скачать книгу бесплатно
– Тогда и не надо было меня посылать в приемный покой! – рассердилась я. – Раз ты сама все знаешь, вот и гуляй с ним теперь на здоровье, а меня оставь в покое!
– Ну что ты такая вся нервная, джаник мой?! – спохватившись, засюсюкала Мартышка. – Ты, наверное, проголодалась, кушать хочешь, вот и капризничаешь! Маленькая наша девочка хочет «ням-ням!»
Она попыталась опять подергать меня за щеки, но этот жест вместе с противным сюсюканьем, как будто я – это не я, а мелкий СахАр, разозлил меня еще больше.
– Пока! – заявила я твердо, взяла подмышку свой так и валяющийся у фонтана скейт и гордо удалилась в сторону дома.
Я ни разу не обернулась, но мне показалось, что Мартышка тут же обо мне забыла.
Но на следующее утро вспомнила. Она примчалась ко мне запыхавшаяся и раскрасневшаяся часов в 11, я еще даже не успела сделать инглиш, который вечером проверит папа.
– Марта, что с тобой? – спросила моя мама и пощупала ей лоб.
– Ничего, просто по лестнице бежала, – махнула рукой Мартышка.
– А что, лифт не работает? – насторожилась мама.
– Да все работает, не волнуйтесь, это я вместо утренней зарядки.
– Вот видишь, – назидательно молвила мама, обернувшись ко мне, – Марта делает зарядку, а ты только попу свою просиживаешь! Тебе бы побольше двигаться на свежем воздухе!
Это был нечестный прием – и я сочла себя вправе нечестно на него ответить:
– Вообще-то я делала уроки, но раз ты считаешь, что мне нужно подвигаться, пойду-ка я во двор, покатаюсь на скейте!
Схватила доску и пошла на выход, не дожидаясь материнского благословения. Я-то знала, что этой хитростью мама пыталась выпроводить меня погулять с коляской: я слышала, как она по телефону обещала доктору-коже «зайти-посидеть-поболтать». И время назвала, в которое нормальные мамаши детей выгуливают, а не болтают. Я бы, конечно, пошла, мне не жалко! Но надо было нормально, прямо попросить, а не прикидываться, что ее беспокоит, что я «просижу свою попу».
На улице вместо мамы в меня впилась подруга:
– Ты в 12 со мной на большак выйди, а как только он выйдет и если подойдет, ты сразу уйди, ладно?
– Ничего не поняла: уйди – выйди… Что ты опять задумала? Я хочу спокойно на скейте покататься.
Я вдруг поймала себя на том, что думаю ту мысль, которую частенько озвучивает наш доктор-попа: «Как меня достали эти бабы!»
– Ну, солнышко мое, ты опять меня не так поняла! – заегозила Марта. – Роберт вчера назначил мне свидание сегодня в 12.00. Но одной прямо к нему идти мне неловко, понимаешь? Вот я и прошу тебя выйти со мной, как будто мы просто гуляем. Если он подойдет к нам сам, тут ты и скажешь свое это «хочу спокойно на скейте покататься» и умчишься, куда хочешь… – Мартышка присвистнула и махнула рукой куда-то в сторону Демавенда.
– А если не подойдет? – коварно спросила я.
– Тогда тебе придется со мной погулять, – Мартышка хотела было, как обычно, потрепать меня за щеку, даже уже подняла руку, но пред самым моим носом вдруг опустила. То ли вид у меня был такой, то ли вчера она все же заметила, как гордо я удалилась.
Мы вышли на «большак»: наш друг уже описывал свои ежедневные круги. Завидев нас, он заулыбался и приветливо помахал рукой.
– Все, гоп на скейт и поехала! – рявкнула Мартышка.
Я мысленно пообещала себе это ей припомнить, а сама молча с грохотом бросила доску на асфальт, со скрежетом разогналась и свирепо умчалась вдаль. Когда я завершала первый большой круг с заездом на задний двор, куда обычно не гоняла, то увидела, как Мартышка и пациент степенно прогуливаются вокруг фонтана, о чем-то не умолкая воркуя.
Я нарочно не стала дожидаться, когда господин Волкофф засобирается на обед и Мартышка снова пристанет ко мне, и ушла домой за пять минут до него. После обеда на улицу я не вышла: во-первых, я не доделала инглиш, а во-вторых, мне надоело быть Мартышкиной фрейлиной (про функции фрейлин я узнала из кино «Собака на сене», показанного в посольском клубе).
