скачать книгу бесплатно
– Мосье Монбальяр, – тихо сказал Мальграс. Человек в узких панталонах был Монбальяр, издатель «Скандала».
– Целых три дня как приехала итальянская певица, и до сих пор ей не предложено услуг. Это стыдно, честное слово!
Мальграс хотел отвечать: «в будущий отъезд, я…»
– Не торопитесь! Знаете ли вы, господин Мальграс, что газета должна бежать на встречу этим женщинам, и ухаживать за их матерями, при их отъезде? Сколько новой подписки?
– Пять.
– Пять! Только пять, в такой день. Скоро нам придется издавать газету из чести… А что маклеры?
– Ничего, со вчерашнего дня, – проговорил Мальграс.
– Вышвырните их за дверь… А объявления?
– Страница занята.
– Нумер готов? Что в нем есть? Передовая статья? Грендю принес свою статью? о родинках Парижа?
– Я не видал, – отвечал Мальграс.
– Грендю? – сказал Молланде, – разве вы не знаете? Он уезжает; он получает шесть тысяч франков в год, чтобы сопровождать на Восток хорошо пожившего молодого человека.
– Это глупо, – проговорил Монбальяр, – он так хорошо пошел, этот Грендю; он разжигал публику… Как! сделаться нянькой!.. А я-то мечтал его вывести на дорогу к славе, он бы вошел в моду, у меня прибавилась бы подписка; я ему было устроил одно дельце с одним славным молодым человеком… Это что? Корректура?
И Монбальяр взял пакет со стола.
– Да, – отвечал Мальграс, – вот вам весь номер в порядке.
– Плохой номер! – проговорил Монбальяр, перелистывая его. – Это ничего не выражает, ничего не затрагивает… Те, которых задевают в нем, отлично проспят сегодняшнюю ночь!.. А это что за глупость?
– Это стихи, – проговорил Мальграс, – знаменитого поэта… выдержки из его новой книги…
– А, – произнес Монбальяр, – я не прочел…
– Подписи, – проговорил вполголоса Молланде.
– Хорошо, тем хуже! – продолжал Монбальяр не слыша, – будем скромны эту неделю; но за то следующую мы выпустим блестящий номер! Мы низвергнем одного тенора, миллионера, актрису… и одного друга… Мы скажем про тенора, что он жиреет, про миллионера, что у него нет ни гроша, про актрису, что она старшая сестра своей матери. про друга, что мы его не знаем. Ты займешься этим, Нашет.
– Читали вы эту статью? – обратился Молланде к Монбальяру, – они вас жестоко язвят.
– Да, это один мальчик, желающий попасть к нам.
– Все же он ловко вас поддел, Монбальяр, – возразил Нашет.
Монбальяр пожал плечами.
– Пускай себе кричат. Я делаю свое дело. Ведь я плачу вам? И даже дороже, чем следует. Тогда что же? Зачем мы говорим о кокотках? А публика не говорит о них?.. Зачем мы критикуем все без разбора? А публика не критикует так же. Я освистываю тех, кого освистывают другие; тех, которые пользуются успехом, я муссирую. Мы не газета, мы – барометр. Никаких школ, никаких партий, никакой котерии; полное беспристрастие!.. Мы – публика, вот что мы такое! Или вы думаете, что публика, бросившая венок иммортелей мадемуазель Марс, поступила по-джентльменски? Она перехитрила немного даже «Скандал»!.. Скажут, что мы отбиваем хлеб от этих крикунов! Смеюсь над этим!.. И все это из-за каких-то шести сот несчастных подписчиков, которых они собрали чуть ли не силой!..
VI
Милостивые государи, – проговорил красавец собой, молодой человек, входя, – ваш слуга. Мое почтение собранию великих людей!
– Флориссак!
– Мы думали, ты умер!
– Дядя Мальграс уверял, что ты умер в своих владениях… в Блиши!..
– Фи! – воскликнул Флориссак, – я готов драться на дуэли в подтверждение того, что отлично себя чувствую.
– Так, значит, ты путешествовал вокруг света?
– Или вокруг самого себя, это гораздо дольше, – и Флориссак развалился на диване; освященный солнцем, с закинутой головой, с белокурыми волосами, которые как бы утопали в солнечном свете, он походил на Эндимиона.
– Что с тобой, Флориссак?
– Со мной? Ничего. Мне кажется, у меня сегодня меньше гения, чем вчера.
– Скажи же, дружок, – проговорил Монбальяр, – что новенького в свете?
