего мне точно не нужно.
– И историю страны изучать не нужно?
– Почему? Нужно.
– Историю традиций, обычаев, культуры?
– Полезно всё это, развивает ум, если только культ из всего этого не делать! А то может и национализм возникнуть из древних одежд. Ни у кого, мол, таких традиций не найти.
– Понятно на данный момент.
Ирина Юрьевна переменила собеседника.
– Что, Свет, не устала ещё сидеть?
Светлана Михайловна сказала, что нет.
– Ну посиди ещё. Мне просто с Никитой захотелось как-то наедине пообщаться.
Произошёл ещё один заход чаепития. Кое-кто сидеть действительно устал – Алёна Маркова. Она тихо попросила маму пойти с ней домой, чтобы помочь с уроками. Но перед этим девочка умоляюще посмотрела на Никиту, который снисходительно кивнул, и только потом обратилась к матери.
И Светлана Михайловна с Алёной под знаки соседке собралась домой.
– Ладно, пойдём мы с Алёной, уроки у неё ещё остались. Скажу только напоследок, что сегодня ты, Ир, почти сравнялась по красоте с дочкой, насколько это вообще возможно.
– Да я и не собиралась сравниваться! Просто постаралась не выглядеть слишком незаметной на фоне такой жар-птицы!
Светлана Михайловна, смеясь, удалилась. А Никита теперь посмотрел на Машу подольше. Она чуть повернулась в его сторону. Совсем чуть-чуть, так, что заметить мог только тот, кто в этом нуждался.
Дома двенадцатилетняя Алёна сказала маме:
– Да-а! Вот это Маша «с «Уралмаша»! Я увидела её и поняла всё, что с Никиткой происходит. Повезло ему! Или, наоборот, влип не в ту.
– Алёна, давай надеяться на лучшее!
Тем временем Ирина Юрьевна хотела уже подойти к теме Бога, но это могло не так подействовать на Машу, встревожить тем, что у её мамы появился оппонент. И она нашла выход.
– Ладно, Никит, давай пройдёмся по квартире, а то что всё сидеть?
– А Маша?
– Ничего, одна посидит.
– Именинницу одну оставим?
– Ей так лучше будет, я её знаю.
Из-за стола встал этот «единственный мужчина», сосед и одноклассник Маши и анархист, всё в одном флаконе. Выходя из кухни, Никита ещё раз задержал на Маше взгляд, в надежде, что она приподнимет на него свой взгляд или голову. Её подбородок приподнялся на какой-то миллиметр, но парень заметил это в своём трепете ожидания.
Ирина Юрьевна привела его в большую комнату, где, сев на диван, продолжила расспрос:
– Я продолжу узнавать, очень ты меня заинтриговал. А вообще что-нибудь родное, вот, скажем, двор, где ты маленький играл, вызывает какие-нибудь тёплые чувства?
– Вызывает… Да, я выделяю это особое место, но с государством его никак не связываю, помещаю свой двор на планету Земля.
– Ни в Москву, ни в Россию…
– Нет, в первую очередь – на планету Земля. Остальное – так, географические уточнения.
– А высшего существа над миром ты не признаёшь?
– Бога, что ли?.. Если честно, человека предпочитаю высшим существом считать, который сам до всего дойдёт со временем, путём познания.
– И до бессмертия?
Тут Никита задумался.
– Может быть… Я смутно что-то слышал про разработки по… крионике.
Последовало ещё несколько мелких вопросов. И так за чаепитием и разговорами прошло уже больше часа.
– Ну, в общем и целом, Никита, я тебя поняла. Разделить твои взгляды не могу, но хотя бы поняла. Интересный ты, конечно, человек. Пойдём теперь вернёмся на кухню, к новорожденной нашей.
Теперь все сидели за столом в удивительном молчании. За окном совсем стемнело. На столе всё ещё оставался чай да разложенные к нему сладости. Мама Маши вышла из-за стола.
Никита остался с Машей наедине и не мог этому поверить. Его сердце вспорхнуло, и он ощущал его биение где-то в гортани. Ему стал не нужен чай, и он перелил его из своей чашки в опустевшую чашку Ирины Юрьевны, затем быстро, немного даже судорожно, вытер салфеткой обронённые капли. Зачем он это сделал – сам не понял.
– Маша! – секунд шесть он ждал, чтобы она хоть шевельнулась. – Ма-ша! А, Маша? Что ты, совсем ничего говорить не можешь, ни слова?
Девушка разве что только раскрыла пошире свои светло-карие глаза. Других изменений в её позе и взгляде не наблюдалось.
