скачать книгу бесплатно
С таким мировосприятием, с таким самоощущением, Сергей и пришёл к христианской вере, став совершеннолетним.
4. Чудодейственный напиток
Вовсе не была такой уж раскрасавицей студентка факультета иностранных языков, которая приглянулась Сергею Капитонову. Но Сергей всегда смотрел в глубину всего и всех и, таким образом, нечто увидел в этой девушке. В первую очередь он разглядел то, в чём она была похожа на него – серьёзное отношение к учёбе. Он не слышал её разговоров с подругами, но видел её мимику при этих разговорах – когда весёлую, когда серьёзную, как и должно быть при полноценном общении. А ведь какой редкостью стало серьёзное отношение к учёбе! На поточных лекциях по предметам, далёким от английского, она, как и её подружки, старательно переводила тексты. Лицом же она напоминала Сергею один мультипликационный персонаж, который запал ему в душу в далёком детстве. У неё была милая улыбка с выступающими крупными передними зубами, за что Сергей мысленно стал называть её Белкой. Так обсмотрев эту Белку со всех сторон, не только пространственных (но и от пространственных никуда не деться в молодости), Сергей наполнился ощущением, которое мог выразить по-философски так: совпадение реального с идеальным в отдельном объекте.
Но окончательное воздействие эта девушка оказала на Сергея в один в высшей степени весенний день. Она имела довольно узкий круг общения, и на крыльцо университета не выходила, как некоторые другие, не обязательно курящие. Уходила она в окружении подруг, очень быстро, не задерживаясь на крыльце. Но однажды, именно так быстро выйдя, она так же быстро ворвалась в душу Сергея. Ему сначала бросилось в глаза кое-что из одежды, о чём Сергей впоследствии, после трансформации своего мировоззрения, раздумывал с неприятной стороны. Но до этого было ещё далеко.
Итак, Сергей стоял на крыльце. Он не курил. В этот раз он пил минеральную воду «Нарзан». А ещё слушал в наушниках любимую радиоволну, где поставили в тот момент песню «Позывные весны». И тут мимо него прошла скорым шагом интересовавшая его девушка. Благодаря её мини-юбке он увидел, что не существует на свете более прекрасных ног. С этого момента он интересовался уже не столько девушками, сколько одной-единственной девушкой.
Вот только не ведал он способов выражения этого интереса, способы достойного знакомства, не пошлого. В оставшийся месяц учёбы на первом курсе взору Сергея однажды снова предстали эти потрясающие ноги. Однажды, когда он кое-куда отошёл, отстав от своих, и ему пришлось спускаться по лестнице рядом с этой самой Белкой, на которой сфокусировалось всё его мировосприятие, но он так и не смог этого выразить. Так сразу, неожиданно, он совершенно не был готов к знакомству. Сергей пробовал пройти вперёд, но не получалось – впереди была подружка, которая не посторонилась. Попросить пропустить парень опять же посчитал неподходящим. Словом, не мог он ничего. Разве что только рассмотреть ещё кое-что в том же роде – на ножке, на нежнейшем сгибе он заметил маленькую родинку, отчего особенно бросило в жар. Но во время спуска по лестнице главенствовало всё-таки не это ощущение, а досада, ощущение себя недотёпой и слизнем. В конечном итоге знакомство он запланировал на следующий учебный год.
