Влечение вечности

– Об этом не беспокойся, – заверяет Август. – Корона меня признает.

Калла снова поднимает бровь, но кузен стойко выдерживает ее прямой взгляд. Слишком уж он оптимистично настроен – для того, кто вознамерился нарушить многовековое право престолонаследования.

Подобно любому другому материальному объекту этого мира, корона содержит толику ци – гораздо меньше, чем требуется для создания человеческой души, но достаточно, чтобы поддерживать в короне дыхание жизни. Верующие утверждают, будто эта ци была наделена властью определять и решать, направляемой стародавними богами, чтобы находить в королевском роду того, кто наиболее достоин восседать на престоле Талиня.

Вероятнее всего, та же древняя магия, которая дарует способность совершать перескоки из одного тела в другое, сотворила и корону, неразрывно связанную с родами Шэньчжи и Толэйми. И разумеется, это означает, что достойным должен признаваться каждый потомок этих родов.

– И что? – все так же пренебрежительно продолжает Калла. – Ждешь, когда откинется Каса, чтобы забрать корону? Или дождаться не можешь, хочешь подмешать яду ему в чай?

Ее кузен качает головой.

– Нельзя, чтобы на меня упала хотя бы тень подозрения, – заявляет он. – Я хочу, чтобы убийство было совершено публично. Причем известным и явным виновником, возможно, находящейся в розыске принцессой, которая замыслила пробраться во дворец в качестве победительницы игр. В этом случае никто не обвинит меня в причастности к случившемуся, и я смогу сыграть преданного скорбящего сына. Как только тебя схватят, я взойду на престол и помилую тебя в знак благосклонности нового правителя. Неужели это не заманчиво?

– Нет, – отрезает Калла. – Я не желаю видеть очередного короля. Хочу положить конец любому королевскому правлению. И потом, ты заблуждаешься, думая, что тебе достаточно владеть короной, чтобы править. Даже если корона признает тебя, Совет все равно может отнять ее… – она щелкает пальцами, – вот так.

Лицо Августа озаряет не то чтобы улыбка, но ее подобие. Губа вздрагивает в мимолетном насмешливом удивлении. Как будто сама эта мысль, высказанная в его присутствии, позабавила его.

– Думаешь, мы жили бы так, как сейчас, если бы народ не верил в корону? – спрашивает Август. – Думаешь, в противном случае наше население до сих пор не восстало бы и не потребовало бы нового правителя? В нее верят, Калла. Она нужна людям как элемент порядка. Жаловаться и сетовать на короля они могут изо дня в день, но в них будет жить непоколебимая убежденность, что лучшего они не заслуживают, если так считает корона.

Дверь закусочной «Магнолия» издает звон, вваливается еще одна компания посетителей, и каждый задерживается у турникета, неверными пальцами набирая номер на клавиатуре. Почти задумчиво Август смотрит, как они набиваются в одну из загородок.

– Это относится и к Совету. Признание кого-либо короной – мандат на правление этой страной. Как только она окажется у меня на голове, ни один член Совета не посмеет сорвать ее. Отрицать это – все равно что отрицать сам Талинь. Если у меня нет права быть королем даже после того, как меня признала корона, значит, и у членов Совета нет права на их земельные владения. Ведь они дарованы королями, так? А королей выбирала корона.

Калла откидывается на спинку дивана и поджимает губы. Вновь прибывшие по соседству располагаются как дома. В усиливающийся и затихающий гул разговоров в закусочной вплетаются их возбужденные, визгливые голоса. Илас выходит в зал принять заказы, бросает настороженные взгляды на Каллу, но не вмешивается. Выслушав требования о нескольких порциях острых вонтонов и наскоро записав заказ, Илас возвращается на кухню.

– Ну хорошо, – говорит Калла. – Допустим, все остальное сложится. Но ты ведь можешь взять и оставить меня за решеткой после того, как я проверну это дело. Почему я должна тебе доверять?

– А почему бы и нет? – парирует Август. Он поддергивает рукава, подставляя руки выше запястий голубовато-белому свету. В этом холодном освещении остальные посетители закусочной имеют болезненный вид, признаки обычного для горожан недоедания становятся заметнее. Август же при всем старании не смог бы притвориться, будто недоедает. Только его черты лица приобретают выразительность и выделяется маленький шрам на запястье.