– Ни единого слова не можешь сказать мне? Как тебе чаепитие, например?.. Что же с тобой случилось? – глубоко вздохнул Никита. – Ты в каком-то своём мире, да? А что там происходит, не расскажешь мне? Мне правда интересно!
И тут Никита дошёл до того, что, посмотрев в дверь для предосторожности, погладил Маше руку.
– А меня ты пустишь в свой мир? Я там сразу стану героем! Если не в этом, то в твоём мире мы будем вместе. Если ты только разрешишь мне войти в твой мир… Так и не скажешь ничего, Маш? А я вот хочу сказать тебе. Я… я… Ну почему ты молчишь и не шевелишься? Я же… Я ж люблю тебя, Маш!
Девушка не испугалась, не вздрогнула. Она неизменно смотрела перед собой, чуть в сторону и вниз, в неопределённую точку иного пространства с некоторым удивлением.
– Не посмотришь на меня?
Никита отвернулся и, не в силах продолжить разговор, закрыл лицо руками и стал чуть вздрагивать. Маша сидела всё так же.
Тут вернулась её мать.
– Никит, ты чего это? – изумлённо спросила она.
Вместо ответа парень резко встал, не показывая глаз. Затем проговорил напряжённым, громким и быстрым шёпотом:
– Да так, Ирина Юрьевна, чешутся глаза чего-то, от недосыпания, наверное. Спасибо за всё, позвольте я пойду, всего доброго! – одновременно он тщательно вытирал слёзы. Он вышел из квартиры, не повернувшись.
Долго размышлять над его поведением Ирине Юрьевне не пришлось. Её ждало настоящее чудо. Маша повернулась к двери, куда вышел Никита. Затем произошло ещё кое-что.
– А к-кто это был? – впервые за много лет раздались невнятные, натянутые слова Маши.
Мама, конечно, не могла ей ничего ответить, оторопев. Онемела теперь она.
– Что-о?! Ещё раз скажи… ну-ка…
– Это что сейчас за мальчик был, вышел туда?
– Господи! Машенька! Доченька! Слава тебе, Боже, за чудо! – Ирина Юрьевна перекрестилась. – Да неужели?! Ой! – она бросилась со слезами обнимать и целовать дочь и, уткнувшись в её плечи, сотрясалась в рыданиях.
Маша пока помолчала, посмотрела по сторонам. Когда мама снова начала целовать её в щёки, снова осторожно спросила:
– А кто это был? – слова потекли уже свободней.
– Да какая разница, кто был, когда ты у меня заговорила, доченька, свет ты мой ясный!
– Мальчик этот, как его зовут? – медленно проговаривала Маша.
Но мать никак не могла вникнуть в содержание вопроса, настолько её потряс просто факт вопроса, то, что дочь произнесла какие-то слова. Но у Маши, наконец, взялась и некоторая настойчивость:
– Ну мам, не скажешь?
– Ой, что тебе сказать, бесценный ты мой человечек?
– Что за мальчик, как зовут его?
– Ой, да на что он тебе дался, этот мальчик? – не могла Ирина Юрьевна уловить связь между событиями.
– Я от него что-то почувствовала. Он, кажется, меня любит.
– Ой, Машенька! Это мама тебя любит так, что умереть за тебя готова каждую минуту.
– Я стала чётче всё видеть… – продолжала девушка под экстатические восклицания матери, – я там всё ходила-ходила по городу какому-то, в приюты заходила, в магазины. Снегу много… И вдруг зашла – и лесная солнечная поляна. Со мной лес стал разговаривать, поляна стала разговаривать, все цветы на ней, как одно…
– Что-что? – вытирая слёзы, стала, наконец, прислушиваться мама.
– Отовсюду голос, говорящий, что он рядом, не только там, но и здесь. Источник света на поляне – здесь. И вдруг я стала видеть, что здесь – этот стол, микроволновку, раковину, но ещё в лучах того света. Он на этом мальчике собрался. А это всё дрожало в лучах. На самого его я не смотрела, боялась ослепнуть. А он вдруг ушёл, и я всё чётко увидела, и дверь, куда он вышел. И спросила о нём…
– Ой, доченька, что-то не пойму я одного. Почему тебе вдруг кажется, что этот свет не от мамы твоей родной исходит, а от какого-то мальчишки?
– Ты, мам, тоже для меня была солнцем, но обычным, которое везде светит – и в городе, и в школе. А он оказался не просто солнцем, а этой чудной, многоцветной лесной поляной под этим солнцем. Он сказал, что меня любит. Ты говоришь это постоянно, каждый день, а он – впервые. Он – что-то новое. Ну так как его зовут?
– Не пойму, что происходит на этом свете. Какой-то мальчишка, сорванец вообще, смог сделать то, чего не смогла сделать родная мать?
