скачать книгу бесплатно
Кометы не появляются на небосклоне, только открываются и освящаются новые рестораны, казино, церкви, да вот ещё памятник Есенину. Праздник пива в Лужниках. Егорушке некуда пойти.
В Ботаническом саду он мог бы сидеть на горке, нюхать воздух, слушать кваканье, стрекотание и рулады всякой живности. Но сегодня его там нет. Цветка знала – сегодня этот сад пуст, как будто внутренним взором видела: на горке расстелено одеяльце в красную розочку, и на нём тщедушная мамаша с поехавшим чулком, сгорбившись, чистит апельсин для равнодушного толстоморденького пупса. Эти – есть. А прекрасного Егорушки нет на свете!
Цветка принялась сажать на балконе растения – Борисандревич попросил. А для Цветки это – очередной случай подольститься к тому, кто учредил лето. Делание любой малости вовремя само по себе обнадёживает, и если удастся хорошо утыкать семенами землю, быть может, это послужит залогом будущего. Может быть, промыслитель, Живчик, взглянет, и ему понравится зелень. И он станет добрее к Цветке.
Прежде чем вспороть пакетик с семенами, Цветка прочла расплывчато отпечатанную на нём фиолетовыми чернилами характеристику: «Цветут обильно и продолжительно…» Цветут. Обильно. Продолжительно. Но раз так, апельсинианин должен быть на Земле! Цветку как будто запеленал тёплый ветер, облетающий балконы с добрыми вестями. Она получила письмо от Егорушки, нацарапанное на бумажном пакетике! Цветка высыпала шершавые плотные чёрные горошинки на ладонь и убедилась – он есть. Они-то – вот, на ладони. Егорушка не может не существовать! Они утверждают его существование, потому что чудесны. И реальны!
Она быстро уложила зёрна в мягкую черноту земли, побежала за водой, набрала в бутылку, щедро полила. Бутыль оказалась мала, воды недостало. Побежала опять в ванную, уронила бутылку на кафель… Образовалось три крупных фрагмента стекла, один из них с целеньким горлышком, и зелёное стекло мелкой дребеденью. Дребедень разлетелась по тёмному зелёному кафелю. Крупные осколки Цветка собрала, а мелкие не стала. Ей надо было спешить, догонять Егорушку.
Она сошла с девяти ступеней, полная надежды. Ноги её были свежи, руки отмыты. Дерзкими глазами она озиралась по сторонам. Крохотная, юркая девятнадцатилетняя девочка с рыже-золотистыми кудряшками, с очень белыми ногами в лёгких рыжих босоножках и бледным сосредоточенным лицом. О Егорушке говорил и тополиный пух, нежно щекоча щёки.
ДЕТДОМОВСКАЯ ГРОЗА
Когда оживала надежда, тело тоже оживало, и чувства. Возвращались и боль, и страх. И восстанавливалась память.
Цветка вспомнила, как однажды, о ту же пору, детдом выехал на дачу: каждый воспитанник со своим рюкзаком, оранжевой курточкой, шортами, купальником, двумя футболками, тремя парами трусов и зубной щёткой. Отдельно на грузовике переезжала, дребезжа, посуда, мягко и покорно – постельное бельё, шебуршась – коробки с пластилином.
Среди лета Цветка с Лизой сидели на крылечке детдомовской дачи. У Цветки в руках – большой ком пластилина, им лет по восемь. Они наблюдали, как собирается гроза. Небо вызывающе чернело, гром раскатывался во тьме, воздух темнел.
Такое небо завораживало: Лиза и Цветка в упор смотрели на него. Сначала смотрели молча, потом стали осторожно допытываться друг у дружки – есть ли там, на небе, кто-нибудь. Эта тема витала в воздухе, перемешанная с озоном, – детдомовки и не думали об этом думать. В то время все боги были запрещены в школе и осмеяны – от самого малюсенького домового до Вседержителя.