На одном дипломатическом приеме во времена их детства слуга разбил рядом с Августом вазу, осколки которой порезали ему руку. Резко обернувшись, король Каса спросил, в чем дело, но, вместо того чтобы выдать слугу, Август солгал – сказал, что ваза упала сама, а кровь, капающая у него с пальцев, – это пустяки. Каким бы порой холодным и занудным ни был Август, по натуре он не злой.

Если престол достанется ему, он будет править успешно. Хороших королей не бывает, но есть справедливые.

– А какие у тебя варианты, Калла? – негромко спрашивает Август. – Ты должна понимать, что другого способа совершить убийство правителя и остаться в живых не существует. Дворцовая стража схватит тебя сразу же, как только ты нанесешь удар. Ты сама подписываешь себе смертный приговор.

– Если иначе никак, – отзывается Калла, – я готова. Мой смертный приговор в обмен на свободу от правителей для Талиня.

– Тогда выслушай меня. Смертный приговор тебе вообще не нужен. У тебя есть я. После того как ты освободишь королевство, я освобожу тебя.

В этом обещании чувствуется нечто слишком удобное, чтобы быть правдой. Август всегда внушал подозрения излишней учтивостью. С одной стороны, она готова принять план кузена, но с другой – понимает, что слишком отчаянно жаждет спасения для Талиня, а отчаяние застилает взор рассудка. Прошло пять долгих лет, одиноких лет труда без гарантии успеха. А расставленная для нее здесь ловушка так вопиюще очевидна, настолько откровенно тревожна, что остается лишь гадать, вдруг Август и впрямь настроен искренне, потому что как можно рассчитывать обмануть кого-либо настолько прозрачным замыслом?

– Ты в таком выгодном положении драгоценного наследника Каса. – Ей необходимо услышать подтверждение от самого Августа. – Зачем тебе желать ему смерти?

– Ответ тебе известен, – непринужденно отвечает Август. – Когда-то у Сань-Эра было два наследника. Почему ты убила своих родителей?

Костяшки пальцев Каллы белеют. Ладони жжет при воспоминании о картах, побывавших у нее в руках в тот день пять лет назад, когда она во время бесцельных блужданий заглянула в командный пункт и нашла набросанные карандашом планы для войск, отправляемых в провинции. Сорвалась Калла не только по этой причине, но она определенно стала последней каплей.

Август кивает.

– Вот поэтому, – откликается он на молчание Каллы. – Я знаю тебя, Калла. На самом деле ты хочешь не того, чтобы монархия пала и была сожжена дотла, – ты желаешь, чтобы она прекратила существование в своем нынешнем виде. Хочешь свергнуть Каса. Наставники во Дворце Неба хорошие, в этом я не сомневаюсь. Наверняка тебе дали образование, в том числе с расчетом на хаос, который может возникнуть в период безвластия.

Калла устремляет на него ледяной взгляд:

– А может, хаос – как раз то, что нам нужно.

– Да ладно, – он снова теребит рукав. – Я же знаю, теперь ты повзрослела – по сравнению с восемнадцатилетней девчонкой, которая пыталась одолеть сразу оба дворца. У тебя были годы, чтобы осмыслить былые ошибки. Подумать о том, что именно ты могла бы сделать иначе в следующий раз. Допустим, ты бы преуспела. И что дальше? Разгул анархии в столице с населением двести миллионов человек? Отсутствие порядка в трехсотмиллионном королевстве? Только не говори мне, что я переоценил твои умственные способности.

Вот это Августу удается лучше всего – запускать пальцы кому-нибудь в голову глубже и глубже, пока его идеи не внедрятся в нее как наиболее верный план действий.

– Послушай, – требовательно продолжает принц Август, не давая Калле времени придумать саркастический ответ, – я предлагаю тебе будущее, где ты сможешь уйти с головой на плечах и получить то, чего хочешь – чего ты на самом деле хочешь, а не мимолетное подобие исполнения своих желаний. Накормленный народ. Открытый город без стены. Процветающее королевство. Ты родилась принцессой, ты можешь даже служить мне придворным советником, если захочешь. Но сначала я должен взойти на престол. Ты в деле?

