Жили-были мужики

Ну да, долго ли, коротко ли, а обстепенились мужички наши. У одного две девки вырастают, у другого – два парня. Воспитывать надо, кормить – одевать, да и здоровьишко подрастерялось уже, времени на все проказы не хватает, а квитанции об оплате услуг между тем приходят регулярно. Вот и посолиднели мужички. Водку всё реже покупают, лодки со спиннингами продали, в рыбацких сапогах по даче ходят: кусты подвязывают. Ну и время от времени встречаются – молодость вспомнить за рюмочкой, не без этого!

И вот, как на грех, уехали у них жёны куда-то с детьми, а мужички наши волю започуяли. Так и так от свободы пьяные, да ещё и выпили крепенько. А разговоры то всё про молодость да про подвиги, а тут получается: сидят одни, да и никто не мешает, повспоминали себя молодых, разгорелась в груди память весёлая, да и пошли за какой-то надобностью. Или в гости или за добавкой – тут уж теперь у них не спросишь, потому как так и не доехали они ни до куда, а только что в аккурат до смертушки своей. И, хотя в протоколе записано было, что водитель, которому они под машину попали, и пьяный был, и правила нарушил, но теперь уж нам не разобраться.

Полиция потом так и сказала: от машины, мол, только колёса можно взять, а остальное только на лом. Мужиков тоже, как положено – в морг, да в последний путь, а души их полетели место своё искать. Три дня, как положено, вокруг дома маялись, а уж как тела закопали, так и душам пора пришла определяться.

И всё как всегда получалось – как куда ни полетят, так всё вместе. До тех самых пор, пока пора мытарства не начались. А вот тут как отрезало их друг от друга: один, чуть прихрамывая, да оступаясь, всё вперёд и вперёд, да уж и не видать его совсем; а второго бесенята так схватили, что белый свет только вспоминать ему осталось. Всё припомнили ему: и яблоки соседские, и стёкла битые и драки, и девок весёлых, и водку с руганью– ничего не пропустили. Дерут мужика нашего, как липку на лапти, а он не то что вырваться, а и передохнуть не может. Еле как сподобился, да и кричит бесенятам: дескать, что ж вы, изверги, меня одного-то мурыжите? вон ведь со мной всегда ещё один был, хоть чуточку от меня на него перейдите, куда ж вы его, черти, задевали? А черти ему в ответ: нет, мол, мил человек, он для нас как угорь, мылом намыленный, мы никак его ни схватить ни зацепить не можем, потому как ты, нехристь, как жил, так и жил, а этот под конец воцерковился да почти во всех грехах исповедался. И теперь даже если мы его и схватим, так всё равно надолго удержать не сможем, а вот ты так уж и попался, тебе, знать, за двоих и страдать.

Так и замотали душу мужичкову.. Вот и получилось, что только после смерти и разошлись у мужиков наших пути-дорожки. Каждому – своё!

Притча двадцать четвёртая

Жил-был мужик. И так у мужика вышло, что всё время ему везло. Прямо с детства. Про таких у меня знакомые инспектора ГИБДД говорят: «фартовый»! Ну, что ни натворит, куда не вляпается, а не попадается. Ни инспекторам, ни начальству, ни жене. Ну и, натурально, уверовал мужик наш, что кроме него никто его счастье не скуёт. А время постарше стало мужику, так он и вовсе учительствовать начал. Мол, вы там сами разбирайтесь, а коль дело ваше дрянь, так сами вы все и виноваты! Мол, нажать надо, проявить смекалку, расторопность да мозгами пошевелить, и всё: все проблемы ваши вы и решать сможете. А уж коль нет у вас ничего, так это опять же – сами виноваты: всё в ваших руках!

Подольше пожил – совсем наставником стал: наукам и в школе и в университете обучался, верхушек нахватал, и начал всех жизни учить, да особое своё мнение распространять. И никакого спаса от его учения не было: уж как языком зацепится, да уши свободные найдёт, и ну давай разглагольствовать: и местной администрации достанется, и коммунальщикам, и торгашам, и правительству. Подразгорячится, так и шоферам с парикмахерами доставалось. Дескать, и шофера все – быдло, ездить не умеют, а туда же; и парикмахеры как ни показывай, как тебя подстричь, а всё равно подстригут, как умеют; а уж у коммунальщиков и вовсе других забот нет – дай трубу под асфальтом проложить, чтобы, когда выкапывать, грязи побольше было. Ну, защищать мы никого не будем, кое-кому и за дело доставалось, но сейчас не о том.

