Крылья

скачать книгу бесплатно

– А похож, – хмыкнул мужик и нахлобучил шапку.

– На кого? – слабым голосом пробормотал Варка. – Не бывает их…

Дядька Валх снова хмыкнул и ткнул лошадь кнутовищем, понуждая ее двигаться дальше. Стучали копыта, концы жердей противно скребли по мерзлой земле.

– Вот ты говоришь – не бывает, – добавил он после продолжительного молчания, – а у меня в дружках крайн ходил.

– Э… – сказал Варка, не зная, относиться ли к этому как к откровенному вранью или все же стоит поверить.

– Вроде тебя был, – невозмутимо продолжал мужик, – и голос, и волосы белые, и лицо такое… девкам очень нравился. Разве что глаза… Взгляд у тебя другой.

«Надеюсь, другой», – подумал Варка, зябко передернув плечами.

– Мы тогда совсем щенята были, вон как брат твой.

– А как его звали? – внезапно заинтересовалась Жданка.

– Кого?

– Дружка вашего.

– Да кто ж его знает. Как он по-ихнему прозывался – никто у нас выговорить не мог. Сказывал он мне свое прозвание, да позабыл я. Долгое больно. А в деревне его Седым звали.

– Почему? Он седой был?

– Не… я ж говорю, волос белый.

– А крылья у него были?

– Были, как не быть. У крайнов зарок такой – людям крылья не показывать. Примета вроде: крылья показать – крыльев лишиться. А какая жизнь крайну без крыльев… Ложись да помирай. Но все ж таки я видел.

– Где?

– Во-он там, – узловатое кнутовище ткнуло куда-то под обрыв, в самую середину реки. – Мы с ним как-то по весне поленились через Жажлев мост идти. Спешили, вишь, тоже на супрядки. Ну, затрещало под нами. Он сразу взлетел, а я ухнул в чем был, в тулупе и котах. А там стремнина. Он меня уж из-подо льда выдернул. Ухватил за что успел, за шиворот да за волосы. Я ему потом под горячую руку накостылять хотел. «Больно же, – ору, – ты, такой-сякой, мне всю прическу нарушил». А он смеется. Не понимаешь ты, говорит, своего счастья. Да ты гордиться должен, что благородный крайн собственноручно изволил тебя за волосы оттаскать. Теперь у тебя такие кудри вырастут, девки с ума сойдут. И точно, выросли. Хоть каждый год, как овцу, стриги… Дружка уже нет, а память осталась. При крайнах-то нам полегче жилось. Захворает кто – люди ли, скотина ли – все к ним, – дядька Валх кивнул в сторону еле видимых в тумане гор, – и потише было. А теперь шляются всякие.

– А куда они делись? – не отставала Жданка.

– Кто?

– Крайны.

– Ушли, – буркнул мужик и снова спрятался внутрь бороды, да так надежно, что до самых Дымниц не проронил ни одного слова.

* * *

Дымницы, десяток домов, разбросанных как попало над медленной Тихвицей вместе с баньками, клунями и сараюшками, вопреки предостережениям крайна не таили в себе ничего опасного, кроме собак, сбежавшихся со всех дворов, чтобы не пропустить редкостное зрелище: целых два чужака в непонятно пахнущей одежде.

Дядька Валх небрежно разогнал их кнутом и отвел песельников к тетке Ружене, у которой и намечались супрядки. До вечера Варка успел передохнуть, наесться пареного гороху и забился в самый темный угол, за печку. Так что, когда заявились девки и бабы со своей работой, никто не приставал с глупыми расспросами и не обзывал его крайном. Хватило и того, что хозяйка весь день косилась на него как на заморское чудо. Девки в Дымницах оказались какие-то странные. Либо совсем молодые девчонки чуть ли не Жданкиного возраста, либо замученные пожилые тетки. Варка удивился, но не слишком. После сытной пищи клонило в сон. Жданке то и дело приходилось пихать его в бок или пинать костлявой пяткой. Они спели про то, как снега белые, пушистые покрывали все поля, и про княгиню и змея, и про несчастных Софьюшку и Василия. Под конец Варка проснулся, распелся и в одиночку, без Жданки выдал свою любимую балладу о верной Эдите, Белой Лебедушке. Это была ошибка. Девки заинтересовались и попытались выманить его из угла. Но тут в дом вломились парни, всего-то человек пять, но шумели и орали они за десятерых. Про Варку сейчас же забыли.

