скачать книгу бесплатно
Нефела, Облачная страна
Владимир Михайлович Горбачев
Биолог Вакано создает технологию, позволяющую наделить человека новыми свойствами. Его эксперименты запрещены на Земле, поэтому он оборудует лабораторию на загадочной планете Нефела. Здесь он вынужден вступить в смертельную схватку с космическими пиратами, которые стремятся захватить новое изобретение, чтобы с его помощью создать армию монстров. Но огромные тучи Нефелы, наделенные жизнью, а возможно, и разумом, не терпят никаких схваток…Роман является первой частью дилогии, в которую входит также роман «Люди Края».
В оформлении обложки использована фотография с сайта https://pixnio.com (https://pixnio.com) по лицензии CC0 и фотография телескопа Хабл с сайта NASA https://www.nasa.gov/multimedia/imagegallery/image_feature_211.html (https://www.nasa.gov/multimedia/imagegallery/image_feature_211.html)
Глава 1. Айсберг
Никакой необходимости выходить на поверхность объекта у Калика не было. Оба вспомогательных двигателя, корректировавших курс ледяной глыбы, управлялись из жилого отсека, где он в данный момент находился. Оба находились в рабочем состоянии (он недавно проверял), связь с ними была устойчивой. Более того: выход на поверхность транспортируемого объекта был строго запрещен инструкцией и полетными правилами, и нарушение запрета грозило отстранением от полетов на срок до пяти лет. И если Калик хотел и дальше работать в Space Cargo International (а он хотел) и не намеревался менять профессию и уходить из космоса (а он не намеревался), то должен был выбросить из головы всю эту дурь о прогулках по айсбергу и тихо сидеть в отсеке, прокладывать курс и сосать лапу. Нарушить инструкцию было нельзя, скрыть нарушение – тем более (за этим следили регистраторы известные – вон он, глазок в углу кабины, и регистраторы скрытые, спрятанные среди прочей электроники), космос не терпел разгильдяйства (это было написано во всех учебниках), а потому – смотри выше. То есть сиди тихо.
Однако Норманн Калик не был в космосе зеленым новичком. Еще во время учебы полетал на линии Земля-Луна, потом год стажировался на марсианских чартерах, и вот теперь второй год работал на маршруте Европа-Марс. Случалось и устранять неполадки в оборудовании, и находить выход в разных нештатных ситуациях. И он знал, что регистраторы, даже те самые «черные ящики», или колдуны, как их называли между собой пилоты, можно обмануть. И он уже давно (месяца три, а может, четыре назад) пришел к выводу, что инструкции пишутся для людей туповатых и робких, таких, что за всю жизнь не сделают и шага в сторону. Себя Норманн к таким не относил.
Он вдруг ясно представил, как он спустя год, по окончания срока контракта, вернется на Землю, как встретится с Робертом, и Лопесом, со всеми друзьями, как увидится с Джулией, и станет рассказывать о своей работе – редкой, экзотической, а в глазах большинства даже героической работе, и как кто-то из них вдруг спросит: «Так что, выходит, ты ни разу и не ступил на поверхность такого айсберга? Не видел, как это все выглядит вблизи?» И как он начнет лепетать что-то жалкое про инструкции и запреты, про свирепое начальство… Нет, представлять такое не хотелось. Норманн понял, что он не простит себе, если не сделает хотя бы одного шага. Далеко он не пойдет – зачем? Но один-то шаг можно! Или несколько. Надо только сначала…
Он дал бортовому компьютеру задание провести профилактическую проверку систем, в том числе регистраторов, после чего в нужный момент ввел пару нужных команд. Все смешалось в извилинах электронного мозга, одни сигналы столкнулись с другими, прямо им противоречащими. Не терпящий противоречий искусственный разум сник, система зависла. Калику только это и было надо. Он на всякий случай проверил, отключились ли регистраторы (они отключились), после чего громко провозгласил: «Свободен, свободен наконец!», и стал собираться.
Хотя он и спешил, но делал все тщательно, стараясь ничего не забыть. Прежде чем надеть скафандр, закрепил ему на плечо дополнительную видеокамеру (штатная камера, вделанная в шлем, давала недостаточно четкое изображение), проверил давление в обеих баллонах. Влез в шелестящую оранжевую оболочку, щелкнул зажимами шлема, включил климатизатор и связь. Связь – это было главное. Теперь, даже если вдруг придет вызов с базы (вообще-то не должен прийти, там все строго по часам, но вдруг), он сможет ответить, как если бы сидел в отсеке, за пультом. Еще раз проверил работу всех систем, подачу кислорода, взял висевшее в углу помело (так на пилотском жаргоне называлось индивидуальное полетное устройство, ИПУ) и шагнул в тамбур.
