скачать книгу бесплатно
Высокий уровень централизации, характерный для правительства Фридриха II, был естественным следствием растущих расходов на военную инфраструктуру за последнее столетие. Расходы на гражданское управление в бывшем Бранденбургском курфюршестве были чрезвычайно скромны, и их можно было по большей части оплачивать из доходов королевских владений и таких предприятий, как контролируемые короной мельницы и пивоварни. Однако во времена Великого курфюрста этого дохода оказалось недостаточно для содержания армии того размера, который он считал необходимым, и в период Тридцатилетней войны и войны со Швецией ему пришлось взимать новые налоги и специальные сборы – акцизы на потребительские товары, гербовые сборы с юридических документов, разнообразные подушные подати, ввести государственную монополию на соль и тому подобное. Для сбора этих денег назначались королевские агенты, которых называли налоговыми комиссарами (Steuerkommissare) или, что важнее в свете их целей, военными комиссарами (Kriegkommissare). Подотчетные в своей деятельности провинциальному оберкригскомиссару, а через него и генерал-кригскомиссару в Берлине, эти сборщики налогов были знаменосцами королевской власти во всех частях курфюрстских территорий, и их обязанности неизбежно приводили к посягательствам на юрисдикцию местных властей, магнатов и муниципальных администраций.
По мере роста потребностей армии это управление становилось все более сложным и все более централизованным, дабы освободить армию от зависимости от иностранных субсидий. Фридрих Вильгельм I стремился увеличить доходы, объединив управление землями короны с военными комиссариатами. Генеральная директория, которую он учредил в 1723 году, управляла королевскими владениями, собирала все налоги и руководила деятельностью монетного двора, почтовой системой и королевскими монополиями
. Кроме того, она взяла на себя управление всей экономической жизнью государства, поощряя иммиграцию иностранцев, инициируя создание и финансирование новых отраслей промышленности и в целом направляя экономический рост Пруссии на нужды военного ведомства. Наконец, разработанная Фридрихом Вильгельмом I и его преемником Генеральная директория завершила централизацию политической власти, которая началась, когда Великий курфюрст подавил провинциальные ландтаги. Министры отдельных департаментов Генеральной директории были наделены политическими и административными полномочиями, созданные в провинциях промежуточные коллегии – военно-доменные камеры (Kriegs- und Domanen-Kammer) получили судебную власть в вопросах публичного права и окончательно вытеснили учреждения местного самоуправления в городах и западных провинциях.
Таким образом, из военных комиссариатов Великого курфюрста вырос грозный административный аппарат времен Фридриха Великого – система, удовлетворявшая требованию короля к своему правительству, которое должно было быть «последовательным, как философская система, дабы финансы, политика и управление армией координировалось с одной и той же целью, а именно укрепления государства и усиления его могущества»
. Генеральная директория, особые функциональные министерства, выросшие из нее во время правления Фридриха II
, и провинциальные палаты сделали возможным объединение ресурсов государства для национальных целей и обеспечили механизм проведения политики, которую король определял в своем личном кабинете.
Армия также оказала глубокое влияние на социальное развитие и классовую структуру Пруссии. Чтобы склонить земельную аристократию к службе в армии, Великий курфюрст и его преемники, как мы видели, были готовы пойти ей на далекоидущие уступки. Партнерство, заключенное курфюрстом и его юнкерами в 1653 году, подтвердили его преемники. Мало того что юнкеры были защищены экономически, получив полную власть над своими поместьями и крепостными, которые обрабатывали их земли, но им также было разрешено в своих собственных округах сохранять важные полицейские, судебные и административные функции. Централизация, характерная для остальной части прусской администрации, остановилась в пределах имений юнкеров. Здесь верховодил ландрат, выдвигаемый товарищами-юнкерами и назначаемый королем, и власть его должна была оставаться незатронутой изменениями революционного периода
.
Право дворянства на эти экономические и политические привилегии открыто отстаивал Фридрих Великий. В конце концов, указывал он, сыновья знати защищали государство, и «эта раса настолько хороша, что заслуживает всяческой защиты»
. В глазах Фридриха эта защита включала в себя основанное на обычае право на высшие посты на государственной службе и абсолютную монополию на должности в офицерском корпусе армии. Чего Фридрих требовал от своих офицеров прежде всего, так это чувства чести – морального побуждения, которое заставляло их из уважения к себе и своему призванию терпеть невзгоды, опасности и принимать смерть, не дрогнув и не ожидая награды
. Честь, считал король, можно найти исключительно у феодальной знати, а не у других сословий и, конечно, не у буржуазии, руководствующейся скорее материальными, нежели моральными соображениями и в минуты бедствий слишком рациональной, чтобы считать жертву необходимой или похвальной
. Хотя Фридрих наверняка знал, что некоторые из великих военачальников прусского прошлого – например, Дерфлингер, Людке и Хенниге – были выходцами из простого народа, ему требовались только офицеры благородного происхождения. Он хвалил селекционную политику времен своего отца, когда «в каждом полку офицерский корпус чистили от тех людей, чье поведение или происхождение не отвечало той профессии людей чести, которую они призваны исполнять, и с тех пор порядочность офицеров не страдала среди сподвижников, исключительно людей без упрека»
.
