Пути к итогу. Роман без отрыва от пьесы «Под тенью мечей…»

Настоящие коммунисты – это совсем не эти, берущие горлом и беспринципностью, а те, кто создавал и строил! Строил заводы, метро, электростанции и города. Те, кто жизни ради, действительно, первыми поднимались в атаку, бросались на амбразуру, жертвуя во имя товарищей жизнью…

А где же были во времена строительств и битв наши « шариковы»? О, они знали, где надо быть!.. Там, где обретаешь зависимых от тебя. Дальше – варианты.

Одно известно, с этих, зависимых, всегда можно взять в свою пользу. И брали все, что относят к материальным ценностям. Злато-серебро-антиквариат выменивалось у умирающих с голоду за кусок хлеба, к распределению которого так удачно оказался приставлен; отбиралось мздою за возможность переправить передачу подследственно-осужденному; принималось в благодарность от подчиненных за повышение по службе, да и просто, чтоб поедом не ел по случаю и без случая; у всех – у всех за возможность для них выжить (или просто – жить)…

Пробившись локтями, перегрызя сотни глоток, не брезгуя никакими методами и средствами, всплыли наверх (как все оно и всплывает). И вот, они уже бездарно (но «ответственно») руководят, по-шкурнически «контролируют», злобно преследуют всех, кто, хоть немного, лучше и чище. И безостановочно гребут, гребут и гребут под себя все и вся, наращивая аппетиты и амбиции. Сперва – потихоньку, полегоньку, чтобы не нарваться на донос «сотоварища – сотоварищам» с целью перераспределения между «сотоварищами» же нажитого. Да чтобы не засвечиваться ренегатством перед выжившими (пока…) истинными коммунистами. А с течением времени, когда последних таки изжили, выпинаться перед «сотоварищами» и «наезжать» на них за общепринятые в кругу «шариковых» деяния стало как-то глупо. И пришлось «искать консенсус» и договариваться, как разделить вотчины для «княжения» и узаконить свою «частную социалистическую собственность».

Так вот и пришли мы к развалу Союза, в котором перевелись коммунисты по зову сердца и неравнодушные, а восторжествовали чиновно-парт-бюрократические ренегаты мещанско-мелкобуржуазной окраски. И ныне имеем – то, что имеем. И они имеют нас.

И почему бы мне не сидеть здесь до конца дней моих, если при мне, зрячем, белое декретно объявляют черным и наоборот?! Я не желаю пролития ничьей крови и, действительно, становлюсь безумным, если меня вынуждают быть глупым мотыльком, бьющимся о стекло с предупреждениями о беде, которым никто не хочет верить…

Вот молодец! Дорвался до ушей? А кому, к чертям собачьим, красноречие-то твое здесь нужно? На площади, поди, слабо? Привыкли по кухням-то, в междусобойчиках?

Воистину, каким же надо обладать терпением, чтобы, не перебивая, выслушать такую «трибунную» речь да еще стараться отфильтровать смысл от возможного психоза. У доктора Моткульского это прекрасно получилось.

– Зря вы так, Мурат Георгиевич. Ей-богу, зря… Надо ли так нервничать, когда изменить ситуацию – не в ваших силах. Вот они где лежат, корни очень многих болезней! Только был бы толчок – и пошло-поехало: дистонийка, гипертонийка, всякие инсульты-ишемии…

Да не дай Бог! Беречь себя нужно! Давайте-ка давление померим…

– Да, тут согласен с вами полностью, подраспустился я. Но как раз из-за того, что приспособленец-то из меня неважнецкий. И лишь полным отстранением от реальности смог вернуть себе хоть какой-то вкус к жизни. Но не смогу, как еще вчера, рыдать на улице, подавая милостыню старушке – одно лицо с бабушкой моей. Не почернеет в глазах у меня, когда померещится наяву мать, распродающая на уличном морозе что-то из очень дорогого, семейного, с рыночной оценкой в три копейки. У меня, доктор, душу украли, так что у вас я тут не по профилю. Не может болеть то, чего нет. Какой из меня душевнобольной?!..