Зеленый огонек на стекле шлема, в левом углу, подтверждал, что переборка жилого отсека закрыта герметично, путь наружу свободен. «Входная дверь», – негромко скомандовал, почти прошептал Калик, и чуткая автоматика тут же отозвалась. Наружная переборка раздвинулась, и Норманн шагнул на поверхность айсберга.
Шагнул – и окунулся в мрак. Под ногами и вокруг отсека тьма была непроглядная, сплошная, а над головой словно серебряной пылью посыпанная. Там была Кассиопея, и неистовый Денеб, и Арктур – в общем, весь звездный атлас. Граница между твердью, на которой стоял Калик, и условным небом айсберга находилась совсем рядом, примерно в сотне метров, и была хорошо видна, словно проведенная чем-то белым изломанная линия.
Он постоял немного, оглядываясь и запоминая первое впечатление, потом включил налобный фонарь. Мрак сразу исчез, лед в луче фонаре сверкал. Норманн проверил, работают ли обе видеокамеры, и двинулся вперед, к границе, за которой царил день.
Он старался двигаться как можно осторожнее, не делая резких движений. Тяготение на объекте было ничтожное, и, сделав энергичный шаг, можно было взлететь на несколько метров. Чуть позже Калик так и собирался сделать, но сейчас он хотел быстрее добраться до линии дня. Вообще он хотел увидеть как можно больше, снять как можно больше, а времени у него было не так много.
Месяцы работы в условиях слабого тяготения дали ему необходимый навык, он без задержек добрался до границы и, наконец, шагнул в день.
Перед ним до самого горизонта простиралась сверкающая горная страна, состоящая из хребтов, вершин и отдельных ровных участков между ними. Над хребтами чернело бездонное пространство, усеянное бисером звезд. Слева виднелось круглое пятно размером с детский кулачек. На Юпитере, откуда Калик начал свой путь, на Солнце можно было смотреть, не мигая. Здесь спустя несколько секунд взгляд все же приходилось отводить.
На дневной стороне поверхность айсберга не сверкала, не искрилась; она светилась ровным светом. Причина была у пилота под ногами, он ощущал ее подошвами ботинок. Большая часть айсберга, обращенная к Солнцу, была покрыта плотной светоотражающей пленкой. Это было сделано из понятных соображений: ни один грамм драгоценной влаги не должен был испариться во время транспортировки, вся вода должна была достаться одной из марсианских колоний. Лишь меньшая, ночная часть ледяной глыбы, на которой был расположен жилой отсек и, невидимые отсюда, два вспомогательных двигателя, оставались свободными от упаковки.
Калик плавно повернулся на месте, делая круговое видео, затем, как и планировал, оттолкнулся и взлетел над поверхностью объекта. Отсюда, с высоты пятнадцати метров, обе части айсберга были видны замечательно. Жаль, конечно, что нельзя будет выложить снятые кадры в сеть. Только друзьям показать, и то под большим секретом. Но, может, он это сделает позже, когда будет работать где-то в другом месте?
Да, а что это он все молчит? Пора записать первые впечатления, сделать, так сказать, письмо на память.
Он включил диктофон и уже сформулировал первую фразу «Я парю над своей планетой», и уже рот открыл, чтобы ее произнести, как вдруг его взгляд зафиксировал нечто необычное. Крохотная белая точка в созвездии Весов немного изменила свое положение. Часы, проведенные перед экранами, приучили глаза пилота автоматически отмечать подобные изменения. Вообще-то они не должны были происходить внезапно: им всегда предшествовало появление радиосигналов с проходящего неподалеку корабля (а движущаяся точка могла быть только кораблем, или зондом, или таким вот объектом, как его айсберг). Однако сейчас никаких сигналов он не получал. Может, связь барахлит? Он скосил глаза на индикатор внизу шлема. Нет, вот он, зеленый огонек, исправно светится. Что ж, сейчас он покажет этим грубиянам, научит их уважать пилотские традиции, а также правила Кодекса – да-да, Кодекса!
