скачать книгу бесплатно
Взгляд в «колодец времени»
Александр Петрович Гольцов
Предлагаемый Вашему вниманию «Взгляд в ”колодец времени”» – это не просто воспоминания о своей жизни, не развёрнутая автобиография, отражающая пройденный мною путь. Здесь события выходят за рамки обычных воспоминаний. Скорее это своеобразная «мозаика», в которой события личной жизни и службы переплетаются с рассказами о местах, где она проходила в нашей стране и за её пределами; показываются её различные стороны от повседневных будничных забот до участия в боевых действиях. Как и любому русскому человеку, мне хотелось и порассуждать (со своих позиций, конечно) о некоторых важных политических событиях в жизни нашего государства, через которые вместе с ним довелось пройти и мне, как и миллионам моих сограждан. Хотелось на страницах этой книги поведать и о тех замечательных людях, с которыми меня сводила судьба на нелёгких воинских дорогах и благодаря которым я стал настоящим офицером и никогда не разочаровывался в выбранной профессии.
Думаю, что мои воспоминания будут интересны тем (особенно молодым), кто интересуется историей своей страны, жизнью своих старших родственников и обычных граждан, кто на основе событий прошлого хочет проанализировать и свой, пусть пока ещё и небольшой, жизненный путь и на этом основании осознать своё место в жизни.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Александр Петрович Гольцов
Взгляд в «колодец времени»
Моим родителям, близким, друзьям детства, сослуживцам и товарищам посвящаю…
От автора
Есть на Юго-Западе Москвы внешне неброское здание из красного кирпича, расположенное по улице Профсоюзной, дом 123, примерно посередине между станциями метро “Коньково” и “Тёплый Стан”. Стоит оно чуть в глубине и в значительной мере скрыто деревьями. В нём размещается Палеонтологический музей им. Ю. А. Орлова, по праву считающийся одним из крупнейших естественноисторических музеев мира. Экспозиция данного музея посвящена эволюции органического мира Земли.
Если подняться по лестнице из правой стороны вестибюля, то в конце первого лестничного марша мы увидим смотровую площадку, своего рода “балкон”, с видом на так называемый “колодец времени”. Он представляет собой вогнутую стену (почти овал в плане, разомкнутый “балконом”), на которой расположены красочно исполненные изображения о развитии жизни: от простейших организмов (в нижней части) до человека, как высшей формы органической жизни на Земле (в верхней части). Дно и потолок экспозиции покрыты зеркалами, которые многократно отражая эти изображения, создают эффект “бесконечности”, как бы уходящей вверх и вниз, формируя виртуальный “колодец времени”.
И вот однажды при очередном посещении музея, когда – по традиции – опять долго вглядывался в “колодец времени”, я подумал, что и наша собственная жизнь – тоже своеобразный “колодец времени”: мы поднимаемся с его “дна” от детства – к юности, от юности – к зрелости, от зрелости – к старости. На этом жизненном пути “колодец” становится “глубже” и события прошедшего времени ”уходят в эту глубь”, всё больше и плотнее затягиваясь туманом прошедших лет, сквозь который мы видим, порой, только некие обрывки прошлого – наши воспоминания.
А так хочется иной раз “вернуться” в прошедшие события, “вытащить” их подробности, затерянные в глубине временного колодца – в лабиринтах нашей памяти! Нередко подобная мысль возникает в связи с бесплодным желанием сослагательной оценки поступков прошлого, которое – поступи мы иначе – могло бы (как нам теперь кажется) сложиться лучше. Ну кто из нас, вспоминая минувшие события, глядя в свой “колодец времени”, не подумал хотя бы раз: “Эх! Вот если бы я тогда сделал по-другому…”, хотя изменить уже ничего нельзя. Зачастую оглядываемся на прошедший путь и для того, чтобы найти в прошлом оправдание своим некоторым поступкам: вроде бы и раньше поступал подобным образом! Или соотнести, сравнить нынешнюю обстановку с событиями далёкого прошлого! Да мало ли и других поводов заглянуть вглубь своего “колодца времени”.
Когда принял решение написать свои воспоминания, то долго думал: как же их назвать? Хотелось, чтобы название было неординарным и в то же время отражало суть задуманного. Тогда и вспомнил о “колодце времени” в музее, образ которого показался мне наиболее подходящим.
Мои воспоминания это не воспоминания выдающегося, известного человека, а человека в общем обычного, с судьбой, схожей с судьбами многих других людей моего поколения. Но всё-таки возникло желание рассказать о своей жизни, поделиться своим видением событий, свидетелем которых я был. Ведь наше время было весьма интересным. Моему поколению довелось жить в переломные моменты новейшей истории нашего государства. Оно вышло победителем из горнила Великой Отечественной войны, стало мировой сверхдержавой, открыло человечеству дорогу в космос. Под грузом целого комплекса внутренних проблем и внешнего давления наша Родина рухнула со своего пьедестала, но нашла в себе силы не только выстоять, а и вновь подняться к расцвету своих сил и могущества, хотя стала несколько иной территориально и социально-экономически.
Это, также, было время, когда на наших глазах совершился гигантский скачок научно-технического прогресса, захвативший все стороны жизни общества и для большинства людей особенно ярко и наглядно (исключая освоение космоса, конечно) проявившийся в области коммуникаций и информатики, где открылись небывалые раньше возможности. За относительно короткое время – всего-то сорок с небольшим лет – осуществилось многое из того, о чём мы читали в детстве и юности в научно-фантастических произведениях. Это видеосвязь, доступная теперь практически любому человеку; миниатюрные устройства памяти, хранящие в себе объём информации, равный по содержанию тысячам книг; смартфоны, носимые в кармане и позволяющие не только переговорить с абонентом, в том числе и в режиме видеосвязи, но и послать ему текстовое или звуковое сообщение, фотографии, отснять и просмотреть видеофильм, слушать радио и смотреть телепрограммы, расплатиться за различные услуги и т. д. Не говорю уже о компьютерах и всемирной сети Интернет, без которых многие из нас – и автор в том числе – не могут представить сегодняшнюю жизнь. Всё это, повторяю, вошло в повседневность на нашей памяти, памяти тех, для кого в своё время весьма значимым событием было даже появление телефона, а потом и телевизора в своём доме.
С точки зрения социальной и политической это было время последнего всплеска “сталинских” репрессий, хрущёвской “оттепели” и брежневского “застоя”, горбачёвской пустопорожней болтовни о “перестройке и гласности”, развала СССР и начала истории нового государства – Российской Федерации, становление которого также отмечено чередой неоднозначных и трагических событий.
Все это прошло через нас, преломилось в нашем сознании и отложилось в памяти, отразилось на наших судьбах. Нам не дано знать наперёд, что будет дальше, но зато мы знаем прошлое. И вот познание этого прошлого, очень важно, ибо раздумывая над ним, мы можем прогнозировать будущее, потому что причины многих событий современности кроются в прошлом. Короче, мне и моему поколению есть о чём рассказать.
Буду считать свою задачу выполненной, если мой скромный труд побудит читателя сделать такую “остановку”; поможет оживить у моих друзей и ровесников их собственные воспоминания, а у молодых породит желание побольше узнать о жизни своих родителей, родственников; осмыслить и проанализировать на этой основе своё – пусть пока ещё и небольшое – прошлое, чтобы потом, выражаясь словами поэта Мирза-Шафи, не констатировать печально: “Я думал жить, а я, выходит, жил”.
А теперь предлагаю уважаемому читателю заглянуть в “колодец времени” автора.
Часть I
Город на Волге. Детство и юность
“Как басня, так и жизнь ценятся не за длину, но за содержание. Важно не то, долго ли, а правильно ли ты прожил”.
Луций Анней Сенека (младший)
Глава I. Начало
Город Сызрань, в котором я родился, провёл своё детство и юность, был основан в 1683 году воеводой князем Григорием Афанасьевичем Козловским “с товарыщи” по Указу царей Иоанна и Петра Алексеевичей (Пётр Алексеевич – это будущий император России Пётр I Великий) от 4 июня, в котором государи повелели ему “иттить Сызранск строить”. А уже 18 сентября того же 1683 года в новом Указе царей Иоанна и Петра отмечалось, что князь и его люди “…город Сызран со всякими земляными и каменными и деревянными крепостьми сделали…”, за что “милостиво их похваляем…”.
