Рябиновый берег

Казак только кивал в ответ, бормотал изредка что-то сочувственное и на прощание обещал разобраться с теми, кто кричал ей вослед: «Волочайка». Он отказался от угощения, покопался в карманах портов, вытащил горсть кедровых орехов.

– Не печалься, макитра. Все будет у тебя ладно, – сказал.

А Нютка поверила.

Она с улыбкой вспоминала немолодого казака, даже напевала что-то тихонько. Не знала еще, что разговаривать с ним было делом опасным…

* * *

Синяя Спина больше не предлагал ей плясать, не жег серыми глазами, не подходил даже на аршин. Как и удавалось ему в таком тесном жилище?

Возвращался вместе с Ромахой поздно, после захода солнца, съедал варево, потом занимался каким-то делом: строгал лучину, чистил оружие или панцири, вязал сети, вместе с братцем шел во двор и при свете жирника сгребал снег. А порой и вовсе не появлялся несколько дней в избе.

Тогда Ромаха болтал с ней без стеснения: сверкая темными глазами, рассказывал, как непросто живется служилым в Сибири, про киргизов, что налетают с южных степей, жгут деревни и юрты. Про то, как мечтает найти богатые земли встречь солнца, где жирная-жирная земля и много-много соболей. Приведет инородцев под руку государеву. Получит награду да разбогатеет.

– Тебя бы я в жены взял, – сказал он однажды и тут же сменился в лице. – Только братцу о том не говори, Нютка, Богом прошу.

При Синей Спине он боялся ей и слово лишнее сказать, отводил глаза, но Нютка, как и всякая девка, знала, что ему по сердцу. Дышал тяжело, иногда гладил пальцами брошенный ею платок, улыбался, когда братец не видел…

Стать женой Ромахи? Она поглядела на него – как испуган словами, что вырвались у него супротив воли. Парень был хорош собою, не похож на братца-страхолюда: ловкий, молодой, черноокий. Но от мужа – откуда-то Сусанна знала – надобно другое.

Ровесник, Ромаха казался ей ребенком. Спорит, хнычет, обижается, отлынивает от домашних дел, мечтает о чем-то. Не чуяла она в нем силы, опоры, нахрапа. Какая надежа на такого мужа? Но сказала ему совсем о другом.

– Братец твой… – замялась, не зная, как и выговорить, – меня вовсе и не замечает. Не нужна ему. Так отчего ты и слова сказать мне не смеешь, отчего ты так его боишься?

Ромаха подскочил возмущенно, прикусил губу, так, что остались красные следы:

– Боюсь… И вовсе его не боюсь. Он знаешь что для меня сделал! Как он!.. И я слово казачье дал. Да разве ж ты понимаешь?

– Куда мне! – ответила Нютка и поняла: вовсе не хочет быть Ромахиной женой.

Пусть все останется как есть. Синяя Спина обходит ее стороною, не велит младшему братцу и глядеть на нее. А потом растают снега, откроется путь по реке Туре, и отец заберет ее из этого паршивого острожка.

* * *

Нютка сморщила нос: то ли сыростью, то ли тиной, то ли чем похуже несло от большого куска, который вытащила она из ледника утром. Она всегда любила пироги с рыбой. Ой, как готовила Еремеевна! И матушкины пироги удавались на славу.

Как из рыбины, да вонючей такой, приготовить съедобное?

Два дня назад братцы, старый казак Оглобля и Богдашка набили налимов. Столько, что еле затащили в острожек, на горку. Пятнистые, скользкие, с огромными пастями и усами на нижней губе, они казались Нютке чудищами. Подошла поближе, наклонилась, разглядывая рыбищу, а та возьми да махни хвостом. Завизжала, умчалась куда подальше, а Ромаха с Богдашкой потешались весь вечер.

Налимов, пока не промерзли, положили на деревянную плаху, нарубили топором. Рыбную щепу Богдашка собрал, отдал собакам, те проглотили разом и лаяли, требуя добавки.

