Одинокий

И бедная девушка плакала.

– Ишь ты, какое дело, – сказала горничная. – Ну уж посидите здесь до утра на сундуке, ничего. А будить не велено.

Когда утром вошли в комнату больного, он недвижно лежал на подушках так же, как и накануне. Лицо его было, как у многих умерших, светло и спокойно. Это спокойствие, когда ослабевают мускулы лица, часто заставляет предполагать тихую и радостную кончину, без мук агонии. Смерть стирает следы своей жестокости. У Пьера в одной, уже застывшей, руке нашли разорванный и судорожно смятый кусок кисеи. Это был единый знак, единое воспоминание о тех, может быть коротких, может быть долгих, минутах, которые он провел в темноте, один перед лицом смерти.

* * *

Нина была на похоронах.

Сухой и ветреный осенний день; солнце на желтом позументе гроба; кругом – грустные, спокойные лица.

Мачеха, в длинном креповом вуале, громко рыдала и била себя в грудь.

Когда гроб опускали в могилу и отец, протянув вперед руку, торжественно проговорил: «Прощай, Пьер!» – Нина заметила какую-то некрасивую, бедно одетую девушку, горько плакавшую.

Может быть, хоть она любила его…

«Где же он теперь? – думала Нина. – Как странно: вот и я чувствую, что он есть, есть, – все равно где».

Сквозь печаль, в самой глубине ее души, было чувство тихой радости и успокоения.

Ей припомнились добрые глаза покойного и его слова: «А я вот верю, что я умру, а душа моя не умрет».