Слёзы Пасифаи по быку

Когда тени поравнялись с дежурной стойкой, санитар самостоятельно скопировал информацию со своих часов с регистрационного компьютера, избавив медсестру от вынужденного пробуждения. Рафаэль юрко подглядел на светящийся экран, увидев цифру «34».

Снова повезло. Только однажды он попал на нечётную сторону. Не сказать, что искусственное окно может считаться худшим кошмаром пациента, но всё же приятней спать с режимом «проветривания». Шелест деревьев за окном – чудеснейшая песня природы.

Электронный ключ блаженно завибрировал. В застоявшейся тишине раздался щёлк отворённой двери. Радя приветливо пригласил Рафаэля пройти и, пожелав спокойных снов, ретировался.

Сейчас, оставшись наедине в этом пусть скромном и маленьком, но убранстве, Рафаэль почувствовал полную покорность ночи. В один миг его тело стало тяжелым. Тревоги ушли, как, впрочем, и хорошие мысли. На смену эмоциям пришло одно великое желание спать.

Он не стал переодеваться в приготовленную больничную форму, которая лежала у подножья кровати. Сил хватило только на то, чтобы содрать с себя обувь, открыть шире окно, а после, тело рухнуло камнем, приятно соприкоснувшись с мягкой поверхностью.

Заснуть сразу Рафаэль себе всё же не позволил. Хотелось ещё немного насладиться этим чувством, этим предвкушением долгожданного отдыха. Уже сквозь дымку до его ушей донёсся мужской голос, декламировавший неизвестные строки, а после по коридору зацокали торопливые каблучки.

Конец рокировки, начало посадки,

смерзаются в хлопья ночные осадки,

на доски закусочной льётся какао –

коробочка спичек с анализом кала.

Ах, вольному воля – отныне хоть пой ты,

хоть слушайся, если положено, старших.

По снегу летят длиннополые польта

сперва отстающих, а позже отставших6.

Утро в подобных местах всегда наполнено необъяснимым спокойствием. Словно попадаешь в родительский дом: мама проснулась пораньше, стоит у плиты в переднике, варганя завтрак. И никуда, а самое главное, незачем торопиться. Все взрослые скучные обязанности на время оставляют в покое. Можно неторопливо лежать с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить сон, затем лениво перекатиться на другой бок. Косые линии солнечных лучей удачно промахиваются, не задевая лица, только ноги приятно нагрелись, да и сама комната преобразилась в завораживающий калейдоскоп.

Пока что Рафаэль ещё помнит свой сон. Ему виделся условный край света, больше походивший на неудачную работу начинающего художника-сюрреалиста. Угловатый берег застилала трава, отдавая холодными оттенками, словно уже наступила поздняя осень, а за чертой этих грубых лезвий бушевала вода.

Рафаэль также помнил о своей неизвестной спутнице, чьё лицо скрывалось подобием длинного капюшона. Следующим кадром из ниоткуда выросла фигура старухи, которая взяла спутницу под руку, и со словами: «Сейчас начнётся отлив», ступила вместе с фигурой за край берега. Под их ногами вода действительно начала расступаться, словно шли эти силуэты на гору Синай7. Рафаэлю показалось, что он мог видеть очертания представленной загадки на горизонте, но уверенности не было, только ощущение.

В дверь учтиво постучали. Показалась красивая головка медсестры с белокурыми кудрями. Губы горели вызывающим красным, словно особа сошла с плакатов семидесятых годов позапрошлого века. Рафаэль не видел лица ночной дежурной, но точно запомнил цвет волос. У той был каштановый оттенок, значит, утренняя смена, хотя рокировка по плану должна совершаться после обеда.

На бейджике нестандартным шрифтом со знакомыми завитушками красовалось имя Лили, а чуть ниже рябила неразборчивая надпись, но не трудно догадаться, что там указывалась должность.

Лили сверилась с планшетом:

– Доброе утро, Рафаэль. Начинается зав…

– Завтрак. Да, благодарю. Здравствуйте, Лили.

– М-м-м, да. Вы прибыли ночью, моя сменщица не смогла вас проинструктировать, вот я и решила зайти к вам.

– Боюсь, инструктаж для меня излишен. Я тут… погодите, шестой раз? – улыбнулся Рафаэль, держа в руке больничную одежду для прикрытия своих озабоченных дум, усердно рассматривая ворот футболки с длинным рукавом.

