Роль армии в немецкой истории. Влияние армейской элиты на внутреннюю и внешнюю политику государства, 1640–1945 гг.

классы не получали льгот. Классу бюргеров, как уже упоминалось, помогали меркантилистская программа государства и планомерная политика индустриализации, и, хотя они были исключены из владения земельными поместьями, им была обеспечена монополия торговли и коммерции. По крайней мере, на землях королевских владений крестьяне были уверены в передаче имения по наследству и получали постепенное облегчение труда и работы прислугой, и даже в частных поместьях король стремился защитить их от лишения собственности. При всем этом, однако, невозможно избежать вывода, что отношение и Фридриха Вильгельма I, и его сына к этим классам можно свести к меткому выражению Србика, как к «наполняющей государство материи, лишенной самосознания»43 – то есть совокупности индивидуумов без личных желаний или устремлений, с которыми требовалось считаться. От них ожидалось, что они будут служить государству и его военным учреждениям с нерушимой верностью, беспрекословно исполнять спущенные сверху приказы, а в остальном от них не ожидали и им не позволяли заниматься теми вопросами высокой политики, которые решал король и которые претворяла в жизнь его армия. Когда комендант Берлина, испытав первый шок от поражения под Йеной, опубликовал прокламацию, гласившую: «Король проиграл битву; спокойствие – первая обязанность гражданина!», он бессознательно написал комментарий об отношении просвещенного деспотизма к массе своих подданных. Они были объектами правительства, а не его участниками, их долей в деятельности государства было право повиноваться.

Если предположить, что буржуазия по преимуществу узка во взглядах, подчинялась власти и интересовалась только прибылью, а крестьянство по большей части представляло собой грубую массу без честолюбия, то усовершенствованный ранними Гогенцоллернами политический и социальный строй предназначался для того, чтобы увековечить, а не исправить эти недостатки. Жесткое социальное расслоение и столь же стремительно централизованное управление препятствовали развитию индивидуальной инициативы, патернализм системы остановил и убил энергию, которая могла бы послужить государству. Даже хваленая прусская бюрократия не была защищена от этой удушливой атмосферы. Созданная для обслуживания армии и удовлетворения ее потребностей, государственная гражданская служба управлялась в соответствии с военными принципами званий и дисциплины44. Во времена Фридриха Вильгельма I, как писал историк прусской бюрократии, государственные министры, как и полковники, беспрекословно подчинялись и выполняли приказы с военной точностью и пунктуальностью… Каждый министр был вынужден в своих интересах поддерживать в своем ведомстве тот же строгий дух порядка, пунктуальности и быстроты, который король навязывал своим министрам… Никогда прежде чиновникам не внушали так настойчиво и так непрестанно, что они несут личную ответственность, и никогда прежде личная ответственность не применялась так строго45.

Фридрих Великий еще больше ужесточил дисциплину государственной службы. Доведя личное участие в управлении до крайности, он оставил за собой право принимать решения по всем аспектам государственных дел и был склонен увольнять чиновников, у которых были собственные идеи. В результате он лишил бюрократию той самостоятельности, которая является опорой эффективности, и оставил ее бездушной корпорацией, политически нейтральной и лишенной самостоятельной воли46.

