скачать книгу бесплатно
Как по волшебству в его чуть дрожащих пальцах оказался клинок метательного ножа.
И вновь их глаза встретились. Они смотрели друг на друга, побитые, тяжело дышащие, и никто не собирался уступать. Напряжение сгущалось в воздухе, доходя до своего пика. Оно напоминало огромный пузырь, который рос, угрожая поглотить все вокруг и перемолоть в труху кости любого оказавшего ему сопротивление. Раздуваясь все сильнее и сильнее, пузырь вдруг лопнул. Нож выпал из обожженной руки рыжеволосого.
– Да пойми же ты наконец! – взвыл он, упав на колени и согнувшись, словно выпрашивающая хлеб старуха. Сразу закрыл лицо руками, но через ладони прорвался громкий всхлип.
Джорри нашел в себе силы подняться. Не без труда кое-как доковылял до сотрясающегося в рыданиях друга, чувствуя, как рубашка прилипла к груди из-за натекшей из носа крови. Лично его ничего не держало в Перепутье. Он хорошо относился к Зикари, к остальным был равнодушен, но настоящим другом считал только Еремию. И, несмотря на явные страдания Дрозда, не мог отпустить его на верную погибель.
– Лушай, что кажу. Се может обойтись. – Он положил руку на дрожащее плечо. – Он же тебя редупредил, начит, был готов. Давай делать се, как было велено. Вот увидишь, когда вернемся после Ня Лета, не ройдет месяца, как он тоже риедет.
Молодому человеку вдруг стало неловко за свою речь. Не за ее содержание, но за исполнение. Ему нравились многие фразы и мудреные слова, которые использовал Еремия. Подражая ему, Джорри невольно стал говорить почти что как северянин. Ну, так казалось ему – деревенскому пареньку с самого юга Берии. А сейчас ему очень хотелось доносить свои мысли правильно, чтобы слушатель не отвлекался на говор.
– И ты в это веришь, Стенолаз? – оторвал красное распухшее лицо от ладоней рыжеволосый.
– Да, – соврал Джорри.
Он помог другу подняться на ноги, сам едва не упав.
– Я хорошо научил тебя лгать, – сказал Дрозд, вытирая лицо. – Добавил знаний к твоему потенциалу, научил трюкам…
– Не делай этого, рошу, – перебил Джорри шепотом. Он все больше осознавал бесплодность своих попыток. – Я не наю, то ты чувствуешь, боясь за жизнь настолько дорогого тебе человека. Я терял тех, кого люблю, быстро и незапно. – Запнулся, почувствовав ком в горле. К счастью, слезы из-за разбитого носа и не прекращались. – Я не хочу узнать это чувство. И я не готов нова, – дрожащий вздох, – остаться один.
Еремия вдруг обнял Стенолаза, непроизвольно дернувшегося из-за боли в ребрах, но не ставшего сопротивляться теплому жесту.
– Ты хороший друг, – сказал Дрозд ему на ухо. – Я рад, что Зикари не дал мне тебя прикончить. Он, – теперь рыжеволосый с шумом втянул воздух, – он всегда думал наперед. Но в этот раз ошибся. Не рассчитал время.
– Он не ошибся, – тихо ответил Джорри куда-то в чужое плечо. – Он нал, что ряженные не дали бы ему покинуть город. Я даже не думаю, что он кому что казал, окромя тебя. Массовое бегство вынудило бы их напасть раньше. А он не хотел, тобы тебя ватили. И мне люто повезло, что я ошивался поблизости. Не заставляй его понять, то он тарался зря.
Дрозд отстранился. Подняв голову, Джорри увидел, что опухшее лицо того сильно вытянулось. Радость от самодовольства на мгновение вспыхнула в море тяжелых мрачных чувств, наполнявших сейчас Стенолаза: его друг никак не ожидал от него такой прозорливости. Молодые люди долго стояли молча, периодически хлюпая носами и вытирая с лиц кровь.
– Я все равно поеду, – наконец сказал Еремия. – Просто оценю обстановку. Если смогу помочь, помогу. Я обещаю, Стенолаз, я не дам им себя схватить.
– Чего ради?! – заорал Джорри. – Там, где Тервятник не равится в одиночку и помощи пятерых будет мало! Не дашь себя поймать?! И что? Хочешь лядеть, как его, покромсанного под пытками, повесят? Думаешь, вид воих рыжих патл с эшафота подарит ему удовольствие?! Думаешь, он этого хотел бы?
