скачать книгу бесплатно
– Предки это называется, Владимир Владимирович, – не упустил возможность проорать ему в лоб знающий слова сосед по столу.
– … – не подхватил тему Кто-то. – … – кто-то так и не смог ничего добавить осуждающего к термину «предки». – … – так и остался сидеть. Тихо сидеть. Сидели тихо, так как не было ничего сказать. Не имелось возможности. Не виделось вариантов. В рамках заданных реальностей с учетом специфики данного конкретного момента.
Старший не был готов реагировать привычным ему способом на заявление Главного относительно смещения своего положения в пространстве ума.
– Но… Вы ничего не сказали про финансирование, – нашёл наконец способ вернуться в струю конструктивной критики Главный.
– Не потребуется, – начал работать с возражением начальника Старший.
– А зачем это тогда нам вообще? – продолжил бескомпромиссно повышать уровень конструктивизма в беседе Главный.
– Другой формат здесь, коллеги, – обратился сразу ко всем присутствующим Старший. Рискованный ход, но в итоге можно было получить поддержку всех.
– Здесь лицензирование производства и сбыта, выдача разрешений. Мы получаем совершенно новую отрасль для регулирования.
Главный молчал, но молчал одобрительно, явно считая. Посыл был раскодирован немедленно.
– Это… перспективно… – поддержал Старшего Кто-то. – Лицензирование… Мммм… Выдача разрешений… Оооох…
– Очень перспективно… – кивнул Владимир Владимирович.
– Конечно, придётся выделить некоторое финансирование на изучение долгосрочных последствий одобрения предлагаемого способа, что…
– Ну наконец-то, – хмыкнул Владимир Владимирович.
– Есть дружественные структуры, кстати… – отметился в разговоре кто-то со стула у окна.
– Кстати, теперь работаем 30 / 70, – громко шепнул ему Кто-то.
– Что, неужели-таки снизили? – вскинул брови Владимир Владимирович.
– Повысили, я бы сказал. 70 теперь нам остаётся. Решили, что 30 будет вполне достаточно исполнителям.
– Оттуда исходит? – показал бровями на потолок Владимир Владимирович.
– Конечно. Разве кто-то решится самостоятельно что-то изменить? – снова шепнул на весь зал Кто-то.
– Нет, ну там видней, конечно, – пожал плечами Владимир Владимирович, вернув брови на положенное им место.
– Ну хорошо, что мы имеем в итоге? – попытался подвести итог встречи Главный.
– Два предложения, которые вы услышали, – отчитался Старший.
– Сторонний консультант над каким из них работал?
– Над обоими, но второе – то, с чем он изначально пришёл к нам. Я думаю, что он уже проговаривал этот проект с…
– Если он уже проговаривал проект с… То… Что ж… Делаем этот проект основным, а идею специфических перинатальных изменений тогда подадим как альтернативу. Хорошо. Финансовую часть отдельным документом, чтобы я уровень доступа к этой части отрегулировал. Так… Сегодня это сделать. Завтра мне на финальную подпись, чтобы я в обед отчитался перед Президентом. Всем спасибо.
Собрались быстро – просто встали из-за стола и вышли. Молча. Напряжённо. Уверенно. Строго. Очень строго. Очень уверенно. Строем. Чёткой ровной шеренгой. Вслед за уже вышедшими Главным и Старшим. Не все поместились в проходе на выход, смешались, кто-то наступил кому-то на ногу, кто-то кому-то порвал штанину, кто-то толкнул кого-то в спину. Молча. Напряжённо. Уверенно. Строго. Кто-то развернулся и толкнул в грудь толкнувшего его в спину. Сильно. Молча. Уверенно.
Мелькнул ствол пистолета. На кухне кафе вдруг включилось радио. В мир вернулся звук. Innocence by Ellen Allien (https://youtu.be/IgGTw__7F88). Тугой бас наполнил пространство кафе. От стёкол оконных проемов отражались хэты. Эхом с потолка спускался голосовой луп. Пистолет выстрелил два раза. Чётко в паузе трека на пятой минуте. Инносенс. Инносенс. Инносенс. Инносенс.