Он сам усовершенствовал следование этому примеру и, хотя во время Семилетней войны был вынужден допустить в свои полки буржуазных офицеров, последние годы своей жизни провел, очищая офицерский корпус от этого неугодного материала. Благодаря его усилиям в 1806 году в офицерском корпусе, насчитывавшем свыше 7000 человек, было всего 695 недворян, и большей частью они были изолированы в артиллерии и вспомогательных родах войск
. По сравнению с привилегированным положением дворянства судьба других классов была суровой и напряженной. В этом военном государстве на них тоже возлагались определенные функции. Предполагалось, что буржуазия будет производить оружие и обмундирование для армии и платить большую часть военных налогов, крестьянство должно было поставлять как еду, так и рекрутов, которые ее ели. Было бы неверным сказать, что в обмен на необходимые услуги эти
классы не получали льгот. Классу бюргеров, как уже упоминалось, помогали меркантилистская программа государства и планомерная политика индустриализации, и, хотя они были исключены из владения земельными поместьями, им была обеспечена монополия торговли и коммерции. По крайней мере, на землях королевских владений крестьяне были уверены в передаче имения по наследству и получали постепенное облегчение труда и работы прислугой, и даже в частных поместьях король стремился защитить их от лишения собственности. При всем этом, однако, невозможно избежать вывода, что отношение и Фридриха Вильгельма I, и его сына к этим классам можно свести к меткому выражению Србика, как к «наполняющей государство материи, лишенной самосознания»
– то есть совокупности индивидуумов без личных желаний или устремлений, с которыми требовалось считаться. От них ожидалось, что они будут служить государству и его военным учреждениям с нерушимой верностью, беспрекословно исполнять спущенные сверху приказы, а в остальном от них не ожидали и им не позволяли заниматься теми вопросами высокой политики, которые решал король и которые претворяла в жизнь его армия. Когда комендант Берлина, испытав первый шок от поражения под Йеной, опубликовал прокламацию, гласившую: «Король проиграл битву; спокойствие – первая обязанность гражданина!», он бессознательно написал комментарий об отношении просвещенного деспотизма к массе своих подданных. Они были объектами правительства, а не его участниками, их долей в деятельности государства было право повиноваться.
Если предположить, что буржуазия по преимуществу узка во взглядах, подчинялась власти и интересовалась только прибылью, а крестьянство по большей части представляло собой грубую массу без честолюбия, то усовершенствованный ранними Гогенцоллернами политический и социальный строй предназначался для того, чтобы увековечить, а не исправить эти недостатки. Жесткое социальное расслоение и столь же стремительно централизованное управление препятствовали развитию индивидуальной инициативы, патернализм системы остановил и убил энергию, которая могла бы послужить государству. Даже хваленая прусская бюрократия не была защищена от этой удушливой атмосферы. Созданная для обслуживания армии и удовлетворения ее потребностей, государственная гражданская служба управлялась в соответствии с военными принципами званий и дисциплины
. Во времена Фридриха Вильгельма I, как писал историк прусской бюрократии, государственные министры, как и полковники, беспрекословно подчинялись и выполняли приказы с военной точностью и пунктуальностью… Каждый министр был вынужден в своих интересах поддерживать в своем ведомстве тот же строгий дух порядка, пунктуальности и быстроты, который король навязывал своим министрам… Никогда прежде чиновникам не внушали так настойчиво и так непрестанно, что они несут личную ответственность, и никогда прежде личная ответственность не применялась так строго
.
Фридрих Великий еще больше ужесточил дисциплину государственной службы. Доведя личное участие в управлении до крайности, он оставил за собой право принимать решения по всем аспектам государственных дел и был склонен увольнять чиновников, у которых были собственные идеи. В результате он лишил бюрократию той самостоятельности, которая является опорой эффективности, и оставил ее бездушной корпорацией, политически нейтральной и лишенной самостоятельной воли
.