Построенный как крепость для защиты торговых путей Среднего Поволжья от грабительских налётов волжских казаков, ногайцев и калмыков, он постепенно стал городом купцов и ремесленников, торговавших хлебом, скотом и продукцией местных промыслов. К началу XX века Сызрань становится одним из центров мукомольной промышленности, занимая четвёртое место в Российской империи по переработке зерна, а со строительством железной дороги, особенно после ввода в строй в 1880 году Александровского железнодорожного моста через Волгу, превращается в крупный железнодорожный узел, а затем и в крупный промышленный центр.
Мои родители переехали в Сызрань во время Великой Отечественной войны в августе 1941 года в составе эвакуированного из города Людиново Калужской области локомобильного завода. После окончания войны они остались работать на этом заводе и стали, таким образом, постоянными жителями Сызрани. Завод, как видно из названия, выпускал локомобили – компактные передвижные паровые двигатели, предназначенные для привода неподвижных сельскохозяйственных машин (молотилок, веялок, мельниц и др.), а также электрогенераторов, насосов и др. В то время эти машины пользовались большим спросом.
А вообще мои предки и по мужской, и по женской линии были выходцами с Урала, где работали на заводах известных российских промышленников Демидовых. В середине 30-х годов XVIII века они были вывезены Никитой Никитовичем Демидовым в Людиново, бывшее тогда крошечной деревней, для постройки плотины на реке Неполоть и создания там железоделательного завода. Впоследствии это предприятие стало известно тем, что на нём в 1841 г. были произведены первые русские рельсы для Николаевской (ныне Октябрьской) железной дороги, связавшей Санкт-Петербург и Москву. В 1858 г. здесь собрали первые в России три речных парохода, в 1866–1867 годах – запустили две первые в России мартеновские печи, а в 1870 г. – выпустили первый русский товарный паровоз. Завод этот существует в городе Людиново и в настоящее время. Сейчас он производит тепловозы.
Раз уж я коснулся некоторых фактов из истории Людиновского железоделательного завода, то хочу остановиться ещё на одном аспекте его деятельности. Это немного нарушает “историческую последовательность” повествования, но думаю, что в воспоминаниях от такого правила можно иногда отклониться.
Металлургическое производство всегда было весьма опасным по своему воздействию на окружающую среду: выбросы вредных газов при плавке металла, пыль, отвалы шлаков и многое другое. Особенно серьёзно воздействие на воду, крупнейшими потребителями которой и являются металлургические предприятия (вода используется на охлаждение оборудования, очистку газов и воздуха, для обработки и отделки металлов). Поэтому они и строятся вблизи от рек и озёр или на специально созданных гидротехнических сооружениях. Так и Людиновский железоделательный завод был построен на реке Неполоть и специально для завода созданном Людиновском водохранилище, известном также под названием – озеро Ломпадь.
Конечно, XVIII век есть XVIII век: технологии “защиты окружающей среды” – по терминологии нынешнего времени – были тогда, естественно, не такие “продвинутые” как сейчас. Но вот что странно… действовали они весьма успешно, в чём я лично убедился, когда первый раз приехал в Людиново в 1952 г. Дом, где до войны жили мои родители, а в описываемое время проживали мама отца Анастасия Фёдоровна Гольцова и его сестра Мария Васильевна Дмитриева с семьёй, стоял на улице Первомайской, которая “упиралась” в реку Неполоть (от дома до воды всего-то метров 150). Время было летнее и я, вместе с местными мальчишками, целыми днями пропадал на реке. Чистая, прозрачная вода, изобилие рыбы и раков. Нередко нас посылали на реку за пескарями, чтобы пожарить к обеду. Мы брали кастрюлю, а вместо рыболовных “снастей” использовалась майка, которую связывали с верхней стороны узлом. Выходили на перекат рядом с берегом и… через 20–30 минут дело сделано: кастрюля полна пескарей. А ведь на этой реке к тому времени уже 200 лет (двести!!!) стоял металлургический завод и река протекала практически через его территорию. Как объяснил мне отец, законы того времени, относящиеся к охране природы были весьма “жёсткие”, а главное – следили за их соблюдением очень строго и если бы хозяин завода допустил нарушения, особенно по загрязнению реки, то штрафы сразу могли привести к его банкротству и он бы лишился возможности продолжать свою деятельность. А вот у нас в Сызрани этот завод, эвакуированный из Людиново в 1941 г., был поставлен на берегу небольшой речки Крымзы, где в раннем детстве мы купались, благо была она недалеко от нашей улицы. В результате, через тридцать с небольшим лет соседства с заводом эта речка превратилась в зловонный ручей, а к настоящему времени практически исчезла. Как говорится – сравните. Неплохо бы нашим чиновникам брать со своих предшественников пример отношения к столь важному делу как сохранение данных нам природой богатств страны и поменьше рассуждать о необходимости защиты окружающей среды, а побольше “власть употреблять”.
Но это я отвлёкся. Вернёмся к дальнейшему повествованию.
Время, с которого могу достаточно полно и достоверно писать о своих воспоминаниях, относится к концу 1940-х годов. От более раннего периода у меня остались только отдельные обрывки, память о каких-то ярких эпизодах добрых и трагических событий, просматриваемых сквозь густую пелену у дна “колодца времени”. По ходу дальнейшего повествования расскажу и о них и о некоторых странностях моей памяти, связанных с ними.
Жили мы тогда в Завокзальном районе Сызрани. Он располагался за железнодорожными путями (когда их перейдёшь от вокзала по пешеходному мосту). Имел Завокзальный район и ещё одно, неофициальное, название – Маньчжурия (в просторечии – Маньчжурка), связанное со временем русско-японской войны 1904–1905 годов, когда через Сызранский железнодорожный узел следовало большое количество воинских эшелонов на восток в район боевых действий. Пропускная способность железной дороги была тогда недостаточной для своевременного и полного выполнения вставших перед страной военных проблем, вследствие чего множество воинских частей скапливалось в Сызрани в ожидании отправки на фронт. Для их временного размещения в Завокзальном районе построили бараки пересыльного пункта, а поскольку военнослужащие должны были отправляться в Маньчжурию (это название было тогда, что называется “у всех на устах”), то вначале Маньчжурией назвали эти бараки, а потом название перешло и на весь район. Война закончилась, а название так и “прилипло” к Завокзальному району. Постепенно здесь сформировалось семь улиц, шедших параллельно железнодорожным путям, которые так и именовались – Завокзальные (от 1-й до 7-й). Впоследствии эти улицы, кроме 1-й и 2-й Завокзальных, были переименованы в честь видных деятелей РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии, предшественницы КПСС), уроженцев города Сызрани или связанных с ним иным образом. Так и наша 7-я Завокзальная улица стала улицей Красильникова [Александра Петровича], уроженца г. Сызрани, члена РСДРП, одного из организаторов и активного участника рабочего и революционного движения, заместителя председателя Сызранского Совдепа, участника гражданской, финской и Великой Отечественной войн.
На улице в числе других домов располагались стандартные финские коттеджи, в которых проживали с семьями работники локомобильного завода из числа руководящего инженерно-технического состава. Среди них была и наша семья. При каждом коттедже был участок земли, по-моему, шесть соток и в “тылу” – двухэтажный сарай и туалет (по одному на два коттеджа). Проезжая часть улицы вначале была покрыта гравием, а позже – заасфальтирована и окаймлена с обеих сторон водоотводящими кюветами. Движение автотранспорта в то время было весьма незначительным и не создавало неудобств для жителей. В середине улицы находилась водоразборная колонка и, пока водопровод не был проведён во все дворы, она являлась своеобразным “центром общения” как для взрослых, так и для детворы. Летом, особенно в жаркую погоду, мы часто устраивали там обливания: ладонью прикрывали устье крана и вода брызгала во все стороны, обливая и самого инициатора этой затеи.
