скачать книгу бесплатно
– Вот именно! – поддакнул Кока, слишком хорошо знавший, что всё случается, и это “всё” обычно почему-то чаще всего бывает чёрных оттенков. – С такой кликухой – Баран – жить тоже не очень приятно!
– Да? – иронично вопросил Лясик. – А тебе с кличкой Мазила жить лучше?
– Не Мазила, а Мазало! Это типа забавника, затейника, – объяснил Кока, умалчивая о том, что “мазало” означает ещё и неумёху, фраера, у которого всё из рук валится.
Он тоже подошёл к окну, чтобы убедиться, что Барана нет.
И вдруг увидел на кромке тротуара чёрную кошку, недвижно смотрящую вверх. На спине у кошки что-то поблескивало. “Кесси?.. Да нет! Откуда ей тут взяться? Что ей тут надо?” – удивился он (что-то жуткое пробежало по позвоночнику). Кошка кивнула ему, потом начала умывать лапку, изящно вытянув её, как балерина – ножку. Кока поспешил отойти от окна.
За стеной опять послышались тупые удары, визг и грохот падающей мебели.
– Эк он своей культёй шурует!.. Хватит, Зимбабве! – Лясик постучал пепельницей по стене, возня тут же затихла. – Боится.
– Будешь бояться – одной руки нет! Если б у меня одной руки не было, я б тихо сидел, – подумал вслух Кока. И тут на запястьях Лясика вдруг заметил красные полосы – то ли царапины, то ли порезы, под рукавами было не разобрать.
– Что с руками, Ляс? Что вчера было? Тарарам? Полиция? Из-за чего?
– Это следы от кандалов. Несусветные глупости, как обычно. Как ты можешь понять, нечестные деньги жгут сердце и карман. Долг утюгом красен… Вот я и решил обслужить свои гендерные интересы, то бишь пойти к блядям в бордель и потратить деньги, полученные за фальшаки, с блеском и фейерверками, кои соответствуют моему настроению. Пусть мне будет хуже, как героям толстовского “Фальшивого купона”! Старик и сам был отнюдь не чужд блуда, всех баб в округе перепортил, пока не успокоился по возрасту…
“Короче, Склифосовский!..” – думал Кока, которого утомляло ветвистое суесловие Лясика. Да что поделать – раз кайф маячит возле Лясика, значит, надо сидеть тихо, сторожить, поддакивать, не раздражать.
– Ну, не важно… – махнул рукой Лясик и опять всполошил волосы. – У меня была бутылка виски, подарочная двухлитровка. Сей напиток, как тебе известно, хоть и отвратителен на вкус, но в действии силён. Выпив под Modern Jazz Quartet половину фляги, – мои габариты тебе тоже известны, – остальное разлил по фляжечкам и, упоротый в дупель, отправился в рай земной, куда террористы своих смертников посылают, то бишь в бордельеро. Зачем взрываться, чтобы обрести семьдесят гурий?.. Рай тут, на земле, под рукой для всякого, у кого есть бабки и яйца!..
В борделе Лясик выбрал дородную, сочную, статную польку с хорошим выменем и атласной кожей, делал ей праславянские комплименты, она тоже маслилась и текла, всё было о’кей, на мази? даже без ма?зи. Аксессуары, писсуары, блевуары… Во время дежурных ласк Лясик украдкой опустошал фляжечки, отчего ни так ни сяк завершить процесса не мог – уже самому надоело.
– Да что делать? Не оставлять же польку несолоно хлебавши солёной животворной жидкости? Небось оттого и кожа атласная, что литрами пьёт!
После часа неистовой любви полька начала недовольно шипеть по-змеиному, что свойственно этому жалкому народу: хватит, кончай, сколько можно, продырявил, за полчаса заплатил – а уже час не слезаешь, что я, резиновая кукла тебе, lalka gumowa?!
– Лалка Гумова – это её имя и фамилия? – Кока ухватил последние два слова.