Чтобы рассеять приевшуюся атмосферу патернализма и открыть путь для развития скрытых сил буржуазии и низов, потребовались бы коренные реформы не только в государственном управлении, но и в социальной организации прусского народа. Но в конечном счете, пока Пруссия была военным государством, сам престиж армии делал такую реформу невозможной. Трудно, например, утверждать, что чрезмерная дисциплина вредна для государственной службы или, если на то пошло, для прусского народа, когда дисциплина прусских войск на поле боя вызывала восхищение даже у противников Пруссии. Нельзя было надеяться на какие-либо реальные меры социальной реформы, пока единство офицерского корпуса зависело от защиты феодальных прав дворянина-собственника или пока наследственное крепостное право оставалось основой кантональной системы
. Армия сформировала государство под свои нужды, теперь это было главным препятствием для любых политических или социальных изменений. Однако при жизни Фридриха эту основополагающую истину мало признавали и преобладающую роль военных в государстве практически не критиковали. Случайный интеллектуал мог сбежать из королевства, крича, – как ранее Винкельман, – что Пруссия – это гигантский гарнизон, в котором искусство и литература невозможны, и что «лучше быть обрезанным турком, нежели пруссаком»
. Случайный член городского совета мог протестовать перед правительством против унижений гражданских жителей местными гарнизонными войсками или против высокомерного поведения грубых лейтенантов из равнинных земель
. Однако никакого организованного движения протеста против положения армии, да и вообще против каких-либо других особенностей авторитарной системы не было. Низшие классы принимали навязываемые им условия по большей части безразлично, в то время как высшие чиновники и вообще образованные классы сохраняли уверенность в том, что существующий политический и общественный строй – самый эффективный и просвещенный в Европе.
С предельной ясностью это проявилось, когда в 1789 году во Франции вспыхнула революция
. Первой реакцией прусских правительственных чиновников на это событие был высокомерный вывод, что революция – это просто попытка применить во Франции принципы порядка и эффективности, характерные для прусской администрации. В первые годы революции литературное общество высших чинов, руководящих представителей духовенства и берлинской интеллигенции «Миттвохгезеллыпафт» провело ряд собраний, на которых с интересом и всеобщим одобрением обсуждались события во Франции, однако его члены не были склонны проводить какие-либо неблагоприятные сравнения между новой Францией и старой Пруссией. Для них Пруссия была далеко не деспотическим государством, а государством, которое гарантировало свободу и благополучие своим подданным, и поэтому его власть нельзя сравнить с той, что свергли в Париже. В 1790 году Карл Мангельсдорф, профессор истории Кёнигсбергского университета, писал, что французы имели полное право восстать против заведомо невыносимого режима, однако гражданское неповиновение подобного рода ненавистно пруссакам, «народу, счастье которого не поддается описанию»
.
Таким образом, революция во Франции оставалась интересной драмой, но не считалась поучительной. Даже такая вызывающая акция, как отмена феодальных привилегий французской знати, не смогла пробудить стремление к аналогичным реформам в Пруссии, в то время как зрелище французской буржуазии, играющей активную роль в политике своей страны, по-видимому, не пробудило никакого духа подражания
. И здесь можно с уверенностью сказать, что не было осознания одного из самых значительных результатов переворота во Франции, а именно того, что французское государство, позволив своим подданным полностью разделить его судьбы, завоевало новые важные ресурсы народной энергии и национальной преданности. То, что Пруссия могла бы и в своих собственных интересах извлечь выгоду из французского примера, проведя политические и социальные реформы, не было даже смутно замечено. Среди чиновников и образованных классов господствовало мнение, что прусская монархия достигла высшей степени совершенства и не требует улучшения
.
Это чувство непобедимого превосходства сохранялось в первые годы революции и не поколебалось участием Пруссии в кампаниях против Франции 1792–1795 годов – войне, которая, впрочем, никогда в Пруссии популярностью не пользовалась и не отмечена решающими сражениями. Его необоснованность проявилась лишь в 1806 году, когда между Пруссией и новой Францией произошло настоящее столкновение. В 1806 году вскрылись все основные слабости абсолютистской системы. Когда победоносные армии Бонапарта вошли в Берлин после сражений при Йене и Ауэрштадте, их приветствовали у Бранденбургских ворот представители берлинского магистрата и местные купцы, городские власти добровольно согласились продолжать свои услуги завоевателю, а берлинцы безропотно служили в организованной французами национальной гвардии. Такой же прием был оказан французам и в других прусских городах, признаков даже пассивного сопротивления иностранцам практически не наблюдалось, а прусская пресса отнеслась к разрушительным событиям недавней кампании столь же равнодушно, как если бы писала о войне между персидским шахом и эмиром Кабула
.
Однако эта реакция не была, как настаивают некоторые писатели, результатом распространения революционных идей среди буржуазии или коварного влияния масонства и французской безнравственности
. Скорее, это было естественным следствием недостатков политических и социальных принципов старого режима в Пруссии. Если народ привык слепо подчиняться власти, он без труда перенесет свою преданность от одной власти к другой. Организационная структура абсолютистского военного государства не позволяла представителям среднего и низшего классов в каком-либо реальном смысле идентифицировать себя с государственной машиной. Когда эта машина рухнула, оказалось вполне естественным, что им пришлось принять этот факт и приспосабливать свою узкую жизнь к новым навязанным им обстоятельствам.
