Арлекины и радуги

– Какой элегантный подкуп! – усмехнулась Вера, когда Роберт эффектным жестом откинул крышку.

– Ладно тебе, – улыбнулся он, – померяй, классное же!

Кольцо скользнуло ей на палец, как будто там и было, Роберт наклонился поцеловать ей руку, поднялся выше – до запястья, до локтя… Белье с шелковыми ленточками очень скоро оказалось на полу, свет в номере Вера разрешила оставить – Роберт хотел видеть ее, был в восторге от ее тела, кожи, груди, коленей. А от того, что она оказалась девственницей, он прямо-таки обомлел: сказал, что не мог и предполагать!

Вера почувствовала, что его отношение к ней после того вечера изменилось: временами она ловила на себе его задумчивый взгляд. Лу проболталась, что Робик в нее влюбился, только о ней и говорит.

– Представь, если он на тебе женится! – приставала она. – Будешь моей сестрой!

Вера не думала всерьез о том, что Роберт сделает ей предложение. С какой стати – он взрослый, богатый, сам себе хозяин. Потом, она же русская, а он, наверное, хочет армянскую жену – такую, как Егине. Чтобы запекала ему баранину, хлопотала над детьми, содержала дом – полную чашу.

Она, Вера, не собирается связывать себя семьей. Ей еще надо выучиться, сделать карьеру. Понять, на что она способна. После третьего курса лучших студентов отправляли на стажировку за границу: с немецким языком, который был у Веры отличным, она могла претендовать на годовое обучение в Венском университете, Хауптуни.

Но Роберт ее удивил. Сначала позвал к себе в фирму, поработать переводчицей в летние каникулы. Предложил зарплату в несколько тысяч долларов, познакомил с партнерами из Германии, причем представлял не только как переводчика, но и как свою девушку. А потом заговорил о том, что хочет, чтобы этот бизнес был у них семейным. Вера согласится выйти за него замуж?

Он не настаивал на скорой свадьбе, соглашался, чтобы она сначала закончила институт. Вера не ответила ни да, ни нет, но обещала подумать. Подразумевалось, что они поженятся после ее выпуска – по крайней мере, Роберт видел это так, а Вера не возражала. В семействе Согомонян она стала своим человеком, Лу была в восторге от того, что брат хочет жениться на ее лучшей подруге. И все шло прекрасно до тех пор, пока Веру не отобрали для стажировки.

Роберт воспринял новость холодно. Ему не нравилось, что она будет жить одна в другой стране, смысла в поездке он не видел. Зачем нужен еще один университет? Закончит московский иняз, и прекрасно. Он так и говорил: разве я тебе здесь мало плачу? Что еще тебе понадобилось? А когда настало время уезжать, поставил вопрос ребром – или Вера остается и выходит за него замуж, или между ними все кончено.

Ультиматума она не ожидала, но решение приняла сразу. Она поедет, и это не обсуждается. Никто не будет ею командовать, даже Роберт, которого она привыкла считать близким человеком. Лу уговаривала ее остаться, Егине роняла слезы и просила Веру одуматься, не рушить то, что между ними с Робертом есть.

– Он тебя любит, девочка, – настаивала она, – ты просто не понимаешь.

От их давления, от постоянных тягостных разговоров у Веры напрочь пропал аппетит, и вес опять начал падать. Она попробовала курить, чтобы успокоить нервы; от нервов сигареты не помогали, но привычка возникла быстро, и бросать Вере не хотелось. Она полюбила сам ритуал: щелчок зажигалки, маленький язычок пламени, первая затяжка, от которой чуть-чуть кружится голова.

В то же лето, перед стажировкой, разбился отец, и пришлось поехать домой на похороны. Мама с бабушкой в ужасе смотрели на Веру – худую, серую, раздраженную.

– Куда тебя отпускать, – волновались они, – погляди только, во что ты превратилась!

Вернувшись с похорон, Вера объявила Роберту, что они больше не вместе.

– Ты какую-то заграницу предпочла мне? Мне? – взвился он. – Да я тебя повезу куда захочешь, только скажи! Дался тебе этот университет, на черта он нужен? Или собралась себе там иностранца найти? А? Получше устроиться?

– Не повышай на меня голос, – ответила Вера спокойно. – Я не разрешаю так со мной говорить.

– Не разрешаешь? Ты – мне?

Роберт схватил ее за плечи, но она вырвалась, отступила на шаг. Сказала:

– Не порти все, пожалуйста. Давай расстанемся по-хорошему.