– Ежели тебя запеку? – спросила Нютка у налима. И цыкнула на себя: совсем умом тронулась, разговаривает с рыбой.

Плеснула в кадушку воды, принялась отмывать от запаха, что, казалось, насквозь пропитал ее. «Слизь какая, мамочки», – повторяла Нютка. А рыбина выскользнула из рук ее, облила рубаху и однорядку. Словно смеялась над неумехой.

Наконец отмыла: чуткий нос ее не чуял тины, нож разрезал белое жирное мясо. Плюх! – и куски оказались в котелке. Сначала вареная, да с солью и лесной травой, потом запеченная с мукой да каплей оленьего молока – его здесь почитали за редкость и брали мороженым у инородцев.

Не сыростью пахло яство – сытостью. Нютка брала в руки светец, выходила во двор, поглядывая, не идет ли кто из братцев. Принялась за трапезу – и до чего ж одной скучно есть, вот в отцовых хоромах всегда полным-полно было народа. А здесь…

– Ишь какая вкуснота!

Богдашка явился на запах, точно мышонок, отдал должное налиму и сообщил, где братцы.

– Ты мне еще рыбы дай, им еда без надобности. Ромаха в зернь играет. Страхолюд сегодня у ворот стоит. Домой, мож, и не придет.

– Опять не придет?

– То казачья служба, – покровительственно сказал Богдашка. – А ты лучше спать ложись.

* * *

Закатные всполохи давно потухли, день сменился ночью. Неугомонная Нютка, обвязав котелок холстом, вышла из дому. Два пса подбежали к ней, игриво завиляли хвостами. Они втягивали воздух, рвались к налиму, да только она не собиралась их угощать.

Ноги скользили по укатанному насту. До ворот шагов тридцать, всего ничего. Нютка боялась встретить обидчиков, оттого шла и дрожала. И не зря.

– Ты куда, красавица, идешь? – спросил ее ласковый голос.

Нютка только крепче прижала к себе котелок. Она не ошиблась: один из тех молодых мужиков, что говорил гадости, вновь оказался на пути. Маленькие глаза, чуб, высоко поднятый колпак, нос будто свиное рыло, сам весь верткий: пока Нютка повернулась на его голос, успел перескочить с одного места на другое, стукнуть сапогом об сапог и посвистеть.

– Отстань, – ответила Нютка со всей злостью, какую носила в сердце. Нельзя молчать да терпеть – о том знала.

– Ты знай…

Рыло перегородил ей дорогу. Не обойти, не убежать. Вот нечисть! Лицо его оказалось близко-близко, светлая борода торчала клочками, будто на худо опаленном борове. Нютка не глядела на него – так проще было держать в узде страх.

– Как братцам будешь не нужна, так ко мне приходи… К нам с Пахомкой. Мы тебя знаешь как приголубим.

Он облизнул розовые полные губы. Нютка невольно подняла глаза и увидала на его рыле обещание такого срама, что она, чуть не выронив котелок, побежала прочь. Есть ли что гаже?

Порой представлялось ей, что мир состоит из таких вот сальных, пакостных, наглых, готовых осквернить ее. «Отчего такие?» – повторяла она всякий шаг, а на самом последнем, у ворот, упала, да на спину, аж зазвенело в копчике.

Лежала, не хотела вставать. Вродь не холодно, мягко. Тут же поняла, что кто-то поднимает ее, вздыхает прямо над ухом, и по одному эту звуку признала кто. А чего вздыхать-то? Ему ужин принесла. Нютка сберегла котелок, так и остался целехонький, ни куска оттуда не выпало.

– Налима сготовила, – угрюмо сообщила она, отряхивая снег с однорядки, с платка сирейского, с длинных кос.

Синяя Спина кивнул, будто то было обычным делом – идти через острожек да кормить мучителя своего. Нютка тут же решила, что боле такой глупости не сотворит.