Еремия с бесящим спокойствием выслушал тираду Джорри, а затем обратился к младшему спутнику тоном, которого тот никогда не слышал:
– Когда придет время и моя шея покроется мурашками от ледяного дыхания Брата и Сестры, надеюсь, рядом будет тот, кто мне дорог. Я бы очень этого хотел. И я знаю, что Зикари – тоже. Поэтому я должен ехать, Джорри.
Наступила тишина, прерываемая отдаленным пением соловья. Стенолаз молча обошел друга и похромал в сторону лошади. «Поэт хренов».
– Я не наю, как могу помочь. Разве что не быть тебе обузой, – сказал Джорри, отдавая узду многострадального животного, всем своим видом показывающего убежденность, что люди желают ей смерти. – Дадут Боги, видимся еще с тобой. С вами обоими.
Пока делили скромные пожитки, Еремия рассказывал Джорри о Пауке – человеке, подмявшем под себя всё севернее леса – и посоветовал искать у него убежища и работы. «Зикари говорил, что он не нашего уровня, скорее тех, кому отстегивают за одно их существование. Но он всегда упоминал его с уважением, значит не козел какой-нить. Ты сможешь его впечатлить, тем более после всего, чему научился… Глядишь, вернешься к нам из Хуадад-Сьюрэс его наместником, и все Крылатые будут тебе кланяться. Хе-хе».
Когда начал белеть рассвет, утренний холод достиг своего пика и все приготовления были сделаны, Еремия еще раз крепко обнял Джорри, за что получил машинальный удар кулаком по спине. Освободившись, Стенолаз согнулся от боли, отрывисто дыша. Медленно выпрямившись, он обнаружил Дрозда на том же месте, только теперь с виноватой улыбкой на отекшей веснушчатой физиономии.
– Все нормально, – прохрипел Джорри. Дрозд вдруг провел пальцем по правой щеке друга в направлении от рта к уху.
– Как же я рад, что все-таки не убил тебя, – сказал Еремия, сохраняя улыбку, на которую были способны рассеченные губы. После этого он запрыгнул на лошадь.
Кобыла отчаянно заржала, когда каблуки врезались ей в бока, заплясала, получая тычок за тычком, обошла кругом их стоянку и, пройдя мелкой рысью мимо Джорри – так как ее наезднику взбрело в голову проделать прощальное рукопожатие, – была вынуждена пуститься в галоп.
Оставшийся в одиночестве юноша смотрел на ладонь, где лежала подаренная на прощанье монета. Чудна?я монета со странной руной с одной стороны и профилем обладателя крючковатого носа с другой. Очень старая. Еремия сам не знал, из каких она краев и сколько может стоить. Это была его счастливая монета. Стенолаз крепко сжал кулак.
2
Между полным фабрик квадратом мина Стиниана и землей мина Борэнса находился небольшой участок, где помимо трех длинных зданий на съем располагалась купальня. Обслуга сего славящегося слизью по углам заведения не любила оставаться в долгу и, в случае чего, сразу отвечала как тумаком, так и крепким словом, а ее женская половина отнюдь не давала распускать рук. Зато всего за медяк посетителям предоставлялся стакан отменной картопляски, отличающейся нехарактерной для данного напитка мутностью. В не самом чистом бассейне в лучшие дни – в Праздники Времен Года, разумеется, – с комфортом сельдей в бочке могло находиться до пяти сотен человек, а в драках из-за очередей в парильные кабинеты людей забивали до смерти.
Хозяин данного заведения построил здание для иных целей и не ожидал от «Нового начала», как он назвал купальню, ничего, кроме прикрытия. Однако самые низкие цены в Хуадад-Сьюрэс и близость как к месту работы, так и к дому сделали «Новое начало» невероятно популярным среди рабочих и присланных в город на заработки батраков. Среди фабричных не было человека, который не тратил бы часть своего небольшого дохода на смывание с себя слоя трудовой грязи и не упивался бы вусмерть в этой купальне.
Стабильная прибыль от данной затеи веселила землевладельца ничуть не меньше, чем то, что название «Новое начало» не прижилось и простой люд говорил «впереться в зад Стиниану». Отчасти именно из-за этой присказки квадрат мина Стиниана продолжал так называться в народе несмотря на то, что уже десятилетие был разделен между тремя другими владельцами и на картах значился «Вторым фабричным».
