скачать книгу бесплатно
– Он мог бы заняться чем-нибудь другим вместо литературы, – прошипел Мальграс в сторону.
– Ваш Демальи! – сказал Поммажо, – но все говорят, что у него ничего более нет, он весь выдохся.
VIII
– Вы говорили обо мне? – сказал Шарль Демальи, входя ни кем незамеченный. – В другой раз я кашляну при входе; так, по крайней мере, можно быть уверенным, что женщину застанешь одну и не услышишь похвалы друзей. На чем вы остановились? Продолжайте пожалуйста, не стесняйтесь! Смейтесь! Что вы говорили? Что я идиот, кретин, скотина… Но мы только и делаем, что говорим друг другу подобные комплименты!.. за глаза. Я знаю, где я: редакция мелкой газеты… и лакейская не конкурируют для академических речей. Да, я пишу в газеты… я пишу статьи и острю – я играю на органе и на кларнете… Есть вещи, которые я подписываю: подписывая их, я знаю, что в них меньше безнравственности, чем в воздушном пироге… Самое низкое ремесло, друзья мои! Вы совершенно правы; моя совесть уже давно мне твердит об этом; вы ей вторите, я вам очень благодарен. Чёрт возьми! Неужели вы думаете, я дошел до этого сразу?.. Я уже достиг лет, когда играют трагедии в Одеоне. Я хотел сидеть в своем углу, написать книгу… У меня были иллюзии, идеи… Скажите пожалуйста, вы меня принимаете за писателя? Полноте, я извозчичья лошадь! Коснитесь их, друзья мои, – и Шарль протянул обе руки, – коснитесь их, вы стоите меня!
– Милый мой…
– Но, Демальи…
– Уверяю тебя!..
– Кто? Ты? Ты, Флориссак? Но что же ты сделал? Долги, остроты и веревочные лестницы… Ты написал один роман в своей жизни, отлично, только я люблю больше Фоблаза! Ты, Нашет? А какие заслуги за тобой? Статьи; а перед тобой? Статьи!.. Только потому, что ты делаешь все, что касается твоего ремесла, нельзя быть таким строгим. Ты? несчастный – и Шарль повернулся в Поммажо, – прошлый раз я тебя изобразил великим человеком!.. Да, я бил в барабан перед твоими произведениями, чтобы посмотреть, сколько может собрать дураков такой парад… Их столько, сколько тебе нужно, друг мой!
– Чёрт возьми! – сказал Монбальяр, – вместо того, чтобы поместить все это в газету!
– Ты теряешь пять копеек за строку, – сказал Флориссак, поворачиваясь на диване.
– Правда, – сказал Шарль, – я глупец.
– Пойдем, – сказал Поммажо Супардену и оба как один человек с достоинством вышли.
– Право, – громко сказал Шарль, говоря сам с собою, когда Поммажо вышел, – я почти жалею, что сказал ему правду; он, по крайней мере, работает и верит.
– Вот как! – сказал Молланде, просматривая театральный листок, – в провинции открыли праправнучку Расина, умирающую с голода.
– Вот кому должна Comеdie-Fran?aise, – сказал Нашет, – как наследнице прав автора…
– Поставить могилу, – прервал Шарль.
– Передай мне газету, Молланде, – сказал Монбальяр. – Перепишите этот абзац, Мальграс… В неделю, когда номер будет неинтересный, мы откроем подписку… это всегда помогает. Скажите пожалуйста, из вас никто не бывает в свете? Это ужасно! Мне бы надо было иметь известия о балах, вечерах, концертах; это придает порядочность газете… Хоть вы, Демальи, у вас чистая сорочка…
– Я? Ах, вы удачно попали! Во-первых, «свет», как вы знаете, выдумка Эженя Гино…
Не договорив, Шарль взял со стола какую-то книгу, потом бросил.