Мартышка не появлялась и не звонила. Зато позвонила прямо в дверь часов в девять вечера, когда папа проверял у меня инглиш. По негласным правилам мы, дети, не заходили другу к другу по вечерам без особого приглашения: вечерами родители отдыхали и мешать им не следовало. В крайнем случае, можно было позвонить по телефону. Но Мартышка просто пришла, сказав открывшей ей маме, что ей нужна я. Мама предложила ей попить чаю на кухне, пока мы закончим, но Марта только отрицательно помотала головой и с выжидательным видом расселась в моей комнате. По ее довольному лицу было видно, что ее распирает от нетерпения поведать мне нечто героическое о себе любимой. Когда папа задал мне очередной вопрос, она нетерпеливо заерзала и выразительно взглянула на часы.
– Марта, у тебя что-то срочное? – оглянулся на нее папа. – Если да, мы можем на пять минут прерваться, вы поговорите, а потом мы продолжим.
– Нет, не срочное, – заверила его Мартышка. – И не на пять минут. Поэтому вы там ускорьтесь, плиз-плиз-плиз! – добавила она со своими коронными воркующими нотками, при помощи которых умела вытягивать из своего папы любое количество туманов.
Папа посмотрел на нее удивленно и подчеркнуто вежливо попросил:
– Тогда дай нам, пожалуйста, ровно десять минут. Попей чаю на кухне, а ровно через десять минут возвращайся. Вон у тебя часы какие точные, можешь прямо засечь с секундами.
– А я вам что, мешаю, что ли?! – изумилась Марта, но все-таки вышла, на ходу крича: «А чаю тут еще наливают?»
Папа посмотрел ей вслед и изумленно покачал головой. Я так и не поняла, с восхищением или возмущением? Лично мне поведение Мартышки казалось взрослыми манерами уверенного в себе человека.
Занятие я досиживала как на иголках. Все мои мысли были уже не в рассказе английского писателя, пересказ и перевод которого я в тот момент отвечала папе, а с Мартышкой, которую на кухне допрашивает наша дотошная Ирина-ханум.
– Ну все, уже смотрим в книгу – видим фигу, – заметил мое состояние папа. – Ладно, иди к своей Макаке, завтра доответишь по этому рассказу. И следующий готовь.
– Она не Макака, а Мартышка, – поправила его я.
– А по мне, так макака, – ответил папа и вышел из комнаты.
В нее тут же ворвалась Марта:
– Знаешь, что он мне сказал?! Что я прекрасна, как луна 14-й ночи! Ты не знаешь, что это за луна такая?
– Знаю, – важно ответила я. – Имеется в виду луна, восходящая в 14-ю ночь после наступления Новруза, она считается самой красивой. И у персидских поэтов служит символом женской красоты.
Я услышала это от гида в Ширазе, когда влюбилась в Хафиза, и запомнила это сравнение за его необычность. Но Мартышка вылупилась на меня так, будто я, словно фокусник, извлекла из шляпы яйцо, а из яйца – цыпленка.
– Ты чего так смотришь? – удивилась я.
– Поражаюсь, как в твоей башке удерживается столько лабуды! – искренне ответила она. – Я была уверена, что ты не знаешь!
– А чего спрашивала тогда? – еще больше удивилась я.
– Как чего? Похвастаться хотела, – просто ответила Мартышка. – Ну ладно, я пошла тогда, чао!
«Я прекрасна, как луна…» – затянула она тоненьким фальшивым голоском, покидая нашу квартиру, а в качестве финального аккорда громко хлопнула дверью.
– Какая странная девочка, – задумчиво сказала мама, глядя ей вслед..
* * *
В последующие два дня Марта вновь про меня забыла – не звонила и не заходила. Я, правда, тоже. В первый день я даже не выходила на улицу: делала задания, а потом к нам с Серегой приехала Светлана Александровна. На второй день я вышла на «большак» с коляской с братиком и издалека заметила подругу: они с Мунрэкером, как обычно, наматывали свои круги, оживленно беседуя. Когда я поравнялась с ними и поздоровалась, господин Волкофф ответил, а Мартышка сделала вид, что вовсе меня не знает. Я даже испугалась, уж не наговорила ли ей что-нибудь моя мама, пока они пили чай на кухне накануне вечером?!
Вечером того же дня я уже собиралась идти к маме с выяснениями, как в дверях снова неожиданно возникла Мартышка.
– Ты мне нужна! – с порога зашипела она, молча кивнув моим родителям и утягивая меня за рукав в мою комнату.
– Марточка, сними, пожалуйста, обувь! – сказала ее спине моя мама.
– У меня кеды чистые! – крикнула Мартышка из моей комнаты и захлопнула дверь.