Так или иначе, в здании имелось несколько небольших залов, которые плиткой, мрамором, фресками, чистотой и комфортом едва ли отличались от тех, что находились в купальнях в центральных квадратах города. Были там два бассейна, парильные кабинеты, комнаты для массажа и грязевых процедур, альковы для развлечений. Эти залы не предназначались рабочим, лишь изредка в пьяном угаре рассуждавшим, что здание снаружи кажется больше, чем есть на самом деле. Именно в этой части купальни содержалась ее суть и причина строительства. Она была местом встреч.
Хозяину этой земли, которого в некоторых кругах называли Пауком, очень не нравились слова «вертеп» и «притон». Ведь он не был вором, грабителем, убийцей, вымогателем или еще каким-то похожим ублюдком, чтобы принимать людей в таком месте. Он был мостом между неизбежным злом преступного мира и холодной справедливостью закона, имеющей мало общего с исполняющими ее волю; единственным светом, защищающим север Берии от погружения в хаос. И именно поэтому он настаивал, чтобы купальню называли «местом встреч» и никак иначе. Пусть и собирались там воры, грабители и убийцы, многие из которых по своим странным ублюдским суждениям называли его главарем.
Последняя запланированная встреча перед скорым Днем Лета прошла довольно напряженно, поэтому Пауку, несмотря на массаж, еще долгое время не удавалось расслабиться и увести свои мысли прочь от недавно закончившегося собрания.
Вот лысеющий господин что-то мямлит о проблемах с поставкой и невозможности вернуть долг. Худой старик щерится золотыми зубами. Молодой человек разглядывает кольцо с тяжелым зеленым камнем. Близнецы хитро переглядываются. Мужчина с заячьей губой ласкает взглядом фреску.
Вот по команде братья неохотно перестают пинать плешивого. Тот, хромая, уходит, осыпая присутствующих благодарностями за отсрочку. Смотрит он в основном на фрески.
Вот настает неприятный момент, когда Пауку приходится вежливо напомнить одному из присутствующих, что не стоит вести дела у всех за спиной. Сломанного носа достаточно, чтобы сделать первое предупреждение более запоминающимся. Во взгляде выступившего карательным инструментом близнеца читается обида ребенка, у которого отняли игрушку, когда ему велят остановиться. Братьев вообще приходится все время осаживать: разводят между всеми сор и так и норовят пересчитать кому-нибудь зубы. Черные глаза обоих то и дело пересекают голубые молнии: след недавно принятой лазури.
Вот вбегает мальчишка. Рассказывает, что видел два ареста. Пытается не смотреть на изображения под потолком. Это третий донос за день.
Вот все наперебой начинают поносить Стервятника, в чувствах перечисляя, что бы они с ним сделали. Близнец опрокидывает поднос.
Пришла девица и сообщила, что грязевая ванна готова. Паук рассеянно кивнул. Чувства расслабления не было, а лечебный массаж для спины создал «прекрасное» ощущение побитости. Голова была невероятно тяжелой. До него доходили слухи о Стервятнике – мальчишке из Стэржема, собравшем вокруг себя шулеров, щипачей, домушников и прочий сброд Перепутья. Паук не мог не оценить стремления молодого человека налаживать связи с другими бандами юга, но не видел смысла проявлять к нему интерес: Крылатые копошились слишком далеко и, насколько ему было известно, не имели никакого покровителя. Как и почему эти дети перешли дорогу новому Верховному судье, Паук мог только предполагать. И первые полдекады после облавы в Стэржеме северу Берии было откровенно плевать на произошедшее.
Никто не ожидал, что главарь Крылатых может знать так много. И что он окажется пташкой с настолько длинным языком. И что птичье пение будет столь заразительной хворью. Разумеется, подонка уже не единожды пытались заткнуть раз и навсегда – безрезультатно. Верховный судья подошел к вопросу охраны самой певучей из всех птичек с большой тщательностью. Оставив грубые методы более заинтересованным – географически близким к проблеме – лицам, Паук решил пойти с другого конца и удостовериться, что Стервятник свое еще получит. Пользуясь положением в высшем обществе, мужчина вел работу, направленную на то, чтобы никакие обещания помилования ни для самого главаря Крылатых, ни для других языкастых не были выполнены. Это не решало текущих проблем, но должно было стать предостережением для будущих стукачей. К счастью, пока аресты касались лишь неудачников с юга, стремящихся разбежаться подобно тараканам, но проблема катилась снежным комом, росла и не собиралась останавливаться. Еще не прошло и месяца со cтэржемской облавы, но уже не раз и не два покровителю преступного мира Хуадад-Сьюрэс приходилось выручать людей, находящихся в кругу его интересов, и чем все это могло закончиться, знали лишь Великие.