Правда, была одна нянечка в детдоме, с серым лицом, выпирающим из-под губы передним зубом, зато с очень кроткими спокойными глазками. Она чрезвычайно быстро семенила и юркала по коридорам – с вёдрами, швабрами, всегда в голубом платочке. Однажды эта нянечка остановилась, взглянула на Цветку, всплеснула руками, пожалела её, приласкала, и рассказала, что людей сотворил бог на небе.
Цветка сразу поверила, но её волновало – как же сотворённые на небе дети добрались до Земли? Нянька не знала, но Цветка сама со временем додумалась: бог изготовленных детей бросает вниз, они падают на крыши курсирующих во всех направлениях поездов, а поезда уже развозят младенцев по всему свету. Поезд едет себе – и никому из пассажиров, режущих колбасу или сдающих засаленную колоду, невдомёк, что на крыше путешествуют младенцы. А где-то на станции уже дожидаются родители, встречают поезд. И Галина Петровна тоже – высматривает себе воспитанниц – Ангелин, Изабелл, Аделаид…
Во время грозы обе девочки осознали своё желание – они хотели, чтобы на небе был хоть какой-нибудь бог – но лучше добрый и справедливый, они легко и охотно принимали доводы друг дружки в пользу космического неодиночества. Торжественность, и запретность темы, и таинственность способствовали тому, что детдомовки, благодарные, уже любили неведомую сущность – только за то, что она – есть.
Для Цветки это время было ещё временем уютных ложбинок мира. Уютны казались даже гроза и тёмное небо. Мир располагал к дальнейшему в нём пребыванию. Живчик тогда покровительствовал и Цветке тоже, это же очевидно! Почему он от неё отступился? Ведь они с Лизой говорили тогда – о нём, и любили – его. Или, может быть, всё же другого бога – который добрее, прекраснее, таинственнее? Не тогда ли началось космическое изгнание Цветки? Живчик невзлюбил её за любовь к другому, лучшему богу? Ну а Лиза? Почему она не проклята?
ПЛАСТИЛИНОВЫЙ ПАСС
Сидя тогда на крылечке под оживающим небом, Цветка держала большой ком пластилина – она как раз задала себе грандиозную задачу смешать все цвета, и упорно работала пальцами – но не могла справиться с бесконечностью расползающихся цветных прожилок среди массы уже намешенного серого. Потому что смесь всех цветов дала всего лишь серый. Наконец она заметила цветные прожилки, с которыми сражалась, и они ей понравились – своей бесконечностью и переливами. Она перестала их замазывать. Принялась лепить, и лепка сделалась непредсказуемо-увлекательной как раз благодаря переливам. Цветка поняла, что сделала открытие, и показала Лизе, научила её, как делается волшебный цветной ком пластилина. Лиза тоже слепила…
…Цветка остановилась перед лотком с игрушками. Она пристально смотрела на шеренгу мячиков из пластилина, даже полнотой и круглотой неотличимых от того, который она выдумала и слепила когда-то – вынутых из её индивидуального, никому неведомого прошлого. В девяностых годах в Москве повсюду – на рынках и с лотков – продавали такие игрушки, только Цветкину затею усовершенствовали: делали их из материала, от которого у детей не слипались пальцы.
Продавец – огромный, неподвижный, с каменным рябым лицом, с рыбьими ничего не выражающими глазами, держал во рту неподвижную папиросу, дымок ленточкой висел в воздухе. И про него она расскажет Егорушке.
– Что это? – Цветка сделала робкий жест в сторону своего изобретения.
– Это – мушарики, – процедил продавец.
– Аааа… мушарики, – она совсем растерялась.
Потом набралась храбрости и дотронулась до одного мячика пальцем. Не жирный, не липкий – не пластилиновый. Но полная имитация пластилиновых прожилок.
Цветка поняла, что воплотить её замысел мог только сходно с ней дышащий человек. Один лишь Егорушка на всём белом свете мог почувствовать и найти то же, что и она! Он выдумал эту игрушку под тем же грозовым чёрным небом, где бы он тогда ни был, какой бы детский дом ни взращивал его. И теперь, повзрослев, он, единомышленник, метнул ей пластилиновый мяч!