– Они у тебя не подслушивают? – она кивнула в сторону двери.
– Да вроде нет… Не знаю! – растерялась я.
– Тогда переходим на «па», – нашлась Мартышка и резво затараторила: – Ропа-бертпа припа-глапа-силпа мепа-няпа в папа-лапа-тупу…
– Чего-чего? – у меня зазвенело в ушах. – Можешь помедленнее? Я ничего не понимаю! Какая папа-лапа?
– Сама ты папа-лапа! – огрызнулась Мартышка. – Ладно, подь сюды!
Она подтащила меня к окну, открыла его, чтобы в нем шумел вечерний Тегеран, занавесила нас обеих светомаскировочной портьерой и горячо зашептала мне в самое ухо:
– Через три дня у персов Новый год и послезавтра утром Роберт выписывается. А завтра вечером он пригласил меня отметить наступающий Новруз в свою палату. Представляешь, как здорово?!
Я пожала плечами: я не знала, здорово это или нет?
– Мне понадобится твоя помощь, – продолжала Мартышка. – Ты же мне не откажешь? Тем более, ничего сложного, фигня, а не помощь.
– А что надо делать? – спросила я, ощущая, как во мне что-то екает от неприятного предчувствия.
– Ты мне сейчас просто пообещай, – засуетилась Мартышка. – А завтра во дворе я тебе все объясню. Не при них же! – она снова кивнула на дверь.
– Я не могу обещать то, чего не знаю! – твердо ответила я.
– Блин, ну я же тебе говорю – фигня, а не просьба! Что ты за друг такой, которого по любому пустяку надо упрашивать, лебезить? У тебя больное самолюбие!
– Да не надо передо мной лебезить! – возмутилась я. – И самолюбие у меня здоровое. Помочь – помогу, обещаю. Но если завтра выяснится, что в рамках этой помощи мне придется делать какую-нибудь гадость, я не буду! Так и знай!
– Никаких гадостей, клянусь! Ни-ка-ких! – запела Мартышка, завернувшись в портьеру и пританцовывая в ней. В это мгновение она была и впрямь похожа на Карлсона, который напроказничал и теперь готовится вылететь в окно, оставив Малыша разгребать его проделки.
На следующее утро Мартышка позвонила по телефону и вызвала меня вниз в патио, где изложила план действий на вечер. Она пойдет в палату-люкс в восемь вечера, когда в конференц-зале начнут крутить кино и большинство наших будет там. А кто не пойдет, те точно будут сидеть дома: к чему им шляться по темному двору после «хамуша»? Я должна сказать маме, которая не ходит на фильмы, что иду на просмотр. Папа мой, по Мартышкиным соображениям, если и будет в зале, то пристально следить за мной все равно не станет. После начала сеанса я должна тихонько выйти, будто бы в туалет, и встать на лестничной клетке служебного входа четвертого этажа, откуда просматривается дверь палаты Роберта. Таким образом, дежурная медсестра со своего поста меня точно не заметит. Это уж Мартышка знает, потому что сама будет пробираться в гости к кавалеру с этой лестницы, и уже все проверила.
– Это он тебе подсказал? – спросила я, испытывая бурю противоречивых чувств. Я не была уверена, что это хорошо, что я собралась ей помочь. Но, с другой стороны, человека пригласили в гости на Новруз. Что тут такого? Просто если об этом узнают старшие, будет столько разговоров, что и праздник уже не праздник…
– Нет, он вообще понятия не имеет, что у нас запрещено ходить в гости! – откликнулась Мартышка. – Он просто пригласил, а я легко ответила, что зайду. Мужик не должен знать, что ради него совершается подвиг разведчика! – захохотала Марта. – Не то зазнается и оборзеет!
Легкость, с которой воспринимала ситуацию Мартышка, меня успокоила. И я стала относиться к событию как к приключению – вроде игры в привидения или в «Мамочку».
– Ну хорошо, я буду там стоять, и что?
– И то, что если на этаже вдруг появится кто-нибудь, кто теоретически может постучать в палату к Роберту, ты должна сначала тихонько стукнуть нам в дверь, а потом любым способом утянуть этого человека на дежурный пост и там отвлекать минут пять, чтобы я успела смыться по служебной лестнице. Ничего сложного!
– Марта, но как я пойму, кто «теоретически может постучать в палату к Роберту»? – взмолилась я. – У него же на лбу не написано! И как я буду отвлекать, если это, к примеру, местная санитарка?