– Ничего нет нового, кроме ново-отделанных шляп и новой совести… Солнце продолжает освещать мир. Это светило пользуется, право, странной долговечностью; оно походит на наших родителей.
– Говори за себя, Флориссак, – сказал Кутюра резким голосом. – Ты знаешь, я не люблю таких разговоров!
– Умолкаю: я уважаю все мнения, даже свои собственные.
– Да ну же, Флориссак, – снова заговорил Монбальяр, – ты должен знать кучу новостей…
– Я? Все что хотите! Со вчерашнего дня в моде зеленые платья с черным и зеленым бархатом… На Montagnes Eusses госпоже *** представили счет в сорок тысяч франков. Муж её в восторге, он боялся, что у неё совсем нет долгов. Нет, правда, вы воображаете, что я много знаю?
– А разве нет? – проговорил Монбальяр.
– Милый мой, вы, кажется, думаете, что я родился на палатях, в болотистом Валлийском кантоне, от тамошнего уроженца с зобом и привратницы? Флориссак, что ты знаешь? И я вам буду даром показывать изнанку карт, оборотную сторону великих людей, открывать альковы, выворачивать на изнанку халаты, злоязычничать, заглядывать в замочные скважины и выведывать тайны Полишинеля! По теперешней публике, это все равно, что наличные деньги! Ах, если бы я не писал своих мемуаров…
– Ба! Вот забавно! Ты пишешь мемуары? Пожалуйста, покажи их нам!..
– Забавно, как совет ревизии! Я в них разоблачаю более народу, чем могу.
– У него всегда острота на языке, – сказал Монбальяр, принявшись писать.
– Милый мой, только один народ умеет делать бритвы и издавать газеты. Вот здесь болтают, рассказывают, собирают справки… В Лондоне человек, получающий жалованье, какое у нас идет префекту, просто приходит поболтать в редакцию газеты от 4 ч. до 5; он приносит материал, идеи, остроты, новости, словом все, что ты стараешься украсть у всякого встречного.
– Почему же ты не подражаешь?
– Милый мой, я смотрю на литературу, как на насильственное правление, которое держится только крайними мерами… А затем, желаю вам покойной ночи, – и Флориссак развалился на диване.
– Ты будешь спать? Какая глупость, – сказал Бурниш.
– Спать – глупость?!.. Бурниш, ты не умеешь жить!
– Если ты будешь спать, я прочту тебе завтрашний номер, – сказал Кутюра.
– Я его читал вчера… Я уверен, м-сьё Мальграс, что вы не воображаете, что я могу сделать глупость большую чем другие?.
– Я не из нескромных, м-сьё Флориссак.
– М-сьё Мальграс, в своей жизни я написал одну статью…
– «Последняя мысль жирного быка», – сказал Молланде.
– Да. Она была великолепна. Я был… одним словом, я был автором «Последней мысли жирного быка». Но люди несовершенны. Я имел глупость написать вторую статью… Бурниш, знаешь ли ты, к чему ведет вторая статья? К третьей, мой друг!.. Ах, я лишился прекрасного будущего!.. Потомство скажет обо мне: это был ремесленник!.. Однако, я вам сказал, что я из Неаполя? Вы не знаете? Я влюблен как гитара!.. В итальянскую танцовщицу… она немка… Я привез ее с собой. Ах, вы не можете себе представить, что такое багаж танцовщицы! Двенадцать дюжин туфлей, ребенок… Был момент, когда она хотела привезти и мужа!
– А ты кто? – спросил Нашет.
– Я собираюсь быть любовником: я целую на шее ребенка местечко, где были её поцелуи.
– Что вы будете делать в тридцать лет, м-сьё Флориссак? – произнес с ударением Мальграс.
– О, я отлично сохранюсь, – отвечал Флориссак, играя кистью подушки на диване.
VII
– А! Поммажо!.. Господа, настоящий светский Поммажо! – вдруг закричал Кутюра, увидав маленького человечка, довольно потертого, входившего в контору, подняв свою голову, точно святые дары.
Этого человечка сопровождал верзила-парень, длинный и худой, во всем существе которого, начиная с шляпы и кончая сапогами, проглядывало что-то ужасно жалкое и вместе с тем глубоко убежденное.
– Да здравствует Поммажо! Реализм был в Поммажо и Поммажо в реализме! Долой фразы! Сожжем поэтов! Да здравствует Поммажо! Поммажо, сын истины! Затмивший Бальзака! Этот господин твой друг? Это видно! Господа! Поммажо и его друг, Бог и его народ, так начинается Библия. Увенчаемся прозой и выполним эластические позы!