– Так, сейчас. – Лили уткнулась в экран, поводила пальцем. – Тринадцатый.

– М?

– Я говорю, вам действительно инструктаж за ненадобностью. Тогда не смею отвлекать. Как переоденетесь… ну, вы знаете.

– Погодите. Я хоть и знаю ответ на вопрос, но всё же.

– ?

– Это обязательно надевать? – Мужчина с вялым видом чуть приподнял сложенный квадрат униформы.

– К сожалению, правила клиники не изменились. Вам будет удобно.

– И ещё вопрос: ваш внешний вид…

– А что не так с моим внешним видом? – тон у Лили не поменялся, как не последовало и иных импульсов.

– Вы выглядите очень кинематографично. Уж простите, но немного неестественно для этого места.

– Какой вы внимательный, – улыбнулась она пациенту, – но где вопрос?

– Вы начинающая актриса?

– Скажем так, работаю на полставки. Вроде небольшого театра. – Голубые глаза медсестры потупились в пол. – С утра на улицах пробки, не успела смыть макияж. Вот вы меня отпустите, и я тут же займусь упущением.

– Надеюсь, вы не обиделись на меня, Лили. Вам очень идёт. Просто сами понимаете, это любопытство…

Девушка ничего не ответила, только улыбнулась напоследок. Дверь закрылась.

Телесный цвет одежды нисколько не раздражал, разве что характер лица терялся на фоне. Свободные штаны на манер треников и такая же кофта. Рафаэль взглянул на себя в маленькое зеркальце, что висело над умывальником в углу от двери справа. Свежий вид кожи немного приободрил его, но умыться было бы не лишним.

Столовая в самом крайнем проёме ничуть не поменялась. Только обновили краску стен. Окон тут не было, как-никак противоположная сторона. За длинными общими столами потихоньку собирались люди разных возрастов и типажей. Сейчас всматриваться и анализировать все эти лица – плохой тон. Негоже смущать людей с самого утра за трапезой. Может позже, на прогулке.

С последнего раза рацион буфетного (или как принято говорить в этой стране: шведского) стола значительно расширился. Теперь на завтрак можно взять не только овсяную кашу на молоке или собрать полезные бутерброды из обиходных овощей, но и ухватить кусок курицы с макаронами, да лёгкий суп с галушками. Теперешние завтраки могли с лёгкостью соперничать с щедрым обедом. Также на стойке с напитками появился кофе разного помола.

Рафаэль взял стандартный набор, положив на раздельный поднос кашу с двумя кусочками хлеба, половину огурца и налил в кружку порошковый арабик с сахаром, отказавшись от приевшегося зелёного чая.

Пока он размеренно поглощал пищу, заняв крайнее место дальнего стола, в голову пришел образ работы одной из выпускниц художественной академии. Каждый год Рафаэль посещал защиту дипломов, заодно навещая своего школьного друга Феодора. Он занимал должность завхоза, но не стоит преждевременно недооценивать его причастности к высшим материям и, в частности, таланта к изобразительному искусству. Не всем суждено быть признанными, а кушать хочет каждый живой организм. В любом случае, Феодора очень ценили в заведении, позволяя часто пользоваться (по необходимости) благами мастерских, а также правом приглашать из своего близкого круга людей на такие мероприятия, как сезонные просмотры, конкурсы, и в частности, на closed performances.

На одном из таких показов была представлена работа неказистой на вид девушки. Рафаэль не помнил её имени, но отчётливо запечатлел у себя в памяти номер выступления – «11». Выпускная работа одиннадцатого номера представляла собой квадратное полотно два на два метра, где переосмысливалась Тайная вечеря8.

Двенадцать деформированных веток-апостолов случайно раскинулись на плоскости, словно щепки от дерева после попадания молнии, выкрашенные в цвет берёзы. Весь фон был заполнен ухоженной травой после дождя. Где-то между листьев виднелись края капиталистической валюты, а на фоне маячила обгоревшая берёза с двумя оставшимися ветками на манер распятых рук.

Помнится, та выпускница получила твёрдую тройку. Старые мастера сочли работу богохульной. В голове всплыло название полотна: «Осеменение». Какой бы на дворе не стоял год, академики всегда будут держаться от прогресса особняком.