Чтобы рассеять приевшуюся атмосферу патернализма и открыть путь для развития скрытых сил буржуазии и низов, потребовались бы коренные реформы не только в государственном управлении, но и в социальной организации прусского народа. Но в конечном счете, пока Пруссия была военным государством, сам престиж армии делал такую реформу невозможной. Трудно, например, утверждать, что чрезмерная дисциплина вредна для государственной службы или, если на то пошло, для прусского народа, когда дисциплина прусских войск на поле боя вызывала восхищение даже у противников Пруссии. Нельзя было надеяться на какие-либо реальные меры социальной реформы, пока единство офицерского корпуса зависело от защиты феодальных прав дворянина-собственника или пока наследственное крепостное право оставалось основой кантональной системы47. Армия сформировала государство под свои нужды, теперь это было главным препятствием для любых политических или социальных изменений. Однако при жизни Фридриха эту основополагающую истину мало признавали и преобладающую роль военных в государстве практически не критиковали. Случайный интеллектуал мог сбежать из королевства, крича, – как ранее Винкельман, – что Пруссия – это гигантский гарнизон, в котором искусство и литература невозможны, и что «лучше быть обрезанным турком, нежели пруссаком»48. Случайный член городского совета мог протестовать перед правительством против унижений гражданских жителей местными гарнизонными войсками или против высокомерного поведения грубых лейтенантов из равнинных земель49. Однако никакого организованного движения протеста против положения армии, да и вообще против каких-либо других особенностей авторитарной системы не было. Низшие классы принимали навязываемые им условия по большей части безразлично, в то время как высшие чиновники и вообще образованные классы сохраняли уверенность в том, что существующий политический и общественный строй – самый эффективный и просвещенный в Европе.

С предельной ясностью это проявилось, когда в 1789 году во Франции вспыхнула революция50. Первой реакцией прусских правительственных чиновников на это событие был высокомерный вывод, что революция – это просто попытка применить во Франции принципы порядка и эффективности, характерные для прусской администрации. В первые годы революции литературное общество высших чинов, руководящих представителей духовенства и берлинской интеллигенции «Миттвохгезеллыпафт» провело ряд собраний, на которых с интересом и всеобщим одобрением обсуждались события во Франции, однако его члены не были склонны проводить какие-либо неблагоприятные сравнения между новой Францией и старой Пруссией. Для них Пруссия была далеко не деспотическим государством, а государством, которое гарантировало свободу и благополучие своим подданным, и поэтому его власть нельзя сравнить с той, что свергли в Париже. В 1790 году Карл Мангельсдорф, профессор истории Кёнигсбергского университета, писал, что французы имели полное право восстать против заведомо невыносимого режима, однако гражданское неповиновение подобного рода ненавистно пруссакам, «народу, счастье которого не поддается описанию»51.

Таким образом, революция во Франции оставалась интересной драмой, но не считалась поучительной. Даже такая вызывающая акция, как отмена феодальных привилегий французской знати, не смогла пробудить стремление к аналогичным реформам в Пруссии, в то время как зрелище французской буржуазии, играющей активную роль в политике своей страны, по-видимому, не пробудило никакого духа подражания52. И здесь можно с уверенностью сказать, что не было осознания одного из самых значительных результатов переворота во Франции, а именно того, что французское государство, позволив своим подданным полностью разделить его судьбы, завоевало новые важные ресурсы народной энергии и национальной преданности. То, что Пруссия могла бы и в своих собственных интересах извлечь выгоду из французского примера, проведя политические и социальные реформы, не было даже смутно замечено. Среди чиновников и образованных классов господствовало мнение, что прусская монархия достигла высшей степени совершенства и не требует улучшения53.

Это чувство непобедимого превосходства сохранялось в первые годы революции и не поколебалось участием Пруссии в кампаниях против Франции 1792–1795 годов – войне, которая, впрочем, никогда в Пруссии популярностью не пользовалась и не отмечена решающими сражениями. Его необоснованность проявилась лишь в 1806 году, когда между Пруссией и новой Францией произошло настоящее столкновение. В 1806 году вскрылись все основные слабости абсолютистской системы. Когда победоносные армии Бонапарта вошли в Берлин после сражений при Йене и Ауэрштадте, их приветствовали у Бранденбургских ворот представители берлинского магистрата и местные купцы, городские власти добровольно согласились продолжать свои услуги завоевателю, а берлинцы безропотно служили в организованной французами национальной гвардии. Такой же прием был оказан французам и в других прусских городах, признаков даже пассивного сопротивления иностранцам практически не наблюдалось, а прусская пресса отнеслась к разрушительным событиям недавней кампании столь же равнодушно, как если бы писала о войне между персидским шахом и эмиром Кабула54.