Тело сползало на пол медленно. Неотвратимо. Пол пытался отодвигаться, пытался уходить от столкновения с телом, смещаться в пространстве, но крепко держали мощные бетонные опоры, и столкновение было неизбежно, неизбежно оно произошло, тело рухнуло на пол, выталкивая пол из привычного ему чистого статуса кво в мир липких скользких блестящих кровяных луж и осыпающейся штукатурки с немых стен, которым лишь однажды было позволено ойкнуть. В момент разрыва их поверхности пулями мелькнувшего пистолета.
– Не можем без игр обойтись, да? – хмуро спросил Главный.
Никто молчал. Виновато. Сконфуженно. Никто был ни при чём, но… это теперь никого не волновало. Никто вышел первым и потому стал единственным, кто должен был отвечать. «Никто будет отвечать за перестрелку в кафе», – сверкало в рапорте на имя Главного начальника главных. «Никто не предпринял необходимых мер для предотвращения огнестрельного решения конфликта между сослуживцами».
На следующий день начались праздники, и никто в кафе тоже не вышел на работу. Никто не убрал тело. Никто не вытер кровь. Праздники длились долго. Сначала были собственно праздники, потом дни в зачёт праздничных дней, которые были рабочими, то есть праздничными, но считались рабочими, а потом их перезачли в счёт рабочих, но теперь праздничных, чтобы не прерывать праздники работой между праздниками… Долго всё это длилось. Может, даже несколько лет. Когда все вернулись, то обнаружили ссохшийся, истлевший скелет на месте тела, рассыпавшийся в пыль от дуновения ветра, яростно ворвавшегося в кафе… То есть… ничего не обнаружили.
Э… пиграф
From childhood's hour I have not been
As others were; I have not seen
As others saw; I could not bring
My passions from a common spring.
From the same source I have not taken
My sorrow; I could not awaken
My heart to joy at the same tone;
And all I loved, I loved alone.
Edgar Allan Poe, Alone
Посвящается недругу моему р. В. С. и Г. пвс.exe,
выдержавшему крайние месяцы
моих безумств
в здоровом уме и твердой памяти…
тёплое слово автора
благодарю за помощь в сборке буквоправа Ралу Ео, технического редактора Ау Царулу и художника Ея Боу.
Надеюсь, что эти заметки на манжетах, на засаленных салфетках, покрытых пятнами недоеденной жирной пищи, на кусках туалетной бумаги, покрытой пятнами суровой правды жизни, на рваных тетрадных листках, покрытых иногда полоской, а иногда и клеткой, а иногда и матом, хотя реже, странно? может быть… ну да ладно, так вот, там были ещё разные другие письменные принадлежности, посланные смс, вырезки из неотправленных мэйлов, ещё всякое, чем забит доверху мой компьютер, вот они-то и найдут некоторый отклик у тех, чьи души возбуждаются от грёз обычаев и измышлений о той вышеобозначенной правде жизни. Тех, чей «карточный домик», сотворенный из убеждённости в своей правоте и незыблемости удивительной позиции за призрачным номером 69, разрушил вихрь Жизни – будь то болезнь, разорение, чья-то подлость (соседская, например…) или какая-то другая беда, типа чьего-то успеха, здоровья богатырского, красивой жены, мужа, новой машины…
Эпиграфом к сей замечательной во всех отношениях повести
пусть не станут эти прекрасные мысли о правде старца дяди Вани Симпсона
(в монашестве граф Си++, не жил в период 00–1979 гг.):
«Может ли правда быть иллюзией? Не кажется ли вам, что ложь гораздо честнее? Ложь честнее, т. к. она показывает, почему не говорится правда. Для чего говорится правда? С какой целью? Цель… Разве должна быть у правды ЦЕЛЬ? Ведь если правда обретает направленность, она становится ложью, ибо что есть ложь, как не направленная правда?»
…ЧАСТЬ 3
одиночество суть приобретение понимания ненужности приобретения понимания ненужности …
(тоша)
Что?
Вот, прям, с начала рассказать?
Ты это… не хами, а?
Короче, ты теперь выделываться будешь, так как у тебя то, что мне надо…
Но ствол-то у меня, если что, ты помнишь?