Упадок армии и разрушение государства Фридрихов, 1786-1807
Коротко упоминая об основных слабостях государства Фридриха, следует с ходу добавить, что и его крушение, и его возвышение носили преимущественно военный характер. Те немецкие авторы, которые склонны объяснять все свои военные поражения переходом на сторону противника гражданских лиц, отчасти распространяют подобное толкование и на поражение 1806 года
. «В 1806 году, – пишет один из них, – в поражении в большей степени повинно гражданское население, чем власти государства или армия». Тем не менее теория удара в спину не более верна для объяснения неудачи прусского оружия против Наполеона, чем для событий 1918 года. Прусская армия потерпела сокрушительное поражение в 1806 году, а факторами, приведшими ее к поражению на поле боя, явились недостатки организации, обучения и командования, ставшие очевидными еще с 1763 года.
Упадок армии, одержавшей такие выдающиеся победы в Семилетней войне, можно проследить от самого Фридриха Великого, и даже Трейчке, один из его величайших поклонников, вынужден признать, что Фридрих оставил армию «в худшем состоянии, чем то, в котором он принял ее, вступив на престол»
. Например, мало сомнений в том, что он до опасной степени размыл кантональную систему. Хотя иногда Фридрих был готов признать, что местные солдаты сражались в битвах Пруссии лучше, чем иностранные наемники, он всегда чувствовал, что его подданные лучше служат государству в качестве налогоплательщиков и товаропроизводителей, нежели в качестве солдат. В то время как в армии Фридриха Вильгельма I коренных жителей было в два раза больше, чем иностранцев, Фридрих намеренно изменил это соотношение. Он считал, что призванные на военную службу кантонисты никогда не должны превышать 3 процента от всего мужского населения, и, даже если это означало, что некоторые полки будут полностью состоять из иностранцев, это было предпочтительнее, чем ставить под угрозу экономическую мощь страны. На последних этапах Семилетней войны Фридрих прибегал к насильственному набору военнопленных и подданных оккупированных государств, а не к увеличению численности местных контингентов, и в своем завещании 1768 года он прямо заявил, что «полезных трудолюбивых людей необходимо беречь как зеницу ока, а рекрутов в военное время следует набирать в своей стране только тогда, когда вынуждает самая горькая нужда»
.
С точки зрения военной целесообразности первой потребностью после 1763 года должна была быть тщательно спланированная политика восполнения потерь, понесенных армией за последние семь лет. Такая политика, вероятно, могла основываться на разумном расширении кантональной системы, увеличении числа крестьян-призывников или даже на углублении системы, дабы охватить более широкие слои населения. Однако озабоченность Фридриха проблемой восстановления экономики заставила его отказаться от всех подобных решений. Обычные освобождения от несения службы не только сохранились, но их количество увеличилось. В некоторых областях страны все население было специально освобождено от военной службы, например в Бреслау и других районах Силезии
. В целом воинская повинность в недавно приобретенных провинциях была сведена к минимуму, дабы предотвратить эмиграцию населения, а свобода от военной службы применялась как побуждение для потенциальных иммигрантов в прусские земли. Короче говоря, в период, когда прусское население и территория росли, кантональная система не приспосабливалась к изменившимся условиям, а правительство стремилось компенсировать неизбежные нехватки в призыве, заполняя квоты иностранными наемниками.
Несмотря на некоторую профессиональную критику кантональной системы, преемники принципы Фридриха поддержали. Кантональные регламенты от февраля 1792 года фактически выражали гордость за организацию прусского государства, где «кроме самой могущественной и грозной армии, расцветают все искусства мира, где принуждение к воинской повинности максимально смягчено, а многие классы подданных практически не затронуты»
. Всеобщая воинская повинность оставалась фикцией на протяжении всего периода между войнами, количество наемников неуклонно росло, пока в 1804 году они не составили почти половину всей армии
, и зависимость от иностранной живой силы была больше, чем когда-либо с первых лет правления Фридриха Вильгельма I. Некоторые офицеры признавали, что увеличение числа иностранцев внесло в армию элемент ненадежности. Между 1802 и 1806 годами обсуждались различные планы пополнения существующего военного ведомства путем организации милиции, которая могла бы служить активным резервом и силой внутренней обороны во время войны, и во всех этих случаях – а в особенности в планах, предложенных в 1803 и 1804 годах Кнесебеком и Курбье, – определенный акцент делался на важности увеличения местного компонента в полках
. Но эти планы так и не были реализованы до тех пор, пока не стало слишком поздно, и главной причиной этого было нежелание отменять существующие льготы или расширять воинскую повинность.