Лясик расхохотался:
– Да нет, это по-польски “кукла резиновая”! А звали эту выдру-гидру то ли Лондра, то ли Лорна. Ну вот, я не отвечаю и продолжаю трудиться в поте лица своего, отчего блядина стала скользкой и злой. Как известно, секс – это грязная возня и собачьи фрикции! Особенно противны всякие чмоканья и чавканья, будто свиньи в хлеву помои жрут! После полутора часов взбешённая полька стала вырываться из моих коленно-локтевых объятий и умудрилась нажать кнопку тревоги. И тут же явился голос за дверью, приказавший мне убираться подобру-поздорову. А на мои доводы, что я заплачу за излишек времени, голос отвечал, что девушка устала и больше не может. Тогда я резонно предложил голосу самому поработать за свою уставшую сотрудницу – не уходить же мне не кончивши?.. Этакий позорный конфуз со мной ещё не случался!.. Вот я и предложил, не в очень корректной форме, используя экспрессивную лексику, этому невидимому за дверью голосу закрыть собой амбразуру, то бишь сменить уставший персонал и самому удовлетворить клиента по полной программе, с заглотом и проглотом!
Лясик смолк, всматриваясь в улицу.
Коку охватило радостное предчувствие – но нет! Лясик недовольно поморщился и продолжал рассказ о том, что с вызванной полицией он тоже попытался объясняться через дверь, но его сетования были неверно истолкованы, полицейские вскрыли нехитрый замок и выволокли Лясика без штанов в пропахший спермой коридор, нацепили на него наручники и повезли в участок. По дороге Лясик пришёл в себя и по советской инерции предложил им взятку.
– Хотел им туфтовые деньги подсунуть? – удивился Кока.
– Нет, я же не полный кретин… У меня с собой всегда есть на всякий случай и настоящие… А они почему-то на это предложение вздыбились, как кони на Триумфалке. Стали орать, что они и так собирались меня отпустить – кому нужен пьяный придурок без штанов? – а сейчас составят протокол за попытку дачи взятки… В общем, после моих униженных “простите”, “извините”, “сорри” и “пардонов” они отвезли меня домой, выписав письменный запрет на двухнедельное посещение всех борделей Голландии и велев обходить за три версты то красное гнездо, где я учинил сие скромное буйство. А, вот и Баран на горизонте!..
Но Лясик обознался: вблизи тип оказался квадратного вида белёсым голландцем в спортивной пижаме.
– Чёрт, и голландцы уже в спортивном белье ходить начали! С наших придурков моду берут, – смущённо пробормотал Лясик, вспахивая пятернёй смоляную копну на голове и включая тройник в сеть, отчего вспыхнули все три разновеликих телевизора: обросший сивой щетиной абориген беззвучно долбил камнем ствол дерева.
– Гляди, абориген на бородатого Черномырдина похож! – засмеялся Лясик. – Такая же башка огромная!
– Ты когда был в Москве? – для поддержания беседы спросил Кока.
– В нашей златообильной столице? А вот как Совок развалился – не был. Я – отломыш, от ностальгии пока избавлен. Там быдловщина в почёте, чморизм, убожество… Бубонный ОМОН! Взяткофилия! Во все века одна цель: умыкнуть что под руку попало, нажраться, напиться и опустошить простату. Мы не можем овладеть своей географией, освоить пространства, которые предки огнём и мечом завоевали у соседей, для этого мы ленивы, тупы и глупы. Да весь Совок – безмозглое село мирового масштаба, потёмкинская деревня на понтах и объёбках! Но чую – придёт какой-нибудь дьяволёнок и ввергнет страну обратно в ад, ибо к другому месту не приучена. Для порядочного человека стыдно и зазорно жить в этом Кривожопинске…
– Это ты-то порядочный? – опешил Кока, не в первый раз удивляясь наглости этого прохиндея и проходимца, хоть и привык к тому, что Лясик своё бывшее отечество не устаёт крыть и ругать при каждом удобном случае.
