Растворяясь в песках

Солнце редко пренебрегает приглашениями чиновника, уходящего в отставку. Наверняка знает, что тот из шкуры вон вылезет, чтобы забабахать такую вечеринку, о какой предыдущий чиновник даже не мечтал. Поплывут такие ароматы, зазвенит такой смех, тела будут блистать такими украшениями… будут сады и клумбы, стол и стулья, слуги, одетые в могольские костюмы. При виде всего этого я засверкаю ярче и ярче, и вряд ли кто-то там, на земле, заметит, как я, подняв своими пальцами лакомый кусочек, растоплю его собственным жаром, втяну с теплым воздухом и тоже отведаю заветных яств. Так, как подобает Его Сиятельству. Мне нет нужды ни кусать, ни жевать.

Кто знает, какая часть мира погрузилась во тьму, чтобы солнце, оставив всю свою работу, пожаловало сюда в сопровождении целого оркестра. Музыкантов столько, что хватит на свадебную процессию. Фейерверки. Каких только чудес не показывает солнце! Спадает по ветвям водопадом, бурлит рекой по стенам, вспыхивает факелами среди листьев, загорается язычком пламени в корзинках с подарками, превращая их в лампады. Мерцает. Закручивает листья нима искрящимися прялками. Небу тоже досталось от его шалости – позолотило кудри облаков и теперь играет с ними, покачивая. Или наряжает облака в юбки, сшитые из желтого сияния, хватает их ладони, быстро-быстро вращает, и облака разражаются золотистыми переливами смеха. Люди внизу не слышали их только потому, что нежная зеленая трава, по которой они ходили, сама раскачивалась в янтарных волнах, отчего несколько дам на высоких каблуках и господ в брендовых ботинках не устояли на ногах, а другие, хоть и не спотыкались, но пошатывались, одурманенные чем-то другим.

Хризантемы скакали, как футбольные мячи, им не было никакого дела до того, куда они попадут, выживут или умрут, будут ютиться в горшке в какой-то квартире или щеголять во всей красе в саду следующего чиновника. Они кокетливо кивают и склоняются над каждым подносом, проплывающим мимо, как будто и им предназначены свои напитки и закуски по случаю торжества.

Попытки пробудить Мать к жизни продолжаются и в этот день:

– Скажи Маме, солнце вышло!

Этот великолепный прием был увековечен в государственных документах. Ах, какой же восхитительный обед устроил Старший! Здесь были все самые важные персоны. Должностные лица со стажем и только что назначенные, наследники княжеств, такие как наваб Мамдота Бахадур и махараджа Дрангадхры, фабриканты, такие как Багхелу Рам и владелец автозаправки, кинозвезды, такие как Надия Ашарфи и Панчу Кумар, писатели и журналисты, такие как Туту Голди и Барбара Чхатри, и еще много именитых и знаменитых гостей. Говорят, каждый год находится кто-то новый, кто говорит, что был на той вечеринке, – такая знаменательная она была. Те, кто не смог там присутствовать, испытывают комплекс неполноценности и, чтобы сохранить лицо, вынуждены теперь врать. Правда, были и те, о чьем отсутствии знали все, например старший офицер таможенной службы в отставке, которая в это время уехала на Бали, чтобы оформить в собственность новый дом. У нее есть дома по всему миру: один в Калангуте в Гоа, в деревне Гондаур округа Газипур, в городе Перу, штат Массачусетс, в лесу, где, если услышишь стук в дверь и откроешь, увидишь на пороге медведя, который, соединив ладони и склонив голову, ждет, чтобы его пригласили внутрь и угостили медом; один в Горбьо во Французских Альпах; один где-то на побережье в Дании, еще один в Венгрии; один в Эдмонтоне в Канаде, один на юге у какого-то храма; один в Южной Америке рядом с затерянным, но до сих пор существующим племенем, и, возможно, еще пара домов где-то в других местах, но приглашение с Бали поступило как раз сейчас, и нужно было ехать, тем более дело международное, и что с того, что работаешь на таможне. Но все остальные присутствовали, и восторг был на пределе, потому что, пока ты у власти, ты популярен и все выстраиваются в очередь на прием, но стоит власть потерять, исчезнет и все остальное.

В тот день все немного пошатывались на лужайке в доме Старшего – такая уж была пьянящая атмосфера. Цветы кокетливо кивали, облака раскачивались, листья трепетали, трава подскакивала, люди спотыкались, солнце подкрашивало воздух.