Залезая в ванну, мужчина все еще слышал фразы, прозвучавшие около двух часов назад.
– Потому что прутся они все сюда. Вот порядководы и дерганые, как кобель, впервые на суку запрыгнувший. – Монотонный с небольшим придыханием голос человека с расщепленной губой.
– А куда им еще бежать-то с юга? Ток выше, на север. Не в Маланию же, в самом деле. – Звонкий смех мужчины с проседью. Паук почему-то запомнил, что, произнося слова, тот выковыривал грязь из-под ногтя.
– Можно подумать, городов больше нет, – гундосит молодой человек, ненадолго оторвав полотенце от заплаканного окровавленного лица. Его вовлеченность в разговор тогда очень удивила хозяина купальни: он был уверен, что после проведенного урока парень будет сидеть молча в углу и периодически скулить в тряпку.
– А скок людей дохнут на фабриках! Лишние всегда нужны. Вот они и думают, что смогут тут залечь и никто их трогать не будет, – хрипит кто-то сзади.
– Может, это, надавить на Сишеля? – Бас какого-то из близнецов. Оба пялятся на фрески.
– Ага. Пусть риструнит воих парней, а то сил нет. – Старик вновь демонстрирует золотые коронки. Его неизменно проскальзывающий после нескольких косушек характерный говор всегда раздражает Паука. – Есть у него один. Особо борзый.
– Нет. Сишель и так бесится, что о нем говорят как о судье, который на слишком многое смотрит сквозь пальцы. Как он недавно сказал? Что-то вроде, что если прослывет в столице «слепым котенком», то не сможет удержаться на должности. А если его снимут сейчас, то пришлют кого-то совсем ошалелого с жаждой проявить себя, так жгущей жопу, что…
– Судья еще что-нибудь сказал? – Паук тогда прервал очередную красочную метафору человека, обезображенного заячьей губой.
– Да как всегда. Все сваливает на Норри.
– А Норри, небось, руками разводит и говорит, что ничего не знает. И что приказы раздает в соответствии с распоряжениями Сишеля.
– На Норри-то и не надавишь нормально. Он все делает «в меру своих сил».
– Мотивации у него недостаточно, – сказал тот же или другой близнец, поразив Паука знанием этого слова. – Может, пригрозить его семье?
– Нет у него никого. Даже собаки нет. – Молодой человек вновь подает гнусавый голос, протягивая украшенную бессовестно дорогим перстнем с изумрудом руку за новым полотенцем, принесенным обслуживающей девкой.
– Может, подарим ему собаку?
Смех.
Паук улыбнулся. Он не запомнил, кто именно бросил эту шутку.
Пузырьки газа в теплой жидкой грязи сделали то, чего не удалось массажисту: собрание начало потихоньку отпускать хозяина купальни. Рассеянно бродя взглядом по фрескам, мужчина подумал, что, к своему совершенно неискреннему стыду, не знает основателя этого направления. Кому первому пришло в голову рисовать овладение полубогом несчастья так? Почему это стало популярным?
На изображениях красивые девушки с формами по вкусу художника возлежали на перинах или таяли от неги в креслах, а рядом с ними или даже на них в каких-то противоестественных позах, словно гимнасты с вывернутыми суставами, к невинным обнаженным телам прижимались, прикрывая всё наиболее целомудренное, темные полубоги. Конечно, фрески в этой части купальни несколько отличались от картин, которые благородные господа вешали в своих спальнях. Но посыл был тот же.
– Внешне полубоги, как и их родитель, прекрасны. Ты, случайно, не знаешь, кто первым додумался изобразить всю злобную суть детей Брутана через эти ломанные изгибы и скалящиеся лица? – зачем-то спросил он у девки, пришедшей с сильно пахнущей чашей в руках.
– Я… Я не знаю… Я принесла мазь, – совершенно растерялась девушка.
– Значит, делай то, зачем пришла, – рассмеялся мужчина, позабавившись ее смущением.
Пока ему наносили на лицо густую зеленую субстанцию с довольно резким запахом, Паук думал, что и он сам, и все его гости с удовольствием наслаждаются фресками и что это совершенно не надоедает. Полным равнодушием к искусству отличался разве что Кэол, по прозвищу Оторва, который на встречах подобного рода представлял любезную Дайон, хозяйку борделя.