Лясик просиял:
– А что? Я, как Робин Гуд, обираю капиталистов, которые в свою очередь всех нас уже давно обобрали! Я санитар общества! А другого такого безалаберного народа, как наш, нет. Мы агрессивны, как крыса в углу, и ничем, по сути, кроме самоуничтожения не занимаемся.
– Ну и на здоровье! Но зачем других в эту яму тянуть? Вы ещё ответите за Девятое апреля в Грузии![5 - 9 апреля 1989 года – день жестокого разгона мирной демонстрации в Тбилиси силами российских войск.] Это что за понты – сапёрными лопатками чужой народ рубить? – ввернул зло и колко Кока, забыв, что должен быть сми?рен.
Но Лясик серьёзно кивнул головой:
– Да, ответим! Ещё Серафим Саровский предупреждал: “Никогда не воюйте с Грузией, ибо у нас будет бой с Божьей матерью, это погубит Россию”. И за это ответим. И за многое другое. Мы – известные убийцы: всех туземцев перебили, хуже, чем испанцы в Америке. Постордынский синдром в генах сидит. Недаром мой отец уверен, что в России вначале рухнет дурная экономика, потом страна съёжится до Урала, а кончится всё новым китайским игом. Ведь для ига не обязательно ярмо на шеи напяливать – банковских писем и счетов достаточно, чтоб держать народишко в узде и повиновении! Китайцы всех переживут. А у нас ещё похуже Ельцина кто-нибудь явится, попомни мои слова! И что за дебильная страсть у людей – выбирать себе в вожди какого-нибудь хера моржового и поклоняться ему, как золотому идолу? Обожествлять? Исполнять все его дикие прихоти и выходки, а? Это какой век? Мой дядя самых честных грабил? Клешня Кремля крепко цепляет! Лучше уж сразу нашу несчастную родину назвать “Чаадавия”, а вместо Конституции взять “Философические письма”… Ты, надеюсь, читал Чаадаева, Петра Яковлевича? – вдруг подозрительно уставился Лясик на Коку светлыми наглыми глазами.
– Конечно. Псих, в дурдоме сидел… “Горе от ума” – это про него… Мне бабушка в детстве рассказывала. Пушкина дружбан.
– Ну да, посидел в психонариуме… И оставить в несчастной Чаадавии одно министерство – по чрезвычайным происшествиям, все остальные будут просто не нужны, ибо со времён Кагановича ничего не обновлялось, всё пойдёт взрываться и гореть… Россия пока ещё защищена культурной оболочкой прошлых гениев, но если её удалить, останется вселенская пустота. В этой несчастной стране всегда светлое будущее, тёмное прошлое и серое настоящее… По себе знаю – русские легко идут на любой криминал. А почему? Потому что для Совка закон – пустое место, которое надо с детства уметь обходить. Убиваем не задумываясь – такие мы христиане…
Из-за стены накатила новая волна визгов и стуков – теперь колчерукий учитель гонял всю семью.
Лясик поискал глазами по стенам. Снял самурайский меч и застучал рукоятью по батарее:
– Эй, завязывай, Ливингстон хренов! Хватит, не то вторую руку откромсаю!..
Туземцы на трёх экранах взялись за громадные трубки, набили их какой-то массой и закурили, передавая друг другу.
– Дикари, а кайф понимают! – одобрил Кока.
Лясик отозвался:
– Да уж поумнее нас с тобой в этом деле будут.
Помолчали. За стеной тоже стихло.
– Вот ты спрашиваешь, когда я был в Совке. А знаешь, мне опасно часто туда ездить, – сказал Лясик. – У меня там оживает детский шиз, навязчивые идеи – сделать какую-нибудь несуразную гласную гадость, типа дать увесистого пинка старушке на улице! Или громко испустить газы в театре в самый минорный момент! Или выбить из рук официанта полный поднос! Или сорвать с какой-нибудь матроны блузку! Запустить яичницей в повара! Плюнуть на блестящую лысину на эскалаторе! Высморкаться в чью-нибудь тарелку!