Большую часть свободного времени мы проводили на улице. Зимой (а отличались они в то время большим количеством выпадавшего снега) катались на лыжах, строили снежные горки и крепости; весной пускали кораблики по ручьям, катались на льдинах в больших лужах, образовывавшихся в низине за сараями после осенних дождей; летом играли в городки, прятки, ходили купаться на речку Крымзу; осенью устраивали “сражения” на огородах, где уже убрали картошку и поздние овощи, от которых оставались кучи ботвы, а изрытая после снятия урожая земля была мягкой.
За нашей улицей проходила дорога на город Ульяновск. Теперь это улица Ульяновское шоссе, застроенная по обеим сторонам жилыми домами и общественными зданиями, как и всякая нормальная улица, а в то время это была просто грунтовая дорога, с одной стороны которой были наши огороды и завод, а с другой располагался, да и сейчас располагается, военный городок. Впрочем тогда, вдоль дороги напротив наших огородов тянулась только ограда из колючей проволоки, за которой было учебное поле для тактических занятий и лишь дальше, в сторону Усинского оврага, напротив завода располагалось КПП (контрольно-пропускной пункт), а за ним – вправо – автопарк и различные складские помещения воинских частей, расположенных в городке.
Поскольку военный городок сыграл в моей судьбе большую роль и по сути дела определил мой жизненный путь, расскажу о нём немного подробнее. Городок был построен в 1911–1913 годах для размещения 179-го Усть-Двинского пехотного полка и для своего времени представлял собой передовой и полноценный военный объект, способный обеспечивать как боевую подготовку, так и повседневную жизнь полка. Это действительно был “городок”, своего рода маленький город, состоявший из служебной, складской и жилой зон. Служебная зона включала 4 казармы, полковую церковь, столовую, баню, прачечную и лазарет, а также здание штаба полка. В складской зоне располагались 12 зданий – цейхгаузов – для хранения неприкосновенного запаса оружия, боеприпасов, обмундирования и снаряжения. Там же располагались оружейная мастерская и хлебопекарня. Жилую зону образовывали 10 домов – “флигелей” – для офицеров и их семей, здания штаба дивизии, столовой офицерского состава, офицерского лазарета и офицерского собрания. Большинство зданий городка, кроме тех, которые были построены из дерева, прекрасно сохранились до настоящего времени и используются, в основном, по своему предназначению. История этого военного объекта очень интересна. С ним связаны судьбы ряда известных военачальников царской и белогвардейской армий, полководцев Красной Армии. За 100 с лишним лет существования городок занимали самые различные воинские части, учреждения и военно-учебные заведения. Подробно и интересно история нашего военного городка изложена в книге В. Куницына и В. Толкачёва “Военный городок: от Усть-Двинского пехотного полка до вертолётного училища”, изданной в Сызрани в 2013 г. издательством “Ваш Взгляд” к 330-летию города и 100-летию военного городка. В конце 1940-х – начале 1950-х годов, с которых я начал своё повествование, в городке располагалось Сызранское пехотное училище, расформированное в 1953 г., на тактическое поле которого мы регулярно делали “вылазки” для своих игр и поиска желанных для каждого мальчишки “трофеев” в виде гильз, учебных патронов и обойм.
О времени пребывания в детском саду у меня сохранились только отрывочные воспоминания. Помню, например, как во время игр во внутреннем дворе детсада я сорвался с кучи досок, которые лежали там, очевидно для нужд ремонта, и сильно порезал о какую-то железку колено правой ноги, получив пожизненную отметину в виде шрама. Свои голосовые связки напряг я тогда, насколько помню, очень сильно, но всё обошлось. Второе яркое воспоминание – это роль зайчика на новогодней ёлке в 1947, а может в 1948 году, когда я и ещё несколько таких же “трусишек-заек сереньких”, хотя костюмы были белые, скакали вокруг ёлки и пели что-то связанное с нашей ролью. Осталась также в памяти и “церемония” индивидуального фотографирования в 1947 г., поскольку это была первая персональная фотография в моей жизни.
Зато сам детский сад заслуживает, чтобы рассказать о нём немного поподробнее. Его построили в 1946–1947 годах для детей работников локомобильного завода, который, как я упомянул раньше, был эвакуирован в августе 1941 г. из города Людиново. Он стал одним из первых и наиболее благоустроенных капитальных зданий в начавшем тогда формироваться жилом посёлке завода. Мало того – он был оборудован центральным отоплением и канализацией. Конечно, сейчас это может вызвать только усмешку, но надо иметь в виду, что в те годы и руководящий состав завода проживал в деревянном двухэтажном доме с печным отоплением, где на каждую семью приходилось по одной комнате, и общим туалетом во дворе, а многие семьи вообще жили в бараках-времянках, которые построили за Усинским оврагом, или даже в землянках. Но, несмотря на такое сложное время принцип: детям всё лучшее, действовал не на словах, а на деле. Этот детский сад функционирует и в настоящее время.
Первые жилые дома заводского посёлка строили пленные немцы. На работу их приводили колонной, в сопровождении небольшой охраны, но во время работы строгого контроля не было (да и зачем? деваться из центра России им всё равно было некуда). Во время перерывов они ходили по домам и землянкам в целях поменять выдаваемое им мыло, бывшее в то время в дефиците, на продукты. Позднее пленные меняли на продукты и самодельные игрушки: свистки, шарики на резинках, фанерные фигурки гимнастов, приводимых в движение палочками и другое. Много лет прошло с тех пор, но я отчётливо помню эту однообразную просьбу: “Мыло надо?” (правда, в произношении немцев это звучало как: ”Мила нада?”). Выглядели немцы, как я вспоминаю, измождёнными, одежда драная и перелатанная, лица серые, заросшие щетиной. Ясно, что есть им хотелось постоянно, поскольку того, что выдавалось по норме, не хватало. Но в то время и нашим гражданам жилось не сладко: продукты продавались в магазинах по карточкам и набор их был весьма ограничен. Однако немцев, несмотря на то, что они принесли на нашу землю войну, стали причиной страшных разрушений и огромного числа жертв, совершили чудовищные преступления против человечности, жалели (и у меня они вызывали чувство жалости, как часто и бывает у малолетних) и нередко давали кусок хлеба, миску каши или щей просто так. Всё-таки в крови у нашего народа живёт благородное чувство милосердия и добросердечия, требующее относиться к побеждённому врагу без злобы, не злорадствовать над ним, не унижать его.
Просматривая в Интернете сайты города Сызрани с целью уточнения некоторых фактов, имеющих отношение к моим воспоминаниям, я наткнулся на несколько материалов о пребывании пленных немцев на территории нашего города. И что интересно, все они содержали сведения не столько о работе немцев на различных объектах или режиме их содержания, сколько о том, как наши люди помогали пленным хоть в чём-то смягчить их положение. Даже названия таких воспоминаний говорят сами за себя. Например, воспоминание одной женщины, опубликованное в газете “Волжские Вести в субботу” от 19 марта 2012 г. называлось “Как мы немца обогрели”. В нём описывался случай, когда однажды ночью, зимой 1943 г., к ним в дом постучался сильно замёрзший немец, отставший от колонны пленных, следовавшей в район посёлка Сердовино недалеко от Сызрани. И женщина вспоминает, как её мать сказала: ”Немец, а всё человек. Да разве можно в такую стужу выгонять. Верная гибель будет. Да и грех это непрощённый”. Немцу дали обогреться, накормили, чем могли, оставили ночевать, а утром опять накормили, дали кое-что из мужской одежды, бывшей в доме, и проводили, показав, куда ему идти. В рассказе сызранской писательницы Г. М. Цыпленковой “Конопатый” (такое прозвище дали одному немцу) на меня большое впечатление произвело приведённое там высказывание женщины о пленных, когда её упрекнул сосед в том, что она, муж которой погиб на фронте, подкармливает немцев. “Да разве они виноваты, что их не убили? Ну а картошку я дала как милостыню за мужа…”
Эту великую доброту отмечают и сами немцы, побывавшие в русском плену. Вот, например, что пишет в своих воспоминаниях “Военнопленный в России” (книга написана в 1990-х годах) Карл Хаугер: “Я лежал около лагерного забора и вдруг услышал, как рядом что-то упало. Приподнявшись, я увидел кусок хлеба. Потом к нам не раз бросали хлеб, яблоки, дыни, тыквы. Мы всей толпой бегали к забору. Это был один из примеров добросердечия, свойственного русским, особенно женщинам. Такое проявление доброты к поверженному врагу трудно представить у нас в Германии, тем более во времена Гитлера. И это несмотря на все беды, которые принесла наша армия русским, несмотря на ненависть, взращённую войной”.