Вот и сейчас Рафаэль сидел приблизительно с похожего ракурса, наблюдая за дюжиной тел впереди стоящего стола. Каждый пациент активно общался с рядом сидящим, из-за чего симметрия «классицизма» нарушалась в телесных поворотах. Седой дядька с плешью жонглирует руками, активно втолковывая собеседнику свою идею. Женщина, которая сидит за «слушающим» общается сразу с тремя тётками, которые изредка вплетают в её тихую исповедь замечания. И если эту первую группу завтракающих можно представить буквой «A» из словаря азбуки Морзе, то следующий нервный молодой человек, сидящий чуть поодаль от остальных (но на одной с ними линии), выглядит как «Е»9.

Оставшиеся пятеро сидят спиной, с небольшим смещением от противоположной группы в правую сторону, занимаясь менее активными беседами, но сохраняя композиционный разброс. Этот живой холст, конечно, не вписывается в два квадратных метра, скорее формат ближе к оригиналу эпохи возрождения, но схожесть с современником налицо. Только разве купюр нет, да и центральная фигура отошла куда-то по своим делам.

(И как бы прогресс со временем под локотки не шли далеко вперёд – ограниченность сюжетов, на которые размышляет человек, всегда останется таковой. Меняется только материал, да сторона подхода к вопросу, но не более, – думал Рафаэль, заталкивая последнюю ложку овсянки в рот, и не дожидаясь, пока пища окажется в желудке, заливал всё остатками кофе, создавая во рту кашу).

От получасовой прогулки было решено отказаться в пользу утреннего туалета с дальнейшим нахождением на койке. Рафаэль закрыл за собой дверь палаты, открыл верхний ящик тумбочки, откуда извлёк небольшой пульт с маленьким экраном сверху. Комфорт здесь на высшем уровне, ничего не скажешь. Каждый пациент из небуйных имеет право не очень громко включать музыку на выбор. На флэшке имеется большая библиотека всех жанров, а в последней папке «Лит\Чит» можно выбрать аудиокнигу, что Рафаэль и сделал.

Прокуренный женский голос начал было представляться, но палец нажал на перемотку сразу к первой главе:

Множество раз я выходила замуж. И что не брак, то неудача. Моим самым первым мужем стал живописец. После скоропостижного развода он получил маленькую квартиру, а мне достался его сын от предыдущего брака. Второй «мужчина мечты» был дипломатом. После развода ему досталась машина, мне же миниатюрная собачка голубых кровей по кличке Шапик. Третьему горе-мужу перешла дача, я же смогла отобрать кошку Василису с её тремя детками. Четвертый брак принёс мне девочку Наташу. Четырнадцатилетний сынок был очень недоволен:

– Ну ладно хотя бы собаку подсунули, а то младенца, да ещё и девчонку!

Пока что замуж заново я ещё не выходила. Планировала ещё раза четыре, но экс-супруги были против. Имеющиеся кандидаты не пришлись к общему двору. А «двор» у нас немаленький: все бывшие мужья, их жены, дети, бывшие мужья жен… Было время, когда мы не могли объяснить нашим разношерстным деткам, почему папа Саши, к примеру, женат на маме Катеньки и кем же им приходится Алёшенька – сын бывшего мужа Катиной мамы… Поэтому в один непримечательный день, посоветовавшись, мы пресекли лишние вопросы, заявив им, что мы все дяди и тети, а они – племянники. С тех пор недоразумений пока не было…

Каждый раз Рафаэль включал этот бульварный роман из древней подборки забытого всеми автора, но не по причине больного интереса, и не по причине отсутствия вкуса, который мог бы спокойно существовать без лишнего осуждения со стороны. Всё складывалось куда проще. Это была некогда первая, ненамеренно включенная запись, под которую Рафаэль смог беспрепятственно погружаться в сладкую дымку. А после, если немного приложить усилий и перестать думать о бытовых проблемах, и вовсе впадать в праведное блуждание по своему бессознательному.

Живём мы с Антошкой, его женой Маруськой кошкой Василисой, серой крысой Фомой в огромной пятикомнатной квартире с пугающими коридорами. Получили мы такие апартаменты, объединив мою трёхкомнатную и доставшуюся Марусе от дедушки однокомнатную квартиры. Как мы продавали, покупали, переезжали и делали ремонт – отдельная эпопея, моё перо не способно воспроизвести весь пережитый стресс.

Жить бы нам да поживать в свеженьких комнатах, но тут-то и случилась эта непредсказуемая поездка в Париж. Оборачиваясь назад, я понимаю, что приключившаяся история началась ещё несколько лет до именуемых мною выше событий.