Цветка купила «мушарик». Она стояла у лотка, мяла податливую его плоть, прикидывая, вытянется ли из него фигура Егорушки. Но не для того Егорушка метнул мяч, чтобы она в тоске его мяла, лепила, мяла и опять лепила, выминала из кома его неведомый силуэт. А это так неизбежно и будет, и тоска сделает пальцы неуверенными… Егорушка метнул мяч, чтобы она нашла, наконец, его самого! Цветка пристально разглядывала своё приобретение. Никакой бирки, или этикетки. Никакого адреса. Ничего.
Она решилась прошептать неприступному продавцу:
– Откуда эти игрушки?
– Я только продаю, – продавец не пошевелил губами, но дымок качнулся.
Цветка попятилась от лотка. Искать негде. Но она могла по-прежнему бродить по городу, и, если Егорушка встретится, он узнает её. Вот, у неё в руке – их общее изобретение.
Она нашла место посреди площади, где пересекались несколько привлекательных для Егорушки улиц – две Никитские, Тверской бульвар и ещё их отростки, и всё это стремилось к ней и завязывалось в узел у ножек её скамьи. Она могла нырять взглядом внутрь улиц, но она глядела на ком пластилина, из которого вытягивала фигуру Егорушки. Мяла, лепила, мяла и опять лепила, выминала из кома его неведомый силуэт. В её сознании едва уловимо, неуверенно, но всё же жили его черты.
Он – лёгкий, летучий, тонкий, ломкий, с сухой грацией не плоти, но костей. Она однажды даже видела его – в небе, среди облаков…
Той самой ночью, когда Борисандревич подобрал её на Егорьевском шоссе. Конечно, она не рассказала тогда Борисандревичу, что брела не по шоссе, а пробиралась по припечатанным к асфальту буквам милого имени – к решению загадки бытования чуда на Земле. Е-г-о-р… И, застряв среди этих тяжёлых приземлённых букв, увидела абрис самого чуда…
До темноты той ночи был закат того дня. Множество цветных лоскутов и всполохов в небе. Все эти невероятные краски и очертания сами по себе утверждали существование инопланетянина на Земле. Даже если бы среди них она не увидела его парящую фигурку. Он был похож на парашютиста без парашюта. Он плавно, грациозно планировал, и приземлился где-то за горизонтом… Может, это был и не он. Но ведь земляне не летают без парашютов! Так что её надежда тогда уплотнилась.
И хотя Цветка видела только силуэт, она живо представляла глаза Егорушки – умные, старательные, напряжённо-мыслящие, с морщинками в уголках… И как будто уже слышала, как он долго, ясно, воодушевлённо говорит… Потому что Цветке нужно было напитать не только глаза, но и уши. Он должен быть попросту болтлив! И великодушен. Обычный апельсинианин, но исключение на Земле.
Ну а если тот парашютист без парашюта – не Егорушка? А другой какой-нибудь инопланетянин? Ком пластилина в её неуверенных пальцах сплющился… А что, если её Егорушка существует, но он вовсе не прекрасен, на нём печать Земли и её уродства? Может быть, он страшен, как Борисандревич? Великодушие апельсинианина заключено в неподходящие, кривые кости, нет ни грации, ни лёгкости, ни сияющего лица? Тогда её глаза останутся голодными. Егорушка не избавит её от морока Земли, он сам будет в этом мороке. Цветке стало жутко. Такой уже был в литературе – Квазимодо… Логично, ведь Егорушка – землянин. Апельсин-то выдуманная планета. Квазимодо, вот кто её ждёт!
Небо потемнело, стала сбираться гроза…
ЯБЛОКО И КВАЗИМОДО
Цветка приплелась к Борисандревичу. Он снова долго не открывал, она сама отперла дверь. Положила на полку несыгравший мяч. Заглянула в комнату… Борисандревич удобно раскорячился в кресле. По жилистой руке его, от запястья вверх, ползла муха, он наблюдал и улыбался. Потом от мухи отвлёкся, как будто нехотя, и поманил Цветку пальцем, всем видом показывая, что у него есть замечательный секрет. Так после плотного обеда в воскресный день дедушка разыгрывает внучку, семенящую на спичечных ножках. Если бы у Цветки был дед или отец, она бы осознала свой запоздалый порыв детского доверчивого внимания…
Борисандревич прятал на коленях новый фотоаппарат на ремешке. Она наклонилась, и он оплёл её шею сбруйным ремешком.