Клубы пара поднимались из фигурных решеток на полу, черная жидкость слегка бурлила, а крепленое вино согревало нутро. Девица закончила с лицом и стала массировать облепленные грязью плечи Паука, снимая остатки напряжения и давая его мыслям, зацепившись на ощущениях легкого покалывания и стягивания кожи под зеленой – чудодейственной, как его заверяли, – глиной, улететь прочь от насущных дел и принять даже несколько философский характер.
«Почему недолюди практически не стареют? Громкий шесть лет выступал на Арене и совершенно не изменился, хотя поймали его явно не молодым. Признаки старости – это отражение высоких душевных переживаний, на которые способен человек, благодаря большей человечности, чем у недолюдей? Но как же тогда стии? Взять Летана. На него посмотришь и по глазам поймешь, что он из тех сорокалетних мужей, которым дал бы тридцать с небольшим, если бы не этот мудрый взгляд. А потом узнаешь, что ему идет восьмой десяток. Или этот мелкий выродок Евсо. При его образе жизни он удивительно хорошо выглядит. А он даже не наполненный, и стий-то только по званию. Но если дело не в человечности, то в чем? Чем руководствуется Халена, выпивая молодость именно людей с такой жадностью?»
Не успел мужчина в своих рассуждения дойти до конфликта высокого и низкого в человеческой природе – что, разумеется, было не его собственным откровением, а лишь отголосками изысканий мудрецов, которые он через силу учил в молодости, а к нынешнему времени благополучно позабыл, – как стук каблуков по плитке заставил его открыть глаза. Управляющий несколько неуверенно сказал, что пришел человек, которого, возможно, господин ожидает.
– Я сказал им, что все окончено. Я никого больше не хочу видеть.
Слуга неуверенно переминался с ноги на ногу.
– Господин, это… – Вместо окончания фразы мужчина пальцем дважды быстро коснулся лица рядом с внешним углом глаза.
Поняв, в чем дело, владелец купальни велел впустить гостя и попросил обслугу покинуть зал. Вскоре его одиночество было прервано человеком, здорово согнувшимся, чтобы пройти через элегантный арочный проем.
– Ора, бэрэйнэр, – поприветствовал его маланиец, подходя ближе.
Все еще продолжая пребывать в рассеянной неге, к которой он так долго стремился, Паук подумал, что не знает ни одного маланийского слова без звука «р». «Бывают ли маланийцы картавыми или это так же невозможно, как варвар с глазами не желтого цвета?» Владелец купальни присмотрелся к вошедшему через клубы пара и расплылся в улыбке, узнав гостя.
– Просто «бериец»? И это после всего, что между нами было, Диро?
Тот несколько нагнулся, приглядываясь.
– Ора, Паук, – снова поздоровался он. – Не узнал. Тебя выглядишь. Глупо.
Паук немного понимал гавкающе-рычащий маланийский язык и знал несколько любопытных моментов – вроде того, что у дикарей одни и те же слова обозначают и детей, и собак, – но при всем желании он не смог бы воспроизвести эту диковинную речь. А когда несколько южных соседей Берии ругались, вообще не верилось, что человеческое горло может издавать подобные звуки. Сами же маланийцы правильно произносили слова и строили предложения на многих языках. Единственное, они кидали фразы отрывками, делая паузы в совершенно случайных местах. Это можно было найти забавным, если бы эти сукины дети не были такими страшными.
– В чувстве такта тебе не откажешь, – фыркнул мужчина с серо-зеленым лицом. – Ты получал вести из дома? Как мой подарок?
– Пока. Рано судить.
Наемник явно был не настроен к болтовне и обмену любезностями. Как, собственно, и всегда. Однако он выглядел несколько напряженнее обычного, раз за разом медленно обводя взглядом зал. Бериец быстро догадался о причине.
– Здесь больше никого нет. Мин, которого ты искал, – это я. Паук – мое прозвище. Как Рэрок – твое.
Маланиец кивнул. Сладкая расслабленность начинала улетучиваться, побуждая берийского мина переходить к делу:
– Работа не трудная, я говорил, что мне подойдет и кто-то молодой, и не обязательно очень опытный. Не думал, что такому, как ты, это может быть интересно.