– Ничего себе! – удивился Кока. – Ты что, делал такое?
Лясик приосанился:
– Разок дал под зад одному хмырю. Впрочем, что в этом плохого – дать под зад хмырю?.. Но тянет, тянет на что-то скандальное, из героя – в изгоя… В общем, стараюсь не рисковать и ездить пореже. А зачем? И отсюда всё хорошо видно и слышно. Разворуют всё – и точка. – Лясик поболтал в руке стакан с остатками воды. – Не эта ли вода, в которой мыл свои грязные руки Пилат? Насчёт правды у него были проблемы… Да и у кого их нет? Рты у политиков полны лжи. Знаешь, в Древнем Китае был такой своеобразный детектор лжи, эдакий Полиграф Маодзедунович – во время допроса подозреваемому совали в рот горсть риса. Если после допроса рис был влажен, взбухший – всё в порядке, парень не врёт. А вот если рис был сух – значит, у подозреваемого рот пересох от вранья и волнения, и дорога ему – на плаху. Вот если нашему правительству напихать во рты сей злак, то он не то что сух останется – в опилки превратится! Демагоги на лгунах скачут, прохвостами под хвост подгоняют! Это добром не кончится! Мы опять, как и сто, и двести, и триста лет назад, попрёмся по своей “особой” загадочной колее и упрёмся, как всегда, в кучу навоза, в помойную яму, но будет уже поздно.
За стеной заклубился новый виток скандала, понеслись взвизги, рассыпались осколки битой посуды.
– Дай-ка по кумполу этому остолопу! Мне лень вставать!
Кока с опаской потянулся за самурайским мечом, но, не решившись взять, без затей задубасил кулаком в стену: “Эй! У! Э!” – отчего на него со стрекотом посыпались пустые вешалки, скучавшие на гвоздях в ожидании своих будущих матерчатых оболочек.
– Легче, Кокоша, стену снесёшь! Нужен нам сейчас бешеный однорукий гамадрил? Где же Баран? Сколько сейчас? – обернулся Лясик на шикарные стенные часы Seiko, тоже в каком-то бутике волшебным образом упавшие в сумку Лясика. – Пора бы принцу явиться на бал, а то Золушка заждалась!
Раздался звонок.
Они бросились к дверям, но это пришёл за шмотками дружок-сосед, марокканец Хасан. Кока разочарованно уселся на диван, а Лясик начал показывать товар. Хасан тощ, худ и лысоват, с хорьковой мордочкой. Постоянно скалился в щербатой улыбке и ворошил юркими верткими пальцами одежду. Лясик тихо пояснил Коке, что Хасану надо ехать на родину, в Марокко, куда он обычно отвозит дорогие вещи, купленные у Лясика за треть цены, а из Марокко везёт в тайнике в Амстердам несколько кило отборного пластилина – себе, братьям, на продажу. А гашиш на месте, в Марокко, в горах Атласа, заготавливает лично дедушка Хасана восьмидесяти лет. Сам Хасан пытался склонить Лясика к обмену шмоток на шмаль, но Лясик был к конопле равнодушен, считая её глупостью и свинством.
– А что, в Марокко ходят только в вещах из бутиков? – не понял Кока. – И почему у своих земляков-воров он не покупает?
– А я кто? Не вор? – обиделся Лясик. – Притом арабы не могут воровать дорогие вещи, их сразу секут в бутиках, у них на их чёрных бородатых мордах написано, что они воры, а я – сам понимаешь, белый человек…
Он разрешил Хасану рыться по картонам.