Однако эта реакция не была, как настаивают некоторые писатели, результатом распространения революционных идей среди буржуазии или коварного влияния масонства и французской безнравственности55. Скорее, это было естественным следствием недостатков политических и социальных принципов старого режима в Пруссии. Если народ привык слепо подчиняться власти, он без труда перенесет свою преданность от одной власти к другой. Организационная структура абсолютистского военного государства не позволяла представителям среднего и низшего классов в каком-либо реальном смысле идентифицировать себя с государственной машиной. Когда эта машина рухнула, оказалось вполне естественным, что им пришлось принять этот факт и приспосабливать свою узкую жизнь к новым навязанным им обстоятельствам.

Упадок армии и разрушение государства Фридрихов, 1786-1807

Коротко упоминая об основных слабостях государства Фридриха, следует с ходу добавить, что и его крушение, и его возвышение носили преимущественно военный характер. Те немецкие авторы, которые склонны объяснять все свои военные поражения переходом на сторону противника гражданских лиц, отчасти распространяют подобное толкование и на поражение 1806 года56. «В 1806 году, – пишет один из них, – в поражении в большей степени повинно гражданское население, чем власти государства или армия». Тем не менее теория удара в спину не более верна для объяснения неудачи прусского оружия против Наполеона, чем для событий 1918 года. Прусская армия потерпела сокрушительное поражение в 1806 году, а факторами, приведшими ее к поражению на поле боя, явились недостатки организации, обучения и командования, ставшие очевидными еще с 1763 года.

Упадок армии, одержавшей такие выдающиеся победы в Семилетней войне, можно проследить от самого Фридриха Великого, и даже Трейчке, один из его величайших поклонников, вынужден признать, что Фридрих оставил армию «в худшем состоянии, чем то, в котором он принял ее, вступив на престол»57. Например, мало сомнений в том, что он до опасной степени размыл кантональную систему. Хотя иногда Фридрих был готов признать, что местные солдаты сражались в битвах Пруссии лучше, чем иностранные наемники, он всегда чувствовал, что его подданные лучше служат государству в качестве налогоплательщиков и товаропроизводителей, нежели в качестве солдат. В то время как в армии Фридриха Вильгельма I коренных жителей было в два раза больше, чем иностранцев, Фридрих намеренно изменил это соотношение. Он считал, что призванные на военную службу кантонисты никогда не должны превышать 3 процента от всего мужского населения, и, даже если это означало, что некоторые полки будут полностью состоять из иностранцев, это было предпочтительнее, чем ставить под угрозу экономическую мощь страны. На последних этапах Семилетней войны Фридрих прибегал к насильственному набору военнопленных и подданных оккупированных государств, а не к увеличению численности местных контингентов, и в своем завещании 1768 года он прямо заявил, что «полезных трудолюбивых людей необходимо беречь как зеницу ока, а рекрутов в военное время следует набирать в своей стране только тогда, когда вынуждает самая горькая нужда»58.

С точки зрения военной целесообразности первой потребностью после 1763 года должна была быть тщательно спланированная политика восполнения потерь, понесенных армией за последние семь лет. Такая политика, вероятно, могла основываться на разумном расширении кантональной системы, увеличении числа крестьян-призывников или даже на углублении системы, дабы охватить более широкие слои населения. Однако озабоченность Фридриха проблемой восстановления экономики заставила его отказаться от всех подобных решений. Обычные освобождения от несения службы не только сохранились, но их количество увеличилось. В некоторых областях страны все население было специально освобождено от военной службы, например в Бреслау и других районах Силезии59. В целом воинская повинность в недавно приобретенных провинциях была сведена к минимуму, дабы предотвратить эмиграцию населения, а свобода от военной службы применялась как побуждение для потенциальных иммигрантов в прусские земли. Короче говоря, в период, когда прусское население и территория росли, кантональная система не приспосабливалась к изменившимся условиям, а правительство стремилось компенсировать неизбежные нехватки в призыве, заполняя квоты иностранными наемниками.