Я так подробно остановился на отношении к пленным немцам, поскольку считаю, что мы должны дорожить и такой памятью, делать всё для того, чтобы эта благородная черта характера русского человека не “размылась” в нынешних условиях, когда некоторые, к сожалению, весьма высокопоставленные, деятели от просвещения призывают в отличие от советского образования, стремившегося формировать из учеников созидателей, людей высокой нравственности и культуры, сделать целью нынешнего “воспитание грамотного потребителя” (правда непонятно: а кто же тогда будет создавать то, что эти “грамотные потребители” будут потреблять?), когда во многих средствах массовой информации пропагандируется воинствующий индивидуализм и эгоцентризм, стремление к личному успеху, к главенству интересов собственного “я”. Как следствие, плоды такого, с позволения сказать “воспитания”, уже начинают проявляться. У нас вдруг появилась “золотая молодёжь”, “элита” (не в смысле лучших, передовых представителей общества, а некоей касты, принадлежность к которой оценивается толщиной кошелька), “бриллиантовые мальчики”, “светские львицы” для которых все те, кто не занимает такого положения как они, это “серая толпа”, “быдло”, неспособное понять их “возвышенные” чувства, “самобытность” и исключительность, и призванное только обслуживать эту, с позволения сказать, “элиту”, её потребности и устремления. А ведь многие из них на самом деле представляют из себя недоучившихся и скверно воспитанных бездельников. Конечно, это ещё не весь российский народ и даже не какая-то значительная часть его, но это тревожный сигнал о скатывании некоторой части нашего общества к культу “золотого тельца”, ведущему к деградации личности, разрушению её моральных устоев. Выражается это в нарушении гармонии между материальным статусом и интеллектуальным, духовным миром подобных людей (да и вряд ли он у них имеется). Задуматься нашему обществу здесь есть о чём.
Но, продолжу. Жилой посёлок завода, в тех границах, в которых он существует и сейчас, начал развиваться со строительства первых каменных трёхэтажных домов, построенных, как я уже написал выше, пленными немцами. Всего их построили три. В них начали переселять тех, кто проживал до этого в землянках. И вот с землянками связан один странный случай с моей памятью, о котором я обещал рассказать. Несколько землянок располагалось возле “деревянного дома” (под таким именем он был известен старожилам заводского посёлка), где мы тогда жили. Весной 1946 года во время сильного дождя крыша одной из землянок обрушилась. Дело было ночью, поэтому пострадали люди, а один погиб. У меня до сих пор стоит перед глазами эта картина: тусклый свет лампочки на столбе, дождь, провалившаяся внутрь крыша землянки, торчащие рельсы, поддерживавшие крышу, вытащенные и разбросанные вещи, суетящиеся вокруг люди… Но вот откуда у меня такое яркое видение этого события – я не знаю. Дело в том, что … я там не был, да и не мог быть и видеть эту картину своими глазами. Было мне в ту пору всего три с половиной года. К тому же я ещё и не ходил, поскольку рос ребёнком очень болезненным и до возраста четырёх лет переболел, как рассказывала моя мама, практически всеми детскими болезнями и, наверное, “отболел” в детстве за всю последующую жизнь. Поэтому быть на месте происшествия, о котором пишу, уж точно не мог. Но когда, уже значительно позднее, рассказал об этом моём видении папе и маме, они подтвердили соответствие моего рассказа действительности и тоже удивлялись: откуда я так точно всё знаю об этом случае. Возможно, эта картина сложилась в моём воображении вследствие эмоционально воспринятых рассказов взрослых, ещё долго вспоминавших это происшествие, которые я слышал. Не знаю. Но факт остаётся фактом. Сейчас очень редко и то, если напрячь память, я вижу ту ночь, а в детстве видения той трагедии “посещали” меня довольно часто.
В одном из построенных немцами домов было размещено ремесленное училище № 22 с общежитием для учащихся. Такие училища являлись тогда составной частью единой государственной системы подготовки трудовых резервов. Эти учебные заведения готовили квалифицированных рабочих различных специальностей для промышленности, транспорта и сельского хозяйства в которых была большая потребность, особенно в то послевоенное время. Учились в них юноши 14–15 лет, имевшие семилетнее образование. Обучение длилось 2–3 года. Учащиеся находились на полном государственном обеспечении. Они снабжались за счёт государства учебниками, учебными пособиями, питанием, форменной одеждой, спецодеждой, бельём, обувью, а иногородние и общежитием. Кроме того, учащиеся получали на руки денежные суммы в размере одной трети от стоимости выполненных работ по заказам государства. Из оставшихся денег одна треть шла в доход государства и еще одна треть оставалась в распоряжении училища и шла на нужды его расширения и культурно-бытового обслуживания учащихся и преподавателей. Среди учащихся в то время было немало сирот, а также выходцев из семей, потерявших на войне кормильца. И это тоже было проявлением заботы государства о молодом поколении и значительно облегчало многим семьям, особенно потерявшим отца, заботы о содержании и воспитании своих детей. Мне хорошо помнятся эти ребята в чёрной форменной одежде: фуражки, шинели, гимнастёрки и брюки навыпуск. На пряжке ремня были выдавлены буквы “РУ” (“Ремесленное Училище”), в петлицах шинели располагались эмблемы в виде скрещённых молотка и разводного ключа (такая же эмблема была и на околыше фуражки), ниже которых помещалось обозначение училища из накладных металлических цифр и букв – “РУ 22”. Выглядело всё это весьма солидно, а для нас, малышей, ещё и очень красиво, особенно когда учащиеся шли строем на занятия и производственную практику.
Конечно, не всё было так благостно и пристойно. Значительное количество учащихся составляли выходцы из неблагополучных семей, которых во многом воспитывала улица, поскольку родителям, занятым большую часть времени на производстве и решавшим проблемы выживания в непростые военные и первые послевоенные годы, было не до нормального воспитания детей. Следует также иметь в виду, что большую часть учебного времени учащиеся ремесленных училищ, в отличие от школьников, проводили в трудовых коллективах среди взрослых, где царили порядки, скажем так, гораздо более грубые, чем требовалось для воспитательного процесса детей. Поэтому остались в памяти и разговоры старших друзей и родителей о драках местных ребят с “ремеслухой” (как сами учащиеся называли своё учебное заведение), о фактах грубости к старшим и хулиганства
“ремесленников” (так звали учащихся РУ взрослые), создававших определённую напряжённость в жизни заводского посёлка, в то время ещё очень небольшого. Особенно это касалось жителей домов, соседствовавших с общежитием училища.
Рядом с “деревянным домом” и землянками были большие двухэтажные сараи, где жители хранили дрова, картошку и овощи, некоторый инструмент и различные вещи, отслужившие свой срок, но оставляемые “на всякий случай”. Держали в сараях и всё необходимое для работы на выделявшихся работникам завода участках земли под огороды: лопаты, мотыги, грабли, ручные двухколёсные тележки. В основном на этих участках сажали картошку и осенью, как правило, в один из выходных дней, семьи заводчан массово выходили на уборку своего урожая.
Возле сараев всегда было оживлённо. Там мальчишки постарше нас возрастом постоянно мастерили различные изделия для своих игр. Наиболее распространёнными были так называемые “гонялки”, представлявшие металлический прут, изогнутый в верхней части под ручку, а в нижней – имевший U-образный изгиб под углом 90° к оси прутка. При помощи этого приспособления можно было катать (“гонять”) плоские металлических колёса (их брали на заводской свалке металлолома), устраивая соревнования, кто дольше его “погоняет”, совершая при этом и различные манёвры: развороты, объезды препятствий и др.
Другим распространённым изделием были самокаты. Да, да! Примерно такие же самокаты, как и те, что распространены сегодня среди детворы, юношества и даже части взрослых. Конечно, наши, самодельные самокаты, не были так красивы и изящны как нынешние, но конструкция, в общем, была точно такой. Делались они из досок и были, естественно, тяжелее нынешних. Передняя подвижная часть, позволявшая управлять направлением движения – “рулить” – соединялась с опорной платформой петлями из толстой проволоки, в которые пропускался металлический прут. В качестве колёс использовались подшипники, насаживаемые на деревянные оси. Изготовлялись “модели” двухколёсные, бывшие более маневренными, и трёхколёсные, имевшие на задней оси два колеса и обладавшие большей устойчивостью. Гонки на таких самокатах были одним из любимых развлечений.