Уже не считающийся в своей стране и близко молодым, Диро, которому Паук не дал бы и тридцати, странно улыбнулся и, выставив вперед руки, сжал их в кулаки. На правой кулака как такового не получилось: только указательный палец прижался к ладони, легший сверху большой придавил средний, который не согнулся полностью, а безымянный и мизинец лишь едва наклонили последние фаланги, из-за чего кисть в таком положении напоминала лапу птицы. А то, что на правом запястье и ладони Паук принял за столь любимые варварами лоскуты жил и кожи, оказалось грязными бинтами. Демонстрацией увечья наемник наглядно объяснил, что ищет, чем занять себя, пока рука приходит в норму. Или учится пользоваться тем, что осталось.
– По правде, дело действительно простое. Нужно будет поехать в Вегу, это на границе с Южными провинциями почти сразу за лесом, ты, верно, знаешь. Там в банке тебе отдадут одну вещь, которую просто нужно будет доставить мне. И убедительно тебя прошу говорить обо мне как о человеке, к которому ты пришел на встречу сегодня, а не называть меня Пауком, как ты привык.
Маланиец презрительно фыркнул. Берийский землевладелец подумал было, что это знак неодобрения всякой лжи и ухищрений, которых не понимали дикие соседи его страны, но причина оказалось в другом.
– Я похож на посыльного?
Паук медленно осмотрел Диро с ног до головы. Вздумай мужчина встать, он макушкой достал бы маланийцу только до подмышки, несмотря на то что ванна находилась на некотором возвышении. Одет наемник был в бруру – так варвары называли свои рубахи, хотя это слово вроде бы переводилось как «отрез ткани». Просто отрезом шириной по плечи и с дырой в центре под горловину бруры, по сути, и являлись. Они прижимались к телу замысловатыми плетеными поясами и были не короче середины бедра. Полностью оголяющий руки наряд демонстрировал вязь черных татуировок, которые подробно рассказывали знающим их язык о достижениях своего владельца. О его ошибках говорили пересекающие рисунки шрамы.
Многие и могли отличать маланийцев только по этим ритуальным татуировкам: все рослые, смуглые, желтоглазые, с жесткими черными могавками, изредка бритые наголо или с копнами спутанных дредлоков. Но с Диро, которого собратья называли Рэрок, что переводилось как «борода», было проще: уродливые, бугрящиеся рубцы искривляли губы, расплывались по подбородку и нижней челюсти, местами заползали на шею и щеки. Работающий с Бородой уже не один год бериец так и не узнал: ожог возник после того, как наемника угостили кипящим маслом? Или это следы третьего наказания Богов? А поводом прозвищу послужила густая растительность на лице до увечья или это варварский юмор, подчеркивающий новую уродливую «бороду» не из волос?
Сообразив, что он уже достаточно долго просто пялится на пришедшего на зов убийцу, мин ответил:
– Ты сам сказал, что ищешь несложную работу. И все же знай, что посыльный, который выкупал для меня этот предмет на аукционе, едва успел спрятать товар в хранилище, как ему перебили спину. Бедняга если и сможет ходить, то в седло уж точно не сядет. И если бы владелец банка не был моим приятелем, то эта покупка, скорее всего, «пропала» бы. Так что я не думаю, что твое путешествие из Веги в Хуадад-Сьюрэс будет таким уж легким.
Бериец с некоторым сомнением остановил взгляд на изувеченной руке наемника. Не знай Паук Диро, он бы засомневался в его возможностях. Но этого маланийца он знал очень хорошо.
– Плата? – спросил Борода после паузы. Она была вызвана не раздумьями, а попытками перевести пространную речь нанимателя.
– Работа не пыльная. Десять золотых.
Диро заржал. По телу Паука побежали мурашки, хоть он и понимал, что вспышка веселья ничем страшным ему не грозит. Борода был далеко не единственным маланийцем, с которым хозяин купальни вел дела. Но ни один из них не смеялся так.
– Сколько ты хочешь? – спросил мин.
– Пятьдесят.
– А ты, случаем, не одурел, Рэрок?
Паук даже сел, из-за чего засохшая на плечах грязь потрескалась и пластами плюхнулась в ванну. Не то чтобы это были такие уж баснословные деньги, но, посыльный, для которого все кончилось плачевно, за поездку получил бы пять.
– Я не посыльный, Паук, – словно прочитав чужие мысли, сказал маланиец. – Я потрачу. Время, которое мог. Заниматься интересной работой. Ты мне не нравишься. Но твое дело. Ценно для нас. Поэтому я. Уступаю тебе себя.
