скачать книгу бесплатно
Тридевять небес
Всеволод Олегович Глуховцев
Перед самой Великой Отечественной войной причудливые линии судеб привели в город Ростов-на-Дону двух людей, чьи имена тогда мало кому были известны: будущего министра госбезопасности СССР Виктора Абакумова и непризнанного гения психологии Сабину Шпильрейн. Сегодня оба знамениты, но с тяжелым, таинственным оттенком, а Ростов и окрестные города Таганрог, Шахты, Новочеркасск в свое время приобрели темную славу: так называемый "ростовский треугольник" стал местом, необъяснимо порождавшим аномальное количество безумных серийных убийц, включая маньяка всех времен и народов Андрея Чикатило. Есть ли незримая связь между этими людьми, судьбами, событиями, и не только ними?.. Автор книги предлагает свой ответ на данные вопросы и не возражает против того, чтобы вдумчивый читатель нашел собственное решение.
Всеволод Глуховцев
Тридевять небес
Предисловие
К написанию данной книги меня подтолкнула удивительная судьба русского и советского психолога Сабины Николаевны Шпильрейн (1885-1942), а еще больше – ничем не подтверждаемые слухи и догадки на полях ее судьбы, настоящее Эльдорадо для писательского воображения. Из этого сказочного раздолья и выросла фабула, а затем сюжет – о чем ниже.
Сначала факты, могущие считаться приемлемо достоверными.
Сабина Николаевна (Шейва Нафтульевна) Шпильрейн родилась в Ростове-на-Дону в семье еврейского купца, не просто состоятельного, а очень богатого человека, при этом отличавшегося, мягко говоря, заметными странностями. Очевидно, психическое неблагополучие передалось по наследству девушке, обладавшей незаурядными способностями, но при этом чудившей так, что у окружающих закипали мозги. После многих душевных злоключений решено было отправить ее в дорогущую клинику в Швейцарии, где практиковал начинающий тогда психиатр Карл Юнг, пока еще ученик Фрейда, еще не порвавший с учителем. Сабина стала его пациенткой, затем между ней и врачом – семейным человеком – вспыхнули чувства, о которых и по сей день исследователи спорят: остались ли они платоническими или переросли в плотские отношения. Во всяком случае, побочным эффектом лечения внезапно стало то, что Шпильрейн сама увлеклась психологией, сделалась дипломированным специалистом, ярым адептом психоанализа, чудачества как будто прекратила. Юнг ради нее семью не оставил, она вышла замуж, появились дети, но похоже, что муж так и не стал для нее кем-то значимым.
Первую мировую войну она провела в благополучной Швейцарии, там же переждала Гражданскую, а в 1923 году неожиданно вернулась в Россию, вернее, в СССР. Причина? Принято считать, что дело в размахе причудливых экспериментов, поощряемых в разных областях ранней советской властью, в особенности, не ко сну будь помянут, товарищем Троцким. Конечной целью коммунистических фантасмагорий объявлялось создание «нового человека» с прежде неведомым типом мышления, сознания, морали и т.д., причем все неплохо финансировалось и обеспечивалось. Шпильрейн включилась в работу под крылом Троцкого, по смутным сведениям, занималась и детьми, в частности присутствовал якобы среди воспитанников некоей опытной группы Вася Сталин.
Впрочем, это слухи, а вот то, что Сталин-старший, прочно захватив власть, постарался разметать весь троцкистский бурьян, как политический, так и магический – это точно. Шпильрейн сочла за лучшее отправиться в родной Ростов, где и затихла. Последняя публикация в научной печати – 1931 год, она же предпоследний реально установленный факт биографии. Дальше только печальные сведения о трагической кончине: во время второй немецкой оккупации Ростова, предположительно в августе 1942 года, Сабина Шпильрейн вместе со всем местным еврейским населением была расстреляна. Доподлинно не установлено, но ничего иного быть по здравому смыслу не могло.