Но каким стало последующее лето! Как преобразился Сергей Капитонов в ожидании второго курса! Он стал исполнен мужественного спокойствия, глубины взгляда, благородства осанки, где бы он не находился. Его почти перестали терзать болезненные воспоминания, а очередные дрязги между родными он стал переносить значительно легче. Родные же, со своей стороны, отметили перемену с Сергеем, не только мама, но и бабушка, и отец. Бабушка думала о благотворном воздействии свежего воздуха на даче, где Сергей этим летом находился много. И если всё-таки вдуматься, то такого не могло произойти с парнем от одного лишь вида девичьих ног! К запечатлённому в памяти образу родинки и прочим образам должно было что-то добавляться…
Конкретно Сергей никому ничего не сообщал, оставлял сокровенными свои новые чувства. Лишь матери он пробовал отдалённо намекнуть на происходящее внутри себя. Парень упоминал то село, где мать впервые встретилась с отцом, спрашивал о деталях той встречи и главное – что говорил и делал отец. Елена Сергеевна вспоминала:
– Пришёл он к нам в дом молодых специалистов из армии, накаченный такой, улыбчивый. С ним ещё друзья армейские. Взял учебник, по которому я преподавала, увидел логарифмы, что-то сказал про них.
– То есть сказал про логарифмы, и этого оказалось достаточно? – вызнавал Сергей.
– Нет, потом ещё спрашивал: «Где Лена?», – когда я с огорода пришла и ноги отмывала от земли. Ну, ему перед тем ещё сказали про меня.
И что было интересно – Елена Сергеевна и не догадывалась, зачем сын всё это узнаёт. Даже когда он сказал, что его первой любовью был диснеевский персонаж по имени Гаечка и что в университете учится похожая на неё девушка – всё равно никакой догадки о причинах происходящего с ним. Не получались у Сергея намёки, ну и ладно.
Но с каждым последующим началом нового курса Сергей вдруг стал испытывать новый шок. Второго курса у него попросту не оказалось, ему пришлось «ускориться» из-за малочисленности группы философов. Правда, был вариант сменить специальность, чтобы нормально учиться на втором курсе, но Сергей что-то его не предпочёл. Смена специальности показалась ему излишним метанием. И даже если на втором курсе сохранялись поточные лекции с тем самым факультетом иностранных языков, где училась преобразившая Сергея девушка, Сергей всё равно подумал, что это не гарантия успеха. Сменой специальности он бы явил свою некую нетвёрдость, непостоянство. К тому же вариант смены специальности не выбрал больше никто, все выбрали ускорение. А как Сергея ободрили, сказав в деканате, что при его способностях ни у кого нет сомнений, что он потянет два курса за один год! Так выбор стал предрешён…
Студенту Капитонову было приятно слышать похвалы не сами по себе, а в соотнесении их с тем, что может услышать Белка. Ведь будет же приятно ей узнать при её собственном серьёзном отношении к учёбе, что ей заинтересовался не какой-нибудь, а столь серьёзный и умный молодой человек; не такой, который поступил, чтобы специально кого-то высматривать.
Новыми одногруппниками Капитонова на экстерне стали: один – фанатично настроенный верующий католик, второй – въедливый рационалист-формалист, фанатик логики и культуры мышления. И вот, когда к ним в группу добавился Сергей, рациофундаменталист, которого звали Рома Фокин, скорее решил использовать его в качестве некоей третьей силы, рефери, который рассудит их, заняв сторону либо Божественного Откровения, либо рационального постижения истины. В то же время, самого Сергея Рома стал проверять на предмет того, действительно ли он философ, «соответствует ли своему понятию». Это был для Ромы фундаментальный принцип оценки людей. Его заинтересовало то, что Сергей говорил в день знакомства про экзистенциализм, и после он стал настойчиво расспрашивать Сергея. Это происходило следующим образом: Фокин требовал у Капитонова объяснить, как он понимает то или иное высказывание, сделать ему доклад о Хайдеггере – не преподавателю по предмету, а именно ему. Словом, так требователен не был ни один преподаватель.
– Ну чего, Серёг, я тебя спрашивал, а ты мне не сказал.
– О чём?
– Хайдеггер!
– Я до него не добрался ещё, мы не проходили.
Свою въедливость Рома пояснял пословицей: «Назвался груздем – полезай в кузов». Он давал Сергею и книгу для рецензии, но мама решительно запретила её читать, сказав, что некогда.