Накануне Нового года я задержалась на работе. Многие ученики спешат сдавать зачеты в канун каникул, рассчитывая на расположение преподавателя. Я решила оправдать их ожидания, поставив с десяток незаслуженных зачётов, затем засобиравшись домой. Мои родственнички уже трижды звонили на кафедру. Самым первым оказался Антошка, который мрачно сообщил, что продуктов нет и он жадно вскрыл на ужин единственную банку шпрот. Второй раз уже более мрачным тоном он возвестил, что, пока отрывал Маруську от ящика, всегда голодная Василиса полакомилась банкой подчистую. Третий звонок был уже от Маруси:

– Мамочка, – нервничала она в трубку, – Васечке очень дурно, она всё время сидит в туалете, а Анатолий говорит, что это шпроты пытаются отыскать выход. Мамуля, она не умрет?

После услышанного, в голове не возникло ни одной адекватно обозначенной мысли. Полное отсутствие конструктива. Теперь только образы, маски увиденных когда-то людей, да фрагменты фигур, хаотично всплывающие кружевом.

Возникает карусель с пластмассовыми зверюшками. Лица переплывают на детские тельца, занявшие своё место на этом аттракционе веселья. Они становятся ехиднее, брови сгущаются. Разносится нездоровый смех. Пустой фон начинает заполняться пчелиными сотами, которые, в свою очередь, обрастают пластмассовыми стеклопакетами. Контур каждого предмета прочерчивается неоновой нитью. Теперь на сознание падает красивый свет, напоминающий фотографии ночного Токио.

В фокус забредает самурай в традиционном костюме. В его руках красуется идеально наточенная катана. Голова неожиданно спадает с плеч. Невидимая сила разрубает традиционный образ, оставляя только неприятную мёртвую плоть.

Два ангела, сошедшие с дешевых конфет уносят вымоченное в крови тело. Для маленьких ручек взрослый мужчина – непосильная ноша, поэтому они скидывают груз в ближайшую урну, в райские сады тело не вознести. Только меч павшего забирает один из крылатых, ехидно надеясь на повышение. Начальник сверху любит коллекционировать редкие предметы примитивного рукотворного быта.

Лицо Анны перекрывает собою весь зримый кусок пространства. Из открытого рта доносится «тук-тук», сейчас она напоминает молчаливого дятла за работой. После небольшой паузы рот открывается снова, но теперь из него доносится мужской «кхм-кхм». Несоответствие возлюбленной внешности с тембром голоса вызывает тревогу. «Рафаэль… Рафаэль» – эхом разносится в черепной коробке. Голова оказывается в бочке с водой. Панический рывок наружу к жизни.

– Смотрите, как крепко уснул. Бедолага хорошо покуролесил вчера ночью. Во сколько говорите, привезли?

– Не так, чтобы уж сильно и куролесил. – Рафаэль успел вернуться в реальность из мира своих причудливых сновидений. Слегка припухшие глаза смотрят на две знакомые фигуры.

Заведующий доктор игриво поглядывает на сопровождающую его Лили, затем снова по-дружески концентрируясь на пациенте. В палате сейчас стоит тишина. Скорее всего медсестра выключила аудиокнигу заведомо, ещё до визита, со своего планшета, в котором очень досконально и точно отображалась больничная экосистема.

– Аааа, подслушиваете? Доброго вам дня, Рафаэль. – Пациент успел принять положение сидя, разминая затёкшие лопатки круговыми движениями назад.

– Здравствуйте, Саба. Давно не виделись.

Пятидесятилетний широкоплечий врач кивнул с пьедестала собственного роста, который, к слову, почти равнялся 0,0010799110 морской мили. Пока образовался контекстный пробел, стоит отметить, что все причудливые меры измерения – следствие особенностей ума Рафаэля, которому в детстве не претили точные науки, даже наоборот, завораживали его своим многообразием в плане выражения. «Математика – вторая поэзия» – всё время повторял его учитель. Уже после, через много лет, повзрослевший ученик случайно наткнулся на высказывание: «Нельзя быть математиком, не будучи немного поэтом», – заявленное автором знаменитой теоремы о непрерывной функции, не имеющей производной ни в одной точке. Тем самым он доказывал возможность сколь угодного точного приближения многочленами произвольной функции11. После находки учитель немного потерял доселе возвышенный облик, который вырисовывал в своей голове Рафаэль, ведь факт кражи (по крайней мере, его смысловой части) был вполне очевидным.

