Солнце больше солнца

– Ты, не имея приказа, хотел его убить?

Маркел шмыгнул носом, как-то враз ослабел, опустился на табуретку.

– Ты коммунист и не сознаёшь – от него живого было бы больше пользы, чем от мёртвого? А как его потом покарать – есть кому принять решение! – проговорил следователь хлёстко, отрывисто и добавил с ледяной угрозой: – С какой целью ты хотел устранить его от суда?

Неделяев прижал к груди руки, сморщил лицо, обращаясь к троим:

– Товарищи, я со злостью на него не совладал! не осознавал тогда, а теперь сознаю ошибку…

Чекисты помолчали, следя за ним. Следователь произнёс:

– Учитываем твою молодость, незрелость характера. А что ты ему голову отрубил – это был у тебя припадок.

Маркел надулся:

– Я не припадочный.

– Отрубил, понёс за дерево – для чего? зачем?

– Ну, нашло на меня!

– То-то и оно! – кивнул следователь и опять переглянулся с двумя своими.

Неделяева освободили. На собрании партийной ячейки секретарь, сжимая кулак и постукивая им по столу, говорил Маркелу:

– Ты по молодости сделал глупо и должен понять свою глупость. Вот узнали бы в деревне, что ты сделал, и стали бы разносить: коммунисты мёртвым отрезают головы…

Неделяев, потупившись, твердил, что признаёт ошибку, при этом думая о секретаре и других собравшихся, которые тому поддакивали: «Вы – коммунисты сегодняшнего дня, и все ваши заботы и мысли – в этом дне. А я – человек завтрашних сил коммунизма, и то, что я такому врагу голову отсёк, будет тогда правильно пониматься как боль за идею всемирного могущества!»

Из партии его не исключили, но ошибочный поступок поставили ему на вид. И по окончании курсов, хотя он был одним из лучших на занятиях, ему не присвоили командирское звание. Секретарь партийной ячейки позвал его к себе, и Неделяев узнал, что должен завтра в три часа зайти в губчека. Глядя в бумажку, секретарь назвал номер кабинета и фамилию человека, к которому надо явиться.

Человек, сидя за столом, читал бумаги; он был вроде бы нестар, но с морщинистым лбом и седыми висками. Бегло кивнув вошедшему Маркелу на стул, снова занялся чтением, затем убрал бумаги в стол.

– Вы нам известны, – произнёс удовлетворённо, как если бы ему было очень нужно узнать что-то о Неделяеве и он это узнал.

В кабинете повисло молчание. Маркел двинулся на стуле, потёр ладонями колени.

– Я вашим товарищам на всё ответил полностью, – сказав это, он душою перенёсся в те минуты, когда объяснял следователю своё понимание особо вредных идей, а самого обуревала заветная великая идея. Сейчас то же чувство подзадорило его: – Сколько ещё вокруг врагов! Примите меня к вам служить, поручите уничтожать их! – он глядел на чекиста широко раскрытыми глазами, стремясь выразить самую истовую преданность.

Тот ведал кадрами и как раз и собирался дать Неделяеву должность: выворачивать у арестованных нутро, приговорённых оделять последним шлепком. Но Маркел своей резвостью подвёл себя под поступающие сверху предостережения: о вреде излишеств в страстях (в садистских – тоже).

– Люди у нас имеются, – сухо сказал нестарый человек с морщинистым лбом.

Неделяев в обиде ждал, что тот скажет ещё. Хотелось выказать гордость и ум, но не хватало духа: был неодолим страх от того, где он находится.

– Никто не видел, как вели себя вы и Кережков перед его смертью. Всё ли так, как вы рассказали? – промолвил чекист с едкостью недоверия.

Маркел всё время помнил о прокламациях, которые взял из руки Кережкова и сунул в карман. Он не сказал о них командиру отряда, молчал и потом и произнёс сейчас клятвенным тоном:

– Как оно было, так я отвечал и могу повторить!

– Что же, если вдруг что-то припомните – такое бывает, – придите и скажите нам. Для вас это будет лучше, – неспешно и властно проговорил чекист.

У Маркела взыграло ретивое от чувства, что он недооценён.

– Вы вот говорите – у вас имеются люди против всех опасных врагов. Но те идеи, которые сеял Кережков, живут! И чтобы их победить – очень много надо устроить! Нужно установить всемирное могущество – только тогда идеи Кережкова посрамятся!

Чекист подумал: «Ишь, как тянешься к роли повыше!» Бросил жёстко:

– Не надо себя считать умнее других! Мелко плаваешь пока! – и заключил с неприязнью: – Свободен!