Закусочная находится так близко от колизея, что они слышат, как по Саню прокатывается гул. Шум в переулке нарастает, толпы зрителей направляются к дворцу, спешат на Дацюнь – церемонию открытия игр. Эти игры – увлекательное зрелище как дома по телевизору, так и на трибунах арены. Неважно, что к концу этого зрелища восемьдесят семь сограждан будут убиты. Погибнуть от меча или из-за отказа правителя спасти от голодной смерти тех, кто особенно уязвим, – какая разница? В Сань-Эре столько гребаного народу, что человеческая жизнь – такое же простое и повсеместное явление, как таракан, который годится лишь на то, чтобы без жалости раздавить его и забыть.

Калла отворачивается от кузена, делает выдох, смотрит на свой браслет.

– Ты даешь мне выбор?

– Разумеется, – Август движением подбородка указывает на окна закусочной. Хотя там темно, хотя в переулке всегда темно, видно, что мимо окна движется толпа, и головы подскакивают за цветным стеклом, словно куклы в театре теней, которыми управляют небеса, дергая за ниточки. – Колизей ждет. Я не стану снимать тебя с участия в играх, но ты лишишься моей помощи. Некому будет следить за активностью твоего браслета, даже если ты не выходишь на связь каждые двадцать четыре часа. Некому будет избавлять тебя от соперников, вселяясь в их тела и сбрасывая их с крыш. Значит, вот что ты предпочитаешь – чтобы к концу игр на твоих руках осталось как можно больше крови?

А она и забыла, как ловко Август умеет разговорами добиваться своего. У Каллы невольно вырывается смешок. Игры начинаются. Ей, по сути дела, предлагают гарантированную победу. Если так, возможно, принять решение проще простого.

– Ладно, – коротко и просто соглашается она. Если понадобится, она всегда успеет пойти на попятную. И убить Августа, стоит ему только попытаться использовать ее, а потом списать со счетов.

– Хорошо. – Август достает из кармана рубашки маленький чип, держит его между пальцами. Не спрашивая разрешения, он бесстрастно берет Каллу за руку и поворачивает так, чтобы видеть пустое гнездо на ее браслете. Сунув в гнездо чип, он придерживает его, пока экран не издает сигнал. Ярко вспыхивает число 57.

– А вот и мой первый подарок тебе, – говорит Август, отпуская ее руку. – Давай добудь оружие и беги.

Глава 4

Последние полчаса до обратного отсчета Антон пьянствует.

Когда речь идет о его способности участвовать в играх, пьян он или трезв, значения не имеет. Покинув нынешнее тело, он избавится и от приятного тумана в голове, а с последствиями придется разбираться очнувшемуся хозяину тела.

Уже допивая стакан, он чувствует, как по его плечу скользят пальцы.

Антон замирает. Оборачивается в темном баре, щурится, вглядываясь в размытые серые и цветные пятна.

– Выпивкой угостишь? – спрашивает женщина. Ее лицо закрыто красной маской, и это самый большой лоскут ткани из всех, какие есть на ней.

– Может, в другой раз, – Антон ставит стакан и указывает в угол бара, где буйная компания шумит все громче: – По-моему, вот эти не откажутся.

С изящным поклоном женщина отходит. Другие проститутки у двери, понаблюдав за их разговором, вычеркивают Антона из числа возможных клиентов. Он просидел здесь довольно долго, выдавливая из себя дегенерата. Следующие несколько недель, или месяцев, или так долго, как продлятся игры, ему придется постоянно быть начеку. Запахивая куртку и расстегивая браслет, он блуждает взглядом по телам, попадающимся на пути к выходу.

Прямо перед ним на пол проливают выпивку. Антон ловко огибает лужу, состроив гримасу пошатывающемуся типу, содержимое стакана которого льется через край. По сравнению с другими местными обладателями таких же способностей нравственные принципы Антона строже, но это не мешает ему совершать перескоки, как заблагорассудится. В Талине люди не привязаны к своим телам. Или скорее тела – просто еще один актив, который можно получать в собственность: красть их, заимствовать, заботиться о них, как о квартирах или одежде.

У дверей Антон налетает на одного из проститутов, делая вид, будто споткнулся. И едва тот, пытаясь помочь, хватает его за руки, Антон сует в них браслет и перескакивает. Вспышка озаряет бар, вызывая возгласы у нескольких ближайших посетителей, но Антон уже выходит за дверь, придерживая новыми пальцами браслет и вытирая проступившую на лбу испарину. Удаляясь в ночи, он выглядит как любой другой мужчина, блуждающий по городу до начала игр.