И Кутюра, танцуя, вертелся вкруг Поммажо…
– Ты кончил? – сказал Поммажо, и отстранив Кутюра, подошел к Монбальяру:
– Монбальяр, представляю вам человека будущего… мой друг Супарден.
Супарден поклонился спине Поммажо.
– Он принес вам маленькую новеллу. Я читал ее: это глубоко изученная вещь!.. Очень хорошо написана!
– Гм, гм! Новелла, это нам не подходит. А что это такое?
– «Любовные похождения подателя святой воды». Супарден знал их троих и все списал с натуры. Вы увидите, – сказал Поммажо, кладя рукопись рядом с Монбальяром.
– Если это вам не годится, он может написать что-нибудь другое: хотите, он принесет вам целую серию статей о фантазерах?
– Господин Супарден, – сказал Флориссак, вполовину повертываясь на диване и открывая один глаз, – я автор «Последней мысли жирного быка». Я пришлю вам своих секундантов.
Супарден остался недвижим. Он разглядывал воротник сюртука Поммажо.
– Сколько хочешь, – сказал Монбальяр, обращаясь к Поммажо, – ты знаешь, у меня нет литературных мнений.
– Есть у вас место в воскресном номере?
– Ты глуп! Место всегда есть… Зачем тебе?
– Вы меня через-чур поддели в прошлое воскресенье, знаете ли вы это?
– Я?.. Ах, да, это Шоз написал уже в типографии… Я не проглядывал… Я сказал ему.
– Дело в том, что я принес письмо в ответ и…
– Один столбец… Хорошо, – сказал Монбальяр, – я для тебя оставлю столбец.
– Ах, – вздохнул Поммажо.
– Не воображай, что я позволяю нападать на людей твоего таланта только для удовольствия уколоть!.. Ответ на нападки, да это лучшая статья журналиста! Он ее сглаживает, старается… и она всегда удается!.. И потом, платит не надо, понимаешь? О, я знаю как вести газету!.. Чёрт возьми, – прибавил он, пробегая глазами статью, – твой ответ это целый трактат о принципах. «Время воображения прошло», в «Судебной Газете» больше поэзии, чем у Гомера… «Стиль – вещь условная…»
– Что если он думает все это, – сказал Кутюра Бурнишу, – что если он думает? Пожалуй, он на это способен… Поммажо, неправда ли, ты думаешь…
– Я думаю, – произнес Поммажо оживляясь, – что всему этому ложному романтизму конец, я думаю, публике довольно сладких фраз; думаю, что поэзия есть бурчание живота; думаю, что любители словечек и эпитетов искажают национальный мозг; я думаю, что истина есть истина и все обнаженное есть искусство; что дагеротипные портреты походят…
– Это парадокс! – крикнул Флориссак.
– Я думаю, что не надо писать, вот!.. Я думаю, что Гюго и другие только испортили роман, истинный роман, роман Ретиф де-ла-Бретона, да! Я думаю, что надо засучить рукава и порыться в швейцарских и в идиотизме наших буржуа: талантливый писатель найдет там для себя новый мир; я думаю, что гений – это стенографическая память… я думаю… я думаю… вот что я думаю. Очень жаль, если это кому-нибудь не нравится.
И Поммажо сделал презрительный жест, который Супарден повторил за его спиной.
– Он говорит, как одна из его книг, – сказал Флориссак.
– Ах, знаешь, Нашет, – сказал Монбальяр, – я у тебя выкину двадцать строк.
– Скажите пожалуйста, вы только это и делаете! Вы мои статьи принимаете за ничто; это меня раздражает наконец! Потому что я прошлую неделю не протестовал… Что же будет на этот раз в газете?
– Во-первых, передовая статья Демальи…
– Это продолжение? Вот скучища-то! Статьями Демальи занимают публику!
– Все же ты ни за что не напишешь такой статьи, как его «Парижский порок…» Когда он выдохнется, будь покоен… Хотите я вам скажу правду: он вам мешает.
– Мне? – сказал Флориссак, – я не читаю его.
– Талант дилетанта, – проговорил Молланде.
– Он не знает французского языка, – сказал Нашет.
– Дело в том, – сказал Бурниш, – что у него есть изречения…
– Авторские изречения, – засмеялся Кутюра, – это правда, его слог напичкан авторскими изречениями.