Расплатились с ними, по мнению Жданки, очень щедро, остатками принесенного на супрядки угощения. В торбу попали и пирог с луком, и черные, но пухлые оладьи, и даже пяток печеных яиц. Сверх того тетка Ружена насыпала им бобов, но не порченых, как у дядьки Антона, а хороших, чистых. Заодно Варка выяснил, что в округе, кроме Язвиц, имеются еще Быстрицы, Кременец, Столбцы и Добрицы.

– Пойдем дальше? – предложила впервые за полгода досыта поевшая Жданка.

– Не, – решил Варка, – домой. Мы-то наелись, а они-то нет.

До леса их довез вчерашний дядька Валх, которому снова надо было за жердями. В лесу тоже не встретилось ничего ужасного. Самым страшным приключением на обратном пути оказалась встреча с дядькой Антоном, который снова стоял на крыльце и провожал их тяжелым взглядом.

Дома все обстояло благополучно. Ланка поругалась с Фамкой всего раз пять, не больше, косы у них были целы и лица не расцарапаны. Илка, похоже, понемногу приходил в себя. Сидел у стола и совершенно самостоятельно играл в щепочки. Ему даже удалось сложить кособокий домик. Ланка похвалила его, погладила по голове, и, чудо из чудес, Илка неуверенно улыбнулся.

Крайн пребывал в прежнем положении, на лежанке, лицом к стене. Глядя в неподвижную скрюченную спину, Варка доложил о том, что в Починке-Нижнем никакой тетки Таисьи не оказалось. С тем же успехом можно было беседовать с печкой…

Варка вопросительно уставился на Фамку, дрожащими руками разбиравшую еду. Фамка шмыгнула носом и за рукав потянула его в холодный чулан.

– Вроде обошелся, – прошептала она. – Лекарство выпил. Поел немножко. Разговаривал даже.

– О чем?

– Спросил, какая погода, нет ли метели. По-моему, он за вас боялся.

– Щас… Нужны мы ему как прошлогодний снег. Тяжко тебе с ними… Двое больных… и Ланка, небось, скандалит.

– Была бы еда…

– Еда будет. Завтра мы со Жданкой опять пойдем. До весны как-нибудь протянем, а весной подадимся отсюда куда-нибудь.

– Куда подадимся-то, Вар? Здесь хоть войны нету…

* * *

Чернотроп кончился. Начался ледяной ветрозвон, месяц северных ветров и холодных туманов. Варка все время мерз. Обувка была плохая, не зимняя, побитая о мерзлую грязь на пригорских дорогах. Язвицы, Дымницы, Быстрицы, Добрицы слились у него в голове в одно неприютное бестолково построенное селение, то лепившееся у подножья уходящего вверх лесистого холма, то вытянувшееся вдоль свинцово-серой Тихвицы, по которой медленно плыла ледяная шуга, то разбросанное на горках и пригорках у бурного, несмотря на крепнущую зиму, белопенного Трубежа.

Дороги тоже слились в одну, покрытую закаменевшими комьями глины, теряющуюся под легким сухим снегом, раскисшую под дождем в пору поздней глухой оттепели. Холод, ломота в застывших руках, боль в сбитых ногах и вечный червячок голода.

Были ли дороги опасны? Наверное, были. Впервые услышав тоскливый, как сама зима, вынимающий душу вой, Варка перепугался до обморочной тошной дрожи. «Это волки, – растолковали ему, – волки сбиваются в стаи», и он успокоился. На волков он был согласен. Что такое волки по сравнению с мантикорами? Милые добродушные зверюшки.