Пробовали свои силы юные техники и в изготовлении других, более серьёзных вещей. Так, однажды, они сделали даже автомобиль, приводившийся в движение усилием ног с помощью кривошипной передачи наподобие тех детских автомобильчиков, которые производятся сейчас промышленностью для детей. Сделали его также из дерева, приспособив в качестве “рамы” часть большой деревянной лестницы. Выглядела эта машина, как помню, весьма внушительно и когда её испытывали, даже взрослые приходили посмотреть.
За сараями в укромных местах (подальше от глаз родителей) играли в азартные игры – “пристенок” и “разбиток”.
“Пристенок” – это игра, в которой участники поочерёдно бросают монету (каждый одну), ударяя её о стенку, причём следующему игроку надо так рассчитать силу броска, чтобы его монета упала подальше от предыдущей. После бросков всех участников надо было (по той же очерёдности, как и бросали) коснуться двумя пальцами руки одновременно двух монет. Если сумел это сделать, монеты становились твоими. Если первая попытка не удалась, в дело вступал следующий участник. Когда попытки всех участников заканчивались, бросались новые монеты и всё повторялось.
“Разбиток” состоял в следующем: на определённом месте (ровном и, желательно, твердом “пятачке”) выкладывался столбик из монет участников и с расстояния 5–7 шагов, отмеченного чертой, первый по очереди участник игры бросал в сторону столбика “биток”, представлявший собой небольшую металлическую шайбу. Если он разбивал столбик, то начинал этой шайбой бить по разбросанным монетам, стараясь ударить так, чтобы монета перевернулась на противоположную сторону. Перевёрнутая монета забиралась себе и наносился удар по следующей. Промахнулся при броске или не “перевернул” – в дело вступал следующий участник. Кстати, как следствие распространённости этой игры, в обиходе часто попадались монеты со следами ударов “битка”.
Конечно, мы, малыши, в таких играх непосредственного участия не принимали и бывали только зрителями и болельщиками, но повзрослев, уже сами стали игроками. Продолжалось это, правда, недолго: к середине 1950-х годов подобные азартные игры быстро исчезли из нашего обихода.
Глава II. Улица детства моего
Теперь, когда вкратце описаны некоторые события и впечатления раннего детства, вернёмся на улицу 7-ю Завокзальную, о которой уже упоминал, и на которую наша семья переехала жить в 1947 или в 1948 г., точно не помню. На этой улице прошли мои детские и школьные годы, здесь обрёл друзей и подруг, с частью которых поддерживаю связь до настоящего времени.
Мы росли в атмосфере дружбы и благожелательности. Наши родители в подавляющем большинстве работали на одном заводе, хорошо знали друг друга, совместно пережили тяжелейшее испытание эвакуацией и поддерживали добрые отношения, общаясь между собой не только на производстве, но и в обыденной жизни. Конечно, были и здесь определённые предпочтения более близкого общения кого-то с кем-то, как обычно и происходит в жизни. Образовывались отдельные компании, особенно когда отмечались праздники или какие-то свои события, но в целом это не отражалось на общей картине добрососедства и уважения, а уж по отношению к нам, ребятишкам, все взрослые проявляли одинаковую приветливость и заботу.
Всю жизнь с тёплым чувством вспоминал многих родителей моих товарищей и подруг. Считаю, что они своим примером, а не какой-то специальной “воспитательной работой”, способствовали тому, что все мы прожили свою жизнь достойно, пусть и без достижения каких-то особых высот и известности. Хочу на страницах этой книги воздать им должное и хотя бы немного рассказать о них.
Начну, естественно, со своей семьи и, прежде всего, с моего отца – Гольцова Петра Васильевича. Всю жизнь он был и остался для меня примером и высшим авторитетом. В то время, о котором я пишу, он работал начальником инструментального цеха Сызранского локомобильного завода. Затем, когда завод стал выпускать гидротурбины и тяжёлое оборудование для горнообогатительных и металлургических предприятий, возглавил механо-сборочный цех, один из самых крупных на заводе.
Меня с раннего детства поражала его разносторонняя профессиональная подготовка, хотя он имел только среднее техническое образование; получить высшее помешала война. Отец прекрасно владел слесарным, плотницким и столярным делами, глубоко разбирался в электротехнике и радиотехнике. Всё время он мастерил дома что-то интересное и полезное. Помню, у бабушки был сундук, полученный ею когда-то от своих родителей вместе с приданым. С её согласия, где-то в 1952 г. (сундуки уже были “не в моде”), папа его разобрал на доски, из которых сделал прекрасный комод, прослуживший в нашей семье многие годы.
Ещё одним интересным делом рук отца стал изготовленный им в 1954 г. по описанию и чертежам из журнала “Радио” автоматический проигрыватель для грампластинок. Патефоны уже уходили в прошлое и появились электропроигрыватели, но долгоиграющих пластинок ещё не было и приходилось после проигрыша снимать пластинку, переворачивать её на обратную сторону или устанавливать новую. А проигрыватель-автомат позволял поставить сразу шесть грампластинок на высокий центральный стержень. Своей крайней частью пластинки опирались на боковые поддерживающие стойки с отсекателями. Когда пластинка проигрывалась до конца, специальное устройство поднимало и отводило адаптер (звукоснимающий прибор), стойки проворачивались, отсекатели освобождали следующую пластинку, съезжавшую вниз по центральному стержню, адаптер автоматически возвращался в исходное положение и начинал проигрывать пластинку. После проигрыша всех шести пластинок они снова ставились, конечно же вручную, на проигрыватель другой стороной или заменялись новыми. Но уже можно было не так часто отвлекаться на смену пластинок и, кроме того, появилась возможность подобрать что-то вроде небольшой музыкальной программы определённой направленности (песни, танцевальная музыка и др.). Все детали механических передач этого устройства отец сделал сам. “Заводскими”, как тогда говорили, были только электромотор, адаптер и диск для пластинок. Устройство крепилось в выдвижном ящике тумбочки, также сделанной отцом собственноручно, которая служила ещё и подставкой для радиоприёмника и местом для хранения пластинок. Впечатление от работы этого проигрывателя было сильным. Я любил включать его и смотреть, как меняются пластинки, или ложился на пол и наблюдал, как срабатывают различные рычажки, толкатели и пружины, приводящие автоматику в действие. Выдвижной ящик папа специально сделал без дна, чтобы в случае необходимости можно было легко устранить возникшую неисправность. Произвёл этот игровой автомат сильное впечатление не только на членов нашей семьи, но и на соседей.
Новогодняя ёлка в нашем доме всегда была электрифицирована “по полной программе”: её венчала светящаяся пятиконечная звезда, на которой было множество маленьких лампочек, а поверхность опоясывалась гирляндой из цветных, самодельной окраски, лампочек, загоравшихся поочерёдно (таких гирлянд, какие продаются сейчас, тогда не было). Кроме того ёлка ещё и вращалась вокруг своей оси.
Комлем она устанавливалась в специальный цилиндрический держатель, которому придавал вращение червячный редуктор, позволявший снизить скорость вращения до приемлемых двух оборотов в минуту. Конечно, ёлка не крутилась всё время, но когда наступал Новый год, когда приходили гости, ну и когда сёстры или я просили, её включали. Всё это оборудование новогодней ёлки опять же было делом рук отца. Можно было бы рассказать и о других его работах, в том числе и о совместном с нами, ребятами, запуске воздушных змеев и моделей самолётов с резиновыми двигателями, но, думаю, достаточно будет и этого.
Любил папа также литературу и историю. Именно он привил мне на всю жизнь пристрастие к чтению и исторической науке. В детстве я всегда ждал субботу (тогда ещё была рабочая неделя с одним выходным днём), потому что это был банный день, и мы с папой шли в заводскую баню. Идти было достаточно далеко, но это расстояние не замечалось, поскольку всю дорогу шло общение: я задавал вопросы, а папа на них отвечал, причём не кратко – лишь бы “отвязаться”, а подробно, с экскурсами в историю вопроса и различными интересными подробностями.