Между тем практика отпуска местных на большую часть года продолжалась и расширялась. Ради сокращения штата военных и из соображений общей экономии Фридрих Великий сделал ежегодный период маневров, в течение которого армия должна была находиться в полном составе, короче, чем это было при его предшественнике. Фридрих Вильгельм II и Фридрих Вильгельм III пошли еще дальше, иногда ограничивая королевские маневры всего четырьмя неделями, обучая новобранцев в течение первого года их службы всего десять недель и предоставляя длительные отпуска не только кантонистам, но и местным профессионалам
. То, что это должно было иметь пагубные последствия для эффективности и дисциплины, понятно. Основная часть армии практически постоянно была занята деятельностью, далекой от военного искусства. Тем временем гарнизоны по большей части были укомплектованы иностранными наемниками, многие из которых приехали с женами и детьми и были вынуждены, ввиду крайне низкой оплаты, подрабатывать в городах на черных работах
. Описания гарнизонной жизни конца XVIII века совершенно ясно показывают, что в таких условиях нельзя было поддерживать ни упорядоченный режим, ни обучение, а драки и неустройство иностранных профессионалов, безусловно, снизили уважение горожан к армии и способствовали злорадству, с которым они отреагировали на поражение 1806 года.
Это общее ухудшение затронуло не только рядовой состав, но и хваленый офицерский корпус
. Цвет офицерского корпуса Фридриха Великого погиб в Семилетней войне. Жесткое исключение Фридрихом буржуазных офицеров из армии после 1763 года не только лишило армию талантливых и опытных офицеров, но и наложило на местное дворянство военное бремя, которое оно не могло вытянуть в одиночку. Конечным результатом этого явилось то, что присваивать офицерские звания приходилось иностранцам благородного происхождения, и, хотя таким образом на прусскую службу поступили многие выдающиеся офицеры, в том числе пожалованный в дворяне до своего вступления в прусскую армию в 1801 году Шарнхорст, среди пришедших было немало, как выразился Трейчке, «авантюристов сомнительного пошиба»
.
Офицерский корпус, при Фридрихе Вильгельме I ставший преимущественно национальным по составу, теперь был менее однороден и имел еще меньшую связь, чем раньше, с поддерживавшим его населением.
Однако гораздо более серьезной проблемой был очень низкий образовательный уровень офицерского корпуса. Разумеется, в этом не было ничего нового. Образовательный тон прусской армии был задан Фридрихом Вильгельмом I и старым Дессауэром, при чьем руководстве, как писал один наблюдатель, «генерал не считался необразованным, даже если он едва мог расписаться. Способного на больше обзывали педантом, чернильной душой и писакой»
.
В последующий период отмечалось незначительное улучшение. На самом деле проблема усугублялась склонностью юнкерских семей посылать сыновей в армию в том возрасте, когда им с большей пользой следовало заниматься приобретением элементарных азов математики
. Эта практика поощрялась острой необходимостью замены офицеров после 1763 года, но ее основной причиной, вероятно, было чувство части местной знати, что старшинство в звании важнее культурных достижений
. Какова бы ни была причина, результаты были плачевными, и младшие армейские чины заполняли невоспитанные и неотесанные юноши, не лишенные доблести, но которым не хватало ума, чтобы сделать ее эффективной. Реформа кадетских училищ, проведенная майором фон Рюхелем в 1790-х годах, и учреждение четырех высших военных академий между 1763 и 1806 годами служили признанием этого положения и стремились его исправить. Однако выпускников последних учебных заведений было немного, и они составляли неадекватную малую долю в офицерском корпусе, который, как минимум в званиях ниже майора, отличался бездонным и высокомерным невежеством
.
Если безбородая молодость была отличительной чертой низших чинов офицерского корпуса, то на должностях высшего командного состава властвовал возраст. В период после Фридриха Великого буквально казалось, что в Пруссии старые солдаты никогда не умирают. К 1806 году из 142 генералов прусской армии четверо были старше 80 лет, 13 – старше 70 и 62 – старше 60 лет, а 25 % полковых и батальонных командиров тоже перевалили за 60 лет
. Конечно, в самом по себе возрасте как таковом нет ничего предосудительного, и отмечалось, что командиры, победившие в сражениях 1866 и 1870 годов, во многих случаях были ровесниками тех, кто проиграл сражения 1806 года
. Но возраст, сопровождаемый непреклонным консерватизмом, может быть опасен, и именно в этом смысле годы мешали эффективности прусской армии. Многие из высших офицеров армии Фридриха Вильгельма II и Фридриха Вильгельма III во время войн Фридриха Великого были младшими офицерами, и благоговение перед методами Фридриха сочеталось у них с упорным нежеланием признать, что методы ведения войны могут измениться. Поэтому они были почти абсолютно слепы и, разумеется, невосприимчивы к новшествам, внедряемым за границей.