– Голубчик мой, но вы же и так знаете, что никто здесь вас таковым и не считает. Вы могли уже убедиться, что здесь встретишь людей самых разных. И, к тому же, профиль наш весьма широк, специалисты – самые лучшие в городе, цены весьма умеренные. А нервы и у здоровых требуют ухода и профилактики…

– О, это я очень хорошо усвоил еще на собеседовании у вашего начальника, Алексея Васильевича, кажется… Альтернативой моему пребыванию здесь могло быть лишь перемещение в Ковалевку, где условия обитания, по его же словам, несравненно хуже, и шансов на освобождение, то бишь, исцеление гораздо меньше… Увы, хорошенькую, видимо, характеристику выправила мне душевная барышня из ГПД. Перепроверять все – дело хлопотное и неинтересное. Шефу вашему, в частности. Ему проще доказать мне, что нормальных людей не существует в принципе! Что критерии нормальности размыты… И умудренным жизнью всегда лучше перестраховаться… Ах если бы можно было застраховаться навсегда и от всего!.. И ему тоже… Но, соглашусь, признать ненормальность всегда проще, чем разглядеть необыкновенность…

Вот так меня к вам и подкинули, Станислав Георгиевич. Не то, на излечение, не то, на поруки… У вас времени больше, да и человек вы ответственный, хоть и подневольный… Так, что там? Не выше ста пятидесяти на девяносто, надеюсь?

– Тьфу на вас, господин Романов, трижды. И с давлением вполне прилично, да и с мозгами…

– Но-но-но, доктор! Мозги давайте трогать не будем. И вообще меня сюда определили только с целью нормализации сна, который у меня, действительно – ни к черту. Вот и озаботило моих близких это дело в комплексе с состоянием лихорадочной эйфории, явно заметной, нервозности на грани срывов и замкнутой отрешенности от реалий жизни и бытовых проблем, в частности. Я ни в чем не ошибся? Как оно там в анамнезе?..

Добавьте туда же, пометочкой, чистосердечное признание: я это все за собой признаю.

Но ничего не могу с собой поделать, поскольку никто и ничто меня не может дергать и отвлекать от работы лишь в ночные часы. Тогда лишь я и дышу, и черпаю в творчестве силы, чтобы продолжать пребывание в этом мире. Не сдавайте только меня, пожалуйста, коллеге Першикову. Говорят, он крупный спец по суициду, и очень расстраивается, когда кто-либо отказывается признать за собой склонность к оному. А любое нежелание жить – это просто подарок судьбы, из которого можно выкачать тонны материала. А хронический недосып, сами понимаете, может и не такие эффекты давать.

Ай да Стасик! Головой кивает, слушает очень внимательно, сопереживающе, да пометочки черкает периодически. Для отчетности, видимо…

– Творчество – это прекрасно, Мурат Георгиевич. И что вытворяем-то? Над чем сидите ночами?

– Помилуй Бог, Станислав Георгиевич! Еще немного, и покатит наипрямейший плагиат от Булгакова! Зачем нам с вами тягаться с бессмертными произведениями? Имею в виду наш с вами диалог, как пародию… Впрочем, чего уж…

Долгое время тянулся у меня период подготовки, сбора материала, обдумывания-осмысления. И вот, только было пришло оно, озарение, когда стало предельно ясно: что, как, форма, строение… Ах, я не сказал, пьеска зрела во мне. Долго… В виде драматических картинок из азиатского средневековья, о Тамерлане… Тут, как раз и ЮНЕСКО решила ему вдруг год посвятить, и, признаюсь, на волне думал проскочить… Ан нет, тут вашего покорного слугу с настойчивой заботой стараются вернуть к жизни. То есть, к дневной жизни. Вырвав из коварных лап ночи, беспощадной мучительницы, не приносящей никакого дохода…

– Простите, весь сыр-бор ради года Тамерлана, я правильно понял?

– Вовсе нет. Когда сам Тамерлан заинтересовал меня впервые, речи ни о чем подобном не было.

– Тогда почему, собственно? Почему Тамерлан? Ведь Железный Тимур – это он же, не так ли? Чем он вас заинтересовал-то, кровавый и жестокий?

– Вот-вот… И кровавый, и жестокий, и такой разный, как оказалось… Но, сказать честно, началось и не с Тамерлана даже. А с Иосифа Виссарионовича…

– Очень интересно. И какая связь?