Да всё не просто так мужик наш разглагольствовал – статейками в популярных журнальчиках прикрывался. И всё под свой рационализм дело подобъёт: и дружба у него это список взаимных услуг, и свадьба это условия брачного контракта, а любовь так и вовсе рефлексы и химические реакции организма.

При таком раскладе больше всего от него верующим доставалось. Верующие – народ особый, атеисты их не понимают. А потому как почти каждый верующий начинал с того же, то им им атеистические россказни хоть и не по нутру, но знакомы. Как в пословице: «Дурак умного не поймёт, потому что никогда умным не был, а умный дурака может понять, потому что сам когда-то был таким». Но, как бы ни было, и верующие с ним особо не общались: кто занервничает и отойдёт, кто перекрестится («.. избави нас, Боже, от людей некоторых..») и тоже отойдёт, а мужичку нашему и невдомёк, что это говорить с ним не хотят, он то думает, что он победитель, и оттого ещё больше гордыня его распирает. Ну и дальше прёт на правах победителя.

И пёр он таким макаром до тех пор, пока на какой-то конференции, куда его по работе послали, не встретился со священнослужителем одним. Потому как мужичок наш в церковной иерархии не соображал, он так и не узнал, с кем разговаривал, но, надеясь на свою эрудицию интернетовскую, решил посрамить священника, да и завёл с ним разговор. Фразы строит, как по Карнеги положено, логические ловушки расставляет в точном соответствии с правилами ведения научных споров, уже мысленно ладоши потирает: не уйдёт ведь священник с конференции, ему тут сидеть надо по приказу церковного начальства, вот уж тут то я его сейчас и достану!..

Священнику и в самом деле уйти нельзя было, и слушал он мужичка нашего долго, все научные обоснования его, все логические выкладки, а потом на середине фразы его остановил, да и спрашивает:

– А скажи мне, мил человек, а совесть у тебя есть?

Опешил наш мужик. Негусто у него с совестью было, но ведь была хоть какая-то, а сказать «нет» – значит, поймают сейчас на слове, как бы хуже не стало.

– Есть, – говорит. – Что уж вы меня, совсем за бессовестного держите?

– Я знаю, что есть, – отвечает священник. – У человека это главное. Только вот что ты мне скажи: в каком полушарии твоего мозга она такая сидит у тебя? Или может, в селезёнке прячется? Говорят, врачи до сих пор не знают, за что селезёнка в организме отвечает, так может, как раз для совести она?

Открыл рот мужичок наш, а что сказать – не знает. И про селезёнку ничего не знает, и где совесть лежит – тоже неизвестно ему.

Так и оставил его священник с открытым ртом, перекрестил только на прощание.

А назавтра сразу два штрафа мужичку выписали: один за превышение, а второй – что страховка на машину кончилась. Повозмущался сначала, да поутих наш мужичок. Теперь всё больше не разговаривает, а думает. Только вот про что думает, не знаю: не то про то, в каком месте совесть живёт, не то про то, почему везение его закончилось, и почему он сам не всё в своей жизни решает.

А может, и ещё про что, я не спрашивал.

Притча двадцать пятая

Жил-был мужик. Много таких мужиков живёт, у каждого такой знакомый есть, так что подробно я про него рассказывать не буду. Обычный, как в таких случаях говорят.

В понедельник – на службу, в «Одноклассниках» сидеть да бумажки перекладывать из стопки в стопку; в пятницу – за водкой, потому как на два дня кончились его мучения; суббота – на опохмел запланирована, да если на рыбалку с мужиками – ещё водочки попить; ну уж а в воскресенье брови хмурить, да сокрушаться, что завтра снова на работу.

Ну и, натурально, от такой жизни добра не было у мужика: всё и все мешали ему всегда. Жена мешала, что за водку ругалась, дети – что спрашивают ерунду всякую; соседи вообще козлы; а уж из сотрудников хорош был только тот, кто водку с ним потреблял, да кивал ему, когда он на жизнь да на правительство с президентом жаловался. И так как-то вышло, что у мужика нашего начало лучше всего получаться на жизнь жаловаться. Некоторые даже говорили: талант! Вот уж как возьмётся, да начнёт, да без остановок, да всё складно, да с примерами, да конкретно пальцем тыкнет – кто, в чём, по какой статье да на сколько денег виноват! Кто первый раз его слушал, даже и не перебивали – так уж гладенько у него всё выходило. А уж сам себе он как нравился в такие моменты – прям жениться на себе был готов! Сильно гордился собой!