Именно во Франции, вполне ожидаемо вызвавшей особую озабоченность у прусских солдат, в период между Семилетней войной и началом нового века был достигнут наиболее заметный военный прогресс. Уже в 1760 году маршал де Бройль и герцог де Шуазель экспериментировали с новыми тактическими формами и закладывали основу для реорганизации старой массовой армии в самостоятельные и автономные подразделения, состоявшие из всех родов войск и способные на автономный маневр и бой. Одновременно с этим реформы Грибоваля произвели революцию в боевых действиях артиллерии, в частности внедрение унифицированных запасных частей, повышение точности стрельбы и уменьшение веса орудий. В последующие годы в этом направлении был достигнут дальнейший прогресс, но еще более важные изменения произошли в результате глубокой политической революции, начавшейся в 1789 году. Разрушение старого режима и предоставление основных прав всем гражданам немедленно повлияло на структуру французской армии. Они сделали возможным создание подлинно национальной армии, которая, поскольку ее рядовые составы состояли из граждан, преданных национальному делу, была свободна от жестких ограничений войны XVIII века. Французам больше не нужно было концентрировать свои силы в тесном строю на поле боя, запрещая самостоятельные маневры, чтобы это не привело к массовому дезертирству. Французские тиралъеры наступали растянутым строем, сражались, стреляли и укрывались поодиночке, вследствие чего армия неизмеримо выигрывала в тактической гибкости. Более того, войскам можно было доверить добывание для себя продовольствия, и теперь можно было освободить французские части от громоздких обозов снабжения и зависимости от складов, которые ограничивали мобильность армий старого образца. Это освобождение от тирании логистики, в сочетании с новой тактикой и усовершенствованной дивизионной организацией, ввело в Европу совершенно новый вид ведения войны – тип молниеносной войны, мастером которой Наполеон показал себя в итальянской кампании 1800 года
.
Эти изменения не остались незамеченными в Пруссии.
Вскоре после смерти Фридриха Великого артиллерист Темпльхофф и гражданский публицист Георг Генрих фон Беренхорст предупреждали об опасностях слепого следования принципам Фридриха
, а ученик Беренхорста, Дитрих Генрих фон Бюлов, осознавал, хотя и несколько ограниченно, важность как французской массовой мобилизации в целом, так и гибкости операций Наполеона
. Военное общество, официально созданное в 1802 году и состоявшее из многих выдающихся офицеров, читало доклады и проводило дискуссии о военных нововведениях во Франции, и главный вдохновитель этой группы, Шарнхорст, активно работал над внедрением в прусскую армию дивизий из всех родов войск и созданием народного ополчения в качестве резерва
. В 1803 году барон Карл Фридрих фон дем Кнезебек разработал далекоидущий план реформы прусской армии, подчеркнув тот факт, что война теперь стала делом национальным и необходимо предпринять попытки создать подлинно национальную армию, а в 1804 году генерал фон Курбьер призвал к созданию кадровой системы, которая облегчила бы мобилизацию во время войны
.
Существование этих и других предложений по реформе, несомненно, доказывает, что перед 1806 годом прусская армия не была полностью лишена интеллектуальной жизнеспособности. Однако фактом остается то, что ни один из предложенных планов реформ не был реализован вовремя и не принес пользы. Французский опыт был не слишком убедителен для приближенных к королю военных советников, а наибольшим уважением пользовались военные теории Зальдрена, Вентурини и Массенбаха, которые изображали войну как вопрос продуманного маневра и математических расчетов, подчеркивавших важность старой плац-дисциплины и продолжавших восхвалять линейную тактику и косые атаки, прославленные Фридрихом
. Старый фельдмаршал фон Меллендорф, герой Семилетней войны, был склонен встречать все предложения реформ словами: «Это абсолютно выше моего понимания»
.
Его влияние и влияние других, ему подобных, сыграло важную роль в отклонении предложений Кнезебека и Курбьера. Против сопротивления этой старой гвардии реформаторы мало продвинулись. Был достигнут некоторый прогресс в облегчении груза багажа, который армия была вынуждена таскать с собой в своих походах; были некоторые незначительные улучшения в боеприпасах; но необходимость тактических реформ или политических изменений, которые сделали бы их возможными, не признавалась. Даже хорошо зарекомендовавшая себя дивизионная организация не была введена до тех пор, пока прусская армия не двинулась к Йене, и, следовательно, это только усилило неразбериху в этом сражении.
Наконец, чтобы завершить этот перечень изъянов прусской военной организации, необходимо упомянуть об административной сложности и путанице, характерных для армейского управления. Со времен правления Фридриха Вильгельма I имел место неуклонный процесс бюрократизации, и к концу XVIII века в армии существовало пять практически равноправных и автономных органов: военный департамент Генерального директората, губернаторы гарнизонов, генеральные инспекторы, так называемая Высшая военная коллегия (Oberkriegskollegium) и Генерал-адъютантура
. Военный департамент, через который Фридрих Вильгельм I осуществлял свою власть в административных вопросах, в последующий период лишился большей части реальной власти. Начальники крупных гарнизонов были практически независимы от его контроля, как и генеральные инспекторы, которым с 1763 года дозволялось осуществлять надзор за набором солдат. Высшая военная коллегия была создана в 1787 году якобы для контроля и координации различных конкурирующих между собой ведомств и для того, чтобы снова поставить все военные дела под центральное руководство. Однако с самого начала вопросы, влияющие на командование и военные операции, были оставлены на усмотрение короля, а отношения между новым органом и командующими генералами для удобства оставались расплывчатыми
. В действительности Высшая военная коллегия оказалась неспособной координировать даже чисто административные функции армии. Ее авторитет вечно оспаривался военным департаментом, а его позиции постепенно подрывались Генерал-адъютантурой.