– Когда со всех сторон однозначно и беззастенчиво, со скрежетом зубов и слюной во все стороны, клеймят нелицеприятно исторические личности, невольно начинаешь задумываться о предмете. Почему на протяжении десятилетий люди чуть ли не молились на «идола», чтоб потом в один момент прозреть и посмотреть на ту же самую личность исключительно в черном цвете? Что такого неоднозначного в этих личностях, что и через столетия память о них не умирает. Пусть даже и трансформируется. И, наконец, отвергая посыл исключительной греховности человека, изначально не даешь простора представлению о любом человеке (именно – о любом; все люди – всего лишь люди), как кровожадном извращенном существе, бесконечно далеком от Бога…

– О, дорогой мой, очень трогательно с вашей стороны говорить о Боге с материалистом, да еще – с медиком, со скальпелем и микроскопом искавшим местоположение души человеческой и прочая…

– А я и не пытаюсь призывать вас к вере, доктор. Человек сам к этому приходит. Или не приходит… Или уходит от этого. Но – сам!..

– Конечно, конечно, Мурат Георгиевич. Никто не спорит. Вы, главное, не волнуйтесь так. Не забывайте поговорку, что все болезни… правильно, от нервов. Кроме тех, что от удовольствия…

– Зачем вы так?.. В таких вещах меня обмануть довольно сложно – в любых интонациях любых голосов фальшь всегда считывается. Не стоит со мной, как… Даже не знаю…

– Простите, не хотел обидеть. Только уточнить хотелось: у вас это, с голосами, как давно?

– Да столько, сколько пишу. Лет тридцать уж, наверно… Не сразу, правда, в такой степени – постепенно обострялось. Наверно, не совсем, как с музыкальным слухом (который либо есть, либо нет), но нечто подобное, хотя и поддающееся тренировке.

– И что говорят?

– Кто?

– Да голоса эти…

– Стоп, Станислав Георгиевич!.. Я, для работы, тоже что-то по психиатрии почитывал.

Эка вы, было, обрадовались… Бред… голоса… императивы… галлюцинации… Не надо этого, пожалуйста. Я – только проводник: я записываю подслушанное в необозримой вечности, и из этого сплетаются диалоги, выкристаллизовываются монологи и, весьма нечетко, к сожалению, зримые образы событийного ряда повествования. Сейчас не помню, но, кажется, и у Бахтина об этом есть… Вы, кстати, не знакомились с его «Психологией творчества»? Надо будет вам подкинуть как-то…

Тут-то разговор наш тогда и подзавял. Видимо, чего-то иного ожидал «пан Станислав» от встречи… А так, еще покружив по просторам необязательных тем (в том числе, и той, с «тезками по отчеству»), расстались, похоже, с обоюдным ощущением какой-то неловкости. Впрочем, не важно…

Сегодня никак не хотелось бы выходить на любые словесные конфликты. И уж тем более, после сегодняшнего «полета под капельницей». Как-то не слишком способен себя контролировать. Голова – не моя какая-то. Что-то подтормаживать начинаю. А он перед обедом будет ждать… Проклятье, взбодриться бы как-нибудь покруче, чем чайком. Спасибо, конечно, ребята, но ароматного бы кофейку-у!.. Так и почувствовал желание, подобно Морозке, растянуть последнее «у-у» в тоскливом вое…

По ощущениям, долго я добирался до сестринской. Или только показалось?

– Надежда Михайловна! там капельницу бы перезарядить, – эка словцо-то нашел, что удивился сам. – У нас в палате…

– Да-да, у Беглицкого… Помню… Иду… – Сестра задвинула ящичек с расфасованными по коробчонкам таблетками в стол, заперла его и, выйдя в коридор, дверь за собой задраила и вовсе наглухо: хитросделанным ключом, да плюс тугой засов с пружинной блокировкой… Это правильно… Молодец… Народец тут всякий…

«Ну что же, они – люди как люди…» – можно только примазаться к цитате. В любые времена они могут вполне уравновешенно и удовлетворенно жить совершенно в различных условиях, независимо от социального устройства. Но, был бы социум, а повод найдется!.. И вот за каким-либо новоявленным вождем подхватываются и несутся во всесокрушающем порыве, уничтожая приевшееся благополучное прошлое, которое всегда можно умело высветить с другой стороны. Вперед!.. Где перед? – Бог весть. Да и ладно… Перемен!.. Родные мои, кто сказал, что перемены бывают лишь к лучшему?!..