– Скажи Маме, цветы распустились!

Контроль был окончательно потерян, когда посуда, керамическая и фарфоровая, тоже начала выплясывать. И падать. На слуг посыпались ругательства:

– Вы что там, пиво тайком прихлебываете, пока разносите?

Но там, где трепещут листья, ликуя вскидывается трава, игриво танцует солнечный свет и порывы ветра влетают в дом Старшего и вылетают обратно, как стайка девчонок, упреки перекатываются туда-сюда и никого не цепляют.

Ах, ох! Как же чудесно! Танцы, песни, беседы.

– Открой окно в комнате Мамы!

А что за ароматы. С одной стороны вдоль лужайки стоят накрытые столы. Китайская еда, индийские закуски, бургеры, паста. Барбекю, грибы, картошка, сладкий перец, сикх-кебаб, лук, решми-кебаб, ананас. Пури и качори с помидорами, зеленым горошком и чечевицей. Плов, палак-панир, баранина, курица, рыба. Джекфрут, алудам, парвал, фаршированный горький огурец. Доса, идли, уттапам из равы, риса и суджи. Прилавок с пиццей и прилавок с пао-бхаджи. Салаты и фрукты отдельно, каких только нет! Разве есть нужда в алкоголе там, где пьянит сама атмосфера? Но на дворе век изобилия, и это дом очень большого чиновника, поэтому и напитков не счесть: охлажденное пиво, джин, спрайт, фруктовый сок, водка, белое вино, розовое, гранатово-красное, ярко-красное, темно-красное, агатово-красное, кола, пепси, ласси, шиканджи, джалджира – все блестит и сверкает.

На сковороде танцуют джалеби, имарати и балушахи. Мороженое, крем-брюле, кулфи, тирамису, гулаб джамун, суфле, кхир из семян эвриалы, кхир из батата, рисовый кхир. Халва из маша и морковная. Шахи-тукда, пироги, мальпуа, печенье. Папад, пакоры, чатни, соусы, подливы, маринады. Считать – не пересчитать. Есть пришли или в счете упражняться?

Но когда речь заходила о еде, бытовавшей во времена розовых полей, с этим ничего не могло сравниться. Между Старшим и его женой разгорались ужасно забавные битвы, смешившие всех вокруг, только вот смех супругов может превратиться в ярость в любой момент. Старший был с востока, а жена с запада. Он просит бхарбхару, макуни, тиккар, гурамму, она готовит джордои, пхаджиту, матха-гхуинью, и однажды, когда Невестка модернизировала рецепт свекрови и подала молочный коктейль с жареной мукой сатту, раздор достиг своего апофеоза.

– Разверни Маму ногами к солнцу!

К счастью, во время последнего обеда обошлось без перепалок, и Старший, преисполненный гордостью и нежностью, восславил свою малую родину, подняв флаг, на котором красовалось его излюбленное блюдо – бати-чокха. Здесь столпилось больше всего народу, да и как не столпиться этим несчастным горожанам, отрезанным от корней? В стране манго сколько из них видели дерево манго? Что уж и говорить о свисающих гроздями неспелых зеленых манго? А слово «бати-чокха» они просто не могут произнести.

Позади дома, где лужайка плавно перетекала в овощные грядки, на расчищенном куске земли стоял металлический бак, в котором горел кизяк, а на нем жарились бати. Рядом на подносе лежала приготовленная для них начинка: сатту и особый маринад, характерный для восточного Уттар-Прадеша и Бихара, сделанный из перетертых больших красных перцев чили, смешанных с чесноком и солью. Люди смотрят, как Ядав джи отрывает кусочки теста, начиняет их и раскладывает на угольки жариться. Отрывает кусочки теста и между делом щипцами переворачивает бати. Люди смотрят, как они жарятся, как Ядав раздувает огонь и переворачивает их. Люди смотрят, как происходит чудо. По мере готовности Ядав джи поднимает бати щипцами и отряхивает от приставшего пепла. Рядом стоит плошка с ароматным коровьим гхи, куда он их макает. Солнце смотрит на гхи и узнает себя в его цвете. Ядав джи выкладывает сочащиеся бати на блюдо. Люди встают, восторженно восклицая, как будто услышали любимые стихи в поэтическом собрании. Ядав джи раскладывает пропитанные гхи бати и баклажанное пюре по тарелкам, сделанным из листьев. Женщины протягивают руки:

– Я съем, даже если стану круглой, как футбольный мяч!