Дворец неизменно провозглашает перескоки незаконными. Но обладать соответствующим геном – все равно что иметь чувство вкуса: не стоит рассчитывать, что люди не станут искать пищу повкуснее. Тех, кто попался на перескоках, штрафуют и сажают в тюрьму, но это не останавливает тысячи остальных, ежегодно меняющих тела. Совершившие преступление в чужом теле или утверждающие, что перед совершением преступления в них кто-то вселился, в итоге попадают в юридический водоворот и застревают в нем на столь долгий срок, что судьи в конце концов отчаиваются отыскать истинного виновника и приговаривают всех хоть сколько-нибудь причастных к тюремному заключению на год-другой исключительно на формальных основаниях.

Если что и отличает Сань-Эр, так это его неразбериха, путаница, неопределенность оттого, что люди сливаются и перемешиваются один с другим. Тело, доставшееся тебе при рождении, не твоя собственность. От тела можно избавиться, отделить его от своего «я». Тело принадлежит всем, кроме человека, который в нем родился, но если кто-то силен и обладает властью, то в вопросе о длительности обладания тем или иным телом его слово будет более веским.

Антон не соприкасался со своим родным телом с тех пор, как отправился в изгнание, но для него это мало что значит. Каждый унизительный эпизод, каждая мелкая травма, которую он перенес по милости Сань-Эра, намертво врезана в его память и благодаря этой памяти всегда остается при нем. Что хорошего в привязанности к единственному телу?

Переулок становится все уже, и Антон на следующей развилке выходит на более широкую улицу, направляясь к колизею. Голова теперь ясная, мысли так и носятся со скоростью тысяча миль в час. Под ногами ощущается пульсация, мерный и глухой ритм сердца Саня, бьющегося прямо под узкими, потрескавшимися тротуарами и грязными немощеными переулками. В колизее игроки будут появляться в разных обличиях, зная, что тело, в котором они вступят в игру, долго не протянет, если они хотят сыграть с наибольшей выгодой для себя. По привычке, не сознавая, насколько острые у него зубы, Антон прикусывает внутреннюю сторону щеки, но успевает разжать челюсти еще до того, как во рту появляется слабый привкус крови. Он проверяет браслет: до конца обратного отсчета остается минут пять.

Пульсация большого города набирает громкость. Ей вторит топот ног зрителей, которые извилистыми струйками стекаются к месту их скопления, к колизею, возвышающемуся рядом с дворцом. Несмотря на отсутствие барьеров или других заграждений, зрители держатся на почтительном расстоянии от центра колизея, так что сразу становится ясно, кто участвует в игре, а кто нет.

Лучше уж посторониться, чем стать случайной жертвой. Вдобавок при этом зрители могут делать вид, будто все это лишь увлекательное зрелище, забыв, что игроки входят в колизей, готовые порвать всех соперников до единого.

Начиная пробираться в центр арены, Антон сразу же поднимает глаза и внимательно осматривает дворцовые балконы с южной стороны колизея. Там тронный зал. Где-то там, наверху, принц Август наблюдает за играми. Антон чувствует это. Трудно сказать, известно ли бывшему лучшему другу, что задумал Антон, но как только участники выбраны, из списка их уже не вычеркнут. Впрочем, даже попытайся Август сделать это, Антон не удивился бы. В те годы, которые они провели вместе во дворце, принц Август был готов на что угодно, лишь бы добиться своего. Он был и лучшим другом, и самым жутким страхом Антона, который и доверял ему, как больше никому на свете, и не позволял себе утратить бдительность рядом с ним ни на секунду. Общаясь с Августом, Антон никогда не знал заранее, кто перед ним – толковый ученик, которому нужна помощь с домашним заданием по истории, или же холодный, расчетливый парень, однажды плеснувший на руку Антона кислотой только затем, чтобы попасть в лазарет одновременно с заболевшим членом Совета.

«Ты чего? – Антон вспоминает, как возмущенно шипел в тот раз. На его родном теле шрам остался на несколько месяцев. – Зачем ты так со мной?»