Конечно, ты заставляешь меня напрягаться…
Бля… ладно.
Всё началось с того, что мне позвонил Сэм.
Брателло по работе.
Бывший компаньон по бизнесу.
Партнёр по детским забавам, типа сжечь цыганский посёлок, ибо вредят.
Ибо конкуренты.
Тогда ещё умер мой двд-ром, и соседи перестали заходить записать разного на болванки, и я позволил себе понервничать.
Я неожиданно задал себе вопрос, которого тщательно и успешно избегал долгие годы, – что это были за соседи, ибо кто ещё в здравом уме в наше-то время пользуется двд? Существовали ли эти соседи в реальности? Живу ли я в квартире или в ларьке в переходе под проспектом к метро? Или просто эти соседи – дебилы?
Вопросы. Каждый из нас постоянно задается вопросами подобного философского характера, не так ли? Иногда их становится так много, что ответы не успевают появляться, и тогда ты готов сделать всё, лишь бы остановить поток.
Ты помнишь свой первый вопрос? Тот момент, когда ты рискнул и спросил. Когда, уже задав, вдруг осознал, что готов сделать всё, лишь бы не получать ответ, ибо правда может быть оглушающе унизительной, ужасающе… правдивой.
Я часто вспоминаю эту картину из детства: мне четыре года, стою на носочках, холодно, зима, смотрю через толстые прутья решётки ограждения в открытую форточку в детском саду исправительного учреждения закрытого типа, нюхаю восхитительный сладкий морозный воздух и… завидую идущим на воле людям.
И я задаю один из самых неприятных вопросов в жизни – почему я? Почему именно я повелся купить столь дешевое вещество… Сразу ведь понял, что не барыга был тот тип, – ну не ходят барыги в форме с погонами… Я не хочу слышать ответ. Он мне не нужен. Особенно вслух. Особенно от другого человека.
Ибо ответ на вопрос в том, что я жадный идиот.
Детство… Помню, как погонники приводом приводили меня в детсад, сдавая под роспись воспитателю, требуя почасового отчета о моём пребывании на территории. А мне страшно не хотелось идти в группу к другим детям, хотелось остаться в гардеробе, в шкафчике, потому что там было теплее. Все, что мне хотелось, – это приблизить время вечера, когда, наконец, пацаны загонят немного с улицы и можно будет уснуть, приняв пару кубиков жидких снов…
Детство…
Группа, другие дети, воспитатели, нянечки – всё такое чужое, пугающее, холодное, непонятное и злое. Как завтрак на рейсе бюджетных авиалиний…
С детьми я не общался. Они слишком часто просили в долг, а потом приходили их родители, которые устраивали истерики и сдавали меня воспитательнице…
Детство…
Бро, я тебе сразу скажу – без честного и откровенного рассказа о моём детстве, об отношениях с обществом вокруг тебе трудно будет понять причины случившегося со мной позже, ибо в этом лежат корни неведомого и незримого…
Бро… Будет трудно. Будем терпеть вместе. Возьмёмся за руки. Спляшем. Может, даже покричим, так как техника крика, рождённая в душном смраде коммунальных пещер давно вымерших кроманьонцев, не просто отпугивает мышей и соседей, но и освобождает кишечник.
Так, всё! Всё!
Отпусти руку. Руку отпусти, блин. Я в целом толерантно отношусь, но не когда это в отношении меня, ясно? Я про возьмёмся за руки фигурально сказал – не стоило это так прямо понимать. Короче, не будем о грустном. Я всё-таки не слезу у тебя выбить собрался… Могу, правда, въебать, если чо. Да, я такой – я разный. Могу протянуть за счёт фирмы, а могу и раскроить вот эту вот часть тела, что у тебя между ушами.
Зато вот бабла мне от тебя сегодня точно не надо. Да и завтра тоже, скорей всего, не понадобится. Каждый из нас давно и весьма немало заплатил за право знать. Кто-то родился и сразу встрял. Есть такие. Родятся себе в какой дикой стране в диком племени и что им делать? Только диким становиться, верно? Кто-то же сначала был в порядке, может, даже в Большом Городе родился, как ты или я, но потом вырос и… тоже попал – кто в армию, кто в тюрьму, кто в институт, а кто и замуж. Кто-то какое-то время держался, не давал сбоев, чёткая рутина повседневности, ровный ритм отсутствия перемен, спокойствие сна, уверенность банальных решений, ясность хорошей кредитной истории.