Такова внешняя канва жизни С.Н. Шпильрейн. Внутренняя? – вот здесь тайна на тайне. Чем она занималась последние десять лет жизни? Вроде бы работала в психиатрической больнице, вроде бы консультировала на дому как психолог, нигде не публиковалась… Личный архив, если и был, пропал бесследно в дни оккупации.
Теперь можно перейти к авторским открытиям.
Когда я узнал подробности о жизни Шпильрейн, особенно о загадочном ростовском безмолвии, то сразу в ином свете предстали два известных мне обстоятельства, никак не связанных одно с другим.
Первое. В самом конце 1938 года начальником Ростовского управления НКВД был назначен молодой перспективный кадр Виктор Семенович Абакумов. Прослужил он там чуть больше двух лет, в начале 1941-го был переведен в Москву – и понесся ввысь: начальник военной контрразведки, министр госбезопасности, громкие политические процессы… а затем как взлетел, так и упал, и погиб в застенках.
Второе. Вот уже несколько десятилетий муссируется тема зловещего «ростовского треугольника»: а именно необычайной плотности на душу населения серийных убийц, сексуальных маньяков – вроде бы никто не родит этой публики больше, чем агломерация городов Таганрог, Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Шахты, на карте в самом деле выглядящая как сильно вытянутый тупоугольный треугольник. Не говоря уж про маньяка всех времен и народов Андрея Чикатило, известны такие жуткие персонажи как Владимир Муханкин, Юрий Цюман, Роман Бурцев, а всякой извращенной мелочи несть числа. Объяснений массового выползания нечисти на этой территории каких только нет, вплоть до самой лютой конспирологии.
Полагаю, ход мыслей ясен. Жила-была в Ростове-на-Дону очень квалифицированный психолог с темным оттенком, занималась втайне от всех исследованиями в области психики… в те же годы местные спецслужбы возглавляет неглупый целеустремленный человек, после чего карьера его бешено прет в гору. А много лет спустя город и окрестности вдруг необъяснимо заполняются безумцами, испепеляемыми невидимыми миру дикими страстями. Совпадение?.. Не берусь сказать. Общеизвестно: «после этого» – не «вследствие этого», но нетрудно представить каков был соблазн связать все это в сюжет романа, перед чем я не устоял. По ходу дела кое-что выпало, что-то прибавилось, а что вышло в сумме, предоставляю судить читателям.
Глава 1
Российская империя, Петроград, 1916 год, ноябрь
В скверном трактире близ Сенной площади было грязно, чадно и шумно. Дверь поминутно распахивалась то входящими, то выходящими, всякий раз врывалась промозглая стужа, и запах уличной сырости, расквашенного снега сшибался с жаркой, пряной гарью. Харчевня подавала себя как «заведение кавказских блюд»: посетители жадно, хмельно грызли шашлык, вообще баранину в разных видах, запивая коньяком, правда, из чайных чашек: война, сухой закон. За стойкой громоздился толстый, усатый, пучеглазый армянин, а за его спиной пробегали из кухни в кладовую и обратно разгоряченные повара с закатанными рукавами, иной раз с огромными, страшного вида ножами…
– Разбойники! – улыбнувшись, кивнул в сторону стойки парень в сильно потертой форменной куртке железнодорожника.
Он обращался к соседу по застолью, студенту, чьи шинель и фуражка, небрежно брошенная на край стола, изобличали будущего обладателя диплома Психоневрологического института.
Если, конечно, не случится с ним чего-либо непредвиденного, опять же по военному времени…
Студент бросил взгляд на смуглого лохматого типа с ножом, тащившего багровый, с желтоватыми прожилками сала, бараний бок.
– Да уж, – мельком улыбнулся тоже, – дети гор!
– Приходилось бывать? – путеец чуть пригубил из чашки.
– На Кавказе?.. Нет, именно там не довелось. Впрочем, бывал неподалеку, в донских краях. Ростов, Таганрог… А вас туда ваши дороги не заводили железные? Вы ведь, простите, кочегар?..