После бани – обычно это было вечером – мы часто шли не домой, а на территорию завода, в папин цех. Он оставлял меня в своём кабинете, давал бумагу и карандаши, чтобы было чем заняться, а сам шёл на производственную территорию, проверял, как идёт выполнение плановых заданий, уточнял, какие в связи с этим возникали вопросы (если можно было решить на месте – решал), беседовал с бригадирами и рабочими. Обычно всё это занимало около часа, а иногда и больше, после чего мы шли домой, что называется “с чувством выполненного долга”.
В одно из таких посещений в ноябре 1949 г. увидел на столе в папином кабинете очень аккуратно исполненный и красиво отделанный макет локомобиля. Спросил, для каких целей изготовлена эта модель? Папа ответил, что это подарок от коллектива завода к 70-летию товарища Сталина (юбилей отмечался 21 декабря 1949 г.). Подарок был не просто точным воспроизведением модели локомобиля, выпускавшейся заводом, а полноценно действующим макетом. Подобные подарки к юбилею Сталина готовили тогда практически все предприятия Советского Союза и многие коллективы трудящихся зарубежных стран. В Музее революции была открыта выставка этих подарков, которая заняла 17 залов.
Думаю, что наши беседы и экскурсии на завод имели целью со стороны отца привить мне интерес к производству, стремление стать инженером и своего рода продолжателем семейных традиций, поскольку практически все мои родственники были связаны с промышленным производством. Жизнь, правда, распорядилась иначе и я выбрал путь военной службы, но эти усилия отца даром не пропали: всю жизнь с огромным уважением отношусь к тем, кто своим трудом, своей мыслью, воплощённой в производимой продукции, создаёт то, что делает человеческое общество сильным, способным преобразовать нашу планету и выходить даже за её пределы, начав планомерное освоение космического пространства. Да и полученные сначала в техникуме, а потом и в военном училище, технические знания впоследствии не раз оказывали мне весомую помощь в моей военной службе, помогая быстрее овладевать различными видами вооружения и боевой техники, когда проходил службу в частях, не соответствовавших – скажем так – профилю моей основной военной специальности.
По воскресеньям, в утреннее время, отец, как правило, тоже ходил на завод в свой цех и занимался там делами часа два – три. Но это было тогда обычным делом, нормой, особенно среди начальников цехов и главных специалистов, так что папа делал то же, что и другие руководители завода.
Выйдя на пенсию по возрасту, отец ещё несколько лет продолжал трудиться, передавая свой богатый опыт молодым руководителям цехового звена. За свои трудовые заслуги он был награждён орденом “Знак Почёта”, медалями “За трудовую доблесть” и “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.”. Ушёл из жизни папа 9 сентября 1994 г., в возрасте 78 лет. Мне кажется, что этому “поспособствовали” события 90-х годов: развал СССР, прекращение деятельности КПСС, безудержное очернение советского прошлого и того строя, который он создавал своим трудом как и миллионы советских людей. Отец очень тяжело всё это переживал.
Моей маме, Гольцовой Марии Сергеевне, я, прежде всего, обязан самой своей жизнью. Не только появлением на свет, но и тем, что она четыре года самоотверженно боролась (с помощью врачей, конечно) с моими болезнями, выхаживала меня в то тяжёлое и голодное время, не жалея себя. Сама она редко говорила об этом и то, в основном, по моей просьбе уже в мои зрелые годы. Но многое рассказывали об этом отец и бабушка.
Сейчас, по прошествии многих лет, с сожалением вспоминаю, что не всегда уделял маме того внимания, какого она заслуживала. Особенно в детстве, когда центром взаимоотношений с родителями для меня, как, наверное, и для большинства мальчишек, был отец. А вот мамина любовь, мамины заботы обо мне воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Нет, конечно, были и мои поздравления на день рождения мамы и в день 8 марта, благодарности за приобретённые обновки и приготовленные лакомства. Но по-настоящему понимание маминых забот и тревог, а также признательность за них пришли позже.
Помню до сих пор первую посылку, полученную из дома к моему дню рождения в конце октября 1962 г., когда уже стал курсантом первого курса Оренбургского зенитного артиллерийского училища. Там было и моё любимое печенье в виде грибов, которое мама очень искусно пекла, любимые конфеты, и различные обиходные мелочи, а – главное – тёплые, полные материнской любви поздравления и пожелания успехов в учёбе и службе. Посылка, как и было у нас в обычае, вскрывалась в помещении взвода, на глазах у товарищей, которые и стали первыми “дегустаторами” содержимого. Всем особенно понравилось мамино печенье и ребята высоко оценили её мастерство, а я испытал за маму настоящую гордость, о чём и сообщил ей в письме.
Когда после окончания училища сообщил родителям, что направлен на политическую работу, они отнеслись к этому положительно, а мама обрадовалась, что и я теперь пойду по стопам её дяди, брата моей бабушки Василия Алексеевича Опокина, бывшего в 1935–1938 годах комиссаром отдельного железнодорожного корпуса на Дальнем Востоке, которого она очень уважала. Мама искренне поддерживала мой выбор, всегда радовалась моим успехам по службе и хранила благодарственное письмо от командования училища, заметки обо мне в городской газете и в газете Сибирского военного округа.
В 1986 г. я был направлен в Афганистан и перед отъездом успел повидаться с папой и мамой. Они уже знали, что я еду на войну, но внешне свои переживания и тревогу за мою судьбу старались не проявлять, а мама сказала: “Сынок, это твоя работа. Ты выбрал военную службу, принял присягу и постарайся достойно выполнить свой долг. А мы с папой желаем тебе вернуться живым”.
Более тесно общались мы с мамой в последние годы её жизни, когда после смерти папы, а потом и моей старшей сестры и её мужа она осталась одна. Я часто приезжал, жил у мамы по нескольку месяцев и делал всё возможное, чтобы она не чувствовала себя одинокой или брошенной детьми, старался как мог воздавать ей за все её заботы и любовь ко мне. Именно в это время я многое услышал от мамы о годах её детства, школьной и пионерской жизни, которые сыграли основную роль в плане восприятия ею идей коммунистической партии и советского строя. Она всегда твёрдо придерживалась этих взглядов, хотя никогда не была членом коммунистической партии. Крайне отрицательно оценивала мама все события “перестройки”, вылившиеся в пустую болтовню, и последовавшие за провалом так называемого “путча” 18–21 августа 1991 г. изменения в общественно-политической жизни и социальной сфере. Умерла она 13 января 2013 г. в возрасте почти 96-ти лет, не дожив четыре года до 100-летней годовщины февральской буржуазно-демократической революции 1917 г., ровесницей которой была и до 100-летия Великой Октябрьской социалистической революции.
Большую роль в нашей семье играла моя бабушка по материнской линии Бурдыкина Полина Алексеевна. Папа и мама работали и весь дом с его бесчисленными хозяйственными заботами, что называется “держался” на бабушке. За день она успевала и отстоять в очередях за продуктами (в середине 40-х – начале 50-х годов это было обычным явлением), накормить всех, навести порядок в доме, ухаживать за огородом, да и много чего ещё. Женщина она была строгая и властная, но отца очень уважала и в случаях каких-то небольших конфликтов между ним и мамой (такое иногда случалось) обычно принимала его сторону. Из её рассказов я узнал много интересного о повседневной жизни рабочих семей дореволюционного времени, о гражданской войне и первых годах советской власти. Всю свою сознательную жизнь бабушка была энергичным и деятельным человеком. В своём районе города и, особенно, на своей улице она слыла “активисткой”, деятельно участвуя во всех событиях общественной жизни (привлечение на митинги и субботники, агитация за участие в размещении государственных займов и т. д.) и пользовалась авторитетом у своих соседей. На склоне лет она часто и с удовольствием вспоминала эту работу, за которую отмечалась местными властями, а где-то в конце 1920-х годов была премирована экскурсионной поездкой в Крым, чем всегда гордилась и о чём неоднократно рассказывала.