Неделяев из губчека сразу же пошёл к секретарю партийной ячейки. Тому было весьма любопытно, зачем Маркела вызывали. Передав краткий разговор с чекистом, парень нервно и оскорблённо пожаловался:

– Я служить хочу, и что мне теперь – землю пахать или на рабочего учиться? Я же оружием владею!

Секретарь сделал значительное лицо:

– Я поговорю с партийными товарищами в милиции. Я знаю – им нужны непьющие.

И вскоре Неделяев получил документ «уполномочен надзирать за порядком в волостном селе и во всей волости…» Село, куда, по его просьбе, он был послан, была его родная Савруха.

5

За ним записали саврасую малорослую крепкую лошадь с длинной гривой. Он восседал на ней, облачённый в новую длиннополую шинель, обутый в новые яловые сапоги, которыми был несказанно доволен. Шашки ему теперь не полагалось, но из-за плеча высовывался ствол казачьей, без штыка, винтовки, к боку прилегала кобура с наганом.

Неделяев ехал шагом по дороге, которая тянулась по возвышенности вдоль леска, что справа жался к обочине; с левой стороны лежало слегка посыпанное снегом поле, за ним извивалась замёрзшая речка, видная лишь местами за полосой голого, но густого мелколесья и кустарника. Впереди в долине и далее на изволок виднелись постройки и дворы села Савруха под серо-серьёзным зимним небом. День, тускнея, плыл в сумерки.

Два года назад Маркел вместе с другими новобранцами Красной Армии ушёл отсюда растерянный, жалеющий себя, придавленный страхом войны, а ныне возвращается человеком власти – хоть и не из первых в последней десятке.

Он обогнал нескольких баб: те шли в село с тощими мешками за спиной и, обернувшись и узрев верхового военного, торопливо подались в сторону от дороги. Маркел перевёл лошадку на рысь, пустился безлюдной улицей, оставляя позади двор за двором; поравнявшись с приоткрытыми воротами, натянул повод, вглядываясь в крытый жестью дом, который был заметно больше соседних. Из пяти его окон три оказались забиты досками. В просторном дворе чернели обгоревшие стены постройки; конюшня, хлев, амбар, другие строения были целы.

Неделяев крикнул во всю силу лёгких:

– Эй! Есть кто?

В одном из незаколоченных окон дома мелькнула тень, затем открылась дверь сеней, на крыльцо вышел, надевая шапку, мужик в куртке из невыделанной овчины.

– Ага! ага! – говоря с показным радушием, глядя под ноги, он осторожно сошёл по ступенькам, направился к всаднику у ворот: – Маркел Неделяев! – в возгласе узнавшего проскользнул интерес.

– Сельсовет где? – спросил строго Маркел.

– Здеся и есть, – произнёс человек, с достоинством поправил шапку.

– Я так и знал, в каком ещё доме-то ему и быть, – Маркел спешился, ввёл лошадь во двор, слыша:

– Я тут председатель сельсовета.

Неделяев сказал на сей раз доверительно:

– Значит так! Ну вот, Авдей…

– Степанович, – подсказал человек.

Маркел кивнул, извлёк из-под отворота шинели сложенный лист, вручил председателю:

– Вот документ, Авдей Степаныч. Я назначен от милиции надзирать за порядком по всей волости.

Председатель провёл ладонями по полам куртки, взял бумагу, подержал перед глазами:

– Темновато, в доме разберу. А вы привяжите лошадь к воротам, мой паренёк сведёт её в конюшню, напоит, корму задаст. Идёмте в дом, – и добавил как бы тоном сожаления, оправдываясь: – Его под сельсовет уездная власть отдала.

Авдей Степанович Пастухов, говорливый многодетный крестьянин, стал председателем сельсовета по трём причинам: бедный, грамотный и, что весьма важно, его старший сын, мобилизованный красными, вышел в командиры взвода.

Пастухов сказал шедшему с ним к крыльцу Маркелу:

– Слыхали мы, как вы смело воевали…

Маркел мгновенно насторожился, ожидая намёка на отсечение головы у мёртвого, но Пастухов высказал бесхитростную похвалу: – как вы с товарищами всю банду Кережкова и его самого порубили.

Удовлетворённый, что правда осталась вне слухов, Неделяев, кивнув, не смог удержать слов:

– Очень опасный враг.