При этом всём Сергей уже начал забывать о девушке своей мечты, так как давно её не видел. Сперва думал – или заболела (бедненькая), или перешла в другое место (сам он бедненький). Но потом уже начал думать: «Ладно, помечтал немного, явил способность к преображению и всё на этом!». Это было хорошее упражнение в светлом чувстве. Как вдруг Белка неожиданно вновь появилась аж в ноябре! И прежняя мечта ожила снова!
К тому времени у Сергея Капитонова возросла религиозность – он уже и постился, и побольше молился, читал не только «Отче наш». Только в этом не сыграл никакой роли фанатичный католик Вадим Гринько. И вообще, с ним была история, отдельная от всего вышеизложенного. О своей вере Сергей пробовал сообщать только намёками, в отличие от Вадима, который срывал лекции в случае, если преподаватель утверждал что-либо идущее вразрез со Священным Писанием, и кричал на лекции: «Давайте не будем впадать в ересь!». Но Сергей ещё не знал, каким предстоит стать ему самому.
И однажды, когда Сергей проучился на экстерне (одновременно на втором и третьем курсах) почти до весны, всё соединилось в одной болевой точке. Произошла его самая жестокая стычка с Ромой. Сергей направился с занятия со вторым курсом в библиотеку, где и встретил Рому с Вадимом. По пути оттуда в направлении Красной площади эти двое снова повздорили.
– Ты этим иди бабушек в переходе грузи! – бросил финальную реплику Рома, повторив несколько раз.
И когда Вадим направился к метро, Роме захотелось ещё пройтись, и Сергей двинулся с ним. Прошли всю Красную площадь и ГУМ (Сергею не понравилось столь затянутое хождение), после выхода из которого началась стычка.
– А что такое любовь? – спросил Рома.
К такому вопросу Сергей и сам не готовился, и никто его не готовил. Рома высказал некоторые суждения, Сергею они показались мало связными.
– Да, что-то вроде того, – всё, что мог ответить Сергей.
– Да-а! Поговоришь с тобой на философские темы, особенно вечером!
– Тьфу, блин, да чего тебе ещё надо, когда я всё сдаю и курсовую написал, и вообще я на экстерне.
Рому это задело, и он обозлился:
– А вот что мне поесть, когда домой приду?
– Что подогреть из готового или что купить?
– Из готового…
– Не знаю твои вкусы: гречку там, вермишель.
– А котлеты?
– Котлеты если только соевые, без мяса, потому что сейчас пост.
Это был первый из тех самых намёков, но Рома сакцентировал внимание не на том.
– Ага, значит, о еде можешь говорить?
Что-либо ответить Сергей оказался не в силах, он только сжал кулаки и челюсти. Дальше было метро, в котором он ничего не видел от сдерживаемой ярости. Перед ним на эскалаторе снова возник Рома – этот гадкий выскочка, который так просто показал ему его никчёмность. На платформе Сергей всё-таки попробовал заговорить первым.
– О чём ты там меня спрашивал?
– Да ни о чём! – скривился Рома в глубочайшем презрении.
– Что, безнадёжен?
– Безнадёжен!
Сергей снова сжался и отошёл от него. Если бы не народ, он не знал, что бы сделал с этим мерзейшим существом. И всё же они вошли в один вагон, даже в одну дверь. Помолчали. И вдруг подал жалкий голос Рома:
– Не бывать мне, наверное, философом.
У Сергея же настроение от этого вмиг переменилось. Говоря коротко, он, конечно, остыл. Что же получается: у Ромы такая же неопределённость, как и у него?
– Отчего вдруг такие выводы трагические? – этот вопрос Сергея прозвучал так сочувственно, как он сам того не ожидал. В итоге, когда Сергей первым вышел из поезда, то внешне совершенно загладилась та вражда, неожиданно возникшая в историческом центре Москвы. Только дома Сергей ещё пометался и лёг с очередной из бесчисленных душевных ран, не понимая, как всё-таки Рома мог таким сделаться.