Калик одним движением пальца по шлему диктофон выключил, передатчик включил, и уже снова открыл рот, чтобы выслать в пространство пару хороших фраз, этаких пилотских оплеух – как вдруг снова застыл с открытым ртом, как минуту назад. Что-то ему мешало излить на грубиянов свой праведный гнев, что-то связывало язык. Да что же такое? Он что, зеленый стажер, что слово боится сказать? Он откашлялся, вновь приготовился вызвать неизвестный борт – и тут внезапно понял, что именно его остановило.
Незнакомый корабль не просто проходил рядом с объектом – он приближался. Будь Калик у себя в рубке, он бы сразу это установил по показаниям приборов; но и сейчас, простым глазом, он отметил, что светящееся пятнышко увеличилось. Незнакомый корабль приближался, больше того – он шел прямиком к айсбергу на полной тяге.
Норманн Калик почувствовал себя неуютно. Ему вдруг вспомнились истории, слышанные на станциях, на лунных и марсианских базах, там и сям, – жуткие истории о быстроходных корветах без опознавательных знаков, о таком удивительном явлении, как космический абордаж, о взорванных входных люках, о захваченных судах и грузах – и о телах, о телах людей в изрешеченных пулями скафандрах, или вообще без скафандров, превратившихся в ледяные глыбы, летящие среди звезд… Он сопоставил эти рассказы с внезапным появлением незнакомого корабля, с его странным молчанием, и в его сердце проникла тревога. Айсберг, который он вел на Марс, эта гигантская глыба чистейшей воды, была хорошей добычей для бандитов. Он не знал в точности, сколько объект стоит, но знал размер страховки – своими глазами видел документ, в котором значилось число с десятью нулями.
Калик глянул вниз. До поверхности айсберга оставалось метра четыре, не больше; он опускался. Скорее бы! Конечно, это могут быть вовсе не пираты. И даже наверняка не пираты; просто какой-то корабль компании пролетал мимо, обычный корабль, и инспектор решил… А что сигналов не подают, так это они хотят его врасплох застать – не спит ли на дежурстве, или не бродит ли по тропам чужих миров, сражаясь с чудовищами в новой видеоигре. Да, это просто рутинная проверка; не нужно паниковать. Скорее вернуться в отсек, спрятать скафандр, и уже оттуда, из рабочего кресла, послать гостям сигнал вызова…
Но, думая так, он уже понимал, что и оттуда, из рубки, не пошлет никакого вызова. Потому что не бывает таких проверок, и инспектор, какой бы он не был вредный, так себя не ведет. А значит… А значит, вопрос стоит так: надо ли вообще возвращаться в отсек? Можно ли? Но если не в отсек – то куда? И еще – заметили ОНИ его, или нет?
В эту секунду (до поверхности оставалось совсем немного) его приемное устройство вдруг ожило.
– Не сиропь, Деготь, скачь по-скорому, через минуту стопимся, – услышал Калик гнусавый, какой-то противный голос, жующий концы слов. – И топку гаси, слышь, топку гаси по сигналу, а то все баксы на хрен утекут.
– Я гашу, не толочь, – отозвался другой голос, низкий, как из бочки. – Скажи ребятам, пусть берут дудки, в гости к пресному пойдем.
– Ага, повеселим парнишку, а то закис небось на ледышке, – согласился гнусавый, и оба разразились жуткими звуками, в которых ухо пилота не сразу признало смех.
Сердце Норманна Калика сжалось от ужаса. Дело было не в том, что экипаж чужого корабля разговаривал на бандитском жаргоне, и, стало быть, всякие сомнения относительно их статуса отпадали. Сами их голоса, столь искаженные, что казались взятыми откуда-то из ужастиков – эти голоса напомнили Калику еще одну часть слышанных им историй. В этих историях говорилось о странных людях, обладающих необычными, не присущими человеку свойствами. Например, он слышал о людях, способных долгое время обходиться без кислорода. Видеть в темноте. Выдержать смертельное для нормального человека ускорение. О людях, которые могут думать и двигаться в три раза быстрее, в пять раз быстрее обычного человека. Таких людей называли improved, или сокращенно «пруви», «улучшенные». Их выводили – так слышал Калик – в нескольких подпольных лабораториях, расположенных неизвестно где, возможно, даже в Дальнем космосе. Лаборатории были подпольными, поскольку создание пруви было строго запрещено. И не только создание пруви, но и вообще все опыты в данной области. И Совбез запретил, и научное сообщество осудило. Опыты были запрещены, потому что в ходе биотехнологического перерождения пруви получали новые привлекательные свойства, но при этом теряли человеческий облик, нормальный голос, обычные человеческие чувства. По сути, в них вообще не оставалось ничего человеческого. Из них получались самые жестокие вожаки пиратских шаек; они не щадили никого.