Из сеней вынырнул парнишка лет шестнадцати, поздоровался с Маркелом, выслушал распоряжение отца, побежал к лошади. Пастухов пропустил волостного милиционера в сени, поясняя:

– В кухне печь протоплена, я там обретаюсь. А те комнаты нынче не нагреешь, там три голландки, вы-то знаете…

Маркел вырос под крышей этого дома. Его хозяин Фёдор Севастьянович Данилов когда-то взял в батрачки девочку Катю, которую мать заставляла просить милостыню. Работу Кате давали посильную, Данилов кормил вдоволь, маленькая батрачка стала ладной остроглазой девушкой. Семнадцати лет она пошла под венец с Николаем Неделяевым, который был чуть старше неё и тоже нанялся к Данилову батраком. Хозяин пустил молодых в тёплый, под одной крышей с баней флигелёк, там и явился на свет Маркел.

Через год молодой отец подался в Бузулук «искать годное место» – не до смерти же, мол, держаться за батрацкую долю. Позднее его видели в Оренбурге – собой довольного, о семье не спросившего.

Минуло ещё года полтора: в село заехал предприниматель, который скупал телячьи желудки для отправки в засоленном виде в Самару, где из них получали особый питательный экстракт. Деловой человек остановился у Данилова, покупая у него товар. Перед отъездом купца, оба в подъёме духа от сделки, под аппетитную закуску попивали водку завода «Долгов и К», известную отменной очисткой от сивушных масел, и гость попросил отпустить с ним Екатерину. Она ждала за дверью, тут же вошла, поклонилась хозяину в пояс и, не вытирая слёз, взмолилась, чтобы он взял на попечение мальчишечку – дал ей «возможность новой жизни».

Фёдор Севастьянович хмыкнул, подумал, вздохнул и произнёс:

– Ладно уж. Уже то хорошо, что не клянёшься, что вскорости его заберёшь.

У него росли три дочери, старшая училась в частном пансионе, приезжала домой на каникулы. Младшая была на пять лет старше Маркела. Жена хозяина богобоязненная Софья Ивановна пожалела «кинутого сироту», его взяли в дом, поставили в просторной кухне детскую кровать. Мало того, что он раздет, разут не был, но вдоволь ел блины трубочкой с жареным молотым мясом внутри, которые нередко пекли в скоромные дни.

По мере того как он рос, его приучали к работе: он помогал кухарке перебирать гречку и горох, протирал вымытые стаканы, носил курам пшено, рвал для кроликов траву. Когда кровать оказалась коротка, стал спать на лавке, на ночь постилая тюфяк.

Пришёл срок, хозяин отвёл приёмыша в сельскую трёхгодичную школу, окончив которую, Маркел с утра брался за свою долю трудов по хозяйству, становился более и более полезным. Хозяйство всё прибавлялось, нанятый батраком парень Илья Обреев тоже был поселён в кухне.

Теперь Пастухов привёл Маркела в эту кухню, тот увидел на знакомом столе из вековой сосны, ныне непокрытом, школьную тетрадку, огрызок карандаша, сальную свечу в гранёном стакане.

– Вот здесь заседаю и делаю, что велят, – сказал Пастухов тоном жалобы на тяжёлую обязанность, чиркнул спичкой, зажёг свечу, добавил: – Лампа есть, да нет керосина.

Он взялся читать бумагу о назначении Неделяева, меж тем как тот прислонил к стене винтовку, положил на подоконник чёрную офицерскую кобуру с наганом, постелил на лавку шинель, поместил вещевой мешок. Проделав всё это, он, в суконном кителе, перехваченном кожаным ремнём, пристегнул к нему кобуру и сел на табурет за стол.

Председатель сельсовета глядел на него с возросшим почтением.

– Это вас к нам направили из-за банды Шуряя? – проговорил вкрадчиво.

– Не только, – с важностью обронил Маркел, впервые услышав о названной банде.

Пастухов, учтя, что представляет хоть и не вооружённую, но – власть, сказал снисходительно, будто отвечая на просьбу:

– Конечно, тут переночуйте, а завтра найдётся вам квартира. – Раздумывая, добавил: – Покормить бы вас надо… – при этом смотрел на вещевой мешок Маркела, вызывая на ответ: у меня, мол, есть чем поужинать.

В мешке в самом деле была провизия, полученная Маркелом при отъезде в село, но ему хотелось её приберечь, и он промолчал. Пастухов вышел из кухни, позвал сына, распорядился и, вернувшись, сел за стол, стал рассказывать, кого убили на войне, кто умер сам или был убит в селе, пока отсутствовал Неделяев. Тот услышал и о свадьбах, и о пожарах. Сидел и внимал рассказчику, не удостаивая того взглядом, с видом обстоятельности, как всего повидавший влиятельный старик. Подбросил вопрос:

– Банда у Шуряя большая? – глаза при этом стали хитрыми, будто он знал численность банды и проверял рассказчика.