Казак, сев на чурбан, отдал должное рыбе и свежеиспеченному хлебу – ел так, будто два дня кряду голодным был. Нютка вовсе не хотела глядеть на мучителя – чести много. Она, до того не бывшая ни разу у ворот, потрогала занозистую стену, отшатнулась, увидав прислоненную тут же пищаль и бердыш. Все напоминало о мужской силе и опасности, что могла явиться в острог.

В темноте, освещенная несколькими факелами, прикрепленными на железных крюках, деревянная стена, казалось, уходила в небо. Мощный засов в воротах – неошкуренное бревно. На углу башня, в которой горел огонек – то казак в дозоре.

Нютка понемногу начала привыкать к новому месту, к острогу, к его странной, доселе неведомой ей жизни. Никому бы не созналась, да ей нравилось сейчас вдыхать холодный воздух, глядеть на горящий факел и мощные ворота. И ощущать себя не ребенком – взрослой.

Синяя Спина вытер усы да бороду холстиной, крякнул довольно, выпил чего-то из фляжки, которая хранилась за пазухой. Как и положено грубияну, спасибо и не подумал сказать. А когда вернул Нютке пустой котелок, молвил:

– Не молчи, ежели кто обижает.

«Ты и обижаешь», – чуть не сказала Нютка. Но вовремя прикусила язык.

* * *

Сегодняшним вечером Богдашка пришел понурый, залез на лавку, поджал ноги в теплых оленьих сапогах, шмыгал на всю избу. Здесь обувку носили даже в избе, по полу тянуло, словно мороз испытывал людей на прочность: выживут или застынут, будто лягушки во льду.

Нютка погладила его по голове: мальчонка не вздрагивал, не убегал прочь, как в первые дни. А от ласки такой принялся шмыгать еще громче.

– Гляди, какой пирог с капустой постряпала. Богдашка, садись за стол!

Он помотал лохматой головой и скукожился еще больше. Сразу стал таким маленьким, что Нютка с трудом подавила желание прижать мальчонку к своей груди. Она сама-то была такой же: испуганной, несчастной, будто котенок под копытами лошади. Как спастись?

– Давай-ка я налью кваску, теплой водицы туда плесну, чтобы горло не застудить. Сядем, поедим толком, а потом ты все мне расскажешь.

Мальчонка вовсе ничего не ответил, только качнулся всем телом: мол, не хочу, не буду.

– А я тебе расскажу, как сюда попала. Знаешь, сколько всего со мною было? Жили мы с матерью посреди дикого леса…

Согнутая спина стала потихоньку расправляться, появился любопытный нос, из-под ресниц заблестели светлые-светлые глаза – не нашла в них слез, крепился Богдашка в своей печали, не ревел. Казаку нельзя оплошать.

– Только все сказывай, – пробурчал он и пошел за стол.

– Конечно, – обещала Нютка.

Богдашка только успевал в изумлении рот открывать – да не забывал про капустный пирог – и слушал про Соль Камскую, про родителей и терем в три яруса, про похищение, про злыдней и ободранного оленя. Умолчала о насилии да рублях, плаченных за нее Страхолюдом.

– Ой, какая ты девка!

Щеки мальчонки даже зарделись от восторга. Нютка обняла его крепко-крепко. Повезло ей среди ворогов и равнодушных найти друга.

Горе горькое Богдашки оказалось сущей безделицей. Отец, старый Оглобля, запрещал ему брать в руки сокровенный ларец – там лежало все, что надобно ему было для тайных дел.

– Я открыл, и все рассыпалось. Будто в прах. Батя прибьет меня, – сокрушался он, прожевывая пятый кусок пирога.

Нютка велела принести тот тайный ларец – все равно старый Оглобля не скоро вернется домой. Мальчонка притащил: старый, деревянный, в глубоких трещинах, со ржавым замком, ларец жил на свете куда больше их. Они откинули крышку, та скрипнула негодующе, но показала чудеса.