Правда, у пруви имелось свое слабое место: жили они недолго. Официально ничего не было известно, но люди, интересовавшиеся этим вопросом, говорили, что «улучшенные» живут в среднем года три-четыре, после чего внезапно умирают от какого-нибудь недуга, с которым медицина вообще-то научилась успешно бороться: нарушения мозгового кровообращения, или рака, или инфаркта. Эта высокая смертность «улучшенных», их уязвимость также были аргументом для прекращения экспериментов в этой области. Хотя обычные люди, и Калик относился к их числу, смотрели на это дело иначе. Они считали, что быстрой кончине пруви можно только радоваться; походило на то, что сама природа ставила преграду новой породе двуногих хищников.
Похоже было на то, что в гости к Калику пожаловали именно «улучшенные». И умирать в ближайшее время они вроде не собирались – наоборот, смерть грозила самому Норманну.
Ноги пилота наконец коснулись поверхности айсберга, и неровности поверхности скрыли от него приближающийся корабль. Теперь с корабля его не могли увидеть. Кажется, его не заметили. Значит, у него есть несколько минут для того, чтобы обдумать свое положение и составить план действий. Связаться с базой он не может – передатчик скафандра на это не рассчитан; помешать их высадке тоже не в его силах… Да ведь они и не будут садиться – при этом неминуемо будет уничтожена часть драгоценной влаги. Зависнут на малой высоте и вышлют группу захвата на помелах. Группа обнаружит пустой отсек; они поймут, что пилот вышел, что он где-то рядом… Станут искать – и обязательно найдут. Что же делать, что делать?
И вдруг он вспомнил. Выход был! В кабине второго вспомогательного двигателя имелся аварийный набор: два баллона с кислородом, сухой паек, ракетница с запасом патронов, рация и комплект препаратов для погружения в анабиоз. Создавая этот набор, стратеги Компании хотели предусмотреть все варианты; скажем, такой, при котором жилой отсек получал неустранимые повреждения (в результате пожара, потопа, удара – неважно), но пилот оставался жив. В таком случае он мог добраться до второго вспомогательного, послать на базу сигнал бедствия и до прибытия помощи ввести себя в анабиоз. Этот план был включен в инструкции, его сдавали на экзаменах. Сколько шуток было по этому поводу! Сейчас Калик был готов расцеловать того неизвестного ему дядьку, который запланировал этот «ужин перед спячкой». Он собирался поступить точно по инструкции: послать сигнал, а затем уйти в анабиоз. Но, конечно, не там, где предусматривали разработчики, не в капсуле двигателя. Там его найдут уже через час. Нет, он поступит иначе…
Норманн Калик определил нужное направление и отправился в путь.
Глава 2. Беглец
Час был ранний, неурочный. Солнце только собиралось вставать, небо над океаном было окрашено в нежный лимонный цвет. Деревья в институтском парке окутывал туман; птицы просыпались в ветвях и робко пробовали голоса. И, разумеется, ни у входа, ни в коридорах сейчас нельзя было встретить ни одного сотрудника. Это и требовалось! На это он и рассчитывал! Петр Вакано глубоко вдохнул бодрящий утренний воздух и решительно зашагал к входу в институт.
Петр Вакано был молод (весной 32 исполнилось), он был самым молодым руководителем лаборатории не только в институте, но и во всей Океании. Он был высокий блондин довольно приятной наружности; изучение имевшихся фотографий говорило, что это у него от матери Марины, русской с примесью финской крови, носившей в девичестве фамилию Зыкова. Кажется, от матери он унаследовал также мечтательность и любовь к животным – почти на всех снимках Марина Зыкова была запечатлена в обнимку с лайкой, или таксой, или с огромным рыжим котом. Впрочем, все это были одни догадки: сам Петр матери почти не помнил, она умерла рано, ему еще пяти не исполнилось. О причинах ее смерти отец не любил говорить, знакомые тоже помалкивали, и у Петра сложилось впечатление, что тут скрывалось нечто нехорошее: алкоголь, наркотики или что-то в этом роде.