– Отличная камера. Фотографируй. Чем так слоняться…
– Спасибо.
– Здесь много всего! Ты сначала снимай на автомате, а когда войдёшь во вкус… Здесь масса художественных возможностей, – громкий полнозвучный голос, никогда ни от кого не прятавшийся, да и не знающий, зачем прятаться.
Она так и думала – он знает, что она попусту слоняется. И никакого Цитрона нет в космосе. Он шутил с ней, рассказывая про ту него. Квазимодо – вот земное совершенство! Выхода нет. Остаётся делать жалкие, ненужные снимки здешней местности.
Борисандревич приподнял одну ногу и указал ей на свою гигантскую грязную ступню. Она была перевязана бинтом.
– Зря ты не подмела осколки, когда разбила бутылку.
Ей было безразлично. Что такое его порез, минутное неприятное ощущение, рядом с небытием, на которое обречена она?
А он уже шаркал, прихрамывая, кружил по дому, шумел, готовил ужин. Он был таким живым и здешним, что поддерживал и её, как сыпучую песочную скульптуру, – просто присутствием, телом, непустотой. Хранил в ней жизнь, которую она ненавидела. Даже культивировал – вот, фотоаппарат подарил… угождать Живчику снимками его владений. Глядя на него, она осознавала всё обречённее, что безобразие и бессмысленность – черты этого мира, а красота и одушевлённость – существуют лишь в придуманном. Здесь же они – случайные проговорки, светлячки, которых почти не бывает, такие они редкие и мелкие.
– Попробуй, какое яблоко, небывало вкусное!
Борисандревич протянул ей яблоко, красно-зелёное, тусклое на стыках цвета. Эта неудачная окраска – диссонанс, в ней яблоневая несостоятельность, болезнь природы. Она осторожно надкусила лишайные крапинки красного – и что же? Омерзительная подслащённая и подгнившая древесина. Они с Борисандревичем разнопланетные существа, у них даже вкусовые рецепторы устроены по-разному! Они видят разные миры: поверенный в делах – один, потерянная швея – другой. А как оно целостно, как обнадёживающе целостно – это яблоко, – гадкое по виду и по сути!
Так уже было, вспомнила она. Это всего лишь повтор. Однажды она купила пенку для волос – ради брэнда стерпела безвкусно оформленный – едко розовый с бестолковыми золотыми и чёрными буквами – баллон. Да, конечно, пенка оказалась мягкая и пухлая, но нашпигованная ароматом того же вида, что буквы на баллоне. Егорушку испугал бы такой запах: пришлось выкинуть.
Цветка притихла с уродливым яблоком в руке, успокоенная его цельностью – безобразием и невкусностью. Квазимодо – литературный герой. Придуманный. Если существует на свете невероятный человеческий абрис, то и суть его невероятна. Если дышит где-то над лесами и лугами одинокая душа Егорушки, то и абрис его прекрасен! В тот вечер, когда Борисандревич подобрал Цветку на шоссе, она видела именно Егорушку, а не случайного парашютиста без парашюта! Это его тонкая фигура мелькала среди обрывков облаков. И даже длинные пальцы она видела. Он медленно парил, плавно двигая одной рукой, в которой держал что-то наподобие белой шляпы с кучей перьев: они сияли оранжевыми всполохами солнца и развевались. Фигура трепетала в весеннем сладком ветерке, и перья трепетали.
И Апельсин, возможно, существует! Там всё совершенно. Апельсинианин Егорушка прекрасен и великодушен. Это он спланировал со своей планеты – кто же ещё, – она же видела шляпу с перьями в его руке!
– А я вычитал кое-что про Цитрон у Гесиода. Тебе интересно? – спросил Борисандревич.