– Как это надоело! Нельзя сделать шага, чтобы не слышать нападок на банкиров! Денежный человек становится «Кассандром» комедий и газет… Чёрт возьми! Есть дураки, у которых нет ни гроша! И притом я нахожу, во Франции чересчур выезжают на миллионе.
– Кто видел дворец нашего знаменитого водевилиста Вудене? – провозгласил Кутюра.
– Где? – спросил Молланде.
– В Пасси.
– Я видел его. Он очень хорош… – сказал Монбальяр, и направился в свои комнаты.
– Хотел бы ты иметь такой парк? – обратился Кутюра к Шарлю.
– Мне так много не нужно, – отвечал Шарль. – Когда я захочу, я могу быть счастливым и в маленьком садике, посредине у меня будет посажена огромная тыква, под зонтиком больших листьев, со своим зеленым стволом, свернутым как трубка паши, сидящего с поджатыми ногами; я обожаю тыкву. У меня будет вода, налитая в половину бочки, на воде будут расти маленькие зеленые чечевицы, между которыми будут скакать и нырять лягушки… У колодца будет мечтать цапля на одной ноге… Затем я буду держать обезьяну на веревке, обезьяну, которая кривляется и гримасничает… Я куплю, понимаешь, луч солнца для моего маленького мирка. Еще у меня будет гонг… Это будет рай… Я буду благоговейно взирать на свою тыкву; цапля будет думать, как немецкая книга; я брошу камень, все лягушки бросятся в кадку; я хлопаю свою обезьяну, и ударом ноги подымаю все звуки гонга, то ласкающие, как смешанный гул толпы, как звон набата, как глухой шум мостовых просыпающейся столицы… то вдруг раздадутся гремящие и ревущие звуки… Ты уже видел гонг: дно кастрюли, куда Юпитер прячет свои громы.
Проговорив это, Шарль взялся за шляпу.
– Ты уходишь? – спросил Молланде.
– Да, у меня есть дело.
– Дело в том, что я сегодня неожиданно разбогател, – сказал Молланде, – благодаря одному великодушному человеку, известному своей щедростью; поэтому имею честь звать вас всех пообедать… Нет, серьезно, одному издателю пришла фантазия издать отдельной книгой мои статьи!.. И если почтенное собрание позволит мне предложить ему сегодня скромный праздник… Вы придете, Демальи?
– Хорошо.
– А вы, Мальграс?
– Я в отчаянии, м-сье Молланде… Я обедаю сегодня с моими детьми… каждую субботу… я ни разу не пропустил еще, ни разу!
– А что ты хочешь сделать из твоих детей, Мальграс? – спросил Флориссак.
– Честных людей, если смогу, м-сье Флориссак.
– Тебе нужна будет протекция.
– А ты, Бурниш?
– Невозможно, совершенно невозможно…
– Ну, – сказал Молланде, – кто придет, придет, а кто не придет…
И он вышел.
– Господа, – сказал Бурниш, – идем сегодня к госпоже де-Мардонне?
– Ах, правда! Да… да… – послышались голоса.
В редакции остались Мальграс, Бурниш и Флориссак.
– Дрянной народ! господин Бурниш, – и Мальграс подавил вздох. – Боже мой! молодость, я не говорю… все бывают молоды… я тоже был… молодость, это хорошо. Но потерять чувство сознания долга… Что такое, м-сьё Флориссак? – сказал Мальграс Флориссаку, который, наклонившись, говорил ему что-то на ухо.
– Дядя Мальграс, нет ли одного… для меня?
– Одного… чего?
– Луидора… в кассе. Потому что нечего и говорить… Если я не пошлю букета к семи часам… я пропащий человек.
– Я получил приказание от господина Монбальяра приостановить авансы.
Флориссак проглотил ответ, не сморгнув. Он отошел, взял с камина книгу наполовину разрезанную и открыл ее:
– Подумаешь, есть еще люди, пишущие книги!.. Манюрель… не знаю такого!.. Дядя Мальграс! хотите знать мое мнение об этой книге?