И всё равно потом что-то случается. Увиделась дорогая телепередача или прочиталась интересная статья в газете, заботливо принесённой соседской бабушкой… И всё – мир уже не такой как прежде. В голове всё оп… и превратилось в радиоактивный пепел по команде сурового парня из ящика…
…сакральное Знание семи способов ухода за акриловой ванной необходимо разделить с другими. Это жизненно важный момент, бро. Момент выживания. Знание, которое не было отдано, убивает. Так и с моей историей – её будет необходимо рассказать другим. Тебе. Им. Всем. Отдать. Выразить. Интегрировать. Тогда отпустит. Меня. Тебя. Их. Тогда случится свободный выдох, и ты снова сможешь выйти на улицу без необходимости воровато оглядываться по сторонам. Потому что я отпущу тебя. Уберу ствол. И ты пойдёшь нести переданную тебе весть дальше. Другим. Чтобы теперь тебе стало полегче – так же как становится мне, когда я говорю с тобой.
Усёк? Фуф. Как-то чересчур эмоционален я сегодня. Но я только разминаюсь. Я только начинаю, чувак. Так что ты сиди. Сиди, слушай.
В садике время летело особенно быстро и незаметно, когда другие дети летели из окон. Не со всеми я мог справиться, но часто удавалось что-то сотворить чудное. Неожиданное. Изъоконное…
– Извините, а вы давно пользуетесь своим мозгом? – пытал я дёргающегося воспитателя… дёргающегося от подведённого к паху оголённого провода. Провод в подобном виде хорошо раскрывает скрытые возможности человеческой сексуальности…
– Мозгом? В смысле? – кряхтел в ответ воспитатель, выплёвывая слезы и роняя достоинство.
– Ну, сколько лет вы осознанно пользуетесь мозгом как органом для размышления, анализа… – затем внимательный взгляд в глаза собеседника и смещение высоты уровня запроса:
– Ну, чтобы догнать до чего-либо…
Я часто сиживал один в глубине пустынного пыльного двора садика, за высокими зелёными кустами чёрной смородины, внимал жирным запахам борща, идущим из открытого окна кухни, думал о дальнейшем пути за забор, на волю, к зелёным деревьям и озеру, и понимал, что форма есть пустота, а пустота есть форма… Но не было рядом со мной Шарипуттры, некому было внимать алмазным скрижалям моей детской мудрости… Невысказанная истина растворялась в суете очереди за кормёжкой. Непроявленное капало на пол крупными кляксами манной каши. Невыраженное подавлялось и пряталось в туманных глубинах шатких шкафчиков с одеждой. Меня не учили интеграции. Мы не рисовали мандалы в те сумрачные постпостсоветские дни, выплескивая в тонкие рамки круга накопленное за предыдущий вечер с родителями. Не показывали друг другу свои чувства. Конечно, мы порой показывали друг другу что-то, когда случалось оставаться без воспитателя, конечно, мы выражали эмоции удивления, торжества, смущения относительно показываемого, но разве жалкие первые попытки изучения детской сексуальности могут сравниться с мощью процесса группового рисования? Но мир Странной страны уже проявлял себя в нашей реальности. Мы уже были на пути. Уже стали странниками, хотя сами того не знали. Но об этом чуть позже, ок? Ты же потерпишь, не так ли? Посидишь тут передо мной тихонько, чтобы мне не пришлось стволом тебе что-то делать неприятное, понял?