От отца-серба Петр унаследовал энергию, силу воли и талант. Да, талант определенно шел от отца – ведь Милан Ваканович был успешным бизнесменом, у него имелось несколько компаний, собственный банк, яхта. Дела мешали ему заниматься воспитанием сына, и Петр находился сначала в частной школе, потом в колледже, потом в университетском кампусе… Возможно, недостаток родительской любви (да что недостаток – полное отсутствие такой любви, вот как это называется!) помешали ему обрести достаточную уверенность в себе; он был не слишком удачлив в любовных делах. В работе, в научных делах ему сопутствовала удача, а с женщинами – нет. Вот и союз с Кэтрин, на который он возлагал определенные надежды, распался, не продержавшись и года. Проблема была еще в том, что Петру, с его мягкостью, некоторой робостью и увлечением работой, нравились девушки совсем другого склада – веселые, энергичные брюнетки, с короткой стрижкой, озорным взглядом, любящие танцевать, ходить на вечеринки, неутомимые в любви. Вызвать ответное чувство в подобной девушке ему никак не удавалось; познакомившись с молодым одаренным биологом, лауреатом десятка премий и профессором (что ж, это мило), проведя с ним день-другой и поцеловав в начинающий лысеть высокий лоб, очаровательное создание удалялось, оставляя в душе покинутого горький осадок. Говоря языком астронавтов, их стыковка не была прочной.
Впрочем, в настоящий момент все это было совершенно неважно. В настоящий момент никакой неуверенности, или робости он не испытывал. Он чувствовал в себе решимость и злость. Эти новые для Петра чувства владели им со вчерашнего дня, после разговора с директором института. О, эта беседа! Стоило ему вспомнить некоторые фразы директора, выражение ее лица, как в нем закипала самая настоящая ярость. А ведь он спешил в кабинет директора, полный надежд! В ожидании похвалы! Это и было самое ужасное – внезапное крушение всех планов.
А похвалы, кстати, прозвучали. Когда Петр явился к Луизе Сонг и сообщил о результатах серии контрольных опытов, он услышал такие слова, как «выдающееся открытие», «потрясающие результаты», и другие, столь же лестные. Хотя иного трудно было ожидать. Ведь доктор Вакано сообщил директору о том, что ему удалось наконец то, что не удавалось еще никому на планете; что он проделал работу, которую признали невыполнимой признанные авторитеты как в области медицины, так и биологии. А именно, он сообщил, что ему удалось создать искусственную плазму крови с заданными свойствами. Это выводило биотехнологию (а Вакано считал себя в первую очередь биотехнологом) на совершенно новый уровень. Это открывало путь к полной победе над самыми опасными, самыми неизлечимыми заболеваниями. К исправлению врожденных уродств. К регенерации утраченных органов. (Больше никаких протезов! Никаких искусственных рук, ног и глаз. Все свое!). А главное – это открывало дорогу к формированию живых существ с совершенно новыми возможностями. Вначале, конечно, животных, и тут примером мог служить его Гром. А потом, возможно, и человека. Не каких-то слепленных кое-как, неизвестно где, шарлатанским образом пруви, а полноценных, сохранивших все социальные связи людей, обладающих целым спектром новых уникальных способностей. Людей, которые могут видеть на расстоянии сотен и даже тысяч километров, дышать под водой, использовать для питания небелковую пищу…
Все это доктор Вакано и изложил своему директору. А затем представил план работы своей лаборатории на ближайшие десять лет. В этом плане чуть не каждый год на выходе значились эпохальные, совершенно невероятные результаты. И что он услышал в ответ? «Боюсь, что вы слишком спешите, доктор», – вот что он услышал. «Вы знаете, я человек широких взглядов, толерантный человек, но утвердить такое направление исследований я никак не могу. Как вы вообще могли подумать, что это может быть включено в план института? Разве вы не слышали о новых нападениях пиратов-пруви на корабли? О жуткой трагедии на Фобосе? О пропаже корвета сил галактической безопасности? И вы хотите, чтобы в такой момент мы открыли фабрику по выпуску новых монстров? Да, конечно, я слышала ваши аргументы, что вы собираетесь двигаться постепенно, что ваши… э-э-э… пациенты сохранят все человеческие черты, но кто может это гарантировать? Я согласна с тем, что ваши… выпускники будут более совершенными, чем обычные пруви – но не значит ли это, что они будут еще более чудовищными? Ваши планы угрожают упорядоченному развитию общества! Животные? Да, и животные тоже угрожают! Даже в большей степени! Вы собираетесь разрушить грань между человеком и животным, между добром и злом, если хотите! Я этого никак не могу позволить, никак! И не только я – ни один руководитель научного учреждения на Земле вам этого не разрешит. А если какой-то безумец и разрешит, то все равно такие исследования будут остановлены по решению правительства, или Совета безопасности; под давлением общественного мнения, в конце концов! И потом, не забудьте, доктор – все ваши открытия сделаны здесь, в институте, в рамках договора, заключенного с нашей администрацией. И мы имеем право остановить эти исследования, даже если вы попытаетесь продолжить их в другом месте. Опыты с «улучшением» животных должны быть прекращены немедленно. Даже то, что вы уже сделали, этот ваш Гром – даже это вызывает оторопь. От меня уже требовали проявить твердость и усыпить эту тварь. Я понимаю, вы привязаны к собаке; ладно, пусть Гром останется, но создать новых монстров я не позволю…»
Да, именно так она и сказала: «Я не позволю». И он понял, что это окончательный ответ. Он тогда не стал горячиться, спорить, заявлять протест. Он просто ушел и стал думать. Он думал всю ночь. Строил один план, другой, третий… И наконец, уже к утру, принял окончательное решение.