«Можете идти, Лили, дальше я сам» – сказал Саба медсестре, готовясь сесть на край койки.

– Позволите?

– Настаиваю, – отозвался пациент, испытывающий к Сабе большое чувство симпатии.

Хоть доктор и пытался приземлиться как можно мягче, вопреки его стараниям податливые пружины всё равно отозвались характерной волной, совпав со звуком закрывающейся двери палаты.

– Так-так. – Саба уткнулся в рабочий планшет, ещё раз изучая карточку своего старого знакомого.

– И как я там?

– В каком смысле?

– В бюрократическом.

– А-а-а-а, шутите. Хороший знак, Рафаэль. Что-что, а хорошего словца у вас не отнять. Помнится, в последнюю нашу встречу мы с вами многое смогли прояснить.

– Было дело.

– И вроде как вам «открылись глаза».

– М-м-м, походу.

– Это ваши слова, Рафаэль.

– Помню их немного с дымкой.

– Вот я вам и напоминаю.

– Хорошо, признаюсь.

– Вы сказали, что смогли отпустить ситуацию; что вас больше ничего не расстраивает, да и не должно. Отпустить, Рафаэль. Вы помните?

– Помню.

– Тогда зачем вы снова ухватились за «призрака прошлого Рождества»12?

– Вы про Анну…

– Нет, Анна не ваш призрак. Она причина, по которой вы взываете к добровольной общественной анафеме.

– Вот оно что.

– А разве вы сами этого не видите?

– Можно спросить, с чего вы вообще взяли, что инцидент произошел из-за бывшей жены?

– Потому что вы сами мне назвали её имя двумя предложениями ранее. Рафаэль, давайте не будем играть в старые добрые прятки. Мне казалось, это пройденный этап. Вы знаете меня, я знаю вас.

– Ловко вы это.

– Моя работа.

– Поставлю вам пять звёзд в приложении.

– Вы и в прошлый раз обещались. Можно ли вам в таком случае доверять? Как и доверять вашим ответам из разряда: «я осознал», «я принял», «мне кажется, что я могу двигаться дальше».

Рафаэль не посмотрел на доктора, только ухмыльнулся стене, не зная, что можно сказать супротив. Врач продолжил:

– Расскажите мне, что случилось ночью?

– Ничего особенного. Пошумел немного некстати.

– Что произошло в вашей голове?

– Ничего такого, не знаю. Немного психанул. Средний возраст, сами знаете, как бывает.

– Рафаэль, как я могу вам помочь, если вы уподобляетесь ребёнку? Мы оба с вами знаем, что дело тут не в возрастных изменениях. И не в «немного психанул». Из раза в раз ваши вспышки гнева становятся только отчаяннее.

– А по мне, так стабильно обычные, как и раньше.

– Я читал отчёт санитара.

– Он наплёл, что я сопротивлялся, пытаясь откусить ему ухо, а вокруг моего рта бурлила пена? Боже, этот старичок совсем сошел с ума…

– Если бы ваша свободная фантазия на счёт себя была правдой, то вы бы тут не сидели сейчас со мной, так сказать, в дружеской обстановке. На счёт вашего поведения непосредственно в компании сотрудников – неоспоримо приемлемое. Вы – джентльмен. Но вот описание состояния вашей квартиры, которую вы превратили…

– А разве это не моё личное право?

– На погром?

– Именно. С каких пор я должен отчитываться перед кем-то за свои же сломанные вещи?

– Так дело не в вещах, Рафаэль. Дело в вашем расстройстве. Бог бы с этим вашим столом, который вы истыкали кухонным ножом, а тем более чёрт бы побрал ваши обои, исписанные грязными словами – переклеить их не так дорого. Дело в том, что вы несчастны. Понимаете? Вы потеряли равновесие. Сами отравляете себя вечными терзаниями из-за вымыслов. И не говорите мне, что это не так! Сами подумайте, к чему вы идёте, игнорируя лечение. Мы ведь с вами по-хорошему пытаемся. Сколько раз я писал в отчётах, что вы здоровый человек? Знаете, сколько? Двенадцать раз я врал ради вас, Рафаэль, и каждый раз вы кормите меня обещаниями. Ей богу, как маленький ребёнок врёте, а затем снова оказываетесь в этих стенах. Очень скоро нас заподозрят в корыстном сговоре. И что тогда? Меня уволят, а вас упекут куда подальше. Вы этого хотите?