Флориссак зевнул. Затем взял свою шляпу и ушел.
– Отсутствие нравственного чувства, господин Бурниш, – сказал Мальграс, – отсутствие нравственного чувства!
IX
На высотах Монмартрского предместья процветает некий торговец вином. Пройдите контору, толкните стеклянную дверь задней комнаты, где извозчики играют в пикет, взойдите по витой лестнице в зало первого этажа: там виноторговец устроил нечто вроде табль-д'ота в тридцать пять су с персоны.
Обед кончался. Виноторговец, принесший сыр, сам обирал тарелки, обед кончался, наступал час кофе и коньяка. Виноторговец, завитой, улыбающийся, разрывался на части, бегал, приказывал, прислуживал, поднимал брошенные зубочистки, и находил еще время болтать со своими гостями, чтобы заставить их раскошеливаться. Облокотившись на круглый стол, у окон, немая группа обедающих ждала игры в домино. Напротив у стены трое непризнанных авторов и какой-то неведомый великий человек жарко спорили о критериях красоты. От одного стула в другому подходила, протягивая свою морду, тощая собака, принадлежавшая кому-то из посетителей. Несколько лореток, положив локти на колени и закурив папироски, сообща приводили в известность свои ресурсы, чтобы заказать себе кофе с ромом, тогда как в другом углу две любовницы писателей читали произведения своих любовников, делая невозможные ударения.
Нашет, Бурниш, Молланде сидели на первых местах за столом и требовали то того, то другого.
– Еще такого же, – кричал Молланде, показывая бутылку кортонского.
– Это отличное вино… – И Молланде передал бутылку далее, сперва дамам. – Извините, сударь, – произнес он, наполняя стакан своему соседу, могу я быть несколько нескромным?
– Пожалуйста, – проговорил сосед, опоражнивая стакан.
– Вы никогда не спрашиваете себе десерта и вас зовут Илья Берте; в каком журнале вы пишете?
– Я писец…
– Прекрасная должность…
– Да, от нас требуются только леность и исправность.
– Ха, ха! Вы острите…. Позвольте, я посмотрю, может быть, у вас ухо водевилиста?
– Но….
– Ухо есть нравственная физиономия человека, вы этого не знали? Наполеон, который знал людей, брал всегда своих ворчунов за ухо…. Посмотрите Гоберта в цирке… Это по традиции. А у меня? У меня ухо добряка… Нос у меня, – нос Молланде блестел в эту минуту, – нос у меня, чувственный, т. е. он воспринимает все ощущения… А глаза мои… глаза мои выражают очень многое… Сударь, если я когда-нибудь сделаю литературную карьеру, буду иметь семью, – тут голос Молланде задрожал от волнения, – когда я буду в состоянии сказать: садитесь сюда, милый зять, глаза мои будут выражать гордость… Еще вина! Ага, вот и Демальи!
X
Демальи и Нашет вместе вышли на улицу; проходя мимо пивной, откуда слышался шум голосов, Нашет сказал:
– Зайдем сюда на минутку, мне надо сказать несколько слов маленькому Рюбену… Он должен расхвалить меня в своей статье, воспроизвести мои остроты; мне надоело получать три копейки за строку: пора уже перейти на пять.
По средине комнаты образовалось целое собрание. Поздравляли постоянного посетителя пивной, только что получившего орден; он принимал поздравлений со снисходительной улыбкой и глубоким достоинством. В углу, совершенно один, перед кружкой баварского пива, погруженный в блаженное состояние бонзы, сидел рисовальщик Жиру, которого Демальи не раз хвалил в «Скандале», как талантливого рисовальщика, прекрасно изображающего парижские нравы. Демальи уселся рядом с ним, в то время, как Нашет обделывал свои дела.