Несмотря на некоторую профессиональную критику кантональной системы, преемники принципы Фридриха поддержали. Кантональные регламенты от февраля 1792 года фактически выражали гордость за организацию прусского государства, где «кроме самой могущественной и грозной армии, расцветают все искусства мира, где принуждение к воинской повинности максимально смягчено, а многие классы подданных практически не затронуты»60. Всеобщая воинская повинность оставалась фикцией на протяжении всего периода между войнами, количество наемников неуклонно росло, пока в 1804 году они не составили почти половину всей армии61, и зависимость от иностранной живой силы была больше, чем когда-либо с первых лет правления Фридриха Вильгельма I. Некоторые офицеры признавали, что увеличение числа иностранцев внесло в армию элемент ненадежности. Между 1802 и 1806 годами обсуждались различные планы пополнения существующего военного ведомства путем организации милиции, которая могла бы служить активным резервом и силой внутренней обороны во время войны, и во всех этих случаях – а в особенности в планах, предложенных в 1803 и 1804 годах Кнесебеком и Курбье, – определенный акцент делался на важности увеличения местного компонента в полках62. Но эти планы так и не были реализованы до тех пор, пока не стало слишком поздно, и главной причиной этого было нежелание отменять существующие льготы или расширять воинскую повинность.

Между тем практика отпуска местных на большую часть года продолжалась и расширялась. Ради сокращения штата военных и из соображений общей экономии Фридрих Великий сделал ежегодный период маневров, в течение которого армия должна была находиться в полном составе, короче, чем это было при его предшественнике. Фридрих Вильгельм II и Фридрих Вильгельм III пошли еще дальше, иногда ограничивая королевские маневры всего четырьмя неделями, обучая новобранцев в течение первого года их службы всего десять недель и предоставляя длительные отпуска не только кантонистам, но и местным профессионалам63. То, что это должно было иметь пагубные последствия для эффективности и дисциплины, понятно. Основная часть армии практически постоянно была занята деятельностью, далекой от военного искусства. Тем временем гарнизоны по большей части были укомплектованы иностранными наемниками, многие из которых приехали с женами и детьми и были вынуждены, ввиду крайне низкой оплаты, подрабатывать в городах на черных работах64. Описания гарнизонной жизни конца XVIII века совершенно ясно показывают, что в таких условиях нельзя было поддерживать ни упорядоченный режим, ни обучение, а драки и неустройство иностранных профессионалов, безусловно, снизили уважение горожан к армии и способствовали злорадству, с которым они отреагировали на поражение 1806 года.

Это общее ухудшение затронуло не только рядовой состав, но и хваленый офицерский корпус65. Цвет офицерского корпуса Фридриха Великого погиб в Семилетней войне. Жесткое исключение Фридрихом буржуазных офицеров из армии после 1763 года не только лишило армию талантливых и опытных офицеров, но и наложило на местное дворянство военное бремя, которое оно не могло вытянуть в одиночку. Конечным результатом этого явилось то, что присваивать офицерские звания приходилось иностранцам благородного происхождения, и, хотя таким образом на прусскую службу поступили многие выдающиеся офицеры, в том числе пожалованный в дворяне до своего вступления в прусскую армию в 1801 году Шарнхорст, среди пришедших было немало, как выразился Трейчке, «авантюристов сомнительного пошиба»66.

Офицерский корпус, при Фридрихе Вильгельме I ставший преимущественно национальным по составу, теперь был менее однороден и имел еще меньшую связь, чем раньше, с поддерживавшим его населением.

Однако гораздо более серьезной проблемой был очень низкий образовательный уровень офицерского корпуса. Разумеется, в этом не было ничего нового. Образовательный тон прусской армии был задан Фридрихом Вильгельмом I и старым Дессауэром, при чьем руководстве, как писал один наблюдатель, «генерал не считался необразованным, даже если он едва мог расписаться. Способного на больше обзывали педантом, чернильной душой и писакой»67.