Роберт прикусил нижнюю губу, постарался взять себя в руки.

– Ладно. Извини. Может, еще передумаешь?

– Не передумаю.

– А если я прилечу к тебе?

– Не надо.

– Вот же глупое дитя! Не понимаешь – я тебя люблю!

Это был первый раз, когда Роберт признавался ей в любви. Нет, он говорил «любимая», просил подписать цветы, которые ей посылал, «любимой девочке» или «Вере, с любовью». Но вот так, вслух, произнес эти слова впервые, и Вера почувствовала, как слезы выступили у нее на глазах. Ей было жалко Роберта, жалко себя – за то, что она, дожив до двадцати лет, ни разу не слышала обыкновенного «люблю». Тем не менее ее решимости это не поколебало. Жалеть мужчину – значит считать его слабым. Жалеть себя – признаваться в собственной несостоятельности. Такого Вера никак не могла допустить.

– Я не люблю тебя, – сказала она быстро. – Прости, но нет.

Две недели после этого Лу не разговаривала с ней, дулась. Потом смягчилась, они немного всплакнули и начали собирать Верины вещи. Оставаться в съемной квартире одной Согомоняны дочери не разрешили, других подруг, с которыми она хотела бы жить, у Лу не было, и она возвращалась к родителям.

Вера купила билет на первые числа сентября, получила в институте нужные документы. Роберт предлагал отвезти ее в аэропорт, но она поехала на такси. Провожала Веру только Лу: она выстояла с ней очередь на регистрацию, потопталась перед паспортным контролем и помахала рукой, прежде чем за Верой сомкнулись створки непрозрачных стеклянных дверей.

После московской осени, которая началась еще в августе, Вера попала в настоящее лето. Взлетная полоса колебалась в жарком мареве, поручни трапа разогрелись под солнцем. Прямо в аэропорту можно было сесть в метро, и Вера проехала до университета, находившегося возле городской Ратуши. Университет был похож на дворец – с мраморными узорчатыми полами, широкими лестницами, тяжелыми деревянными дверьми с медными накладками. Здесь ее тоже отправили селиться в общежитие, но оно не имело ничего общего с московским. Каждому студенту полагалась отдельная комната с собственной маленькой ванной, Вере досталась угловая на третьем этаже. Там было, пожалуй, даже лучше, чем в их с Лу квартире, – современная удобная мебель, книжный стеллаж от пола до потолка, рабочий стол вместо подоконника. Общая кухня на пять комнат сияла чистотой, и больше всего Вере запомнились зеленые яблоки в проволочной корзине посреди стола, на которые никто не претендовал – в общаге на Петровериге их расхватали бы в минуту, не спросив хозяина.

Вера пошла прогуляться по городу, очарованная летним беззаботным настроением, царившим повсюду. Венцы щеголяли в белых рубашках, белых брюках, белых шляпах с синей лентой. Кучера поили из ведер лошадей, возивших туристов в каретах; лошади с фырканьем опускали в воду разгоряченные морды. Повсюду были кондитерские, нарядные кафе – большие и поменьше. Вена никуда не спешила, приглашая наслаждаться своей красотой.

Занятия начинались через неделю, и у Веры было время осмотреться. Она познакомилась с другими стажерами – из Чехии, Англии, Швейцарии, – и вместе они кружили по Рингу на трамвае. Он проезжал мимо главных достопримечательностей – Хофбурга, музейного квартала, парламента, Ратуши, Бургтеатра, – и с их студенческими проездными получалась бесплатная экскурсия.

Купив в кафе чашку кофе, там можно было просидеть хоть весь день – в Вене не было принято торопить посетителей. Вера брала с собой книгу, устраивалась за столиком и рассматривала людей, идущих мимо. Она уже начинала ощущать себя частью этого города, напыщенного с виду и гостеприимного в душе.

Учиться ей было легко; преподаватели все понравились. Они вели совсем другую жизнь: светскую и расслабленную. Фрау Беккер приезжала в Вену на два дня в неделю, а остальное время жила с мужем в Линце. Герр Зеехофер обожал музыку и был завсегдатаем Венской филармонии. Они запросто делились со студентами рассказами о том, как проводили время между занятиями, общались как с друзьями. Лекция по переводу фразеологизмов вполне могла закончиться совместным походом в бар, посиделками за пивом или коктейлем.