Но время тикает, дети повырастали, своими семьями стали обзаводиться, и получилось, что надо было со сватами ехать знакомиться. В деревню. Повозмущался мужик наш, но надо так надо. Поехали. Уж грохоту было от мужика – не передать! и водопровода там нет, и туалет не туалет а так – издевательство одно, и навозом со всех ветров тянет, да и много чего наговорил, пока собирались. У меня таких талантов нет, а всё и я не упомню, про что мужик наш страдал, потому дословно не передаю.

Но всё оказалось гораздо приличнее: сват и водопровод в своём доме сделал, и туалет как в городе, и свинарник у него на отшибе был, так что ничего, в общем, мужику нашему и не мешало. Тем более – на работу ходить не надо, а на гостевых правах можно и на диване пофилонить, чем он и занимался. Ну, а когда надоело, решили они в лес вылазку сделать. Но не так, как мужик наш привык – с шашлычками да с водкой, а со спортивным интересом: грибов понабирать, ягод, ну, или орехов там, чего уж попадётся.

Экипировалась бригада, да и пошли. На машине всё равно не проедешь, пришлось пешком. Вот тут талант у нашего мужика и проснулся: уж и сапоги ему не те, и трава не такая, и дорога дрянь, и корзинка самая тяжёлая, и там, где ему идти, ни грибы ни ягоды не растут, и комары как будто с костями – так и хрустят под пальцами, и слепни – звериные, и муравьи – наглые, солнце – жаркое, дождь – мокрый и холодный… и так, не останавливаясь. Так и вернулся ни с чем, злой и уставший. Хотел сватам нажаловаться, а они посмотрели на него и спрашивают:

– Так получается, ты в лес за ягодами ходил и пять часов возмущался, что комары плохие?

– Ну да, – мужик наш отвечает, – Как же я наберу, если они, заразы, так и лезут в нос?

Сваты опять смеются:

– То есть ты пришёл собирать ягоды, а вместо этого пять часов на жизнь жаловался и так ничего и не набрал?

– Ну да, – не понимает опять мужик. – Что ж тут такого, что не набрал, если мне весь мир мешать вздумал?

Сват стоит, смеётся, за живот держится; сватья, уж на что женщина серьёзная, а и та на забор опёрлась, чтобы не упасть от смеха, а мужик наш так и не понял, почему его на смех подняли – обиделся, да и распрощался на следующее утро.

И теперь он так же по понедельникам ходит на службу и жалуется на всё подряд, еле как дожидаясь, когда придёт пятница.

Других дел за ним замечено не было.

Притча двадцать шестая

Жил-был мужик. Обычный мужик, как и все. Не святой, да и не праведник, не бандит и не пьяница запойный. Ну, натурально – как все. Работа – дом, работа – дом, ну, иногда выедет куда-нибудь, где рыбки половить, где грибов пособирать, ну, говорю же: обычный дядька!

И жена у него тоже была, как и у всех. Но только вот лад их не брал. Вот как у снохи со свекровью: кто начал, не помнят, кто виноват, не знают, но уступать никто не собирается. Поживут-поживут день другой ровно, а там то жена начинает брови хмурить незнамо на что, то мужик наш лицом застамеет, и свету белому не рад, а там незадолго и опять в ругани сойдутся, да на неделю попрёков, да на месяц не разговоров. Ну, а там тоже всё как во всякой ругани: и жизнь испортили друг другу, и никто меня не ценит, и всё здоровье на вас положил, а вам и дела нет, не понимая, что здоровье так и так кончается, что дела за них никто делать не будет, а жизнь … Да и жизнь, в общем, мы тоже сами себе портим, никто в этом особо и не виноват.

Ну да, как бы то ни было, а ругани продолжались, а здоровье меж тем не улучшалось, и так уж и получилось, что доругались эти двое: у одного от нервов давление прыгнуло, да чего-то там в организме оторвало и насмерть, а у другой, глядя на это представление, сердце зашлось так, что врачи не выцарапали. Так и хоронили в один день.

И вот души их, жизнью истрёпанные, подлетают к Райским вратам, а там их апостол Пётр дожидается. С ключами, как положено.

– Ну что, голуби, – говорит. – Сюда я вас не пущу, уж как хотите! Не то и не так вы себе жизнь устроили, чтобы вас вот так, без спросу, в рай, нельзя вам туда!