…Дверь института при его приближении услужливо распахнулась.
– Доброе утро, доктор Вакано! – пророкотал низкий голос дежурного робота. Увидеть дежурного как нечто целое было нельзя: электронный мозг располагался где-то в вычислительном центре, глаза смотрели на входившего с потолка и стен, а руками служили разного рода отпирающие и запирающие устройства.
– Вы сегодня рано! – продолжал голос. – Спешите продолжить работу?
– Да, Джон, спешу, – ответил ранний посетитель.
– Хочу предупредить, сэр, – произнес голос, когда ученый уже подходил к лифту. – Вчера вечером – точнее, в 23 часа 57 минут – госпожа Сонг выпустила распоряжение, согласно которому вам запрещается выгуливать ваших питомцев в парке. Разрешены только прогулки во внутреннем дворике.
– Вот как? – произнес Вакано, стараясь, чтобы его голос звучал как можно равнодушней. – Что ж, директору института виднее, как строить внутренний распорядок.
– Совершенно верно, сэр! – отозвался голос. – Успешной вам работы!
Ответом дежурному была улыбка, несколько кривая. Она держалась на лице Петра Вакано до того момента, пока не сошлись дверцы лифта. После этого доктор уже не улыбался. Более того – он позволил себе несколько крайне резких высказываний как о самой госпоже Сонг, так и о ее родителях, а также о ее заместителях на посту директора профессоре Варанаси и докторе Хойле. Черт возьми, этот запрет ломал весь его план! Проклятая дама широких взглядов, эта толерантная женщина, как видно, догадалась о его намерениях. И решила им помешать. Она не даст ему вывести из института Грома; а если он бежит и начнет работу в другом центре – скажем, в Сиднее, или Нагасаки – она и там будет ему мешать. Но он не сдастся, не сдастся! В конце концов, кроме Земли, есть другие места, где живут и работают люди. И можно создать собственный центр, в котором никто не будет его контролировать. Деньги можно попросить у отца. Должен же он хоть когда-то, хоть в чем-то помочь сыну! Все это можно обдумать потом. Но бежать надо сегодня, сегодня обязательно; завтра они перекроют все лазейки. И лазейки перекроют, и Грома могут убить. Да, вполне могут. Вызовут его, Вакано, на какое-нибудь дурацкое совещание, а в это время… Нет, надо действовать сейчас, нельзя терять ни минуты!
Доктор чиркнул пропуском по считывающему устройству и вошел в лабораторию. Все здесь было ему родное, все было сделано по его заказу, или его руками, все приспособлено для работы. И все это придется бросить. Ну, что тут горевать; с этим ничего не поделаешь.
А где Гром? Почему не встречает своего хозяина и друга? Почему эта здоровенная черная псина, эта лукавая морда, исполненная собачьего достоинства, не стучит по полу крепким, как палка, хвостом, не заглядывает в глаза? Не кладет лапы ему на плечи? Правда, Гром уже больше месяца, с тех пор, как была введена первая порция плазмы и началась перестройка его организма, не делает многого, что делает любая собака. Но у входа он Петра всегда встречал.
Вакано глянул влево, вправо – и увидел. Гром сидел на столе, придвинутом к окну, и смотрел в окно. Там был парк, а дальше океан, и рассвет над океаном.
– Любуешься? – спросил Вакано. Просто так спросил, не ожидая ответа – пес пока усвоил всего четыре десятка слов, и не мог оперировать сложными понятиями, означающими предпочтение или модальность. Однако Гром, к его удивлению, повернул голову, сдвинул назад нижнюю челюсть, освобождая место для языка, и отрывисто произнес:
– Смотреть хорошо. Нравится. Как пища. Пища для глаз.