Слева от нас, если смотреть на дом со стороны улицы, жила семья Туркиных. Глава семьи, Туркин Василий Михайлович, был личностью весьма примечательной, в самом лучшем смысле этого слова. Высокий, стройный он всегда выделялся и обращал на себя внимание уже одним своим внешним видом. Аккуратная, всегда безупречно отглаженная одежда и начищенная обувь, ухоженная причёска. Помню, его часто приводили в пример своим мужьям наши соседки по улице. И таким аккуратистом он был всегда, в любых ситуациях. Вот только один характерный пример. Как-то в наших домах отключили водоснабжение (жили мы и наши бывшие соседи уже в новых домах заводского посёлка) и за водой у водоразборной колонки, бывшей неподалёку, выстроилась небольшая очередь, в которой был и я. Через некоторое время туда подошёл с вёдрами и Василий Михайлович. Как всегда в отутюженном костюме, рубашке с галстуком и в начищенной до блеска обуви. Контраст с остальными присутствующими был просто разительный. Поскольку это происходило в вечернее время после окончания рабочего дня, то, возможно, Василий Михайлович пошёл за водой сразу после возвращения с работы, не переодевшись. Но такой “парадный” вид по отношению к нему воспринимался совершенно естественно, как обычный его стиль.
Во время войны Василий Михайлович ведал приёмкой продукции завода, выпускавшейся для нужд фронта, занимался вопросами экономической деятельности и вырос до заместителя директора нашего завода. Всех подробностей его трудовой деятельности, конечно, не знаю, но ордена “Трудового Красного Знамени” и “Знак почёта”, кавалером которых он был, свидетельствуют о том, что сделал он в своей трудовой жизни много полезного. О моральных же качествах Василия Михайловича красноречиво говорит один факт, о котором мне поведала мама. Когда решался вопрос о переселении некоторых руководящих работников завода из уже упоминавшегося мной “деревянного дома” в финские коттеджи на 7-й Завокзальной улице с неизмеримо лучшими условиями проживания, Василий Михайлович, имея преимущество, уступил свою очередь нашей семье, мотивируя это тем, что “у Петра Васильевича семья больше”, хотя больше она была всего на одного человека.
В семье Туркиных, где мне много раз приходилось бывать, обращала на себя внимание атмосфера интеллигентности, спокойных и доброжелательных отношений между собой и такого же внимания к гостям, даже если это были и дети: друзья и подруги их дочерей.
Соседями справа (тоже, если смотреть с улицы) была семья Раппопорт, с которой у моих родителей и нас, детей, сложились тесные дружеские отношения, продолжавшиеся, что называется, всю оставшуюся жизнь. Яков Залманович по своей специальности был связан с литейным производством, занимая на заводе должности заместителя главного металлурга, заместителя начальника и начальника литейного цеха. В начале 1950-х годов он принимал активное участие в исследованиях и разработке технологии получения высокопрочного чугуна, что имело большое значение для удешевления производства гидротурбин, которые с 1951 года начал выпускать завод. Оценкой его трудовой деятельности стали орден “Знак почёта” и медаль “За доблестный труд”, причём орден Яков Залманович получил в военные годы, а это о многом говорит. В обыденной жизни, дома, это был отличный семьянин, очень мягкий, добрый и отзывчивый человек. Так сложилось, что с его дочерями – Ритой и Зиной – я познакомился раньше, чем с другими моими друзьями по улице и был у них в доме почти как свой ребёнок. Его жена Анна Николаевна – тётя Аня – осталась в моей памяти как добросердечная женщина, которая всегда могла и “призвать к порядку”, но очень мягко и безобидно, и утешить, помочь справиться с какой-нибудь детской бедой.
По-доброму вспоминается и семья Петровых, сын которых – Толя – был одним из моих близких друзей. Иван Прохорович Петров всегда живо интересовался нашими занятиями, старался привить нам любовь к книгам, к искусству. Ему я обязан знакомству с шахматами, большим поклонником которых он был. Иван Прохорович всегда подчёркивал, что шахматы развивают мышление, способствуют формированию вдумчивости, умения оценивать ситуацию и просчитывать возможные варианты её развития, словом те качества, которые всегда пригодятся в жизни. Интеллигентный, спокойный, выдержанный в общении, он не старался “подстраиваться” под нас, а всегда разговаривал с нами как со взрослыми.
Под руководством Ивана Прохоровича, занимавшего на нашем заводе должность главного металлурга, в начале 50-х годов проводились интересные исследования по получению “высокопрочного магниевого чугуна с шаровидной формой графита” и его использованию для изготовления деталей гидротурбин. Эта работа имела большое значение, поскольку позволяла на месте (т. е. с использованием литейных мощностей завода) производить методом отливки многое из того, на что раньше требовалась стоящая дороже сталь и более многоступенчатая технология обработки. Я хорошо помню выставку в заводском клубе, ещё старом, посвящённую успешному завершению этой работы, на стендах которой демонстрировались различные детали, изготовленные из нового высокопрочного чугуна. По её результатам Иван Прохорович, как руководитель, был удостоен Государственной премии СССР.
Примечательным человеком был и Семён Иванович Хотеев – отец самого близкого и лучшего моего друга – Саши Хотеева. Внешне “мужиковатый”, с резкими чертами лица, делавшими его на вид суровым, при близком общении он оказывался интересным и отзывчивым человеком. Возможно, этот внешне суровый облик стал следствием его профессии. Семён Иванович занимался руководством монтажными работами, что требовало большой собранности, требовательности, решительности и даже некоей резкости. Всеми этими качествами он обладал в полной мере – недаром во время возведения завода на новом месте, после эвакуации из Людинова, именно его назначили начальником строительной площадки. Сейчас можно только недоумевать и поражаться, как в тяжелейших условиях, на голом месте, практически вручную, при отсутствии средств механизации монтажных и строительных работ, под его руководством было смонтировано производственное оборудование предприятия. В результате завод в начале декабря 1941 г. (через два с половиной месяца после прибытия на новое место!) уже отправил фронту первую партию своей военной продукции – 35 тысяч мин.
С тёплым чувством вспоминаю Сашину маму – Александру Васильевну Хотееву. Она, по-моему, была из тех женщин, основу жизни которых составляет семья и её благополучие. На плечах Александры Васильевны лежало всё домашнее хозяйство семьи Хотеевых, бывшее весьма обширным и требовавшее её постоянной заботы. Саша был поздним ребёнком в семье и предметом особой заботы и любви со стороны его матери. Недаром всю свою жизнь он тоже любил и ценил свою мать и, по его желанию, после своей смерти был захоронен рядом с тётей Шурой. Ушла из жизни Александра Васильевна рано, в том возрасте, когда, как говорится, ещё жить да жить. Её смерть была на моей памяти первым печальным событием среди заводчан нашей улицы.
В доме Хотеевых мне доводилось бывать очень часто. Нередко мы с Сашей “разыгрывались”, что называется очень масштабно: городили из стульев и табуреток разного рода нужные нам сооружения, вытаскивали из ящиков столов ёлочные игрушки, старые фотоаппараты, коробочки и много других предметов, использовавшихся в этих играх. Всё это, конечно, создавало кавардак в доме, но никогда ни Семён Иванович, ни Александра Васильевна не пресекали наши занятия и ни словом, ни жестом не давали понять, что мы в чём-то мешаем взрослым.
Много “воды утекло” с тех пор, но и сейчас все мы, кто провёл детство на нашей улице, при встречах воспринимаем друг друга почти как родственников, а не просто как старых друзей и подруг. Заслуга в этом, конечно-же, в первую очередь принадлежит нашим родителям, которые подавали нам наглядный пример добрых человеческих отношений.
Наша повседневная жизнь проходила, в общем, как и обычно у детей, в различных играх дома и на улице ну и, естественно, в оказании посильной помощи родителям в хозяйственных заботах по дому и на наших приусадебных участках. Со временем под воздействием чьих-то инициатив или полученной из различных источников информации, чаще всего из журналов “Пионер” и “Юный техник”, менялись предпочтения в наших занятиях. Вначале это были обычные уличные игры того времени: догонялки, прятки, лапта, городки, футбол и, конечно, “война” – ну как же мальчишкам без неё!