В последующий период отмечалось незначительное улучшение. На самом деле проблема усугублялась склонностью юнкерских семей посылать сыновей в армию в том возрасте, когда им с большей пользой следовало заниматься приобретением элементарных азов математики68. Эта практика поощрялась острой необходимостью замены офицеров после 1763 года, но ее основной причиной, вероятно, было чувство части местной знати, что старшинство в звании важнее культурных достижений69. Какова бы ни была причина, результаты были плачевными, и младшие армейские чины заполняли невоспитанные и неотесанные юноши, не лишенные доблести, но которым не хватало ума, чтобы сделать ее эффективной. Реформа кадетских училищ, проведенная майором фон Рюхелем в 1790-х годах, и учреждение четырех высших военных академий между 1763 и 1806 годами служили признанием этого положения и стремились его исправить. Однако выпускников последних учебных заведений было немного, и они составляли неадекватную малую долю в офицерском корпусе, который, как минимум в званиях ниже майора, отличался бездонным и высокомерным невежеством70.

Если безбородая молодость была отличительной чертой низших чинов офицерского корпуса, то на должностях высшего командного состава властвовал возраст. В период после Фридриха Великого буквально казалось, что в Пруссии старые солдаты никогда не умирают. К 1806 году из 142 генералов прусской армии четверо были старше 80 лет, 13 – старше 70 и 62 – старше 60 лет, а 25 % полковых и батальонных командиров тоже перевалили за 60 лет71. Конечно, в самом по себе возрасте как таковом нет ничего предосудительного, и отмечалось, что командиры, победившие в сражениях 1866 и 1870 годов, во многих случаях были ровесниками тех, кто проиграл сражения 1806 года72. Но возраст, сопровождаемый непреклонным консерватизмом, может быть опасен, и именно в этом смысле годы мешали эффективности прусской армии. Многие из высших офицеров армии Фридриха Вильгельма II и Фридриха Вильгельма III во время войн Фридриха Великого были младшими офицерами, и благоговение перед методами Фридриха сочеталось у них с упорным нежеланием признать, что методы ведения войны могут измениться. Поэтому они были почти абсолютно слепы и, разумеется, невосприимчивы к новшествам, внедряемым за границей.

Именно во Франции, вполне ожидаемо вызвавшей особую озабоченность у прусских солдат, в период между Семилетней войной и началом нового века был достигнут наиболее заметный военный прогресс. Уже в 1760 году маршал де Бройль и герцог де Шуазель экспериментировали с новыми тактическими формами и закладывали основу для реорганизации старой массовой армии в самостоятельные и автономные подразделения, состоявшие из всех родов войск и способные на автономный маневр и бой. Одновременно с этим реформы Грибоваля произвели революцию в боевых действиях артиллерии, в частности внедрение унифицированных запасных частей, повышение точности стрельбы и уменьшение веса орудий. В последующие годы в этом направлении был достигнут дальнейший прогресс, но еще более важные изменения произошли в результате глубокой политической революции, начавшейся в 1789 году. Разрушение старого режима и предоставление основных прав всем гражданам немедленно повлияло на структуру французской армии. Они сделали возможным создание подлинно национальной армии, которая, поскольку ее рядовые составы состояли из граждан, преданных национальному делу, была свободна от жестких ограничений войны XVIII века. Французам больше не нужно было концентрировать свои силы в тесном строю на поле боя, запрещая самостоятельные маневры, чтобы это не привело к массовому дезертирству. Французские тиралъеры наступали растянутым строем, сражались, стреляли и укрывались поодиночке, вследствие чего армия неизмеримо выигрывала в тактической гибкости. Более того, войскам можно было доверить добывание для себя продовольствия, и теперь можно было освободить французские части от громоздких обозов снабжения и зависимости от складов, которые ограничивали мобильность армий старого образца. Это освобождение от тирании логистики, в сочетании с новой тактикой и усовершенствованной дивизионной организацией, ввело в Европу совершенно новый вид ведения войны – тип молниеносной войны, мастером которой Наполеон показал себя в итальянской кампании 1800 года73.