– Cela, ira bien ? ma grande-m?re, car elle aime avoir chaud[6 - Это бабушке подойдёт, она тёплое любит (фр.).], – бормотал марроканец по-французски, рассматривая и ощупывая лыжный костюм от Diesel. – Cela, est pour ma sCur, Esma![7 - Это сестре Эсме (фр.).] – Поднимал на просвет блузку с узором, похожим на арабскую вязь. – Cela, est pour mon grand-p?re[8 - Это – дедушке (фр.).], – повертел в руках мелкокалиберный приёмничек, чтобы дедушка в Марокко мог повесить его на ближайший куст конопли – под музыку веселее работается в поле.
Галантный французский язык звучал в устах плешивого араба слишком возвышенно, отчего сам араб казался ручным и неопасным.
Две пары плетёных мокасин отложены для племянников – пусть гуляют по Касабланке как люди. Маме Хасан выбрал тёплую шаль, а другой сестре – самые дорогие духи, штабелями стоящие под столом.
На всех вещах – бирки и цены, так что стоимость высчитать просто: сложить все цены и разделить на три. Вопрос вызвал только дедушкин приёмничек, бывший без цены, но Лясик великодушно согласился на тридцатку. Вышло где-то под триста гульденов.
С обезьяньими ужимками и прибаутками Хасан расплатился, подарил Лясику кусочек гашиша (барским жестом передаренный Коке), запихнул вещи в пакеты и ушёл, гружённый, как мул.
– Лиса Хасан. Василий Колбасилий. Рабы – не мы. Арабы – рабы. Мама мыла раму. Рама мыла маму. Рамаяна! – бормотал Лясик, с отвращением допивая стоялую воду из грязного стакана, а Кока с возбуждением внюхивался в кусочек желтовато-бежевого вещества, похожего на пластилин. Запах крепок и терпок, бьёт в нос струёй.
– А у него ещё есть? – осторожно спросил он.
– Что? Курево? У Хасана? А как же! Он этим существует.
– Знал бы раньше – не накупил бы трухи, – сокрушённо показал Кока свою неудачную покупку.
Лясик холодно пробежался взглядом по брусочку:
– М-да-с… Дерьмо-с, невооружённым взглядом видно-с… Нет, у Хасана всегда – первый сорт. Дедушка саморучно для всей семьи заготавливает. Надо будет – звони, Хасан безотказен. Перевернул всё, чёрт аллахский… На?, возьми! – Подобрев ни с того ни с сего, Лясик протянул Коке стогульденовую фальшивую купюру. – И из шмоток выбери что-нибудь себе. Тебе ничего не нужно? – начал он показывать Коке рубашки и майки, но Кока, спрятав купюру, отмахивался:
– Нет, спасибо, зачем мне… Благодарю! Это раньше я пижонил, а сейчас – плевать. А у тебя ещё фальшаки остались? Дай пару штук, попытаю счастья.
Лясик скептически сощурился, ногой открыл ящик тумбочки:
– Бери! Но они на этот раз не того… не особенно удались…
Кока пощупал шуршащие стогульденовые купюры, которые даже на ощупь были нехороши – слишком тонки. Он спрятал несколько штук в карман, мало, впрочем, надеясь их разменять.
Лясик бросил ему на ходу:
– Бери чего хочешь! – ушёл в кухню за чаем, а Кока, вспомнив, как лишайная кошка Кесси тёрлась о его штанины, решил выбрать себе джинсы и начал рыться в вещах, которые до того уже основательно перерыл Хасан.
3. Курьер из ада
Так прошло полчаса. Кока вяло ворошил джинсы – искал свой размер. Брал, примеривал, прикладывая к поясу.
Вдруг негромко стукнула входная дверь.
– Это чего такого, тюр[9 - От T?r – дверь (нем.).] открыт? Обана! Шмон был, нет? – удивлённо затоптался на пороге здоровенный мужик, оглядывая раскардаш. – Салам!
– Салам, салам, дорогой, алейкум вассалам! – Лясик кинулся усаживать мужика в кресло: Баран пришёл, бог пришёл!