Этот последний орган, из которого предстояло вырасти всемогущему Военному кабинету XIX века, зародился в первые годы правления Фридриха Вильгельма I. Первоначально это была небольшая группа офицеров, служивших личными помощниками короля и занимавшихся его военной корреспонденцией. В списке офицерского состава 1741 года, например, королевская свита описывается как состоящая из четырех генерал-адъютантов в звании полковника и пяти флигель-адъютантов в звании майора
, но их количество и звания время от времени менялись. Из-за своего доступа к государю адъютанты, если они были одаренными и энергичными людьми, имели возможность оказывать значительное влияние, и при Фридрихе Вильгельме II и Фридрихе Вильгельме III так и произошло. Действительно, в 1787 году, когда была учреждена Высшая военная коллегия, Фридрих Вильгельм II одновременно сделал генерал-адъютанта от инфантерии полковника фон Гейзау своим каналом, по которому все военные дела доводились до его сведения и через который его приказы сообщались другим ведомствам
. Взяв на вооружение эту власть – так называемое право доклада, – Гейзау, его преемник подполковник фон Манштейн и генерал-адъютант кавалерии Бишофсвердер играли очень активную роль не только в вопросах, касающихся вооруженных сил, но и в политике
. В области собственно военной они постепенно ослабляли положение Высшей военной коллегии, ибо этот орган мог излагать свои взгляды государю только через адъютантов. Кроме того, они усугубляли общую административную неразбериху в армии и государстве в целом, поскольку все конфликтующие ведомства, в том числе и гражданские министры, соперничали за их благосклонность, а сами адъютанты были не прочь натравить одних на других ради сохранения и усиления своего влияния
.
В результате этого бюрократического соперничества единственное относительно обнадеживающее административное событие того периода – попытка создать эффективный Генеральный штаб – оказалось гораздо менее успешным, чем могло бы быть
. Некоторые из функций, которые мы связываем с работой Генерального штаба, со времен Великого курфюрста выполнялись генерал-квартирмейстер-ским штабом, но только в самом конце XVIII века этому вопросу уделили серьезное внимание. Тем не менее в 1800 году генерал Лекок из штаба генерал-квартирмейстера попытался дать более системное описание того, какими должны быть обязанности штаба, а в следующем году к той же задаче приложил свой недюжинный ум полковник фон Массенбах. В двух длинных меморандумах Массенбах настаивал на том, чтобы штаб генерал-квартирмейстера был реорганизован в три бригады, каждой из которых поручалось бы оперативное изучение данного района, чтобы штаб в целом готовил военные планы на все возможные непредвиденные обстоятельства, чтобы он проводил регулярные штабные учения для ознакомления своих членов с проблемами на местности, чтобы он собирал сведения о внешней обстановке и силах противника, чтобы его члены чередовали службу в штабе и службу в воинских частях и, наконец, чтобы начальник штаба генерал-квартирмейстера имел прямой доступ к королю и право выражать свое мнение по военным вопросам
.
С самого начала эти планы оспаривались другими военными ведомствами. Фельдмаршал фон Меллендорф, глава Высшей военной коллегии, опасался, что подготовка военных планов приведет к измене, которая поможет потенциальным врагам. Генерал фон Застров считал, что ведомство, которое вознамерится развивать в офицерах «фельдмаршальские таланты», попросту поощрит неподчинение. Генерал-майор фон Кокритц, глава Генерал-адъютантуры, выступил против планов Массенбаха из общих соображений, опасаясь, видимо, что планируемая организация ослабит его собственную власть
. Штаб генерал-квартирмейстера был фактически реорганизован в примерном соответствии с идеями Массенбаха в 1803 году, он начал свою новую деятельность, встреченный враждебностью других ведомств и обладая еще кое-какими недостатками, ослабившими его эффективность. Его новому начальнику, генерал-лейтенанту фон Гейзау, одновременно было поручено руководство инженерным корпусом и военным департаментом Высшей военной коллегии, это умножение функций усугубило и без того фантастическую сложность военного управления. Начальники трех бригад штаба – генерал-майор фон Фуль, сам Массенбах и Шарнхорст – были людьми, чьи представления о стратегии и тактике находились в безнадежном противоречии, а кроме того, они были несовместимы по темпераменту
. Новая организация теперь стала называться Генеральным штабом, однако никто не имел ясного представления о его функциях или полномочиях.