Герр Зеехофер научил их выезжать в Гринциг – квартал, прилегавший к Венскому лесу, который, хоть и являлся частью города, сохранил облик средневековой деревушки. Каменные домики, оштукатуренные и покрашенные в яркие цвета, тесно лепились друг к другу, повсюду бросались в глаза рисунки виноградной грозди – символа Гринцига. Поблизости находились виноградники, и осенью, после сбора урожая, здесь угощали молодым вином. Для этого были специально придуманы маленькие таверны, хойригеры, находившиеся чуть ли не в каждом дворе. Пара столов со скамьями, улыбчивые хозяева, бочка с вином и холодная витрина с немудреными закусками – вот и весь хойригер, но сколько таких они обошли, и везде вино было вкусным, а хозяева охотно вступали в разговор. Соседи по столу знакомились, угощали друг друга, очень скоро начинали звучать песни – кажется, тоже средневековые, на старонемецком.

На Рождество город украсили тысячами гирлянд, отовсюду неслись праздничные гимны. Вера купила в свою комнату маленькую елочку в горшке, украсила шариками размером с ноготь, алыми и золотыми. Сама положила под нее подарки – мелочи, которые давно хотела иметь. Снега было мало, температура по русским меркам смешная – минус пять, а то и выше, и Вера с удовольствием бродила по новогодней ярмарке перед Ратушей.

Приятель по общежитию, студент Венского университета музыки и исполнительского искусства, на Новый год позвал ее в оперу. Давали «Волшебную флейту», и музыка тоже была волшебная, которую хотелось слушать вечно.

Вера приходила к убеждению, что этот город и есть ее мечта. Раньше она рисовала свое будущее расплывчато, а теперь оно выкристаллизовалось в четкую картинку – она должна жить здесь. Ничего прекраснее этого города нет и быть не может.

Ближе к концу стажировки, перед финальной аттестацией, всю их группу повезли на Донауштадт, показывать штаб-квартиру ООН. Провели с экскурсией по центральному зданию, показали музей и залы заседаний. Студентов сопровождал все тот же Зеехофер – он преподавал у них синхронный перевод. Его предмет считался самым сложным: одновременно слушать текст в наушниках и говорить на другом языке в микрофон получалось лишь у немногих. На экскурсии им дали возможность посидеть в кабинке синхрониста, почувствовать себя на рабочем месте. Переводить пришлось настоящее заседание, и Вера заходила в кабинку с трепетом, но одновременно и уверенностью, что справится. Волнение ей не помешало: Зеехофер слушал ее перевод, который, конечно, на ассамблею в зале не транслировался, и кивал головой, постукивая карандашом по столу.

На следующий день в университете он отозвал Веру в сторонку.

– Вы не думали о том, чтобы поступить на наши курсы?

– Курсы? Какие? – удивилась она.

– Видите ли, при ООН есть курсы синхронного перевода, я там тоже преподаю. Я мог бы вас рекомендовать. Когда закончите, будете работать в штаб-квартире. Хотите?

Хочет ли она? Вера не поверила своим ушам, переспросила:

– Так правда можно?

– Ну конечно. У вас отлично получается.

– Да! – сердце едва не выпрыгнуло у Веры из груди. – Конечно, я очень хочу!

– Когда вы защищаете диплом? Через год?

– Да, весной.

– Ну так защищайтесь и приезжайте назад. Я рекомендую вашу кандидатуру, и с поступлением проблем не будет.

Вере вспомнилось ее поступление в иняз, договоренность с завкафедрой и взятка. А Зеехофер – чего он захочет? Может, радоваться рано?

Она вернулась, едва получив диплом, экзамен на курсы сдала блестяще. Позднее, уже выпускаясь, спросила Зеехофера, почему он тогда решил ей помочь.

– Помилуйте! – воскликнул любитель музыки и молодого вина, изящный и миниатюрный, в дорогом костюме. – Чем я помог? Так, дал совет. Вы все сделали сама. Я вас поздравляю!

Контракт с Венской штаб-квартирой у Веры был подписан, она поступала в департамент устного перевода. Оттуда буквально через год ее пригласили в отдел культуры, потом, с повышением, к Гуннару Йонссону в информационное обеспечение. Гуннар посылал ее в длительные командировки в другие офисы ООН: в Женеву и Нью-Йорк. Вера объехала полмира, но всегда возвращалась в Австрию, домой. Тем более там был Магнус – ее семья. И пускай теперь они расстались, Вена оставалась ее городом. Городом Веры. И она летела туда.