Произнеся этот монолог и заметив, что произвел впечатление, пес расслабил челюстные мышцы и наконец позволил себе несколько движений, привычных для обычной собаки: постучал по полу хвостом, склонил голову набок и заглянул хозяину в глаза.
– Ну, ты молодец! – сказал доктор. – Ты даешь! «Нравится!» Уже знаешь, что значит нравится? А гулять нравится?
Гром ответил не сразу. С минуту, наверно, смотрел в пол, размышляя, потом произнес:
– Нравится. А также. Необходимо. Потребность. Облегчиться. И дышать. Все вместе. Очень нужно.
Вакано слушал, не веря своим ушам. Какое продвижение! Явные начатки логического мышления! Определение понятий! Он будто своими глазами видел, как в мозгу пса выстраиваются нейронные связи, как проходят все новые сигналы… Просто руки чесались все это внимательнейшим образом изучить, обдумать – и двигаться дальше. Но времени не было.
– Сейчас пойдем, – сказал он Грому. – Потерпи еще пять минут, ладно? Мне надо собраться. Потерпишь?
Пес скривился, но промолчал, и Вакано начал собираться. Собственно, все нужное – флешки, образцы плазмы – было уложено еще вчера. Сборы состояли в уничтожении полученных результатов. Он стирал файлы, выливал в раковину образцы. Закончив, в последний раз окинул взглядом лабораторию. Правильнее всего было бы все это сжечь. Но тогда бы сработала сигнализация, поднялась тревога… А главное – это было противно его характеру. Нет, он не поджигатель.
– Идем! – бросил он псу.
Когда вышли в коридор, Гром по привычке повернул направо, где был выход в парк, но Вакано окликнул его.
– Сегодня идем во двор, – объяснил он. – В парк нельзя.
И Гром снова его удивил. До этого он никогда не говорил на ходу: речь требовала усилий, и псу надо было остановиться. Но сейчас он догнал Вакано и, идя рядом с ним, напряг горло, помотал немного башкой, словно примериваясь, и произнес:
– Зачем нельзя?
Это был еще один прорыв, еще открытие, но удивляться было некогда, и Вакано так же, на ходу, ответил:
– Так нельзя говорить. «Зачем» – это о цели. Когда что-то хочешь, тогда «зачем». А «нельзя» – это почему.
Пес не ответил, и это было понятно – все же не человек. Они в молчании спустились по пандусу и вышли во дворик. Это был довольно уютный, можно сказать, милый уголок с несколькими буками и белой сосной, цветниками, газонами и альпийской горкой; Вакано иногда любил отдыхать здесь. Но сейчас дворик являлся для них тюрьмой, и доктор смотрел на него, как на тюрьму. Бежать! Но как? Через оба входа, главный и запасной, его с Громом не выпустят, выход в парк тоже закрыт… Может, выбить окно в коридоре первого этажа? Но он не был уверен, что это удастся – там наверняка не простое стекло. И потом, сразу поступит сигнал в полицию, за ними будет организована погоня. Нет, весь расчет был на то, чтобы уйти тихо, не привлекая внимания, и успеть добраться до космопорта в Сиднее раньше, чем руководство института объявит доктора Вакано в международный розыск. А если он уйдет тихо, без взрывов и битья окон, какие будут основания объявлять его в розыск? Никаких оснований. Но как же, как?
– Ты не собирать. Почему? – услышал он знакомый хриплый голос.
Действительно, Гром сделал свое дело, а хозяин не спешил с совком и пакетом, чтобы прибрать за ним. Да он и не взял на этот раз ни совка, ни пакета.
– Не до этого, – объяснил Вакано. – Понимаешь, нам нужно… Мы должны уйти. Бежать.
– Да, я знаю, – сказал пес. – Толстяк приходил. И главная женщина. Говорили, что надо. Чтобы я исчез. От них шла угроза. Тянуло, как ветер.
Петр слушал, пораженный. Спросил:
– Значит, профессор Варанаси и госпожа Сонг приходили в лабораторию? Когда?
– Вчера. Поздно. Ты ушел.
– И они говорили о тебе?
– Обо мне. Но о тебе больше. Большая угроза. Я хотел спрятаться.
Значит, он был прав в своих подозрениях! И сегодняшнее утро дает ему последний шанс. Но…
– Ты говорил, надо бежать, – снова заговорил пес. – Тогда почему мы здесь? Почему не бежать?