Хотя после 1800 года отмеченные выше недостатки и злоупотребления не ускользнули от внимания военных реформаторов, истинные масштабы упадка, затронувшего вооруженные силы с 1763 года, так и не были осознаны. Аура непобедимости, окружавшая армию в результате побед Фридриха, в последующие годы полностью не рассеялась. Даже разочаровывающие кампании 1792–1795 годов, которые могли бы, по мнению проницательного критика, выявить тревожные недостатки дисциплины и командования
, по-видимому, не поколебали убежденности рядового офицера в том, что при любом реальном столкновении прусская армия непобедима. Безусловно, по мере того как правительство, все более раздраженное претензиями Наполеона и французскими нарушениями целостности прусской территории, подходило к войне 1805 года, солдаты не сомневались, что смогут поставить корсиканца на место. Правда, некоторые приближенные к королю генералы, и в особенности Массенбах, были против войны с Францией, однако позиция Массенбаха определялась скорее политическими пристрастиями, чем военными соображениями, ибо он ненавидел англичан и русских и мечтал о франко-прусском крестовом походе против последних
. За этим исключением, следует отметить, что прусская партия войны в 1805 году носила преимущественно армейский характер и, кроме того, возглавлялась тем реформаторским элементом, который должен был лучше всего осознавать неспособность Пруссии вести крупную кампанию. В то время как младшие офицеры берлинских гарнизонов точили шпаги на ступенях французского посольства
, четыре человека, такие как Шарнхорст, Рюхель и Блюхер, использовали все свое влияние в высших эшелонах власти, чтобы убедить короля в необходимости войны
. Возможно, они не обладали возвышенной верой безымянного полковника, сожалевшего, что его «парням» приходится носить сабли и мушкеты, ведь, чтобы прогнать с прусской территории «французских псов», им хватит дубин
, тем не менее, когда король в 1806 году окончательно решился на войну с Францией, они были уверены в победе.
Эта уверенность жестоко развеялась. Позже Бойен напишет о событиях 1806 года, что «было немного кампаний, в которых такие многочисленные и часто такие непонятные промахи накладывались друг на друга»
. Дипломатическая подготовка к войне была смехотворно плохой. В 1805 году, когда и австрийцы, и русские выступили против Наполеона, прусское правительство колебалось до тех пор, пока не упустило наилучшую возможность для действий, в августе 1806 году оно вступило в войну с нейтральной Австрией, а Россия не могла предоставить силы поддержки. Мобилизация на войну была беспорядочной и неполной, не было предпринято никаких попыток мобилизовать силы Восточной Пруссии, и против французской армии численностью 160 000 человек пруссаки отправили на поле боя всего 128 000 человек. Эти силы возглавил престарелый герцог Брауншвейгский, уклончивая нерешительность которого в кампаниях 1792–1795 годов не предвещала энергичного командования, ясный стратегический план у него отсутствовал, как и понимание важности штабной работы, он мало использовал таланты Шарнхорста, назначенного в его штаб в качестве начальника штаба. Однако эффективное командование было бы невозможно и при более одаренном военачальнике, чем герцог Брауншвейгский, поскольку административная неразбериха, терзавшая армию в мирное время, последовала за ней на поле боя. Какое-либо единое управление войной стало невозможным из-за прибытия в сентябре в штаб армии короля, и с этого времени война велась заседаниями комитетов, на которых энергия полевых командиров тратилась на бессмысленные дебаты с членами армейского штаба, королевской свитой, советниками кабинета и генерал-адъютантами, которые теперь заняли положение личного Генерального штаба короля.
Эти затяжные дискуссии полностью подарили инициативу Наполеону и все еще продолжались, когда его армии прошли через Тюрингский Лес и 10 октября разгромили прусский авангард в Заальфельде. Это поражение вызвало ужас в прусском штабе, и герцог Брауншвейгский, понимая, что его левый фланг находился под угрозой, решил отступить, чтобы защитить свои коммуникации. Это решение сделало невозможным сосредоточение прусских сил, которое еще могло предотвратить катастрофу. В результате, двигаясь с обескуражившей прусское командование быстротой, Наполеон навязал бой армии, состоящей из разрозненных и некоординированных частей. Сам император напал на корпус Гогенлоэ в Йене и, обладая большим численным превосходством и господством на возвышенности, одержал победу. Одновременно Даву бросился на фланг герцога Брауншвейгского у Ауэрштедта и, имея в своем распоряжении всего 26 000 человек, нанес решительное поражение почти вдвое превосходящим силам, во многом из-за нежелания генерала фон Калькройта без четких приказов задействовать свой резерв в 12 000 человек. Рано утром 14 октября прусские гренадеры мужественно противостояли смертоносному огню французских тиралеров, заслужив безграничное восхищение Наполеона, но к полудню боевой дух начал давать сбои. В Ауэрштедте герцог Брауншвейгский, пытаясь сплотить сильно пошатнувшуюся дивизию, был ранен в оба глаза и вынесен умирающим с поля боя, эта потеря усугубила растущее падение морального духа. Началось общее отступление, которое к вечеру переросло в бегство, поскольку беглецы обоих сражений хаотично бросились в сторону крепости Магдебург
.