– А! Это вы, мой милый?.. Сколько лет, сколько зим!.. – проговорил Жиру. – Отличное пиво!.. Я ужасно устал… проработал двенадцать часов… встал рано по старой привычке; прежде я вставал рано, чтобы первым увидеть на выставке в окнах литографию Гаварни… Милейший, приходите к Рампоно… мы там обедаем… в отдельной комнате… я, видите ли, не выношу этих позолоченных кабаков… с обделыванием всякого рода делишек. Да… двенадцать часов! А? И каждый день? Чертовская жизнь! Грязный журналец; есть одна скотина в этом журнале. Он все хочет поставить глаза моим фигурам на втором плане, этот сумасшедший! Пиво хорошо!.. Одни говорят, будто я бешеный. Я должен был ходить туда некоторое время… я знаю… Чёрт возьми! только и есть что парижская мостовая!.. Еще кружку!.. А, вы уже уходите?
XI
Они очутились против большего книжного магазина на бульваре.
– Зайдем, возьмем «Presse», – сказал Нашет Демальи.
Книжный магазин был полон молодыми англичанками в шляпах ? la Pamela, с вуалями цвета увядших листьев, выбиравшими себе книги наугад, по заглавиям.
Служащие, собравшись у конторы, болтали между собою.
Маленький черный человечек, живой и беспокойный, поспевал всюду.
– Добрый вечер, господа, – проговорил он, – дело сделано, вы знаете… мы совершаем переворот в книжной торговле… книга проникает всюду!.. В мастерскую, в хижину… всюду! Это настоящая революция! Де-Жирарден произвел ее в журналистике, мы делаем ее в книжной торговле… Библиотека Шарпантье, по франку за том, это остроумно, не правда ли? Это заставит вас читать! Это ведь также и ваше дело: вы должны поддержать нас…
– Наше дело? – сказал Демальи, – извините! Как, в то время, когда самая дорогая плата за том Шарпантье – четыреста франков, когда известнейшие имена, лучшие таланты, даже знаменитые члены Академии не выручают и тридцати сантимов за проданный экземпляр своих книг, когда том in-octavo при наилучших условиях приносить около тысячи франков за продажу полторы тысячи экземпляров; когда литературный заработок так ничтожен, вы хотите еще понизить его!..
– Мы не понижаем цен, напротив…
– Вы никогда не уверите меня, – возразил Демальи, – что, продавая книгу за один франк, вы будете платить за нее, как в 1830-м году, когда тоже самое произведение составляло два тома in-octavo, и продавалось за пятнадцать франков… Сократите только два тома в один, как это делает спекуляция Шарпантье, и вы понизите плату, это неизбежно… Вы говорили мне о журналистике! А разве журнал не понизил цены на редакцию с тех пор, как подписная плата с восьмидесяти франков упала до сорока? Элементарный принцип в интеллигентной коммерции: всякое понижение товара идет в ущерб производителю. Потому что, заметьте себе хорошенько, издатель платит автору не с общей суммы прибыли на издание, а только часть прибыли с каждой проданной книги. Таким образом, когда вы заключаете условие с писателем и говорите ему: «мы получаем пользы всего два су с экземпляра», понятно, что эти два су будут служит основанием вашего договора, а не общий итог двух су, умноженный на число экземпляров, каково бы оно ни было. Теперь еще вопрос: вы воображаете, что тотчас же создадите публику, покупающую ваши книги, постоянную и увеличивающуюся публику, солидную и прочную клиентуру, на которую ваша коллекция может рассчитывать в продолжение двух, пяти, десяти лет? Куда же девалась эта публика, бросающаяся на иллюстрированные издания, на выпуски в двадцать, в пятьдесят сантимов? Неизвестно… Рекламами и вашими обширными книготорговыми сношениями, премиями комиссионерам, вы, может быть, искусственно овладеете публикой, которая бросится на ваши первые тома. Это будет успех воздушных шаров, а затем? Затем, когда явится конкуренция сотен тысяч таких книг? Когда наступит пресыщение?.. Что вы будете делать тогда? Но это касается вас… А для нас-то какая выгода? Ваша спекуляция хороша только с новыми книгами, с восходящими светилами… Вам надо продать семь тысяч экземпляров, чтобы покрыть ваши издержки. Вы попробуете издавать новых авторов, и никогда не достигнете семи тысяч; после двух или трех проб вы обратитесь к старым, заслуженным именам, одним словом, к перепечаткам прежних авторов. Книги с молодым еще успехом вы перестанете издавать. Для книги, пущенной в продажу за три, за пять, франков условия всегда окажутся лучшими, чем для книги пущенной в продажу за один франк, хотя бы она нашла двадцать тысяч покупателей… а молодых людей, второстепенных талантов, этого многочисленного класса и все же почтенного, вы их совершенно убиваете вашим изданием в один франк! Вы их не издаете и мешаете им продавать книгу за три франка. Вы знаете лучше меня, что не все способны выдержать продажу в семь тысяч… и… Впрочем, я нисколько не удивился бы, если через четыре или пять лет снова вернутся к in-octavo.