Цветка встрепенулась. Он взял толстую книгу, раскрыл на аккуратно заложенной странице и принялся декламировать стихи:
…И в небе увидели люди два солнца.
Второе теплее и ярче, подобное плоду Цитрону.
И люди, в лучах его греясь,
Совсем истомились, наполнились негой и заговорили
Умильно, как будто отведав нектара и мёда.
Но солнце второе пропало, оставив землянам
Поблекший шар Феба, и это преданье
О дивном неведомом боге, оранжевый глаз
Отворившем на миг…
– Любопытно, правда?
– Я не поняла! Вы говорили, его невозможно увидеть!
– Насколько я понимаю, люди стали свидетелями незаурядного явления… Гесиод приводит старые стихи, а стихами, в свою очередь, описывается событие уже древнее… Уже тогда люди знали о Цитроне.
– Откуда они знали, как он называется?
– Имена предметам, да будет тебе, Цветка, известно, всегда дают люди. Увидели незнакомое небесное тело, показалось похоже на апельсин, «цитрон» по их, назвали. Поняла? Это греки, те, что были древнее древних. А каждое племя нарекло планету «апельсином» на своем наречии. Видели-то все.
– Как это?
– Да так. Прибежали с прогулки напомаженные египтенята, и орут так, что у мамы-египтянки уши закладывает: «Мы видели большой светящийся апельсин на небе!» Если Египет уже был на Земле… Я забыл, надо же! Надо посмотреть – был ли Египет? – Борисандревич потянулся за томом. – Прибежали одетые в овечьи шкуры детёныши диких кочевников в шатры на другом краю Земли, и орут то же самое! Только не про апельсин, а про что-то такое, что они выдели, в небе! После этого и мифы стали возникать о Цитроне. Присочинять стали всякое, например, о его происхождении, о боге с оранжевыми глазами… Это чуть ли не Эрот – потом присочинили… но сначала должны были увидеть!
– Дайте мне эту книгу! – Цветка бесцеремонно вырвала толстый том из рук Борисандревича.
Он усмехнулся, поправил бинт на ноге и громогласно запел.
«У ЧЕХОВА»
Лиза Голубкина работала в маленьком ресторане «У Чехова» около метро «Чеховская».
– Что, Чехов много кушал? – спрашивали посетители и подмигивали.
Лиза тогда присаживалась за столик любопытного, расстилала перед ним меню и перечисляла, что кушал Чехов. Хозяин нарочно консультировал свою команду на предмет ответа на популярный вопрос. Следовало говорить, что меню составлено в строгом соответствии со вкусами классика. Но многие из посетителей не задавали популярный вопрос, так как думали, что Чехов – фамилия хозяина, хотя фамилия его была Овсов.
Цветка зашла с чёрного хода, сказавшись: «К Голубкиной». У неё нещадно ныли ноги. На шее – сбруя, на которой висел фотоаппарат. Лиза усадила её на стул в преддверие кухни. Валил пар, стучала посуда, шаркали туда-сюда официантки.
Все здесь служили Живчику. Вершили сложный ритуал, дело, непостижимое для Цветки, как и другие многоэтажные громоздкие человеческие построения…
Инопланетяне, выбиваясь из сил, строили железные дороги, самолёты, целые Байконуры, города, автомобили… Японки собирали микросхемы, хакеры захватывали города, художники создавали невероятные картины. Люди сочиняли музыку, прыгали на мотоциклах, готовили немыслимые блюда…
Цветка неспособна была принимать во всём этом участие. Когда она бралась помочь Борисандревичу с ужином, например порезать зелень, её тяготила необходимость вымыть сначала все маленькие зелёные завитки листьев и смотать тонкую, цепкую, крепкую ниточку со стебельков. Пучок зелени приводил её в смятение. Она очень редко прикасалась к кухонным принадлежностям. И в то же время это казалось соблазнительным, как всё то, что Живчик позволял своим тварям, но не позволял ей. Иногда ей даже хотелось сделать какой-нибудь фотоснимок.