Уже тогда, в детстве, я рвался вперёд, отчаянно боролся за право бЫть, бежал в низины широких спокойных рек, сквозь тёмные ночи Ближнего Востока, надеясь исчезнуть либо в камышовых зарослях, либо… ну, как вариант… пропасть в предрассветной трепетной дымке, аккуратно стелющейся над сонным потоком чёрной реки. Сквозь боль и унижение, медленно, но упорно, спотыкаясь и падая, я возводил свою внутреннюю империю, свой храм пустоТЫ… Приходил потом дворник Аттокур и сметал всё прочь грязной метлой правды о… Некоторое время цветная пыль калейдоскопом висела в воздухе, но и она разгонялась гигантскими промышленными вентиляторами с поросшими мхом лопастями. Пыль сбивалась в пугливые облака за лампами накаливания. Сидела там в тишине, стараясь избежать внимания Распад-Оглы – доброго друга Аттокура, ответственного за чистоту внутренних пространств… Не учитывала пыль, что лампа прозрачна со всех сторон. Пыль, чо… Пыль – дура, веник – молодец, вроде даже так говорил какой-то древний воспитатель.
Извини, бро, отвлекся… Случайно нажимался внутренний шифт – не ищи скрытого смысла в заглавных буквах… кроме того, что я мало сплю в последнее время, так ещё иногда вот так заговариваюсь… Я постепенно разогреюсь, и дальше будет проще мне говорить. Будет ли тебе легче меня слушать? В целом мне как-то всё равно, но, наверно, вот так сразу в лоб не стоит тебе об этом говорить, да? Что? Как я говорю заглавными буквами? Хе… Это крутой навык. Рекомендую изучить. Писать многие умеют, а вот разговаривать, да ещё в нужных местах…
Раннее детство – завтрак жизни. Завтрак должен быть плотным – тогда заряда хватает на весь день. В жизни так же – чем активней и богаче на события детство, тем ярче и волнительней жизнь. У меня всё началось очень рано. Первый мой опыт помнится мне лет с трёх. Это была проба пера как в сфере консюмеризма, так и непосредственно мерчандайзинга. Жуткие слова, согласен. Но моё итоговое состояние было ещё более жутким.
Я взял на продажу 4 грамма, принес в садик, не удержался и решил попробовать сам – выяснить, что же это такое, с чего прется такое невероятное количество граждан, невзирая ни на какие ограничения, опасности и разрушения… Это было, кажется, на Крещенье – праздник, сам понимаешь. Тогда его ещё отмечали. Да, точно, мне было около трёх лет. В обед приехали родители, сестра, забрали меня из садика, я злился – у меня ещё оставалось нераспроданных 7 чутков, плюс и клиенты ещё были. Смутно, но вспоминаю несколько легковых машин, на которых нас с сестрой везли в церковь – крестить. Помню плохо, т. к. я был в таких тряпках, что испугались все – и родители, и попы, даже хористкам досталось по пригоршне тревоги.
…Обрывки ярких, чистых, парфюмированных сочной жалостью к себе картинок: купель, идущие вокруг меня со свечами люди; настоящая лилейная сорочка, мой голубой ленточный крестик.
Ощущение чего-то нового, малопонятного, туманного, необъяснимого… и… я же всё никак не мог понять, ну с чего же прутся мои покупатели?! Меня много тошнило. Очень много… невероятно много… просто выворачивало… иногда мне казалось, что это никогда не прекратится. Я тогда ещё не понимал, что именно в этом заключалась вся суть, что весь кайф заключен в моменте получения удовольствия от его отсутствия. Голубой крестик. Детский. Конечно, голубой – я же мальчиком был. Гладкий приятный телу атлас крестика был настолько далёк от жёсткого дерева настоящего креста из книжки, как я от понимания причин употребления моими покупателями моего продукта.
Я сделал два вывода из этого опыта. Первый – тебе не обязательно самому пользоваться продуктом для эффективной торговли. Второй… чёрт, какой же был второй вывод? Блин. Забыл, представляешь? Вот же… Э-э-э-э… Был же второй – я точно помню – я даже записывал где-то. Я всегда такое записываю.
Ты думаешь – как это возможно в три года взять на продажу веществ, так? Я же говорю, яркое и активное детство – залог не менее яркой и активной взрослой жизни.
Крестик потом получилось сдать цыганам – выменять на два, кажется, грамма хорошего. Но я не об этом. Я же о другом хотел тебе рассказать. Хоть и пришлось зацепить крылом немного детства.
Рассказать я хотел… Да, с самого начала я хотел рассказать. Так вот, слушай.
Всё началось с того, что мне позвонил Сэм.