– Я вижу, господин Демальи, вы не совсем поняли суть нашей операции, – произнес маленький человечек огорченным тоном, и обратился к Нашету: – Нашет, надеюсь, вы дадите нам томик?
– У меня ничего нет, – отвечал Нашет.
– Как ничего? Полноте! Всегда имеется хоть заглавие какое-нибудь.
– Заглавие, заглавие! У меня даже и заглавия нет…
– Тогда приходите завтра… У меня есть список заглавий; вы выберете…
– А как же сюжет?
– Сюжет?.. У меня есть также список и сюжетов!..
Демальи проговорил про себя: – я читал нечто подобное, но не верил этому…
XII
В улице Мулэн, пройдя аллею, Нашет остановился у двери комнаты привратника, достал из форточки свой ключ и медный подсвечник, зажег свечу и мимоходом спросил сонного привратника.
– У вас ничего нет для меня?
Затем они поднялись наверх.
– Ты ждешь чего-нибудь? – спросил Шарль.
– Да, – сказал Нашет, – я жду того, что приходит не часто: будущего! А, вот и ты! – переменил он тон на насмешливый при виде молодого человека, спускавшегося с лестницы.
– Я от тебя, – произнес тот.
– Так пойдем назад… выкуришь трубку и почистишь мне платье! – И Нашет, повернувшись к Шарлю и указывая ему на молодого человека, произнес: Милейший, представляю тебе этого господина… Я бы сказал тебе его имя, да у него нет его!.. Идем же, Перраш! Этот господин – бурсак, с твоего позволения, который имел дерзость родиться в моем отечестве… и который говорит мне ты под предлогом, что и я говорю ему ты… У него есть полоса в спинном мозгу… Он двадцатым у одного банкира и девяносто восьмым у одной актрисы из Folies Nouvelles… Он мне говорил, что умеет читать, это молодой человек, полный иллюзии!.. И друг десяти луидоров, неправда ли, Перраш?
– К твоим услугам, – сказал Перраш, – я шел пригласить тебя…
– Обедать? Опять? Ну, мой милый, это дурная привычка! Ты приводишь нас в какую-то трущобу, в Maison d'or, и за десертом еще позволяешь себе высказывать свои мнения! Чёрт возьми! Кто хочет тереться около нас, должен молчать и всячески угождать!.. Жиго де шеврейль не достаточно, чтоб вызвать уважение к бурсаку. Ты воображаешь, что известный писатель согласится быть знакомым с тобой за такой обед, как твой последний обед!.. Не было трюфелей в салфетке, – строго сказал Нашет, пережевывая волокно вареной говядины, попавшееся ему между зубами за обедом. Так говоря, он отпер дверь своей комнаты, жалкой комнаты, меблированной по случаю. Единственное кресло было со сломанной ручкой, плохо приклеенной. Зубная щетка была засунута между зеркалом камина и стеной.
– Ага, – сказал Нашет, заметив, что Демальи разглядывает, – тут нет булевской мебели! – и улыбнулся принужденно.