Со всех сторон раздается громкий смех. Ядав джи улыбается и вручает следующую тарелку с горячей бати. Он приехал из далекой деревни, чтобы добавить блеска на празднике старшего сына большого господина. Большой господин устроил его сына работать на железную дорогу, теперь вот и Ядав джи по случаю навещает сына в его служебной квартире.

Все жаждут и стремятся попасть на государственную службу. Посыльный, констебль, наборщик текста на печатной машинке, водитель, садовник да кто угодно – лишь бы в государственной конторе. Тогда можно с облегчением выдохнуть до конца жизни. Тренинги-курсы, институты-университеты и кредиты – все только для того, чтобы прийти к желанной цели.

С Ядавом джи все понятно, но тут была целая вереница благодарных и преданных, чьи родители, или родители их родителей, или их дети, или дети их детей, или они сами обзавелись броней государственной службы благодаря Старшему или его предкам.

Например, Вилас Рам и его жена Рупа. Ему было десять лет, когда он сбежал из деревни в горах. Раз за разом он тщетно пытался устроиться на работу к Старшему и, наконец сдав экзамен после десятого класса, что было обязательным условием для получения государственной службы, начал свой путь взросления под покровительством Старшего – заходил в дом с покрытой головой в знак уважения и все ныл и ныл, пока после нескольких лет временной работы не получил постоянную должность в департаменте по контролю и аудиту. Однажды он поехал в деревню, женился и вернулся обратно, в следующий раз привез с собой Рупу, а потом привел двоих или троих сыновей, уже не уезжая в деревню, и каждый раз, когда случалась какая-то нужда, они приходили к Старшему – то есть будь то их нужда или его. И конечно, они должны были присутствовать на последнем обеде. Еще был Палту, муж Гонды, которого Старший устроил садовником в гостевой дом при департаменте атомной энергетики. Он приходил два раза в неделю с букетами: гладиолусы, туберозы, розы, душистый горошек, гвоздики – каких только цветов там не было, и расставлял их в доме по вазам там, где пожелает госпожа. А еще Кантхе Рам, который был дядей Виласа Рама – он приехал в город искать сбежавшего сына да так и не вернулся обратно, потому что тоже увидел здесь свое будущее. Старший, будучи государственным служащим, хоть и оставил деревню, Гангу, розы, опиум и производство духов, был мудрым правителем и прибежищем для всех. У его дома всегда толпится народ, и на лице каждого читается просьба, как будто к нему приклеена записка: этого куда-нибудь пристройте, этому помогите поступить, этого нужно отправить на обследование к врачу, этого продвиньте по службе, что-то застряло дело, а на этого в полицейский участок пришло ложное обвинение, спасите. Сахиб джи, замолвите словечко перед главным инженером… Господин Пендсе – начальник в городском управлении, если вы просто позвоните ему… Главный врач знает вас, там нужны охранники… Рати Лал прибегал дважды. Один раз от напальника полиции, куда его взяли по рекомендации Старшего, мол, устроим в полицию, когда будет возможность, а пока взяли дворником в полицейское общежитие, и этого он никак не мог вытерпеть. Второй раз прибежал, когда сын начальника временно взял его в свое издательство и назначил ответственным за перевозку книг и прочих бумаг. Старший объяснил, что вся провинция подчиняется начальнику полиции и со временем его обязательно возьмут в штат, но Рати Лал не отступал. Вместе с остальными полицейскими он спал на кровати, укрывшись одеялом, ел роти с маслом, баранину и курятину, но:

– Это же частная контора, устройте меня на государственную должность, и пусть даже зарплата будет меньше. Нужно сделать так и никак иначе – да и для Старшего с его семьей только лучше, он ведь из нашей деревни, мы одной касты, в конце концов.

Когда дочь Рати Лала, держась за мамин палец, по праздникам приходила в дом, то звала Старшего папой, а его жену – мамой, и они не возражали. Куда-нибудь они его обязательно пристроят. А до тех пор ему не грех помочь им по хозяйству. Вот и деду с бабушкой нужен уход. Будет выполнять любую работу по дому, и не только, и все бегом. Иди спроси на электростанции, отнеси покажи в телефонный офис, принеси молоко и яйца, подвяжи лиану, свари вермишель, подбери ключи к замкам, сдай газеты в макулатуру, пожарь кукурузу, как следует заверни и принеси горячей, сними коробки сверху и убери туда обогреватель, немного разомни мне пальцы на ногах, на, намажь мне волосы маслом, сделай фитили для лампад, потри посуду для пуджи пеплом и принеси – все сделает, а что останется – тоже сделает, и однажды Старший его обязательно осчастливит государственной должностью, ведь он всем покровитель и заступник. Кто и как только не называл его!