Бывали моменты, когда при встрече в метро или в отдалении с той самой девушкой, она казалась Сергею уже и не такой миловидной, какой-то старообразной. Как будто тогда, год назад она его очаровала благодаря какому-то снадобью в бутылке «Нарзана». Обычно напитком любви называют вино, но для Сергея таковым оказалась минеральная вода.
Но в дальнейшем, до конца этого суматошного учебного года, она снова стала видеться ему лучше, вновь понравилась её беличья улыбка. И даже – это впервые заметил Сергей! – она сама на него оглянулась.
Экстерн, между тем, подошёл к концу. До конца июня Капитонов дописывал последний реферат за второй курс.
С переходом на четвёртый курс пришёл новый страшный удар. Факультет Капитонова решили перенести в другое здание, отделив от факультета, на котором училась нужная ему девушка. Просто нужная и всё! Пусть Сергей так и не узнал её имени, но всё дело шло именно к тому, как он был уверен. Ведь она уже сама стала на него чуть-чуть издалека смотреть, а также наоборот – специально не смотреть, чего-то опасаясь. Один раз встревоженно задержала на нём взгляд, затем резко бросила этот взгляд на противоположную стену. А шедшая перед ней подружка также смотрела на Сергея с суровым видом телохранителя. «И какая же сволочь так устроила, чтобы разные факультеты находились в разных частях Москвы?!».
…Теперь что же, всё оборвалось? Не было ничего чернее этой мысли. Сергей с той самой позапрошлой весны находился будто в дурмане и полагал, что без Белки, имени которой он не знает, ему не нужен будет вообще никто, и, может, он уйдёт в монастырь. И что интересно, он рассматривал монашество просто как единственный разрешенный христианством вариант самоубийства. Он также хотел в таком случае показать родственникам, у которых всё складывалось в личной жизни: «Смотрите, как бывает! Ждали от меня чего-то другого, «нормального», а получилось вот так! Кому что достаётся. Пути Господни неисповедимы!». И всё равно, представление своего ухода в монастырь было столь трагичным, что у Сергея, впервые за долгие годы, стали наворачиваться слёзы.
– А может, меня просто придётся положить в психушку? – озвучил он матери и несколько иной вариант.
Его подавленное состояние заметил даже не отличавшийся особой чуткостью отец.
– Чего это он лежит такой пришибленный? – спрашивал у жены Евгений Владимирович.
Часть III
Врождённый поиск справедливости
1. Весна отменяется
Никогда ещё путь домой не казался таким бесконечным, вьюга – такой колющей, темнота – такой непроглядной. А потом, когда придёшь – если вообще придёшь, не откажут силы – жди известий из больницы о маленьком сыне. Уже прошло желание придушить одной левой ту мразь, что плохо прикрепила баллон в кузове. Одно только желание, одна цель существования – знать, выживет ли Никита.
…Вот уже и подъезд. Теперь подняться и начать следующий этап ожидания – домашний. Много ли толку, что дома теплее…
Добравшись до квартиры, Александр Марков даже не звонил в больницу – слишком страшно. Он, в обездвиженном состоянии на диване, дожидался жены. Прошла ещё одна мнимая вечность – в замке заскрежетал ключ, затем раздались… глубокие всхлипы.
– Света!! – неистово закричал и вскочил Александр. – Света, что с ним?!
– Ой, Саш, ты уже здесь?
Сквозь заплаканное лицо жены проступила – как это так?! – улыбка.
– Прости, Саш, я не хотела тебя так пугать. Никитушка наш на поправку идёт.
От перепада эмоций Марков пошатнулся. Потеряв голос, он спросил напряжённым шёпотом:
– А почему ты вся в слезах?