А когда спадает эйфория, и бросают вас лидеры временщики, приходят переосмысление жизненных целей, крушение идеалов и авторитетов, утрачивается смысл жизни…

И вот мы все здесь, ребятушки, сидим на жердочке, и зримая реальность для многих существенно радостней экономической и политической нестабильности «за бортом», где царят обнищание и безнадега, толкающие самых незащищенных к суициду или в психи… И в какой же реальности существует наше время, когда мы – на коне и можем дышать полной грудью?.. Да обрушатся стены! Растворятся, и…

Все те же… Хотя, вероятно, прошел и не один год. А что, собственно, изменчиво в мире?

Всю полноту людского бытия свободно втиснем в дюжину сюжетов. Есть лидер, трое – этого вполне достаточно, чтоб многое сказать… Найдутся ли желающие слушать?..

Кто хочет поддержать, берись за меч! Кто станет на пути, уснет навеки…

Тимур:Товарищи! Друзья! Пришла пораКогда всю удаль рейдов бесшабашных,Взрастившую в нас опытных бойцов,Скрепившую нас кровью и добычей,Мы воплотим в великие дела…Уж не живем с протянутой рукою,Не ждем объедков с княжеских столов,Изжили страх и укрепили силу,И все, что пожелаем, можем взять…1-й:– Все, да не все – я мог бы взять и больше.3-й:– А я вполне доволен тем, что есть.2-й:– Хвала судьбе, что нас свела с Тимуром —С таким вождем нигде не пропадешь!1-й:– Кто спорит?! Дай ему договорить.И пусть поставит ясные задачи…2-й:– Он все продумал – вижу по глазам…3-й:– Кончайте треп!..Тимур:– Пока на землях нашихЧужие копья подпирают власть,И все ее поборы да налоги,Минуя нас, уходят в никуда.Страна нищает!.. Где же справедливость?!2-й:– Где справедливость?Тимур:– В силе и уме.Все беды Джагатайского улусаВ отсутствии разумной головы,Поддержанной неравнодушным сердцем!Горька земля, где за полсотни летПеременилось два десятка хановВ тупой братоубийственной борьбе!И не нашлось во всем Могулистане,Кто б мог собрать под сильною рукойИстерзанные земли наших предков…У одиночек вечно тьма врагов,И нет друзей, кто мог бы стать опорой.Но если ты в бою не одинок,А рядом – друг, и не ударят в спину,Подобно пальцам, собранным в кулак,Вы сокрушите каменную стенуПревосходящих численно враговИ сможете возвыситься по праву…Но тут не будем забегать вперед…1-й:– Да, на словах, пока довольно складно…Тимур:– А что мешает к делу перейти?!Мы ханской власти воинскую службуДолжны, не слишком долго, отслужитьИ постепенно оттеснить монголов.Притом, себя не надо обделять —Назначим дополнительную платуДля тех, кого возьмемся охранятьОт злых людей.3-й:– Хо-хо, вот это мило!2-й:– Вот голова!..1-й:– А что, нормальный план…Берешь себе, а недовольны – ханом.Тимур:– Обогащение – не самоцель.Анархия плодит грабеж с разбоем.(Как не украсть, когда закона нет?!..)Где сеют смерть мятежные эмиры,Мертвы и караванные пути.А Туркестан от этого в убытке(Раз петухи без золотых яиц)…1-й:– Свои, сусальным золотом украсив,Пожертвуем, когда припрет нужда?2-й:– Нам это записать или запомнить?1-й:– Да ладно, уж нельзя и пошутить…Тимур:– А чтобы и оседлый, и кочевникМогли иметь привычный им уклад,Не опасаясь подлого разора,Чтобы купцы на Шелковом путиСпокойно себя чувствовать моглиИ отделяли пеню за услуги,Пора порядок твердый навести.И, думаю, что это нам по силам.Нам лишь начать!Ну что, согласны вы?2-й:– К чему вопросы!? Лишь одно добавлю:У тюрков ум похож на их глаза —Он так же узок. Если их насытитьИ усладить сердца, пусть не любви,Но преданности ты добиться сможешь.Гулямы служат щедрому вождю —И тем охотней, чем добыча больше.И с порученьем справятся любым,Не рассуждая и не обсуждая.Тимур:– Тогда пора. Нас ждет Тоглук Тэмур,Чтоб поскорее записать на службу.Боюсь, его сынок, Ильяс Ходжа,Возглавит сам войска в Мавераннахре.И, кажется мне, он не так то прост…Опередим, а там лишь шаг до власти.И вот, полмира – наши!..3-й:– Нет, весь мир!2-й:– Кого привлечь?1-й:– Охотники найдутсяВсегда, коль честно отделять их часть.Тимур:– Да, по дороге завернем к Хуссейну.Быть может, он проявит интересИ, взяв своих людей, войдет к нам в долю…2-й:– Войти войдет, но слишком он лукав…Тимур:– Рискнем.3-й:– Ну что ж, дрожи, рвачи-эмиры,Там, где командует эмир Тимур!..…..