Глава 11

Костя допил свой виски – уже второй, – Вера попросила еще чашку кофе.

– Примерно так все было, – сказала, смахивая невидимую пылинку с брюк.

Костя посидел молча, обдумывая что-то. Прищурил на нее один глаз:

– Тебе некого было отправить осматривать наш кремль? Из всего отдела? И ты поехала лично?

– Хотела со своими повидаться.

– А со мной?

– Скорее, с Ярославой Афанасьевной. Собиралась зайти, но мама сказала, она на даче. А потом мы с тобой встретились в ресторане.

– И я тебя не узнал. Вот же черт!

– Да нет, это было даже мило. Я еще спросила, как дела, думала, ты понял, кто я.

– Ничего я не понял. До сих пор ощущение, будто во сне.

– У меня тоже такое было. Но, похоже, пора просыпаться.

Костя встрепенулся:

– О чем ты?

– Не беспокойся, – улыбнулась Вера, – твой контракт никуда не денется. Ты же с Мейером договаривался, я тут ни при чем.

– Но мы хотели жить вместе…

Вера поправила:

– Ты хотел.

– Я и сейчас хочу! Ничего не изменилось.

Она вздохнула:

– Не ври себе, Костя, пожалуйста. Ты стал бы съезжаться с Никой Седых? Что-то мне подсказывает, что нет.

– Ты меня каким-то подлецом выставляешь… Ника, Вера – какая разница? Главное, что это ты!

– Для меня разница есть.

В глубине души Вера признавала, что мстит Косте за его равнодушие. Но была и другая причина – осторожность. Однажды он уже отверг Нику Седых, и второй раз она не могла этого допустить. Пусть лучше все закончится сейчас – она хотя бы убережется от боли.

Вера встала:

– Хочу выйти, покурить.

– Я с тобой.

Они вышли из лобби, встали под козырьком, от которого на тротуар ложилась короткая тень. Костя вытащил сигареты из кармана, подал ей. Вера автоматическим жестом взяла одну, прикурила, выдохнула дым.

– Не думаю, что нам надо встречаться…

Костя потянулся взять ее за руку, но Вера отступила.

– У тебя будет много работы, у меня тоже. Все это пройдет и забудется. Так лучше для нас обоих.

– Говори за себя, – возразил Костя. – Для меня не лучше, нисколько. Я не хочу расставаться с тобой!

– Просто ты уже придумал очередную историю. Неожиданная встреча в ресторане, внезапное путешествие, загадочная незнакомка. Признайся – прикидывал, зачем я тебя позвала? Наверное, считал авантюристкой. Или обиженной женой, которая решила отомстить мужу. Было?

– Было, – кивнул он покаянно.

– Наверное, и финал у тебя созрел. Какой? Драматический, может? С убийством?

Костя непроизвольно улыбнулся – Вера попала в точку.

– Мы никогда не будем вместе, – сказала она уверенно. – Попрощаемся сейчас и разойдемся, хорошо?

Вера увидела, что он хочет возразить, подняла руку с сигаретой:

– В любом случае я уже решила.

– И мое мнение не учитывается?

– Извини, но нет.

Вера достала телефон, посмотрела на часы.

– Мне пора.

– Но позвонить-то тебе можно? – сделал Костя последнюю попытку.

– А зачем?

Костя уже получил визу и готовился улетать, когда позвонил Сережа Резник. Он так и остался в Москве и работал с несколькими театрами, а еще преподавал литературное мастерство в школе для начинающих авторов. Они договорились встретиться на Патриарших прудах, посидеть где-нибудь.

Костя пришел первым, специально с запасом времени, чтобы успеть попрощаться с Москвой перед расставанием. Нашел свободную скамейку, сел, надел солнечные очки. Мимо текла обычная для Патриков толпа: те же соцсети, только вживую. Постоянно кто-нибудь останавливался сфотографироваться, на траве вокруг пруда были расстелены пледы, и на них происходили импровизированные пикники. Лебеди, жившие в домике на воде, охотно принимали подношения: хлеб и крошки печенья.

На другой конец Костиной скамьи присела женщина с французским бульдогом; пес немедленно подбежал к Косте здороваться. Он потрепал его треугольные уши, и бульдог в блаженстве захрюкал, валясь на бок и подставляя бархатистый круглый живот – чеши! Хозяйка извинилась:

– Сейчас я его заберу. Гуччи, не приставай!