«Ради высокой цели, – ответил Август прямо, не допускающим возражений тоном. – Я должен добиться благосклонности короля Каса. Иначе о наших планах ухода можно забыть».

– Эй, это мое место!

От сердитого окрика Антон вздрагивает, разом возвращаясь в настоящее, по непривычному телу пробегает трепет напряжения. Он оборачивается и коротко вздыхает с облегчением, обнаружив, что кричат не ему, а другому игроку, стоящему поодаль. Звуки далеко разносятся в гулком пространстве колизея, поэтому кажется, будто спорят совсем рядом. Один из спорщиков толкает другого, и хотя под золотистыми прожекторами колизея Антон издалека не различает их лиц, негодующие вопли слышит отчетливо.

– Ты что, купил эту землю? Встань еще где-нибудь.

– Да я…

Игрок вскидывает руку. Зрители у входа застывают, готовясь увидеть преждевременную схватку, но потом еще три ближайших игрока издают предостерегающий крик, и первые двое, злобно зыркая друг на друга, находят каждый свое место на арене. Нигде не сказано, что с началом Дацюня игроки должны причинить друг другу вред. Но это же церемония открытия, первые минуты, когда разрешено убивать, и если победитель может быть лишь один, кто упустит возможность устранить соперников при первом же удобном случае?

Антон смотрит вниз. Его браслет начинает мигать, отсчитывая секунды последней минуты. Он ожидал наплыва чувств – нервозности, исступления, отчаяния. А им овладевает убийственное спокойствие, от которого немеют кончики пальцев и холодеют губы. Цель Дацюня – распределить чипы для браслетов и присвоить номер каждому из восьмидесяти восьми участников. Так проще всего фиксировать, кто кого убил, сообщать об участи игроков в видео, не трудясь запоминать их имена, личные номера или подробности биографии. «Номер Четырнадцать сегодня возглавляет турнирные таблицы благодаря виртуозному метанию топора, – монотонно вещает закадровый голос или же рекомендует: – В этой бойне стоит в первую очередь последить за действиями номера Тридцать Два». Камеры видеонаблюдения все видят, и даже если качество отснятых материалов паршивое, пленки доступны по запросу телесетей – при условии, что Лэйда Милю уже проверила их в дворцовом центре безопасности. Каждый канал старается пустить в эфир собственный репортаж, загоняя продюсеров до изнеможения и изощряясь вовсю, чтобы состряпать оригинальный сюжет из богатого и необработанного материала, который получает из дворца каждый вечер. Это ежегодное шоу жители Сань-Эра будут смотреть всегда – шоу, которому участники придают особую эффектность, стремясь совершать убийства прямо на камеру.

«Мы омерзительны», – думает Антон. Но тут уж ничего не поделаешь.

Слева от него вспыхивает еще одна ссора. На этот раз, повернувшись на шум, Антон видит с той стороны целую толпу, так что трудно даже определить, откуда исходят голоса, – они доносятся из темноты. Он начинает считать. Окидывает быстрым взглядом ближайшие и отдаленные группы. Согласно его браслету остается всего три секунды, пересчитывать заново уже некогда, но Антону кажется, что он не ошибся.

Игроков восемьдесят семь – вместе с ним.

Кого это угораздило не явиться на первое же действие представления? Неполученный вовремя чип означает немедленную дисквалификацию.

Браслет Антона вибрирует. На балкон тронного зала дворца выходят стражники. И синхронно переворачивают пакеты над ареной колизея, сбрасывая на нее, словно балласт, восемьдесят восемь мешочков одного и того же бежевого цвета.

И сразу же вокруг Антона вскипает людское море.

Игроки бросаются за мешочками. Отчаянно, безумно, со всех сторон, втискиваясь куда только могут, толкаясь и пихаясь там, где некуда пролезть. Единственным неподвижным островком остается Антон.

Он не шевелится. И наблюдает.

Один игрок, заметно массивнее остальных, неуклюже продирается к самому большому из мешочков, хватает его и прижимает к груди. Он влегкую раскидывает тех, кто оказывается у него на пути, ему рассекают руку клинком, а он все равно несется вперед к одному из выходов.