– Помощник машиниста. Подымайте выше!
– Ах да! Простите.
Помощник машиниста пожал плечами.
Эти двое, хотя и пробавлялись коньяком и беседу вели ни о чем, вовсе не похожи были на праздных выпивох – ни по осанке, ни по движеньям рук. Во всем этом не было беспечности, бездумья, ничего от кабацких посиделок. Оба сидели сжато, подобранно, и алкоголь не размягчал их мышцы и не туманил головы, напротив, не давал нервам распрячься, держал в том искусственном натяге, что потом может грозить угнетающим упадком… Но этим до упадка было далеко. По некоторым признакам знающий человек безошибочно определил бы, что они в самом тонусе. Больше того: оба крепки, плечисты, упруги в движеньях – как-то слишком и для аудиторий и даже для локомотива. Скорее, похожи на цирковых гимнастов, почему-то ряженых в студенческую шинель и путейскую тужурку.
Студент аккуратно пригубил из чашки, бросил в рот маленький леденец-монпасье из круглой жестяной коробочки, захрустел им.
Хруст этот будто обозначил переход между приступом к разговору и разговором.
– Что ж, – произнес студент, разделавшись с конфетой, – мы ведь здесь не по пустому делу? Итак, вас интересует?..
Второй вопрос прозвучал с продленной интонацией, и железнодорожник немедля подхватил повисший конец фразы:
– Психология. Вообще все это… – он покрутил рукой в помощь речи, – все, что касается души человеческой. Читал кое-что, но это мало, понимаю. А главное, беспорядочно. Не знаю, с какого боку подступиться, за что взяться. Ну, вы понимаете.
Кратким кивком студент подтвердил, что понимает. А помощник машиниста как будто разволновался, порядком отхватил из чашки и заедать ничем не стал, лишь губы вытер заскорузлой ладонью. Коньяк ли подхлестнул его, память ли – Бог ведает, но заговорил он пылко, от сердца:
– Меня всегда тянуло к знаниям, к ученью, сколько себя помню. Да не сложилось вот. Отец был слесарь, превосходный мастер, золотые руки. Что касаемо железа, все что хочешь мог сделать. Мог бы порядочные деньги иметь… собственно, отчасти и имел, да только пил до полного недоумения, так и допился, помер. Я в городском училище тогда учился, четыре класса окончил. Был первый ученик в классе. Но… собственно, это и есть maximum моего регулярного образования. Вынужден был пойти работать, и дальше все самоучкой…
– Но вы, очевидно, немало читали, – серьезно сказал студент, слушавший очень внимательно.
Он был не так уж и юн, но и на «вечного студента» не похож – из тех, что до первых седин бесплодно болтаются по университетам, больше по коридорам, чем по лекционным залам, занимаясь не столько наукой, сколько «общественным делом» – за этими словами стараются они спрятать свои неопрятность, лень и худое честолюбие. Нет, этот был совсем не таков. В холеном правильном лице, в гладком изяществе всего облика подспудно, но безошибочно читалась порода: несколько дворянских поколений должны пройти, чтобы из мельчайших черточек быта, воспитания, общения незаметно сформировалась такая вот завершенная гармония осанки, жестов, речи, выражения лица – точно все это создано одним мгновенным росчерком умелого художника, без всяких ученических помарок и сбоев. Конечно же, собеседник рядом с ним смотрелся невзрачно – его-то рисовал не мастер, но подмастерье: мучительно, угловато, хмурясь и потея… Но старался. И сделал массивное, с тяжеловатой челюстью, с твердым взглядом лицо человека, способного наверстать то, что не дали предки. И не было в нем округлой мягкости, столь характерной для русского облика; хотя и странного ничего: мало ли из каких народов и племен слагалась Российская империя, как гоняли племенные волны с запада на восток, с востока на запад…
– Это да, – столь же серьезно ответил помощник машиниста. – И на публичные лекции старался ходить. Правда и в том системы не было, да и быть не могло. Когда свободное время выпадало, тогда и ходил, все, мол, на пользу…
– Положим, так, – студент усмехнулся. – Резон в том есть. Но отчего же вам не сосредоточиться на вашей технической стезе? Вы человек энергический, полагаю, сумели бы добраться до института путей сообщения, благо, таковой имеется…
Железнодорожник упрямо и чуть хмельно замотал головой.