– А что, – мужик наш спрашивает, – Так теперь нам в ад, получается, что ли? Уж больно не хочется нам в ад, апостол Пётр, может, что и придумается, чтобы как-нибудь тут у вас рядышком постоять?

– Нет! – говорит апостол. – Рядышком тут постоять никому не дозволяется, а для таких как вы, наказание другое у нас: а вот родитесь-ка вы снова от женщины, и жизнь проживите, а Божьим промыслом вас снова к свадьбе натолкнут, и опять друг с другом жить будете, как муж и жена. И до того момента по кругу ходить будете, доколе не заработаете или кущи райские или огнь геенский. А покамест – брысь!

И так и крутятся наши супружники сами себе в наказание друг с другом, да и не одни они. Ну, у некоторых со второго раза получается определиться. А уж куда – в рай или в ад – не скажу. Придёт время, и с вами разберутся!

Притча двадцать седьмая

Жил-был мужик. Обычный мужик, и даже не совсем дурак, мозги вроде были, но такие, что мешали ему только. Как ни начнёт он что делать или думать, ну так надумается своими мозгами, что из рядом стоящих кто ухмыльнётся, кто перекрестится, а кто подальше задом пятится, чтобы, значит, не рассказывать мужику нашему, что он натворил такого. Причём послушать мужичка нашего – и вроде всё правильно рассказывает, рассуждает по-умному, а вот в конце ну такого навыводит – мама дорогая!

Уходить начали уже знакомые от его вопросов. И на ответы его кивали с выпученными глазами, но в спор не ввязывались – бесполезно доказывать, да и доказательства у него все опять же наизнанку выворачивались, и до истинного дела так и не доходили. Конкретно рассказывать не буду, но все доказательства из серии: «Ветер дует потому что деревья качаются!» Можете ещё «Письмо соседу» почитать у Чехова – вот примерно то же самое.

И вот долго ли коротко ли, а начал наш мужик за религию браться. И так браться, что и не поймут никто никак – не то он так воцерковляется, не то уж такой атеист, только прикидывается любознательным, и тоже частенько от него шарахались граждане. Ну, чтобы и им мужичок наш мозги не заплёл. А когда все отшарахались, начал мужик наш сам искать, кого бы поспрошать. Ну, и нарвался да другого дядечку.

И долгие у них разговоры бывали. Мужик наш, например, спрашивает:

– Ну вот как так получается – я молюсь-молюсь, выпрашиваю у Бога благостей, а он мне их не даёт и не даёт?

– Так тебе, значит, таких благостей не надо, про что ты выпрашиваешь! – отвечают ему.

– Как так «не надо»? Мне ж без них ну никак!

– Ты без всего можешь «как», а остальное – лишнее! – снова ему в ответ.

Поскрипит для порядку мужик мозгами, да и снова:

– Не понимаю, кому будет плохо, если мне будет хорошо!

Плюнул дядечка объясняющий, да и говорит:

– Ну вот, представь: есть у тебя кот.

– А чего представлять? У меня и так есть!

– Ну и вот. Живёт, зараза наглая, и хорошо ему. То на стол запрыгнет тарелку твою проверить, то с улицы в постель к тебе – греться, значит, а то и туалет забудет где, сделает на самом видном месте..

– Э-ххе! – вздыхает наш мужик. – Всё про моего гада рыжего!

– Ну, значит, должен понять и про себя! – отвечают. – Вот, к примеру, как ты думаешь, когда кот твой с грязными лапами в постель к тебе залез, хорошо ему?

– Ну так конечно неплохо! – мужик наш в ответ. – И в тарелке моей ему совсем хорошо!

– А вот, к примеру, ты только его накормил, а он тебе все штаны изорвал когтями: дескать, давай ещё, ещё хочу?

– Ну уж дудки! – мужик наш говорит. – В этом разе я его и погулять могу отправить. Прямо за шкирку да через порог, чтобы не наглел!

– Ну, а теперь понял? – спрашивают мужика нашего.

– Что понял? – удивляется мужик. – При чём тут я и кот?

А вот тут уже и дядечка, что ему объяснять взялся, тоже плюнул, и распрощался с мужичком нашим.

А мужичок до сих пор иногда идёт-идёт, да призадумается: зачем это ему про кота рассказывали?

Притча двадцать восьмая

Жил-был мужик.