Нютка почувствовала себя дитенком, пока перебирала содержимое: чудные костяные кубики с выдавленными точками, замысловатые потешки в виде конских голов, резных плошек, чаш из зелено-желтого камня. Нютка обхватила одну из фигурок ладошкой – холодная. Потом камень стал нагреваться, впитывая Нюткино тепло.

– Шахматы отцовы, – благоговейно промолвил Богдашка и забрал у Нютки фигурку.

– Все целехонько. Отчего печалился?

– Вот. – Богдашка вытащил из ларца огрызки и протянул Нютке.

Она поднесла их поближе: целая дюжина мелких клочков уместились в ладони. На ветхой бумаге мелко, уверенной рукой писаны были какие-то словеса.

– «Сма… Смой ты с раба Божия скорбь-кручину темную», – разобрала Нютка.

А Богдашка тут же сложил молитвенно руки:

– Помоги. Я в словесах слаб. Он учил, только разумею худо… Отец всякий раз бил по голове, ежели чего не понимал. Так и выбил. Ежели не верну… – И зашмыгал горестно.

Оставив все бабьи дела, Нютка до самого вечера собирала клочки, пытаясь прочесть заговор казачий. Невольно вспоминала матушку с ее ведовским и знахарским, свои детские страхи и косые взгляды. Заговор выучила, написала на клочке бумаги, который Богдашка своровал у десятника Трофима, клочки спрятала в ворох тряпиц – женщинам такое знать не положено.

Течет реченькаС восхода на закат,Омывает корешкиИ песчаный перекат.Смой ты с раба БожияХворь-кручину темную,Смой ты с раба БожияСухоту песчаную,Искус, грех унынияИ беду незваную.Из буйной головушки,Из сердца горячего,Из утробы крепкой,Из резвых рук да ног,Из глаза зрячего,Из крови красной, из кости белой,Из слухмяных ушей,Из семидесяти жилок да поджилок,Изыди, изыди, скорей,В море глубокое, в алконостову могилу[17].

«Казачий заговор – тайный, что вытянет с того света», – стучал в сердце шепот Богдашкин. Слова так и остались в памяти, словно втиснутые каленым железом.

А Богдашка с той поры вечер через вечер ходил к Нютке учиться грамоте. Забавник и говорун, он оказался усидчив, прилежен и скоро писал чище Нютки.

4. Прорубь

Коромысло крутилось, терло плечи, старые кадки вихлялись, будто решили свести ее с ума. Вода в кадушках да лоханях закончилась, и братцы велели ей сходить на Туру. Помыкали, заставляли работать, будто холопку, ворчала Нютка. А сама знала: то обычная бабья юдоль.

– Идти на Туру – нашли дуру, – придумала она потешку. И повторяла раз за разом, прогоняя обиду.

Казаки, возводившие острожек на обрывистом берегу реки, прикинули: тяжко носить воду через главные ворота. В добротном тыне, в самой его сердцевине, прорубили лазейку, да так, что с первого взгляда и не разглядеть.

Афоня, открыв ей тот лаз, сказал: «Ты не оскользнись, милая. Ежели что, кричи», Нютка благодарно улыбнулась.

Скользок да опасен склон. Ежели бы на ногах были старые коты, так и полетела бы к реке. Несколько дней назад Богдашка принес свои сапоги, латаные, чуть скошенные набок, шитые из меха и кожи. Нютка как засунула в них ноги, так взвизгнула от счастья. Расцеловала Богдашку в обе щеки, тот покраснел и вылетел из избы. «Повезло ему», – сказал Ромаха с завистью. А Синяя Спина промолчал.

Нютка придерживала кадушки, ступала осторожно, примеряя каждый шаг, а не дойдя до ледяной кромки, сбросила с плеча надоедливое коромысло и застыла. Пред нею открывался вид такой красоты, какого она за недолгую свою жизнь не видала.