Ничего не изменилось в палате. Те же и они же заканчивают чаепитие. Надежда, прихватив опустевший флакон из-под раствора, спешит к выходу и встречает в дверном проеме.

– Все в порядке, Мурат Георгиевич? Как себя чувствуете после процедуры?

Да, миленькое словечко. Что-то в нем есть от обтирания утренней физзарядки…

– Спасибо, все нормально. Вот только засыпаю на ходу…

– Нет-нет, до обеда не надо, пока неясно, как там с обходом… – фея выпорхнула за дверь.

– Что такой взмокший, Мурат? Видок, действительно, будто кто гнался… Может, еще полкружечки?.. – Глаза у Володи внимательные, с проблесками сочувствия.– Отдышись, посиди спокойно, пока никто не дергает. А лучше, по коечке спину распредели. Позвоночник – штука хрупкая, – беречь надо…

– Угадали, позвоночник – больное место. Повредил по молодости, сорвавшись с водопада.

– Вот тебе и раз! – тут же встревает Морозко. – Уж не из наших ли геологических? Вот уж кого-кого подносит народу на блюдечке геология, так это деятелей культуры. Только с моего факультета знаю и поэтов, и актеров, и режиссеров, и бардов…

– Окоротись, мемуарист, – прищуривается Смирнов. – Нечего похваляться знакомствами с великими…

– Да нет, не геолог я, химик по образованию. Но уж потом, после университета, расширил образование в сфере естественных наук, «бичуя» по широкой стране моей родной. То с вулканологами на Камчатке, то с гидрологами на Северном Урале, то с мелиораторами на Кольском…

– Где?! – у Валеры голос сорвался в сипение. – На Кольском? Мелиорация?.. Это по скальным-то породам да ледниковым валунникам?

– О, голос специалиста. Успокойтесь, Валерий, мелиорация – только звучный предлог для проведения комплексной съемки. А все остальное – действительно, ваша вотчина.

– И за каким тебя-то так носило? Или химичил при лаборатории, по специальности?

– Нет, все по-честному, с ломом-лопатой по канавам да шурфам.

– Ну, ты даешь, писатель…

– Да и правильно, – ввернул слово и Вадим. – Где еще набираться жизненного материала? Я угадал?

– Абсолютно верно. Чтобы писать, совершенно не обязателен литфак. Но необходимы осознанное желание и достаточная воля, чтобы заставлять себя работать на самообразование. Да плюс возможность перемещений и общений… Впрочем, повторюсь, писателя, в известном смысле, из меня так и не вышло.

– Да разве важно, что из кого не вышло!? – в голосе Володи зазвучали нотки болезненной темы. – Если хоть что-то путевое получилось, – это уже, можно считать состоявшейся судьбой…

– А, простите, Володя! Вы-то каким боком здесь оказались? Адекватный, трезвомыслящий…

– А нас уже на списание? – хмыкнул Морозко. – Полные придурки?