– Нет, – сказал он. – Не тянет. Работаю из хлеба насущного. Не скрою, работник я неплохой, начальство ценит. Да только интересно мне совсем другое. Знаете, я давно приучился за людьми наблюдать, нашел в том вкус и толк. Стал даже записи вести.
Лицо его при этом приобрело неуверенно-школьное выражение. Но студент лишь поощрительно кивнул:
– Дневник наблюдений.
– Да.
Железнодорожник подобрался, сдвинул плечи. Руки твердо легли на стол.
– И вот что я хотел… Мне тут повезло попасть на лекцию, читал ваш collega… Некто Румянцев Леонид Петрович.
Услышав это имя, студент ожил необычайно:
– Да что вы! Румянцев?! Как же, как же… Так вы на его лекции были? Вот браво! Полагаю, под впечатлением остались?.. Ну, еще бы! Мне ведь довелось не просто знать, но сотрудничать, и надеюсь, еще придется. Прекрасный исследователь, надежда нашей науки, я бы сказал…
Тут медик вгорячах хватил коньяку, разрумянился, понес о роли народного просвещения, о важности приобщения широких масс к знаниям, культуре… Говорил, говорил – а помощник машиниста слушал, смотрел, не меняясь в лице и взгляде, сильные руки неподвижны – и совершенно не понять, что он думает насчет барского красноречия. А студент вдруг сообразил, что в его речи могли бы нечаянно прорваться нотки снисходительного превосходства. Он смутился:
– Простите… Вы только не истолкуйте превратно моих слов. Я несколько увлекся и, возможно, позволил себе…
Помощник засмеялся:
– Ну что вы! Никак подумали, что ненароком чем-то меня задели?
– Признаться, близко к этому…
– Да это все пустое. Я все понимаю, вижу вашу искренность. Давайте к сути дела! Я пытался найти Румянцева и не смог…
– И не найдете в ближайшее время. Убыл в действующую армию. В психиатрический госпиталь… Да-да, представьте себе! Эта война, черт бы ее побрал, задает задачи нашему брату. Помимо ранений головы, контузий и тому подобного, еще, изволите ли видеть, девятый вал травм психических. Острые психозы, шоковые аффективные реакции. Ну, понимаете ли: артиллерийские обстрелы, газовые атаки – ничего подобного раньше не было, психика не выдерживает… Вот и командировали Леонида Петровича. В Галицию.
Железнодорожник терпеливо кивнул:
– Так мне и сказали. И посоветовали обратиться к вам.
– Ах, вот как! Что же вы сразу-то не сказали? – в голосе медика прозвучал азартный укор ученого, по-детски убежденного, что все на свете чепуха в сравнении с предметом его интереса. – А я-то не могу взять в толк, чего же вы хотите!..
Помощник машиниста, улыбаясь, чуть развел плечами: извините, дескать, не смог изложить кратко и ясно. А психолог разгорался все пуще, коньяк в чашках убывал, пока не исчез вовсе. Потребовали еще по одной порции «чая».
– Скажите, а вы Румянцева откуда знаете?
– А он семинары у нас вел лабораторные. Но сошлись мы не на этом. Это рутина, школярство, – студент небрежно отмахнул рукой. – Дело в другом. Он… а вернее, они – целая исследовательская группа, нащупали кое-что прелюбопытное. Есть ли в человеке скрытые возможности?.. То есть, с этим и спорить не приходится: есть, разумеется. Как их раскрыть? – вот в чем вопрос.