Он был и дядя, и брат, и племянник, и сын, и зять:

– Дорогой мой, я твой дядя, отец, младший брат, шурин, и тебе (вам) нужно сделать то-то и то-то, – поступали все новые и новые запросы на родство. Если сейчас начать их перечислять, то конца и края не будет.

Одним словом, там были все, кого когда-то куда-то пристроили, и теперь они приехали отовсюду, чтобы выразить свою любовь, услужить и отвесить нижайший поклон. Департамент атомной энергетики, водоснабжения, аудита, здравоохранения, финансов, торговли, департамент по делам инвалидов, пограничные войска, государственные коллекторы, общественные организации и так далее и тому подобное, а еще их начальники, которые тут извлекали дополнительную выгоду, приказывая своим слугам:

– Мальчик, ну-ка убери это отсюда, – или: – Эй, Гарбар Сингх, принеси пива.

Тут важно понимать, что гостей и слуг, присутствующих на празднике, связывала одна нить, которая резонировала каждый раз от любой насмешки, выговора, напутствия или совета. Сколько гостей, столько и слуг, дом Старшего – дворец процветания. А дверь открыта для всех, заходи-уходи кто хочешь, будь то ветер, ароматы, люди или тарелки; внутри Кали Чаран поджаривает кашмирские специи, Нандан Сингх достает из холодильника лед, дахи-бада и прочие охлажденные закуски, Сушила, невестка Кантхе Рама, протирает только что помытые стаканы из тонкого стекла, а Лилавати, ее свекровь и жена Кантхе Рама, приехала сегодня, несмотря на ноющую боль в ноге, только посмотрите на нее: сидит вытянув ноги и раздает всем указания. Крипа Шанкар достает из шкафа в столовой хрустальные бокалы, а Лалту наполнит их пивом. Что еще рассказать? А если начнешь, где остановиться? Ведь никто не торопится, но ближе к вечеру, когда гости начнут вставать, чтобы разойтись, у дверей им придется задержаться у прилавка с паном, где сладкие листья бетеля, или листья по-бенаресски, или магхаи сначала моют в ведре с минеральной водой, потом сушат, потом… если перечислять все действия, что тогда придется оставить за кадром? Катеху, известь, гулканд, супари, кардамон, гвоздика, перечная мята, солодка, жидкая табачная смесь и зарда – а это только начало.

Тут есть все, чего только можно пожелать, но, придется повторить, главный приз достался Ядаву джи с его бати. Вокруг него раздаются такие взрывы хохота, что даже благородные дамы, которые обычно не разжимают губ, опасаясь заработать лишние морщины, веселятся так, что их губы расползаются от уха до уха, да так и застывают, а они смеются от всей души – рот широко открыт, и все морщины разглажены.

– Разверни Маму головой к окну!

Столкнувшись с бати, даже иностранцы проиграли все: и свою страну, и культуру.

Иностранцы не упоминались до сих пор намеренно. Они белые. Взгляни только, все вокруг про них, потому что мир давно принадлежит им. Они его строят, они же и ломают, но под «строят» подразумеваются они, а под «ломают» все остальные, потому что они – центр и подлинная история берет свое начало там, а остальные – остальные. Воздушный змей, десятичные дроби, чай, ноль, книгопечатание, порох – все пришло отсюда, но только когда достигло «центра», стало известно миру. Остальным принадлежат все цвета: черные, коричневые, желтые, но только бесцветный не-цветной стал восприниматься как истинный. Центр и остальные: он подлинный, они унылые, блеклые и никчемные. Центр запоминает, и он же забывает. Те, кто считал Древнюю Грецию истоком своей мысли, предали ее забвению на долгие века, но были и арабы, которые украсили свою сокровищницу знаний памятью о ней, и, если бы не они, случилось ли бы когда-нибудь Возрождение на Западе? Так или иначе, оно случилось в центре, а арабы стали остальными.

Но к чему сеять вражду и неприязнь на последнем обеде? Иностранцы были осчастливлены тем, что на их локонах играло солнце, и тех, кто пришел, принимали с большим радушием, в конце концов, на таких приемах всегда есть чужеземцы.