Тура несла свои воды, как говорили местные, с Камень-гор до полноводного Тобола, а сейчас, укрытая толстым льдом, спала. Заснеженное полотно реки, дремучие леса, что высились на противоположном берегу, огромные камни, будто насыпанные здесь неведомым великаном, – все казалось особым, из старинной былины. Здесь был иной мир. Чем отличался он от земель, где выросла, сказать не могла, но самим сердцем своим ощущала, как привольна Сибирь, как могуча и величава она.

Даже для той, что оказалась здесь супротив воли.

Нютка вдохнула морозный воздух, сильно, до боли в груди. Он пах свежестью, хвойной смолой и чистым снегом. Нютка поправила шкуру соболя, что так и носила у шеи, и взялась за пешню. У самого берега обитатели острожка продолбили полынью, немалую, длиной в сажень, шириной в аршин. Морозное утро затянуло ее свежим ледком, и Нютка умаялась, пока разбила его.

– Не дается? А ты задом сядь да растопи, – услыхала за спиною голос. И был он словно речной лед – холодный да колкий.

Не выпустив из руки пешню – может, еще пригодится, – Нютка обернулась. По косогору быстро, будто и не замечая уката, спускалась молодуха. Обряжена она была в крытую красным сукном шубу и новые ичиги[18] – о таких Нютка и не мечтала. Молодая баба казалась разгневанной – на полных щеках цвел румянец, пустые, без кадушек, руки размахивали, словно так и хотели ударить.

– Мой зад не для таких дел, – ответила Нютка, дивясь своей смелости.

О том же подумала и молодуха – она встала напротив и уперла руки в бока. Меж ними повисло тягостное молчание. Обе не двигались с места и словно пытались переглядеть друг друга. Только всяк знает, в том мало толку.

Молодуха была куда ниже ростом, чем Нютка, – и косогор сглаживал эту разницу. Круглолица, пышна грудью и бедрами – всем хороша, если б не оспины, изрывшие лицо. И не дурной нрав.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Астафий Ветряк – православный святой Евстафий Римский, 20 сентября (здесь и далее даются даты по старому стилю).

2

Жизненный путь Нютки и ее семьи описан в романах «Обмануть судьбу», «Искупление», «Волчья ягода», «Счастье со вкусом полыни», «Ведьмины тропы».

3

Речь про Бабиновскую дорогу, которая соединяла Соль Камскую и Верхотурье.

4

Здесь и далее авторские песни, вдохновленные русским народным творчеством.

5

Гулящие люди – разряд населения, который состоял из не приписанных к определенному сословию людей, не платили податей, чаще всего отпущенные на волю слуги, крестьяне, вышедшие из общины. В Сибири гулящие люди часто нанимались на промысел.

6

Срачица – нижняя женская рубаха.

7

Коты – кожаные башмаки.

8

Ефимий Осенний – День памяти Евфимия Солунского, 15 октября.

9

Кухтарь – палка для передвижения на лыжах.

10

Вершок – старинная мера длины, равная 4,45 сантиметра.

11

Судно – на Руси так называли посуду.

12

Панцирем на Руси называли разновидность кольчуги.

13

Сажень – старинная мера длины; простая сажень равна 152 сантиметрам.

14

Дымница – деревянная труба, с помощью которой дым от печи выходил наружу. Делали на некотором отдалении от печи, чтобы дым успевал остыть.

15

Зариком на Руси называли игру в зернь, кости. Так называли и саму игровую кость, и определенную сумму костяшек, приносившую выигрыш.

16

День Павла и Петра Рябинников – День памяти святителей Петра и Павла, епископов Никейских, 10 сентября.

17

Написано на основе этнографического материала – сохранившихся казачьих заговоров.

18

Ичиги – мягкие сапоги у татар, башкир, народов Сибири, стали частью русского костюма.