– А-а, это-то? Это я от того, что он говорил. Меня так тронуло, это ж не мальчик у нас, а ангел!.. Святой. Представляешь, говорит: «Почему меня скоро выпишут, а Диму ещё не скоро? Не хочу без него выписываться! Здесь ещё лежать останусь!». Представляешь, Сашенька, это ж святой у нас растёт! Как ещё это назвать? Это церковь причисляет к святым, может и Никиту нашего причислят?
Муж некоторое время помолчал, приходя в себя, вздыхая от облегчения, только затем обдумал услышанное и высказался:
– Так-то оно так, Свет. Обычные люди могут назвать Никиту святым. Но вот только с церковью проблема – там святым посчитают скорее не того, кто делал добро другим, а того, кто причинял зло самому себе.
Марков был не то чтобы убеждённым атеистом, он просто не мог сказать, есть ли Бог. Главное, он ужасался тому, что церковь иногда ставит обрядовость выше человечности. По крайней мере, некоторые представители церкви.
Эта история произошла в середине нулевых.
Зимой, на детской площадке, шестилетний Никита Марков с такими же малышами играл в войну. При этом, как известно, одни мальчишки играли за хороших, другие – за фашистов. Особенность Никиты в игре заключалась в том, что он никогда и ни за что не соглашался быть фашистом. Другие дети могли, даже его лучшие друзья, а он – нет. Как-то это ему претило и всё. Позднее, став подростком, он уже люто ненавидел нацизм. Никита слишком рано о нём узнал из книг и возненавидел саму теорию нацизма. Мальчик ужасался тому, как можно убивать или, как минимум, порабощать людей за одну лишь национальность. У него от этого даже сон нарушался. Такова была цена его неумеренной любознательности с чтением и просмотром фильмов. Ещё и отец ему рассказывал, после жалея об этом.
Мальчишки играли под присмотром матерей, ведь сколько в девяностых распространилось криминала!
– Так, далеко не убегайте, ребята! – крикнула одна из мам.
Недалеко от дома проходила пустынная дорога. На том месте, которое вскоре стало застроено высокими домами, тогда был пустырь, и по нему проходила дорога. Только начинались стройки, и на одну из них по разбитой дороге проехал грузовик «ГАЗ» с оранжевой мигалкой. В его кузове и прицепе находились баллоны с ядовитым газом. Вдруг грузовик попал колесом в огромную выбоину, в результате чего один из баллонов выпал из кузова и прокатился по сугробу в сторону детской площадки.
Увидев этот предмет, малыши застыли. Всё могло бы обойтись, если бы не возглас Никиты:
– Это наше новое оружие против фашистов.
Другой несмышлёныш уцепился за клапан баллона.
– Чего ты делаешь? – вмешался Никита, тоже сунув руки. Они чуть отвинтили баллон, и из него, со зловещим свистом, начал тонкой струйкой выходить смертоносный газ. Никита и его друг склонились над баллоном и наблюдали, как газ проделывает углубление в снегу, затем пытались закрутить баллон обратно.
Так газ выходил ещё минут десять, и Никита с другом уже пробовали ртом ядовитую струю. Вот тут у них и закружилась голова, а газ тем временем начал распространять запах.
– Фу, воняет! – выкрикнул ещё один ребёнок. – Ма-ам, тут что-то воняет!
И тут заговорившиеся матери мигом сорвались со скамеек, но когда подбежали к своим детям, двое уже упали без сознания. Одним из них оказался Никита…
…Последовал вызов неотложки из таксофона… Затем вызвали службу газа, оцепившую территорию… Затем отделение интенсивной терапии… Очищение крови через капельницу…
А что это за Никита, которого могло бы не стать?
Никита Марков уже в столь юном возрасте выделялся среди ровесников. Всем бросалась в глаза его справедливость, честность, рассудительность и прямота. Им восхищались и ровесники, и взрослые. В те годы он был предводителем компании, и предводителем не просто крутым, умеющим возвыситься, а добрым, всегда приходящим на помощь. Да и этот баллон он не хотел откручивать, хотел помешать, но повернул клапан в ту же сторону, что и его друг. Александр и Светлана Марковы считали себя самыми счастливыми родителями на свете, пока не случилось это…
И в других случаях Никита проявлял благородство.