Посмотри на них, поддайся очарованию, но хотя бы сейчас не дай им сделаться центром. Стоит ли называть их по именам, да и к чему? Пусть гуляют, нежась в солнечных лучах, среди прилавков с напитками, закусками, сладостями и прочими угощениями. Пусть их глаза округлятся как те самые шарики бати, на которые они смотрят, восклицая: «Что за чудо!» – и пусть они ощутят остроту и пряность перца.

Вместе с Дочерью пришел один такой белый, то есть бесцветный не-цветной. По имени Арильд. Но так как отсутствие цвета стало самым желанным, он был в выигрыше. Все принимали его с большой любовью. Солнечная позолота запуталась в его волосах, а не защищенные очками голубые глаза сверкали. Он все приговаривал: «Ах, как красиво! Ах, как чудесно! Ах, как вкусно!» – и некоторые люди, пожимавшие ему руку, удерживали ее чуть дольше и все смеялись и смеялись.

– Познакомь его с Мамой!

– Откуда ты, брат? – спросил кто-то в начале вечеринки. Нет, точнее, вопрос был задан на английском, и это прозвучало примерно так: «Из какой сатаны родом, брат?» «Where do you hell from brother?».

И после того как он сказал: «Вы, наверное, слышали про Исландию?» – все начали расспрашивать, где она находится.

– Это страна эскимосов? Но где она?

– Нет, это не страна эскимосов. Вообще-то эскимосы – это инуиты. Это Гренландия.

– А кто тогда живет в вашей стране?

– Природа.

– А вы?

– А мы бесполезная трава и сорняки, выросшие посреди нее. Жители – это вода, вулканы, камни. Поняли? Камни. Это они у нас живут.

– У нас есть все. – Старший взялся за трудное дело – гостеприимство. – Что ни назови, любая религия, любое животное, любой фрукт, любой овощ, любое природное явление, любое несчастье, будь то Макдональдс, болезнь или обман. Всех видов, сортов и в большом количестве. Даже недостатков у нас в избытке: стихийных бедствий, голода, потопов, нехватка радости и удовольствий.

Сестра тоже засмеялась. И приняла эстафету:

– Назови что угодно из любой части света, у нас это есть. Снег, океан, киви, клубника, голубые глаза, манго…

– Манго? – подхватила жена Старшего. – Манго всему голова. Положи все, что есть в мире, на одну чашу, а на другую только лишь манго, и они сравняются. Оно одно – целое войско. Назови сколько угодно вещей, и каждой будет противостоять какой-то сорт манго.

– О, манго! – все присутствующие иностранцы с почтением склонили головы.

– Так давайте же восславим великолепное манго!

Вокруг стали раздаваться выкрики, как будто гости делали ставки в игорном доме:

– Дашери.

– Чоуса.

– Спроси у Мамы, какие еще сорта есть.

– Тотапари.

– Лангда.

– Ратоул.

– Бадами, Ратнагири, Амрпали, Синдури, Фазли, Нилам, Деши, Кишанбхог и самый светлый из всех – Сафеда…

– Как я, – раздался смех. Наверное, иностранец знает, что в каждой стране люди открыты по-своему: где-то в одежде, а где-то в шутках. И скорее всего, он подумал: «Уж лучше я сам над собой поиронизирую, чем кто-то другой».

– Да, как ты, – усмехнулась Дочь. Здесь не нужно было ни смотреть кому-то в глаза, ни отводить их. Сегодня ее мешковатая свободная одежда была даже уместна. На таких собраниях она была белой вороной, но, с другой стороны, она же путешествовала по миру и появлялась на модных светских раутах. Сегодня на ней было батиковое лунги в коричневых и куркумовых тонах, черно-синяя раджастанская курта, расшитая цветами, и поверх всего этого неаккуратно накинута полосатая фиолетово-красная дупатта, с одной стороны завязанная на поясе и переброшенная через плечо – с другой. Это не было похоже ни на восточный наряд, ни на пенджабский, это было и не сари, и вообще не что-то узнаваемое. Это не было ни сочетанием цветов, ни намеренной интересной дисгармонией. Но ее спутником был белый друг в дорогих ботинках и в галстуке. Он принимал ее такой, и поэтому весь мир тоже был вынужден одобрить. Они только что вернулись из Бхогаона, где исследовали обучение девочек в нескольких традиционных семьях, и собираются написать об этом. Что именно, никто не понял, но всем стало ясно, что сейчас образование, воспитание и права девочек – тема крайне актуальная.