И всё-то он всю жизнь рвался, и всю-то жизнь крутился, и всё-то он хотел, чтобы и у него всё было, и другим чтобы не мешать, и чтобы он свою работу делал, а остальные чтобы свою, и всем тогда стало бы хорошо. Только вот то мужик наш устанет до крайних степеней, то сослуживцы его свою работу хоть и делают, а нет-нет да и ему подкинут красоту такую, что кроме выговоров ничего не заработаешь; а то за его же, мужичка, деньги, подсунут ему такое, что как у Зощенковского крестьянина, только и остаётся охнуть: «За что три года солому жрал?»

Заработал наш мужичок и седину в бороду и беса в ребро, и болячек всяких поднакопилось, и к своему времени понял мужичок наш, что если у тебя есть совесть, то не надо бояться, что тебя испортят деньги, потому что они с совестью не живут, и их никогда не бывает там, где совесть. Покумекал наш мужик, покумекал, да и при таком раскладе решил в храм пойти – может там помогут. Давно собирался, даже «Отче наш» давно уже выучил наизусть, и Евангелие иногда почитывал, да по-настоящему всё время в беготне выбрать не получалось.

Ну и вот: собрался мужичок наш, узнал, во сколько воскресная служба начинается, помылся, надел рубашечку чистую, пришёл. Стоит. Батюшки-святы! Ни словечка-то из того, что поют и говорят, не понимает! Все куда-то то ходят, то наоборот, стоят – не шевельнутся, то вдруг петь начинают. Ну, «Отче наш» это у него хорошо получилось – поддержал вместе со всеми; а вот другую так и не получилось. Вышел мужик наш из храма после службы грустный. Должно бы вроде полегчать, как он ждал, а оно вон как – ещё хуже стало!

Но не стал успокаиваться мужик наш – пошёл ещё. Потом ещё. Потом ещё, и попалась ему женщина знакомая, что уже не первый год в храме. Вызнал он всё у неё, купил пару книжек в свечной лавке, выучил и «Символ веры» тоже. И так и начал: почитает-почитает дома книжечку, да и ещё просветится. Через полгода уже точно знал, в каком месте в литургии начинать «Верую…» надо. Незадолго и до утреннего правила дошёл, а там и вечернее подтянулось. А через год уже и пару псалмов знал наизусть, да и ещё пару учить начал.

И вот вроде уже всё – должно бы уже хорошему начаться, а нет: нет пока хорошего. И так уж сильно мужик наш ждал, когда читал «… окропиши мя иссопом и очищуся..», что вот сейчас батюшка кропилом махнёт на него, и все болячки с него ссыпятся, и пойдёт он, как новорожденный – чистенький и благостный домой. Ан нет! не ссыпаются болячки…

Задумался наш мужик. Крепко задумался. Что-то, значит не так делаю – подумал. Посмотрел, головой покрутил – ох ты ж, так-не-так! На утреннее правило встаю, а кругом пыль с паутиной, под ногтями помидоры высаживать можно, и носки дохлые кругом валяются! На вечернее встаёт грязный, как кочегар, да и комната чуть-чуть от свинарника отличается. Поправил мужик бытиё своё – перед правилами взял в привычку убраться, да себя в порядок привести.

На посты свои посмотрел: уж коли мяса нельзя, да молока, так мужик капустой да макаронами так накидывался, что уж и дышать трудно становилось. Посмеялся над собой мужик, да и с постами управил по-другому.

Пока привыкал к новым своим порядкам – ещё год пролетел. Оглянулся мужик как-то, да и обомлел: в доме порядок, в холодильнике ничего не портится, денег остаётся не только на десятину, а и копится ещё; а пока посты соблюдал, да за порядком следил, и болячки поутихли. Врать не буду – не исчезли, но мешать меньше стали.

Ну, а что денег на дачу не хватает, да машина не новая купилась – ну так то суды Божьи, и не нам испытывать их…

Притча двадцать девятая

Жил-был мужик.

И всё-то он всю жизнь рвался, и всю-то жизнь крутился, и всё-то он хотел, чтобы и у него всё было, и другим чтобы не мешать, и чтобы он свою работу делал, а остальные чтобы свою, и всем тогда стало бы хорошо. Только вот то мужик наш устанет до крайних степеней, то сослуживцы его свою работу хоть и делают, а нет-нет да и ему подкинут красоту такую, что кроме выговоров ничего не заработаешь; а то за его же, мужичка, деньги, подсунут ему такое, что как у Зощенковского крестьянина, только и остаётся охнуть: «За что три года солому жрал?»