– Нам запретили выходить в парк. Мы можем гулять только здесь. А отсюда нет выхода. Я не знаю, как бежать.
– Это преграда. Думать, – сказал Гром.
Он лег на брюхо, голову поднял, повернул чуть в сторону – словно прислушивался – и так застыл. Вакано несколько секунд смотрел на него, потом опомнился: он что, всерьез надеется, что пес найдет решение? Подскажет, как действовать? Нет, надо думать самому. Вариантов, в общем, немного. Или вывести из строя дежурного, чтобы тот не мог перекрыть центральный выход, или все-таки разить стекло в коридоре. И в том, и в другом случае ему нужно что-то…
Еще не зная, на каком варианте остановится, он направился к горке и выбрал камень подходящего размера. Ну… И тут Гром снова заговорил.
– Когда огонь – тогда тревога? Так правильно? – произнес он.
Вакано понял его не сразу. Поняв, кивнул. Но он все еще не знал, куда пес клонит.
– Когда тревога – двери открыты? – продолжал Гром. – Так верно?
Теперь доктор понял.
– Ты гений! – заявил он. – Значит, все-таки пожар! Короткое замыкание…
Мысль о зажигалке и тем более о спичках не могла прийти ему в голову – ими не пользовались уже полвека.
Вначале он думал вернуться в лабораторию и устроить замыкание там. Но когда они пересекали холл второго этажа, в глаза доктору бросился стоящий там монитор. Рядом, как нарочно, лежала на стуле стопка бумаги – видно, кто-то забыл текст реферата. Этого было достаточно. Петр рванул провод, зубами отодрал изоляцию. Ага, вот и розетка. Теперь закоротить… Спустя секунду провод в его руках задымился, розетка вспыхнула, от нее загорелась и сложенная рядом бумага. По всему зданию завыли сирены, замигали лампы аварийной сигнализации. А рабочая сигнализация, наоборот, отключилась, как и ток во всей сети. Это им и требовалось. Когда они выбежали в вестибюль, дверь была услужливо распахнута, а дежурный Джон молчал – ни «здравствуй», ни «до свидания». Даже через парк не надо было идти – прямо по главной аллее, к стоянке флаеров.
Глава 3. Погоня
– Здравствуйте, лейтенант! Как вахта?
– Здравствуйте, господин полковник! Вахта без происшествий, – ответил Жан-Лу, искоса взглянув на командира крейсера. Отдавать честь, вставать по стойке «смирно», или каким-то иным образом приветствовать старших по званию в космофлоте не было принято; к тому же Жан-Лу, будучи вахтенным, не должен был отвлекаться от своего основного занятия – слежения за экранами радаров, как ближних, так и дальних. Хотя, если бы обычай был иным, лейтенант Путро с удовольствием приветствовал бы своего командира. Он уважал полковника Вильеду. За два года совместной службы он успел неплохо изучить командира; и чем лучше он его узнавал, тем больше росло его уважение.
Про полковника Ронни Ахмета Вильеду рассказывали такую историю. Шесть лет назад, когда полковник только что получил под свое командование фрегат «Гагарин», командование задумало провести внезапную проверку боеготовности корабля, несшего вахту в поясе астероидов – самом пиратском уголке Системы. Однажды команда фрегата проснулась по сигналу «тревога». Вахтенный сообщал, что к кораблю с двух сторон приближаются быстроходные боты, которые не несут опознавательных знаков и не отвечают на вызовы; видимо, речь идет о попытке пиратов захватить боевой корабль. Спустя минуту по кораблю заметались полуодетые люди, спешащие на свои посты. А еще спустя минуту в рубку вошел командир фрегата. Он был в мундире, при галстуке, гладко выбрит и от него пахло хорошим одеколоном. И он имел готовый план отражения атаки, который тут же начал приводить в действие.
Атака, оказавшаяся учебной, была успешно отражена, грамотные действия командира фрегата были отмечены в приказе, и вскоре он получил назначение на «Нансен». А по флоту пошла гулять байка, что полковник Вильеда всегда спит одетым, выбритым и с готовым планом действий на все случаи жизни; единственное, что ему остается сделать в случае тревоги – это протереть лицо одеколоном.
– Ну, что наш транспорт? – спросил полковник, садясь в свое кресло и осматривая экраны. – Появился уже? В каком он сейчас квадрате?
Лейтенант покачал головой:
– Нет, господин полковник, айсберга нет. Я его все время ждал, глаз не спускал с квадрата G. Но там пусто. Странно это, правда?