Все стали расспрашивать про Бхогаон, как про Исландию:

– А где это, за какими морями и какого черта вообще туда ездить, да как, да почему… – И все громко смеялись. – Надо же! Бхогаон… Бхо… гаон… Ха-ха-ха.

– Теперь вот скажите, – кто-то протянул Арильду тарелку с бати, – а у вас там есть Бхогаон? Здесь есть. А бати есть? Здесь – да.

– Нет, – признал свое поражение Арильд и не стал продолжать соревнование. Закатал брюки до колен и сел на корточки, чем вызвал одобрение окружающих, мол, может сидеть, как мы. Он сел рядом с Ядавом джи и тоже стал делать бати и раздавать их, а звенящий смех долетал аж до улицы:

– К нам готовить пожаловал заморский махараджа!

Но Мать продолжала лежать, ее спине сильно докучала вся эта праздничная возня.

Дверь не танцует. Все проникает сквозь нее: люди, воздух, цвета, смех, солнечный свет, мухи, запахи, мотыльки, пылинки, пары алкоголя, обрывки слов и прочие кусочки-частички. Дверь открыта настежь. Недвижима и спокойна. Вобравшая в себя прохладу столетий. Все видит, все слышит и понимает, где хвост, а где голова, даже если у этих счастливцев нет ни хвоста, ни головы. Те, кто слышит выхваченный на мгновение обрывок, не понимают контекста, а в нынешней атмосфере им это и ни к чему, да и в этом возрасте борьба за смысл приносит только страдание. Но дверь вечна, ее взгляд ничем не ограничен, она различает нездешнее. Всего повидавшая, почтенная, прочная, искушенная.

Внутри играет Рави Шанкар. Чья-то жена нашла его мрачным. И теперь Шамми Капур поет: «О боже, что мне делать?»[17] В какой-то момент это перешло в суфийское каввали[18]. Но когда Сид со своими друзьями перехватывает инициативу и ставит танцевальную музыку, от которой сотрясается земля, все бросаются в пляс. Началось все с Сал они Сундар Никогда-не-повторяйся, бывшей жены бывшего губернатора, все еще молодой в душе. Она все время носит сари, и вопрос, появлялась ли она хоть раз в одном и том же сари, неизменно вызывает ожесточенные дискуссии. Эти дискуссии идут на специальном кодовом языке, понятном только тем, кто им владеет, а остальные только недоумевают, о чем это они перешептываются и над чем хихикают. Например, когда появляется бригадир Тотарам Джапота или просто кто-то вспоминает о нем, тут же разыгрывается один и тот же диалог. Про то, что он даже спит в отглаженных до хруста брюках и рубашке, на поясе затянут ремень, а на шее – галстук, и многие, кому довелось случайно оказаться в его доме в кромешной ночной темноте, подтверждают это. Разногласия возникают только по поводу того, снимает ли он свои отполированные и зашнурованные ботинки в кровати. Потом кто-то еще добавляет, что он и нижнее белье наглаживает до хруста и не снимает его. И каждый раз кто-то бросает:

– Стоит заметить, у него четверо детей.

И тогда раздаются тонущие в смехе упреки:

– Хватит, замолчите, тут же дети.

И разгуливающие вокруг дети притворяются совершенно наивными, невинными и глухими.

Так этот день сменялся вечером, а вечер перетекал в ночь и даже дальше, ведь «свеча горит всеми цветами, пока не растворится в рассвете»[19]. Вокруг только любовь и доброта. Все обиды и упреки испарились, хозяева, гости, почтенные господа и почитатели – все вместе купаются в лучистых взглядах солнца, и никто не прогоняет никого с криками. Нет никакого противостояния: ни высоких, ни низких, ни твоего, ни моего, мода на обноски тоже мода, Нью-Йорк, Париж в фаворе как всегда, и все восторгаются: «Ах, какой чудесный праздник!». Все возбужденно переговариваются и раз за разом пытаются поднять Маму с кровати.

– Подними Маму!

– Эй, откуда ты берешь горчичное масло?

– Оно в Маминой комнате. Спроси у нее.

– Добавь мне в джин тростниковый сок!

– Дай Маме тоже.

– Она будет джин?

– Скажет, выпью, только если эта микстура натуральная, – давятся от смеха и хихикают.

– Мама согласится.

– Отдай нам хризантемы, когда уедешь отсюда.

– Он получит австралийский паспорт. Но вряд ли забудет нас. Звонит каждый день.