Заработал наш мужичок и седину в бороду и беса в ребро, и болячек всяких поднакопилось, и к своему времени понял мужичок наш, что если у тебя есть совесть, то не надо бояться, что тебя испортят деньги, потому что они с совестью не живут, и их никогда не бывает там, где совесть. Покумекал наш мужик, покумекал, да и при таком раскладе решил в храм пойти – может там помогут. Давно собирался, даже «Отче наш» давно уже выучил наизусть, и Евангелие иногда почитывал, да по-настоящему всё время в беготне выбрать не получалось.

Ну и вот: собрался мужичок наш, узнал, во сколько воскресная служба начинается, помылся, надел рубашечку чистую, пришёл. Стоит. Батюшки-святы! Ни словечка-то из того, что поют и говорят, не понимает! Все куда-то то ходят, то наоборот, стоят – не шевельнутся, то вдруг петь начинают. Ну, «Отче наш» это у него хорошо получилось – поддержал вместе со всеми; а вот другую так и не получилось. Вышел мужик наш из храма после службы грустный. Должно бы вроде полегчать, как он ждал, а оно вон как – ещё хуже стало!

Но не стал успокаиваться мужик наш – пошёл ещё. Потом ещё. Потом ещё, и попалась в один из разов ему женщина знакомая. Вызнал он всё у неё – что поют, купил пару книжек в свечной лавке, выучил и «Символ веры» тоже. И так и начал: почитает-почитает дома книжечку, да и ещё просветится. Через полгода уже точно знал, в каком месте в литургии начинать «Верую…» надо. Незадолго и до утреннего правила дошёл, а там и вечернее подтянулось. А через год уже и пару псалмов знал наизусть, да и ещё пару учить начал.

И вот вроде уже всё – должно бы уже хорошему начаться, а нет: нет пока хорошего. И так уж сильно мужик наш ждал, когда читал «… окропиши мя иссопом и очищуся..», что вот сейчас батюшка кропилом махнёт на него, и все болячки с него ссыпятся, и пойдёт он, как новорожденный – чистенький и благостный домой. Ан нет! не ссыпаются болячки…

Задумался наш мужик. Крепко задумался.

Думал-думал, да и плюнул на всё, и забросил всё своё воцерковление.

Ну, натурально, раз не помогает, что ж над собой издеваться то так?

Притча тридцатая, последняя

Жил-был мужик. Не скажу, что прям пример с него в воскресных школах надо было брать, нет, про таких в воскресных школах не рассказывают, потому как обычный дядька – чего ж про него всем-то знать? Родился, учился, работал, женился, лечился, ел, пил; нечасто, но в храм ходил, добрался до пенсии, а там и умер.

И в положенный срок, без опозданий, предстал перед Господом, как и каждый из рождённых. Раскрыл Господь книгу свою, смотрит в неё и спрашивает у мужика:

– Ну, рассказывай, как жизнь прожил, чем в жизни занимался?

Оробел мужик – не каждый же день пред лицом Господа стоишь, помялся, да и говорит:

– С бесами воевал, Господи!

Слистнул Господь книгу свою, посмотрел в строчки её да промеж строчек, и снова спрашивает:

– А что ж так плохо воевал то? Вон, куда ни глянь, как ни посмотри, по всем статьям и на всех фронтах одни проигрыши у тебя. Ну вот пару раз напрягся, да увернулся, да и то потому, что бесы твои под конец ленивые стали, да самонадеянные – как ни стрельнут, куда ни целятся, всё равно в тебя попадают. Ну и целиться уж и совсем перестали.

Потупился мужик наш, помолчал чуть, да отвечать то всё равно надо. Хоть что-то.. Ну, и говорит:

– Так ведь, Господи, святыми ж не рождаются. И, хоть и каждый, кто родился, тот умрёт, но не каждый умрёт святым. И мне, значит, какую судьбу написали, по той и прожил.

Покачал головой Господь:

– Ничего не меняется.. Скажи ещё, что во всём жена виновата, которую я тебе дал… А вот скажу я тебе, что у меня на тебя другие планы были, чем то случилось, как ты прожил, и что тогда? Снова я виноват буду, что судьбу тебе такую выдал?

Распрямились было плечи у мужика нашего, воспрял было чуть, да потом ещё ниже склонилась голова его. Шутка ли – на него планы у самого Господа были, а он… А что он? получается, ничего.. А когда голова вниз наклоняется, вспоминается лучше, вот и у мужика вспоминаться начало потихоньку: как жил, что делал. Где ступил не туда, где свернул не там, где плюнуть надо было а он проглотил; где кивнуть, а где возмутиться; где «Нет!» сказать, а где промолчать; где что выпить и что съесть, а где и отказаться.