Несколько раз мимо проносились, гремя оружием и дорогой сбруей, конные отряды. Однажды прошла нестройная толпа новобранцев под конвоем вербовщиков князя Филиппа, владения которого, княжество Сенежское, лежали на юго-западе. Князь владел всем Пригорьем, включая долину Трубежа. Во всяком случае, он так думал. Адальберт, седьмой барон Косинский, обитавший за перевалом на востоке, думал иначе. Местные же твердили, что долина Трубежа спокон веков ходила под крайнами и потому ни князь, ни барон им не указ. При крайнах подать никому не платили и теперь не станем. Ни деньгами, ни зерном, ни скотиной. При крайнах воинских наборов не было, и теперь нечего здесь вербовщикам шляться. Кто там с кем воюет – не наше дело. Про то пусть князь думает, а мы и без его войск проживем. Ни лошадей, ни людей, ни кормов не дадим, пусть убираются в свой Сенеж…

Таких речей, обычно не очень трезвых, Варка наслушался достаточно. Ему самому было уж точно все равно: князь, барон или крайны, которых нету. Единственный известный ему крайн на власть никак не посягал и, похоже, пуще всего боялся, как бы его не нашли.

Конные или пешие солдаты не интересовались двумя нищими, уныло бредущими по краю дороги. Зато их дважды останавливали какие-то вовсе непонятные люди, в первый раз – бородатые и оборванные, во второй – тоже бородатые, но одетые щеголевато, в тулупчиках на одно плечо, крепких сапогах и чистых рубахах.

Первые отобрали все съестное и, слегка накостыляв по шее, приказали убираться. Отобрали бы и одежу, да она была слишком плоха.

Вторые тоже перетряхнули всю торбу, но, не найдя денег, махнули рукой и собрались было отпустить с миром. Однако их конный предводитель небрежно поинтересовался, не те ли они песельники, что живут у дядьки Антона, и, получив утвердительный ответ, потребовал песен. Варка хотел было начать что-нибудь бодрое, но Жданка, хорошо знавшая вкусы либавских воров и разбойников, завела:

Родила меня мать в гололедицу,
Померла от лихого житья…

Песня это длинная, жалостная. Варка стоял на дороге, глядел на тонкие голые ветки, на зимнее небо над ними и, забыв обо всем, пел так, будто никакого предводителя рядом не было. Жданка искоса посматривала на него, прямого и ясного, как солнечный луч, случайно заблудившийся в этом сером лесу, и думала, что ей никогда так не спеть, не стоит и стараться.

В конце концов предводитель отер скупую мужскую слезу и, уезжая, от широты души швырнул Варке под ноги два гроша. Неслыханная щедрость. Денег им еще никогда не давали. С деньгами в Пригорье было туго, почти никто их не имел, а те, кто имел, расставались с ними крайне неохотно.

* * *

Посиделки в Язвицах, супрядки в Кременце, вечерки в Быстрицах…

Настало время, когда он с удивлением понял, что больше не любит петь. Никакой радости не доставляла эта нудная работа в душных чадных горницах, частенько на голодный желудок, через тяжелую угарную полусонь и вечную неизбывную усталость.

Обычно он старательно прятал лицо, отсиживался по темным углам и шапку снимал только в самом крайнем случае. Впрочем, про крайнов его больше никто не спрашивал. Правда, случалось, что девки рано или поздно обращали внимание на красавчика-певца, вытаскивали к общему столу и донимали угощением и разговорами.

Частенько после этого за околицей Варку со Жданкой поджидали местные парни, одержимые дружным стремлением поучить жизни смазливого бродягу. Некоторых удавалось отпугнуть выражениями из тех, что были в ходу на Болоте, и Жданкиной заточкой. От других – убежать. Бегать Варка со Жданкой умели, да и одеты были полегче. Раза три-четыре пришлось все-таки подраться.

– Только малого не троньте, – обычно просил Варка. Парни не возражали. К рыжему «малому», хилому, бледному, да еще и конопатому, у них никаких вопросов не было.

Дрался Варка люто, по-уличному, не брезговал никакими грязными приемами. Число и возраст нападавших переставали его волновать, как только всерьез начиналась драка. Простодушных пригорских парней, умевших только ухать и широко, от души замахиваться, эта лютость обычно пугала.