Когда, вообще ещё года в три, мама укачивала его в кроватке днём, он спать не хотел. Он вообще спал меньше, чем надо, как излишне живой и подвижный. И, пролежав некоторое время после раскачивания, он сказал матери:
– А можно я встану?
– Ну вставай, – неожиданно просто для него сказала мама.
Никита встал, но потом стал сожалеть об этом, ибо должен был всё-таки лежать, раз так заведено взрослыми. А мама пошла ему на уступки, ничем не заслуженные. Это огорчило малыша до слёз. Чтобы успокоиться и очистить совесть, он попросил маму:
– Если я ещё раз скажу: «Можно я встану?», – ты мне скажи: «Нет, полежи ещё!».
Другой трогательный случай явился, когда ранней весной простудилась одна девочка, его подружка из соседнего подъезда. Никита провозгласил с грустной торжественностью:
– Весна отменяется! Я не дам ей наступить, пока не выздоровеет Надя! Я не буду никуда выходить без Нади!
Нечто подобное повторилось и в той больнице…
Но вот только при всех этих высоких нравственных качествах, которые продолжили проявляться в школьные годы, у Никиты откуда-то взялись и отклонения. Просто за большие достоинства или таланты всегда приходится чем-то расплачиваться. У Никиты такой расплатой являлся плохой сон, нередко с кошмарами, болезненная впечатлительность, обострённое восприятие несовершенства мира, несправедливости. Всё это – расплата за превышение среднестатистических человеческих показателей. Люди серые, обычные, не выделяющиеся особыми качествами или дарованиями – те ни за что и не расплачиваются, не имеют отклонений и потому называются в быту нормальными.
Что до Никиты Маркова, то он лет в семь-десять задавался, к примеру, такими вопросами: почему в мире так неравномерно распределено счастье? Может, когда вот он, Никита, бывает счастлив, кто-то в этот же момент вдруг очень несчастен? Откуда взялись нищета и голод? И в то же время богачи, владеющие дворцами, яхтами, вертолётами и прочим, но самое главное, не задумывающиеся о голодных нищих и ничем не хотящих с ними делиться? Никита был слезлив. От несовершенства мира и своего собственного, когда он сознавал, как сам вдруг ненароком совершал или допускал какую-нибудь несправедливость. Или же когда, наоборот, бывал растроган. Это качество уже не назовёшь похвальным для мужчины. Бывало, что настроение мальчика менялось на противоположную крайность – он мог хохотать до изнеможения, бывал чрезвычайно разговорчив и любознателен. Со всем этим – нарушениями сна, кошмарами, перепадами настроения, он и стал наблюдаться у психотерапевта на момент поступления в школу.
Обладал Никита также обострённым осознанием человеческой смертности. По этому вопросу ребёнок обращался даже к религии. Некоторое время он понемногу молился, интересовался церковью, но потом стал ощущать в религии в основном тиранию. Его отношение к религии и особенно к церкви стало таким, как и у его родителей, которые были агностиками. По поводу бессмертия он надеялся, почти верил, что наука что-нибудь изобретёт.
Отдельно стоит сказать и о его родителях. Александр и Светлана на редкость подошли друг другу, сошлись в интеллигентности, начитанности. Познакомились они вообще в библиотеке. Светлана тогда училась в медицинском, Александр же штудировал техническую литературу – учился на автомеханика. Тема их первого разговора оказалась весьма необычной – евгеника, улучшение человеческой природы путём корректировки генов. Будущий отец просто заметил пересечение книжных тем – медицинской и инженерной. Уже став супругами, Александр и Светлана могли вести за чаем такие разговоры, какие, казалось, ведут друг с другом учёные или философы.