Антон срывает с руки браслет. Игроков предупреждают, чтобы не вселялись один в другого, но без особой надежды. Во время игр это разрешено, иначе игроки все равно будут нарушать запрет, и тогда дворец влипнет, вынужденный либо объявлять каждого участника игр преступником, либо ради развлечения народа смотреть на перескоки сквозь пальцы. И все же приходится прилагать старания, чтобы установить рамки для зрителей. Им объясняют, что перескоки опасны и что игрокам следует избегать их ради собственного здоровья, ведь об их здоровье дворец так печется. Предупреждают, что кого угодно может поразить недуг яису – в результате слишком быстрого и неоднократного входа в одно и то же тело и выхода из него. Если игрок слаб, возвращение в родное тело после множественных неудачных вселений – верный путь к выгоранию, когда возникновение болезни тела и закупорка в нем ци влечет неминуемую смерть. Еще больше неудовольствия доставляет дворцу вселение игроков в кого-нибудь из представителей аристократии. Проститутками и любителями азартных игр можно пожертвовать, особенно в сражениях во время игр, если их тела подверглись сдваиванию. Но если та же участь постигла знатную особу, Совет вынужден вмешаться, и это головная боль таких масштабов, что большинство игроков осмотрительно выбирают, в кого вселяться, хотя бы из заботы о собственном здравом рассудке.

Антон кидает свой браслет прямо по курсу убегающего игрока. И бросается в новое тело так резко и быстро, что почти не сомневается в том, что его выходка пройдет незамеченной, но тут вокруг раздаются протестующие возгласы, и он понимает, что при перескоке его вспышку все-таки увидели. Стыдоба. Пожалуй, следует радоваться уже тому, что его не выбили из перескока, о чем дворец предостерегает как о нормальном явлении и что чуть не убило Отту, до сих пор лежащую в коме. Но Антон уже понял, что в перескоке он сильнее всех не только на этой арене, но и в этих треклятых городах-близнецах.

– Повезет в другой раз, – кричит он через плечо, подхватывая в ладонь свой браслет. Он бежит, не теряя времени – ни на схватки, ни на то, чтобы поглазеть, как игроки набрасываются один на другого. Зрители возле арены отшатываются, освобождая ему дорогу, и Антон мчится напрямик к ближайшей улице, а потом делает крутой поворот.

И попадает в узкий переулок, по обе стороны которого теснятся парикмахерские. Местные жители не удивляются его неожиданному появлению. После окончания работы они или подметают полы в своих заведениях, или пристраиваются на хлипких пластиковых табуретках за низкими столиками, дуют на чай и не сводят глаз с экранов телевизоров в углу. Прямая трансляция игр вот-вот начнется, новостные каналы крутят все материалы с камер, какие им только удалось раздобыть.

– Эй, лови!

Молодой хозяин парикмахерской оборачивается на крик Антона и озадаченно хмурится. Но инстинктивно протягивает руки и ловит предметы, брошенные ему Антоном. И широко раскрывает пурпурные глаза, понимая, что ему кинули. К тому времени Антон уже в нем; он быстро моргает, приспосабливаясь к плохому зрению нового тела, и рывком пригибается, прячется за стойкой, чтобы не попасть на глаза массивному игроку, который уже начинает приходить в себя.

Антон рвет добытый мешочек. Сердце судорожно колотится, пока он роется в монетах, среди которых затерялся чип. По другую сторону стойки массивный участник игры поднимает крик. Встревоженный Антон украдкой выглядывает из своего укрытия, но похоже, тот игрок в его сторону даже не смотрит.

– Кто из вас это сделал? Кому хватило наглости?

Здоровенный игрок топает ногами, отчего пожилая дама неподалеку взвизгивает, а потом укоризненно прищелкивает языком. Не помня, что делало его тело все время, пока было захвачено вселенцем, игрок не может определить, куда была направлена чужая вспышка, если кто-нибудь ему не подскажет. Но никто не подсказывает. Хозяева других заведений только глазеют и молчат, помня, что ровно в полночь начнутся игры. По-прежнему прячась за стойкой, Антон продолжает рыться в мешочке. Массивному игроку возвращаться за новым чипом уже слишком поздно: все оставшиеся мешочки наверняка расхватали те, кто остался на арене и дрался за них. И даже если лишний чип игрокам ни к чему, монеты, насыпанные вместе с чипом в мешочек, им пригодятся. А этот участник будет выведен из игры. Ему бы радоваться, ведь шансов на победу у него все равно не было, и он хотя бы остался в живых.