Помощник смотрел цепко, понимающе.
– Новая методика, – сказал он утвердительно, но все же с оттенком вопроса.
– Тоже верно, – подтвердил студент. – Да вот позвольте, я вам все сейчас наглядно изображу… Человек! Поди сюда, любезный. Послушай, есть ли у вас бумага?
– Писчая?
– Она самая.
– Найдем.
– Отлично, тащи.
Половой – светло-русый паренек с простецким, но неглупым, неуловимо-приятным лицом, проворно сбегал куда-то за стойку с армянином, принес лист дешевой серой бумаги:
– Пожалуйте!
– Вот благодарю, – студент мягко, ласково посмотрел на юношу. – Ступай, братец, понадобишься – кликнем… Так вот, смотрите.
Карандаш у него имелся свой – новенький, аккуратно очиненный. Его острие уже было кольнуло серый лист, но неожиданно студента осенило.
– Кстати! Позволите небольшой психологический экзамен?
– Да сколько угодно.
– Превосходно. Вот этот парнишка, что лист принес… Что вы про него можете сказать?
Железнодорожник испытующе взглянул в глаза экзаменатора, затем, полуобернувшись, рассмотрел суетившегося неподалеку официанта, затем вернулся к разговору:
– Это что, по методу Шерлока Холмса?
– Хотя бы и так.
Помощник подумал пару секунд.
– Что скажу… Малый недавно из деревни. Скорее всего, кто-то из родни или земляков уже здесь, тянут своих. Уже пообтесался, пообтерся. Быстро впитывает в себя… как это лучше назвать?.. столичный воздух, что ли, все и дурное и хорошее, что тут есть. Вообще, что-то в нем есть такое…
– Какое? – студент воззрился с острым любопытством.
Помощник чуть смежил веки, сжал губы в длинную бескровную линию.
– Какое?.. Да с запасом, что ли. Больше, чем видно. Чего он и сам не знает.
– Вот! – вскричал студент так, что сам осекся и упал в другую крайность: – Вот! – повторил он жарким шепотом. – Великолепно! В самую точку попали. Это самое главное!..
Карандаш черкнул по бумаге – вышла на диво ровная, четкая окружность.
– Смотрите. Вот, положим, то, что мы привыкли понимать как наше «я». То есть, то, как живем нашей жизнью, день за днем…
– Обыденная личность.
– Соглашусь. Теперь смотрите! Эта обыденная личность есть лишь незначительная часть нас, нашего «я» как такового. Любого! Понимаете? Любого человека…
И пошел, и пошел. Вдохновился, разгорелся, подкрепляя себя из чашки, зазвучали слова «бессознательное», «комплекс», «личностный эскиз»… Путеец ничуть не мешал собеседнику разливаться соловьем, и к чашке тоже исправно прикладывался, но незаметно стал править разговором. Его краткие реплики были всегда в цель, всегда к тому, что заставляло студента чуть ли не вспыхивать – и наконец, он пришел в восторг от природного таланта этого рабочего парня. Самородок, черт возьми!
– …позвольте? – если я скажу, что восхищен, вы, вероятно, не поверите?
– Ну, почему же…
– Верно! Верьте. Я вижу в вас серьезнейшие задатки – и не смейтесь, пожалуйста, и не думайте, что я устраиваю тут какое-то хождение в народ. Это вздор; вряд ли и найдется человек, менее меня сему сочувствующий. Я вижу в этом особый род фарисейства, только и всего. Этакое, знаете ли, показное умиление перед тем, кого в глубине души полагаешь себе неровней… Нет-нет, я совершенно серьезно…
– Не сомневаюсь.
– Да.
Сказав так, студент как будто вознамерился много еще чего продолжить, но вместо этого странно умолк, уставясь в грудь соседа – тот даже бросил взгляд вниз, стряхнул что-то с куртки, хотя понял, конечно, что не в том дело:
– Что?
– Простите?..
– О чем призадумались?