Однажды его все-таки порядочно побили. Очнувшись, он обнаружил, что валяется на неудобной, жесткой, холодной дороге и Жданка, всхлипывая, трет ему виски грязным снегом. Кто-то добросовестно попытался сломать Варкин точеный нос. Варка тихо надеялся, что попорченное лицо положит конец вечным неприятностям из-за разнообразных куриц, но не повезло. Крови натекло много, однако нос только слегка распух, да вокруг глаз долго держались страшные черные синяки.

Как-то раз на супрядках в Светлице парни, развеселившись, заставили его выпить стопку сивухи. Варка выпил, чтоб отвязались, и, отказавшись от закуски, лихо занюхал рукавом. Как ни странно, стало полегче. Ломота в ногах прошла, есть почти расхотелось, и вдруг растворилась холодная тоска, глодавшая его изнутри. Он даже смог улыбнуться по-настоящему, чего с ним давно уже не случалось. С тех пор он никогда не отказывался, если наливали, а наливали частенько.

Они со Жданкой стали чем-то вроде местных знаменитостей. Слава о голосистых огольцах, которые поют не хуже крайнов, а может, даже крайнам сродни, дошла едва ли не до самого Трубежа. Как-то раз они больше недели не могли вернуться домой. Уже на дороге в Дымницы их догнала разукрашенная тройка и умчала на свадьбу аж в подгорные Столбцы.

Свадьба была бедная, но шумная, людная. Угощение небогатое, но домодельной сивухи целое море. Должно быть, полгода всей деревней копили.

Варка пел и пил и снова пел, пока мог. Из душного тумана, дрожащего от выкриков и топота лихой пляски, вдруг вынырнула Жданка, больно ударила по рукам и попыталась, дура этакая, отнять кружку. Варка кружку, ясное дело, не отдал, а Жданке врезал как следует между глаз, чтоб не лезла не в свое дело. Впрочем, кажется, попал не совсем по Жданке.

Утром он проснулся под лавкой со смутным ощущением, что смертельно болен и уже никогда не оправится. В головах нашлась битком набитая торба, а в ногах – чем-то расстроенная Жданка. Рыжие волосы перьями торчат вокруг синюшно-бледного лица, левое ухо распухло и красно как кумач, на лице брезгливое недоумение. Варка слегка опешил. Обычно на этом лице было написано безоговорочное восхищение его особой и полное согласие со всеми его поступками.

– Пей, – велела она, протягивая расписную миску с чем-то на редкость вонючим. От удивления он подчинился. В миске оказался крутой огуречный рассол. Малость полегчало. Похоже, болезнь была не такой уж смертельной.

– А теперь пошли отсюда.

Варка снова подчинился и полез к двери, переступая через какие-то неподвижные тела.

Снаружи была оттепель. Дороги раскисли. Выбоины наполнились стылой водой. Ноги сразу промокли. Варка шел согнувшись, опустив тупо нывшую голову. Впереди неутомимо прыгал Жданкин рыжий хвостик, а под ногами чавкала липкая глина. Идти им было верст двадцать, не меньше.

* * *

Ланке все время хотелось плакать. Есть тоже хотелось, но не так сильно. В торбе, которую Варка приносил из своих походов, иногда попадалось даже сало, козий сыр, ватрушки или печеные яйца. Чаще, правда, Фамка извлекала оттуда помятые черные пироги с луком, краюшки хлеба, оранжевые ломти вяленой тыквы, бобы, горох, крепенькие желтые репки.

Сам же Варка стал какой-то чудной. Как будто и не Варка вовсе. Угрюмый, молчаливый, растерявший стремительность и легкость движений. Дома он оставался не больше одного-двух дней, и то все лежал на спине, пристроив к теплой печке красные помороженные ноги. Говорил только с Фамкой и только о чем-то ужасно скучном: где взять дров, да на сколько хватит еды, да как бы раздобыть для всех зимнюю обувку, хотя бы и поношенную. Ланку же, как она ни старалась, почти не замечал, жалобы выслушивал вполуха, на слезы не обращал внимания.