Цветка предвкушала: когда её скитания закончатся, она тоже сможет участвовать в многосложной жизни людей и заниматься обычными человеческими делами, – но закончатся они не ранее, чем она найдет искомое, преодолеет проклятие Живчика – и сфотографирует своего Егорушку. Вот для чего она таскала с собой тяжёлый фотоаппарат.
Лиза перевела дух и опустилась на стул рядом с ней.
– Ну что ты, как ты? – торопливо спросила она.
– Ходила сегодня много, ноги болят.
– Что ты мотаешься, как коза, ты могла бы спокойненько ездить на авто!
Цветка посмотрела с недоумением.
– Что рот раскрыла? Ведь Борис разрешил бы тебе на своих старых «Жигулях»? У него же теперь новый «Форд»?
– Не знаю, это меня не касается, – пожала плечами Цветка.
– Что же тебя касается?
– Меня касается то, что ничего настоящего нет. Вся жизнь – одно ожидание. И даже лучшие минуты, почти счастливые, – это когда как будто держишь в руках живую надежду. А настоящего ничего нет.
На кухне лязгнуло и загрохотало. Теперь Лиза глядела удивлённо. Выругалась, побежала, вернулась.
– Есть реальные вещи! – заявила она. – Которые приносят удовлетворение! Автомобиль, например! Облегчает жизнь! И ты могла бы… а ты не пользуешься.
Лизе приходилось быть всех расторопней и безотказней, иначе Овсов не потерпел бы формы её щек и губ. А ей нельзя было возвращаться на швейную фабрику. Цветка знала, что Лиза ищет мужа – у себя в ресторане и в ночных клубах.
– Раззява ты, Светка. Ты могла бы прямо в туфельках и вечернем платье – в автомобиль. И в ночной клуб, и – танцевать. Денег-то до хрена. Борис широкий такой. Вон какой фотоаппарат у тебя на шее. Смотри, чтобы голову не открутили в подворотне за такой. А ты не ценишь! Не пользуешься!
Давно, в начале пути, Цветка побывала в ночном клубе. У тамошних лица были негодные, обезображенные выражением. Тёмное, морщинистое, спокойное лицо Борисандревича казалось лицом мудреца рядом с их лицами. Цветка поняла, что в ночной клуб её Егорушка не заглянет никогда.
Сатурния луны – бабочка – всю свою жизнь, две недели, ищет пару, и не ест. А если не найдёт, так и останется без любви, и умрёт обездоленной и голодной. Лизе нужен муж: «состоятельный», чтобы содержал семью – умноженную Лизу, Лизу в квадрате и в кубе, клонированную Лизу в памперсах, Лизу с миксером, Лизу на фоне моря… всех Лиз; «хозяин в доме» – чтобы кафель при нём не смел осыпаться, рамы – сохнуть, лампочки – сгорать; страстный, лакированный и нежный – чтобы как в бразильском сериале: «Ну помнишь, этот…»
Лиза непохожа на сатурнию луны. Но, несмотря на свою приземлённость и практичность, ищет выдуманного героя. Обидно за неё и смешно. Лиза, опомнись! Лиза, так не бывает. «А ведь и я такая же, – с внутренним содроганием догадалась Цветка, – я удивляюсь её наивности, а сама тоже ищу человека, которого, может быть, и нет на Земле. Совершенного, как прекрасное яблоко. Инопланетянина. Я похожа на сатурнию, так же, как Лиза, мы обе в положении безнадёжном…»
– А ты слышала про жокея Жоржа Крылатого? А конь у него – Эрот? Он выиграл миллион! Он вообще всегда побеждает! Потому что весит мало, как ребёнок. А все женщины падают.
Лиза ткнула Цветке под нос заляпанный сразу всем жирным богатством чеховской кухни журнал под странным названием «Гоп-ля», на обложке – фотография маленького всадника на рыжем коне, вдали трибуны… Всё это было Цветке неинтересно, далеко от неё… Там кто-то преодолевает страх и слабость, добивается успеха и славы, получает призы от Живчика… А ей нужен только один человек на свете, а его, может быть, и нет.
ГНУСНЫЙ БЕКАР