Бог здоров и мощен, как бык. С головы до ног упакован в спортивный “Адидас” с генеральскими лампасами. Голова квадратна, коротко стрижен, лицо безмятежно, на пальцах – безобразные серебряные перстни с черепами.
А из передней слышится какое-то кряхтение. На коврике топчется деревенского вида баба в платке по брови, в резиновых ботах. Глаза раскосы. Потёртая пуховая блузка болотного цвета мужского размера. Мятая клетчатая юбка. На полу чемодан замурзанного вида.
– Кто это? – шёпотом спросил Лясик, вытягивая шею на скрип половиц.
– Чего? – не расслышал Баран, роясь в карманах пижамы.
Баба молча прошла до стола, тяжело села, обвела всех невидящим взглядом и уставилась в одну точку. Грубые черты скуластого лица напоминали о хлопке, дынях, палящем солнце и жёлто-золотистом плове.
– А… Это танта[10 - От Tante – тётя (нем.).] Нюра, тетюня моя. Онкеля[11 - От Onkel – дядя (нем.).] Адама жена. Из Мюнхика товар пригнала… Тож, бля, на ширку подсевши… – Баран шепелявил, путал звуки, вставлял немецкие слова, но понять было можно, благо говорил он мало, руками договаривая то, что был не в силах выразить без связки “бля”. Посчитав объяснение исчерпанным, он наконец выковырял из кармана целлофановый пакетик с желтоватым порошком. – Ну, давай баяны, счас мюзик играть будем! Ширлавки где у вас тута?
Кока потупился, а Лясик сказал:
– Баран, родной, нету шприцов.
– Как это, ёптель? Я, тудым-сюдым, из один конец на другой на такси пру, а у них баянов нету! Чего ты пуржишь? – начал нагреваться Баран.
Пыл спора охладила танта Нюра – она полезла в свои необъятные груди и вытащила из лифчика тряпицу, где обнаружился допотопный стеклянный шприц с железным поршнем и здоровенная игла.
Лясик со скорбью, мельком взглянул:
– Охо!.. Этим шприцем ещё, наверно, Троцкий с Бухариным двигались…
– Не хочете ширяться – не надо, – сказал Баран. – Ширлавки не купили – что теперь, тыры-пыры, делать? Тогда захюнить.
– Что? – не понял Кока, с тоской рассматривая свои плохо видимые вены.
– Занюхать, – пояснил Лясик, более сообразительный на Баранину речь, а Баран подтвердил стриженым черепом:
– Ну… Через назе[12 - От Nase – нос (нем.).]…
Танта Нюра ждала, уставившись в телевизоры, где три разнокалиберных человечка кроличьими зубами откусывали куски от шоколада Milka, прядая от удовольствия спаниельными ушами. Потом приподнялась и ткнула кулаком в спину Барана.
Тот отозвался, ковыряясь с пакетиком:
– Да, ёптель, счас. В ломке танта Нюра. Сёдни уже два раз шваркнулась – всё ей мало. Счас на банхоф[13 - От Bahnhof – вокзал (нем.).] уже ехали – останови, грит, сделать надо… На дорожку, пошосок… Ну и вота… Несите ложку, свечку, вассер[14 - От Wasser – вода (нем.).] кипячён, баян мыть… Вот, ёбаный кебан, и зажубрины на игла! – стал грязным пальцем с узким ногтем проверять иглы. – Танта Нюра, ты этим что, тудой-сюдой, ламмов[15 - От Lamm – барашек (нем.).] ширяешь?
Баба не отвечала, сидя по-мужски, расставив ноги, плотно утвердив на полу боты и вперившись в экраны, где целовались в полете весёлые мошки, отведавшие разных соков фирмы Frutta.
– Отвернись, братва, танте Нюре стыдно, – сказал Баран.
Они отвернулись. Послышались звяки, шипение жидкости. Кока приоткрыл один глаз: Баран помогал танте Нюре – та невозмутимо задрала юбку и с размаха всадила иглу себе в бедро, прямо через синие мужские трусы.