– Ради Бога, не обижайтесь! Здесь, я вижу, вообще подобралась компания, не вписывающаяся в представления о…

– О психах? Так какие же мы психи, в самом деле, если находимся в привилегированном положении, в основном по знакомству?!

– Восхитительно, друзья мои, но как-то я, честно говоря, не особенно рвался в эти стены. Хотя, да, согласился на обследование из-за беспокойства родных…

Молчание надолго срезало тему под корень, и каждый нарочито занялся каким-либо своим делом. Володя, собрав грязную посуду, отправился приводить ее в порядок. Валера стал разбирать сумку и складывать в пакет белье и причиндалы для вожделенного послеобеденного купания. А воплотившаяся из эфира Наденька отключила от капельницы «мосье Беглицкого» и вновь растворилась в несколько приторном аромате собственных духов. Тут же на смену ей прибыли санитарки Мила и Лана и буквально за минуту восстановили в палате «шик-блеск», протерев полы, тумбочки и удалив с глаз стойку для капельниц.

Вадим подсел на соседнюю койку. Удерживая обеими руками в длинных гибких пальцах кружку, сделал несколько коротких глотков (уважили, не обделили таки, молодцы) и заговорил… Заговорил негромко, с хрипотцой, уставив глаза в оконное стекло, за которым метались меж дождевых капель оборванные разноцветные листья…

II

Они не понимают… Никому это не надо. Каждый проживает свою жизнь, и, дай Бог, хоть с ней, одной-то, разобраться. Да и с какой, собственно? С той, что позади, или с той, что еще осталась…

Сколько бы ни осталось

Кто сегодня опознает простого парнишку, явившегося в город за своими «университетами»? Нет, в ломоносовы не рвался, но вполне заинтересованно осваивал биофак универа. Преодолев множественные искушения общаги, вполне достойно подошел к выпуску, после которого не поторопился учительствовать в родную Дроздовку, а остался при кафедре. В перспективе вполне могла светить и аспирантура.

А для начала, весь молодой задор был целенаправленно брошен на полевые работы для сбора фактического материала к диссертации доцента Голодкова. Воистину, сказочное было время! Совершенно безмятежно-«безбашенное». Кочевки по знойным Сальским степям и Калмыкии с биохимическим и геоботаническим опробованием под рев и дребезжание расхлябанного «Урала» с коляской. Горячий ветер, тонким наждаком нажигающий загар и дубящий кожу. Сказочные моменты внезапной встречи с обводненным, пусть и донельзя заиленным, ирригационным каналом. Вынырнешь из него – жить хочется. И уже минут через пять отряхнешь с обсохшего тела соляно-суглинистую корку, и опять – в седло! – навстречу безграничному простору, где на сто верст в округе встретишь, в лучшем случае, одну-две отары с суровыми, выжженными дочерна, конными пастухами. А ночевки под открытым небом?!.. И луна! Лунища, огромная и красноликая, выкарабкивающаяся из-за горизонта, отдуваясь и отфыркиваясь едва ощутимыми беззвучными ветерками.

Сколько времени ни пройдет, не забудется ни дня из того светлого периода. И не повторится из него ничего. Уже никогда…

Осенний военкомат не был особенно многословен и ласков, в один момент переведя стрелки в противоположном направлении. С Юго-Востока приходилось срочно переориентироваться на Запад. Но ГСВГ было вполне благопристойным местом для «двухгодичника» после военной кафедры. Во всяком случае, это был далеко не Афган, куда перебросили из Германии «кадровиков», коих и предстояло заменить «послеинститутской зелени».

И вновь надо было доказывать, может быть, в первую очередь даже самому себе, что чего-то стоишь. Доказывать ухмыляющимся новообретенным сослуживцам, что и «пиджак» способен без напряжения справляться и с техникой разных мастей, и на стрельбах творить чудеса. Но, видимо, даже в самом что ни на есть распоследнем «ботанике», где-то в глубине, неистребимо жив вечный воин, способный воедино слиться с любым оружием и пролить при необходимости кровь (и не только свою). А уж если попал в разведку, тем более обострятся в тебе все заложенные генетически чувства первобытного охотника, которые терпеливый всегда отточит до совершенства при наличии достаточного количества времени. А времени этого было в избытке…