Эти изменения не остались незамеченными в Пруссии.

Вскоре после смерти Фридриха Великого артиллерист Темпльхофф и гражданский публицист Георг Генрих фон Беренхорст предупреждали об опасностях слепого следования принципам Фридриха74, а ученик Беренхорста, Дитрих Генрих фон Бюлов, осознавал, хотя и несколько ограниченно, важность как французской массовой мобилизации в целом, так и гибкости операций Наполеона75. Военное общество, официально созданное в 1802 году и состоявшее из многих выдающихся офицеров, читало доклады и проводило дискуссии о военных нововведениях во Франции, и главный вдохновитель этой группы, Шарнхорст, активно работал над внедрением в прусскую армию дивизий из всех родов войск и созданием народного ополчения в качестве резерва76. В 1803 году барон Карл Фридрих фон дем Кнезебек разработал далекоидущий план реформы прусской армии, подчеркнув тот факт, что война теперь стала делом национальным и необходимо предпринять попытки создать подлинно национальную армию, а в 1804 году генерал фон Курбьер призвал к созданию кадровой системы, которая облегчила бы мобилизацию во время войны77.

Существование этих и других предложений по реформе, несомненно, доказывает, что перед 1806 годом прусская армия не была полностью лишена интеллектуальной жизнеспособности. Однако фактом остается то, что ни один из предложенных планов реформ не был реализован вовремя и не принес пользы. Французский опыт был не слишком убедителен для приближенных к королю военных советников, а наибольшим уважением пользовались военные теории Зальдрена, Вентурини и Массенбаха, которые изображали войну как вопрос продуманного маневра и математических расчетов, подчеркивавших важность старой плац-дисциплины и продолжавших восхвалять линейную тактику и косые атаки, прославленные Фридрихом78. Старый фельдмаршал фон Меллендорф, герой Семилетней войны, был склонен встречать все предложения реформ словами: «Это абсолютно выше моего понимания»79.

Его влияние и влияние других, ему подобных, сыграло важную роль в отклонении предложений Кнезебека и Курбьера. Против сопротивления этой старой гвардии реформаторы мало продвинулись. Был достигнут некоторый прогресс в облегчении груза багажа, который армия была вынуждена таскать с собой в своих походах; были некоторые незначительные улучшения в боеприпасах; но необходимость тактических реформ или политических изменений, которые сделали бы их возможными, не признавалась. Даже хорошо зарекомендовавшая себя дивизионная организация не была введена до тех пор, пока прусская армия не двинулась к Йене, и, следовательно, это только усилило неразбериху в этом сражении.

Наконец, чтобы завершить этот перечень изъянов прусской военной организации, необходимо упомянуть об административной сложности и путанице, характерных для армейского управления. Со времен правления Фридриха Вильгельма I имел место неуклонный процесс бюрократизации, и к концу XVIII века в армии существовало пять практически равноправных и автономных органов: военный департамент Генерального директората, губернаторы гарнизонов, генеральные инспекторы, так называемая Высшая военная коллегия (Oberkriegskollegium) и Генерал-адъютантура80. Военный департамент, через который Фридрих Вильгельм I осуществлял свою власть в административных вопросах, в последующий период лишился большей части реальной власти. Начальники крупных гарнизонов были практически независимы от его контроля, как и генеральные инспекторы, которым с 1763 года дозволялось осуществлять надзор за набором солдат. Высшая военная коллегия была создана в 1787 году якобы для контроля и координации различных конкурирующих между собой ведомств и для того, чтобы снова поставить все военные дела под центральное руководство. Однако с самого начала вопросы, влияющие на командование и военные операции, были оставлены на усмотрение короля, а отношения между новым органом и командующими генералами для удобства оставались расплывчатыми81. В действительности Высшая военная коллегия оказалась неспособной координировать даже чисто административные функции армии. Ее авторитет вечно оспаривался военным департаментом, а его позиции постепенно подрывались Генерал-адъютантурой.