Всю свою тираду Саба говорил с чувством, перейдя с нейтрально-профессионального тона на дружеский, словно мужчины сидели в баре, успев выпить по бокалу крепкого пива. Рафаэль только кивал, постыдно вперившись взглядом в пустую стену.

Наступило долгое молчание. Доктор пристально глядел на пациента, ожидая ответа. Сдаваться в «гляделки» он не собирался. Наконец Рафаэль заговорил:

– Простите, Саба, что подвёл вас.

– Прощаю, – незамедлительно выпалил тот, – но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Я не хочу, чтобы вас уволили, а меня поместили в ПБСТИН13.

– Это был риторический вопрос. Я жду ответа на другой.

– Не понял.

– Что на момент приступа было у вас на уме?

Пациент обмяк. Плечи его сдулись, лицо приняло озабоченное выражение, а взгляд сделался влажным, наполнившись сосредоточенной тревогой.

– Я читал теоретические труды по точке и линии на плоскости. Немного выпил.

– И потом вам сделалось не по себе? Подскочил пульс? Вы почувствовали страх?

– Нет. Я услышал, как соседка сверху пожелала добрых снов своему ребёнку. Знаете, ночью через тонкие стены слышен каждый шорох. Потом этот же голос начал игриво перекликаться с мужским, затем послышался щелчок выключателя и настала абсолютная тишина. Я вроде как ощутил тишину в полной мере; почувствовал собственной шкурой одиночество во вселенной. Это, знаете, когда рано утром нужно в аэропорт. Выходишь в темноту, а вокруг ни единой души. Ничего ужасного, но когда ты одинок в родных стенах, то в какой-то момент становится не по себе. Мозг сразу как дурак начинает цепляться за воспоминания, в которых у него была компания в виде другого мозга, сидящего в другом куске мяса, да ещё и обтянутого красивой кожей.

Вот и получилось, что одно к другому начало цепляться. Помню только отупляющую ярость, полное поглощение ею. Как я отдался этой коварной внутренней стихии, перестав сдерживать её на привязи, иначе просто нет мочи! А к приезду ваших спецов я уже лежал обессиленный. Конец. Finita la commedia.

– А вы не боитесь, что вас может переклинить посреди толпы?

– Не думаю. Скромность не позволит. Знаете тех самых застенчивых детей? Вот я и есть такой ребёнок, просто в теле взрослого мужика. Так что нет, не думаю.

– Вы предлагаете мне в очередной раз проставить вам капельницу с витаминами, поговорить два часа, после чего уверовать в вашу ложь о том, что всё будет хорошо?

– Если честно, то не знаю, доктор. Я действительно запутался в своих чувствах, не понимаю себя. Нет. Умом всё понимаю, но есть внутри силы, которые не подчиняются логике. Но в свою защиту хочу сказать, сумасшедшим себя не считаю. Так что, если вы надумаете отправить меня в дурку, то знайте, что отправите невинного человека! Будет ли ваша совесть чиста?

– У вас очень примитивное отношение к психиатрическим диспансерам. В какой-то степени ваше мнение можно считать отчасти оскорбительным.

– Просто стилизация образов. Понятное дело, я не… ну, вы поняли. Разговор у нас немного не клеится, да?

– Есть такое.

– Вы меня не отпустите?

– Послушайте, я не собираюсь применять радикальные меры, Рафаэль – я вас знаю. Вы хороший человек. Но закрывать в очередной раз глаза нельзя, понимаете? Вы опасны в первую очередь для самого себя. Сегодня уродуете окружающие личные вещи, а завтра себя. Вы встали на страшный путь саморазрушения.

– Любой родившийся человек обречен на такой путь.

– Ой, давайте без философии, пожалуйста. Вы меня поняли.

– Понял.

– Ну вот.

Разговор действительно сформировался крайне неконструктивный, хоть и имел зачатки фактического направления. Доктор Саба нравился почти всем пациентам из-за своей «понятной» речи. Он старался максимально отбросить профессиональный лексикон, оставив его для документации, коллег и собственных выводов в пользу лучшего контакта с пациентами. Но сейчас такой разговор, как заметил ранее Рафаэль, действительно не собирался в стройный ряд.