– Местные пусть стучат, сколько хотят, и даже заходят, я просто спрячусь в спальне, – спокойно ответила Мартышка. – А захотеть зайти в палату может только лечащий врач Роберта, Грядкин, или кто-то из их отделения. Но, по-моему, по вечерам у них есть дела поинтереснее!
Поспорить с этим было трудно: Грядкин и в кино-то редко ходил, по вечерам у него обычно бывало рандеву с текущей пассией. Зачем ему после отбоя навещать пациента, тем более, не тяжелого?!
Я согласилась. Мартышка обещала покинуть палату своего ухажера не позднее десяти вечера, когда в конференц-зале закончится фильм. Я обещала в 19.50 подойти к служебному входу (он вел в госпиталь прямо из патио, а центральный – с «большака») и проводить Мартышку прямо до дверей, затем зайти минут на десять на фильм и затем встать на своем посту до самого его окончания.
Мартышка расцеловала меня и убежала выгуливать своего иностранного больного.
Я осталась на лавке в патио в гордом одиночестве и мне слегка взгрустнулось.
После того, как я связалась с Мартой, остальные со мной водиться перестали. Мы не ссорились, но мальчишки и Тапоян держались от нас в сторонке. Марта их все время гоняла, а я просто не звала составить нам компанию. В итоге они ответили нам тем же: занимались чем-то своим, а на нас не обращали внимания.
Но в этот ранний час и их во дворе не было.
Домой мне не хотелось, уроки я сделала и уже собиралась сгонять на последний этаж за какой-нибудь книжечкой из бимарестанской библиотеки, как в патио вышла Мухобойка. С Мартышкиными делами я давно ее не видела. Она улыбнулась, сказала мне «Привет, как дела?» и уселась рядом:
– Вы сегодня во вторую смену, что ли? – поинтересовалась я, просто чтобы не молчать. – С утра гуляете… Только что-то без книжки!
У Мухаббат и впрямь в этот раз не было подмышкой привычной книги.
– Я не читать, – ответила она. – Эмеретет-джан вызвалась провести меня по магазинчикам на Моссадык до работы. С этой войной некоторые из них только до обеда работают.
– О, это здорово! – одобрила я. – Мегерка – молодец!
– Кто? – не поняла Мухобойка.
– Ой, ну это прозвище такое у Эмеретет-ханум среди русских, не обращайте внимания! – смутилась я. – А как вы с ней общаетесь? Она же по-русски не говорит!
– По-таджикски, – улыбнулась Мухаббат. – У меня сестра на Памире живет, я там часто бываю, и язык знаю немного. Он почти такой же, как фарси, только произношение немного другое. Ну ничего, для девичьей болтовни нам вполне хватает!
– Класс! – снова восхитилась я.
И тем, что Мухаббат, оказывается, практически знает фарси, и тем, что она подружилась с Эмеретет – молодой помощницей тети Зины с кухни, которую Мухаббат тоже называла только ее настоящим именем – Зиба-ханум.
Я заметила, что Мухаббат никогда не пользуется привычными бимарестанскими прозвищами, величая наших по имени-отчеству, а персов – их полными подлинными именами, добавляя «ханум», обращаясь к женщине, «ага» – к мужчине и «джан» – к близким и детям.
– Наверное, она очень удивится, узнав, что она Мухобойка! – сказала я как-то папе.
– Не говори ей, обидится! – посоветовал папа.
– Не скажу, – согласилась я. – Но вообще она с юмором, может, и посмеется просто! Другие же не обижаются, хотя прекрасно знают свои прозвища! Тем более они не обидные, а смешные и добрые!
– Чувствуется, что твоя Мухаббат-джан воспитывалась в хорошей туркменской семье, – улыбнулся папа. – И вежливость у нее истинно восточная. Ведь в языке, в манере обращения человека к человеку, отражается не только культура народа, но и специфика взаимоотношений внутри этноса. Ты знаешь, например, что во всех тюркских языках – туркменском, узбекском, азербайджанском, киргизском – даже не существует «неуважительного» местоимения «ты», только «вы»?
Я помотала головой.
Папа рассказал, что, оказывается, смысловой оттенок обращения к младшим достигается за счет уменьшительно-ласкательных суффиксов в существительных и именах – братишка, сестренка. Например, мои младшие туркменские двоюродные братья и сестры называли меня Джамиля, а старшие – Джамиляшка. Во многих восточных языках существуют также специальные слова, употреблять которые дозволено только по отношению к тем, кто младше тебя, и никогда – к тем, кто старше. А слова «для старших» применяются к младшим только в особых случаях – в знак особой благодарности.
– Значит, для тебя наша Мухаббат – Мухаббатка?
– Ну да, она же младше меня.