Пес сделал вид, что не слышит. Она потащила к себе поводок, но Гуччи отказывался вставать и ехал по песку, подрагивая лапами в воздухе.

– Он не мешает, – сказал Костя, – пусть лежит.

Хозяйка подвинулась к Косте ближе, чтобы поводок не натягивался. Глянула ему в лицо раз, потом другой, и ойкнула:

– Вы… ой, вы Константин Садовничий! Гуччи, ты только посмотри! – как будто пес мог оценить грандиозность встречи.

– Нет, – сказал Костя, неожиданно для себя самого, – вы ошиблись.

– Простите, – начала было она, но потом передумала: – Да нет же, это вы, точно! Я только хотела сказать, что за вас переживала. Мы с дочкой почти все спектакли видели в вашем «Открытии». Нам так нравилось! Чем вы сейчас занимаетесь? Ставите что-нибудь?

Костя уже хотел подняться и уйти, но на аллее показался Сережа Резник – он быстрым шагом направлялся к скамье и махал ему рукой. Хозяйка подхватила Гуччи под мышку, сказала: «До свидания, извините еще раз», – и убежала.

Сережа плюхнулся на то место, где сидела она, посмотрел ей вслед.

– Знакомая?

– Нет. Просто узнала. Я думал, меня никто не помнит.

– Помнят, еще как. Просто говорить побаиваются.

– И ты побаиваешься?

Сережа язвительно усмехнулся:

– Я-то что! Мелкая сошка, кому я нужен. Вот Ваневич – та да, при одном имени шикать начинает.

Костя понял, что речь идет о Елене – помощнице Гуляева.

– А она почему?

Сережа выкатил на него светлые глаза неопределенного цвета – то ли серые, то ли зеленые.

– Ты что, не в курсе?

– Видимо, нет. А что случилось?

– Ну это на трезвую голову и не расскажешь, – скривился Сережа. – Надо хотя бы винца. А лучше виски.

Они обогнули пруд, перешли Малую Бронную и сели на уличной террасе «Маргариты». Пить виски на жаре Косте не хотелось, и он заказал бутылку гави. За соседним столом ели нарезанный кубиками арбуз с фетой и листьями мяты, они с Сережей попросили такой же на закуску. Выпили по бокалу, съели арбуз, и Сережа начал:

– Может, и не стоит тебе рассказывать… Меньше знаешь, крепче спишь…

– Нет уж, давай колись!

Костя чувствовал, что дело серьезное, раз приятель так мнется.

– А вдруг это только слухи? Вдруг неправда? – все еще колебался Сережа.

– Тогда мы их отбросим за ненадобностью. Так в чем дело-то?

– Понимаешь, я Гуляеву материал сдавал. Так, ерунду, он сценарий заграничный просил адаптировать. Ну я и крутился у него в театре – то с тем поговорю, то с этим. Думал, может, еще чего понадобится. И услышал… случайно…

– Да не тяни ты! Выкладывай уже!

– Я бы поел, – жалобно пробормотал Сережа, все еще надеясь отвертеться.

– Дайте ему меню! – крикнул Костя официанту и придвинул к Сереже свой стул.

Поняв, что обратной дороги нет, тот понуро опустил голову, затеребил салфетку.

– В общем, те деньги, что у тебя пропали со счетов… Кауфман из них почти ничего не взяла.

– Значит, это все ее бухгалтер?

– Нет, не она.

Сережа вцепился в меню, как в спасательный круг, начал водить пальцем по строкам, словно перво классник. Костя молчал, переваривая услышанное, в нетерпении топал ногой под столом.

Сережа дотошно выспросил у официанта, как готовится соус для пасты и нет ли там сырого чеснока, сделал заказ, подлил вина себе и Косте.

Наконец он решился и выпалил громким ше потом:

– Короче, Андреич их себе забрал. Это с самого начала была его идея. Его и Ваневич. С Кауфман они, конечно, договорились, но ее доля там небольшая. В основном все им ушло.

Костя остолбенел:

– Гуляев? Как же так! Он ведь сам меня продвигал!

– Вот именно, – закивал Сережа, – и под эту марку тебе выделили финансирование. Ты им еще и помог – стал спать с Соней. Сделал за них половину работы.

– Но зачем ему? У него что, денег мало?

– Денег, – сказал Сережа философски, – много не бывает. Он, говорят, опять разводиться хочет. Будет жениться в третий раз. Сам понимаешь, без штанов остаться ему никак невозможно.

– Поверить не могу! – сердито выпалил Костя. – Сплетни все это.