При играх в домах мы устраивали своеобразные “шалаши” из стульев и одеял, “автомобили” и “самолёты” из тех же стульев, табуреток, скамеек и уверенно «управляли” ими, заменяя звук моторов или стрельбу оружия своими голосами. Бывали такие домашние игры, в основном при плохой погоде на улице или зимними вечерами, когда темнело рано, а поиграть ещё хотелось. Но, по большей части, наши игры проходили на открытом воздухе, на улице. Отличались они высокой подвижностью и неплохо закаляли нас физически.
Большое воздействие на наши игры оказывали кинофильмы, сцены из которых (естественно, в нашей детской интерпретации) мы любили разыгрывать. В конце 1940-х – начале 1950-х годов, о которых я веду рассказ, впервые на наших экранах массово стали демонстрироваться зарубежные кинофильмы, получившие общее название “трофейные”. Они действительно попали в Советский Союз после разгрома фашистской Германии, когда был захвачен киноархив Третьего рейха в Бабельсберге (пригород Потсдама), где располагалась и крупнейшая киностудия Германии. Были среди них фильмы не только производства немецких киностудий, но и американских, английских, французских и других.
В числе этих фильмов было много боевиков на исторические темы: “Знак Зеро”, “Остров страданий”, “Королевские пираты”, “Индийская гробница”, “Приключения Робин Гуда”, “Три мушкетёра” и др., которые особенно привлекали наше детское внимание. И мы, подвернув до колен свои сатиновые шаровары и надев собственноручно изготовленные чёрные полумаски, устраивали “дуэли” на изготовленных своими руками шпагах, подражая благородному капитану Бладу из “Острова страданий” или бесстрашному Зорро из “Знака Зеро” и старались достичь такой же меткости в стрельбе из лука как Робин Гуд.
Наибольшей популярностью среди иностранного кино того периода пользовалась серия из 4-х американских фильмов о Тарзане: “Тарзан – человек-обезьяна”, “Девушка Тарзана”, “Тарзан в западне”, “Приключения Тарзана в Нью-Йорке”, после просмотра которых, мы, как и огромное число других мальчишек, увлеклись лазанием по деревьям и пытались подражать характерному “крику Тарзана”, бесподобно звучавшему в устах исполнителя этой роли Джонни Вайсмюллера. Как следствие этих фильмов, в мальчишеский обиход на длительное время вошли “тарзанки”, представлявшие собой верёвку или трос, одним концом крепившийся к толстой ветке дерева, а на другом имевший поперечно привязанную палку. Сооружались “тарзанки” в основном на берегу озера или реки. Принцип действия был простой: берёшься обеими руками за поперечную палку, отходишь назад насколько возможно далеко, вытягивая вверх руки с палкой, затем отталкиваешься, поджимаешь ноги и летишь к воде. На верхней точке размаха “тарзанки” отпускаешь её и летишь в воду. Больший эффект достигался, когда помогали друзья, оттягивая тебя на берегу как можно дальше и затем резко, с толчком, отпуская. Крайняя точка размаха над водой была при этом гораздо выше и ты летел в воду после отпускания “тарзанки” значительно дальше. Устраивались “тарзанки” и на деревьях во дворах и внутренних скверах. Там тоже раскачивались на них, не отпуская палку (всё-таки земля это не вода – намного жёстче будет), но иногда не рассчитывали силы и срывались, набивая синяки и шишки, подворачивая и даже ломая ноги. Кстати, когда писал о “тарзанках”, мне сразу вспомнилось как в начале девяностых годов после просмотра бразильского телесериала “Рабыня Изаура” на довольно длительное время в обиход вошло слово “фазенда”, которым многие наши граждане стали называть свои дачные участки. Это я к тому, что подражания и заимствования из кинофильмов присущи не только детям.
Все эти наши подражания “киношным” героям вполне объяснимы и закономерны. Детям, особенно мальчишкам, всегда привлекательна, скажем так, внешняя, показная сторона событий: лихие погони, динамичные схватки на холодном оружии, преодоление казалось бы непреодолимых препятствий в горах, джунглях и на море, сам внешний вид героев, особенно положительных. И, конечно, мы сопереживали торжеству справедливости, за которую борется – и побеждает – этот герой. Причём мы всегда соотносили справедливость, показанную в кино и облик экранных героев, с моральными принципами, принятыми в нашей стране, с обликом своих, отечественных героев, которые – это было наше твёрдое убеждение – и являлись самыми яркими представителями борцов за справедливость. Недаром высшей оценкой иностранного поборника справедливости с нашей стороны было лестное, хотя и наивное, детское заключение: “Он за нас!”
И всё-таки более предпочтительными для нас были свои герои, герои из наших кинофильмов, а в последующем и книг, о Великой Октябрьской социалистической революции, гражданской и Великой Отечественной войнах, таких как “Чапаев”, “Котовский”, “Кочубей”, “Олеко Дундич”, “Незабываемый 1919-й”, “Человек не сдаётся”, “Александр Невский”, “Секретная миссия”, “У них есть Родина”, “Бессмертный гарнизон” и другие.
Эти герои во время революции и гражданской войны с оружием в руках отстаивали право трудящихся на создание первого в мире государства рабочих и крестьян. В. И. Чапаев, Г. И. Котовский, Иван Кочубей, Николай Щорс, Александр Пархоменко, серб Олеко Дундич и другие были нашими кумирами, примером преданности своим идеалам, готовности пожертвовать жизнью за свои убеждения, за светлое будущее простых людей. Их преемниками стали герои Великой Отечественной войны, в тяжелейшей борьбе отстоявшие свободу и независимость нашей Родины, спасшие мир от фашистской чумы, принёсшие освобождение народам Европы от нацистского рабства.
Кроме кинофильмов мы могли ещё черпать сведения о революции, гражданской и Великой Отечественной войнах, что называется из “первоисточников” – рассказов непосредственных свидетелей и участников этих событий, наших родственников и знакомых. Мне, например, многое о временах революции и гражданской войны рассказывали моя бабушка по материнской линии Полина Алексеевна Бурдыкина и её брат, дядя моей мамы, Василий Алексеевич Опокин – активный участник гражданской войны, на которую он ушёл добровольцем в 1918 году. Все подробности этих рассказов уже не помню, но – главное – хорошо уяснил из них, что Великую Октябрьскую социалистическую революцию и установление советской власти трудящиеся люди приветствовали, искренне поддерживали и восприняли как возможность перехода к новой, более счастливой жизни. А уж что касается Великой Отечественной войны, то с её участниками, ещё достаточно молодыми и полными сил, мы практически ежедневно встречались, часто слушали их рассказы о былых сражениях, о военных буднях. Это была живая история, вызывавшая у нас только одно сожаление: “Ну почему я не родился раньше? Ведь тогда бы я тоже защищал свою Родину, тоже был бы её солдатом”.
Так что большинство наших игр в войну опиралось не только на эпизоды из любимых кинофильмов, но и на эти рассказы. Интересно, что “противник” в таких играх физически отсутствовал. Никто не хотел изображать белогвардейцев и, тем более, фашистов, все хотели быть на “нашей” стороне. И когда в самодельных “крепостях” и “дзотах” мы “отбивали наступление врага”, его реальное отсутствие с лихвой компенсировалось нашим воображением. Ну а в своих “атаках” реально рубили деревянными саблями заросли репейника, крапивы и кусты бузины.
Шло время, мы взрослели и у нас появлялись новые увлечения, из которых наиболее запомнились выжигание по дереву, выпиливание и радиолюбительство. Увлечение выжиганием прошло достаточно быстро. Как напоминание об этом у нас дома довольно долго хранилась “нарисованная” мною таким способом картинка боя Пересвета с Челубеем (известный эпизод начала Куликовской битвы).
Радиолюбительством (а потом и электроникой) всерьёз увлёкся только мой лучший друг Саша Хотеев, достигший в этом деле значительных успехов. Это увлечение прошло через всю его жизнь, хотя по профессии он стал военным лётчиком, а не радиоинженером или электронщиком. В его профессионализме убедился уже в конце 1990-х годов, когда во время наших встреч Саша рассказывал мне, тогда только начинавшему осваивать компьютер, как он сам формирует конфигурацию своего компьютера: подбирает его аппаратное и программное обеспечение, а также необходимые комплектующие для улучшения функционирования и производительности.