– Сплетни-то да, – Сережа состроил гримасу, – но Андреич своей мадам квартиру купил. Прямо рядом с театром. Представляешь, какие там цены? И говорят, как раз на те денежки, от «Открытия». Из своего театра он еще раньше все выкачал.

Костя схватился за бутылку, но там было почти пусто; он потребовал новую.

– А аудит? Его кто наслал?

– Да никто, в том-то и дело. Министерство озаботилось, как отрабатываются его денежки. Посчитали – а там дырища. Кауфман пришлось срочно виноватых искать, хотела свалить на бухгалтера, но не получилось, ее все равно зацепило. Тут уже Андреич вмешался. Пошел на самый верх, – Сережа закатил глаза.

– Поэтому дело закрыли?

– Ну да. Припугнули вас всех слегка, для прессы, опять же, кость бросили. Главное условие было, чтобы имя Гуляева нигде не звучало. Оно и не звучало.

Костя почувствовал, что у него дрожат руки, залпом выпил свое вино.

– Не мог Андреич так со мной! Врешь ты, Резник!

Сережа сочувственно толкнул его плечом:

– Ну правильно, вру. Ты и не слушай. Плюнь и забудь. Расскажи, что у тебя за границей наклюнулось? Серьезное?

Но Косте сложно было так вот переключиться; он схватился за телефон, хотел звонить Гуляеву, потом отбросил трубку, вскочил покурить. Немного пришел в себя, но желание рассказать Сереже про предложение Мейера растаяло, и захотелось напиться.

– Где тут бар какой-нибудь толковый? – спросил Костя. – Может, пойдем?

– Я не могу, работы выше крыши, – пожаловался Резник. – Провожу тебя и домой.

Бар располагался на Тверской; посреди зала там стояла настоящая ванна, и в ней, во льду, плавали бутылки и целые ананасы. Костя сначала устроился у стройки, опрокинул несколько шотов текилы, потом кто-то его узнал, пригласил за столик. Были самые длинные дни – середина июня, – и солнце долго не садилось; в половине двенадцатого, когда Костя вывалился на улицу, небо оставалось светло-синим, с оранжевым свечением от городских фонарей.

Он вызвал такси и, не думая долго, назвал адрес в поселке, где жил Андреич. По пустому городу проехали быстро, на Киевском шоссе таксист еще прибавил скорость, и вот уже Костя оказался перед раздвижными воротами Гуляевской дачи, на которых горели факелы-фонари. Только сейчас Костя заметил, что дача Андреича стилизована под средневековый замок, разве что рва вокруг и подвесного моста не хватало. За оградой толщиной с крепостную стену звучала музыка и шумели голоса, там, похоже, происходила очередная пирушка.

Костя нажал на кнопку интеркома, но калитка не открылась, а охранник ответил, что хозяева никого не ждут. Костя возмутился и позвонил опять, ему сказали не нарываться и ехать восвояси. Костя заколотил в калитку кулаками, закричал: «Открывайте, сейчас же! Игорь Андреевич, мне с вами надо поговорить!»

Створка ворот отъехала в сторону, но не для того, чтобы его впустить, – оттуда вышел мужчина в форме ЧОПа, бесцеремонно подтолкнул Костю плечом.

– Вам что сказано? Никого не ждут.

– Да я тут был тысячу раз, – возмущался Костя, – мне к Игорю Андреевичу!

– Его нет дома.

– Как это нет – я же вижу, у него гости. Скажите, приехал Садовничий, по важному делу.

– Нет у вас тут никаких дел, – охранник гнул свое.

Костя попытался нырнуть ему за спину и прорваться в ворота, но тот выставил руку, твердую, как камень.

– Слушай, мужик, ехал бы ты домой подобру-поздорову, а? – сказал он, дохнув на Костю табачной вонью. – Сказано же – тебя не ждали.

Костя в пьяной уверенности попер на него, набычившись и бормоча угрозы, охранник легонько его оттолкнул, и Костя полетел на гравий. Приземлился неудачно – проехался щекой и плечом по колючей гравийной крошке, расцарапался до крови. Охранник заботливо его поднял, поставил на ноги.

– Ну что, теперь понял? Давай-ка вали.

От неожиданности Костя даже слегка протрезвел, провел по лицу ладонью и увидел кровь. Охнул, закопался по карманам в поисках платка. Охранник тем временем вернулся в свою будку возле входа, ворота сомкнулись, и Костя остался перед ними один.