Тот проговорил осторожно:

– Они открыто ведь не ездят. Днём кто-то для них высмотрит двор, они ночью приедут вшестером ли, всемером и уведут последнюю скотину.

Сотрудник милиции, замкнуто-значительный, ничего на это не сказал, в то время как Пастухов втайне изумлялся: «Сколько же ему лет? Не более, как двадцать, а какой стал матёрый ворон».

Паренёк принёс в кошёлке полгоршка постных щей, несколько варёных картофелин, ломоть хлеба. Маркел молча приступил к еде, и председатель окончательно утвердился: «Истый ворон! Сел и клюёт как извеку своё, и никакой тебе любезности».

В кухне было две двери: одна открывалась в сени, другая вела в прихожую – обширное помещение с ходами в две комнаты и в столовую, которую чаще называли горницей.

Пастухов перед тем, как уйти, сказал:

– Я всегда ухожу через прихожую и там на двери из сеней замок повешу. А на вот эту дверь в сени замка нет, приколотили, видите, крючок, да плохо. Дверь потянуть, и в щель можно нож просунуть, крючок снять. Илья Обреев так сюда и проникает ночевать.

Тут выдержка подвела человека из милиции, у него вырвалось:

– Обреев?

Пастухов, довольный, что на сей раз Маркел удивлён, охотно заговорил:

– Он тут с вами жил, и куда ж ему деться? От военной службы в бегах, проживает то у нас в селе, то поблизости. У него в руках, вы-то знаете, любое дело спорится. Он за всякую работу берётся за кусок хлеба. Мужик мирный. И как я дверь на крючок закрою и другим ходом выйду в сени, а их запереть нечем, он через них сюда.

Неделяев вскочил из-за стола, резко повернулся к Пастухову:

– Он и сегодня придёт?

Авдей Степанович произнёс рассудительно:

– Чай, зима на дворе, а тут печь всегда истоплена, и ему тут привычное жильё, другого не было. Сторожем против него нам некого ставить, оружия нет.

Маркел стал опять невозмутимо-молчалив, председатель сельсовета попрощался с ним до утра и ушёл.

6

В тёплой кухне Неделяев снял китель и разулся, перед этим положив наган на табурет у лавки. В окно были видны мерцающие звёзды. Он задул свечу, лёг на постланную на лавку шинель, стал подрёмывать. Прошло не более получаса, как в сенях скрипнула дверь, затем кто-то снаружи потянул на себя дверь кухни, слегка звякнул поддетый снизу сброшенный крючок. Вошедшая фигура в темноте уверенно направилась к столу: пришелец не ожидал кого-то здесь застать.

Маркел, схватив наган, сел на лавке, выкрикнул:

– Стой! Стрелять буду!

Фигура замерла, раздался растерянный, дрогнувший в сомнении голос:

– Кажись, знаю тебя…

– Возьми на столе спички, зажги свечу! – приказал Неделяев.

Пришедший исполнил, что было велено, вытянул руку с горящей свечой – свет упал на лицо Маркела, на револьвер:

– Правда, ты…

– Поставь свечу на стол перед собой! – с этими словами Неделяев встал, не опуская нагана, обошёл стол, приблизился к пришельцу. Тот был в нагольном полушубке, в малахае, лицо заросло щетиной. – Вот она – финка твоя. Бандитом стал, Обреев, – произнёс Маркел мрачно, указывая взглядом на нож, который пришелец положил на стол, перед тем как зажечь свечу.

Илья Обреев удивлённо-тревожно всматривался в Неделяева:

– Ты это к чему?

– Я – направленный сюда представитель рабоче-крестьянской милиции, – проговорил тот неторопливо и веско, – председатель сельсовета Пастухов отвёл мне здесь ночлег. А ты открыл запор, проник сюда с ножом – меня спящего зарезать.

– Да откуда ж я знал, что ты здесь? – вырвалось у ошеломлённого Обреева.

– А зачем сюда с ножом проник? Переночевать? – Маркел коротко рассмеялся. – Скажи в ЧК. Может, и поверят.

– Да я тут…

– Часто ночуешь? – перебил Неделяев с издёвкой. – И потому крючок прибили, чтобы ты его ножом поддевал. – Он сменил тон на резкий и угрюмый: – Я мог в тебя сразу стрельнуть как в тайно проникшего. Нож при тебе, и я был бы полностью прав перед товарищами.

Илья Обреев в усилии доказать, что всё не так, как представляет Маркел, пробормотал:

– Я ни на кого не посягал…

Неделяев сказал сухо:

– Посидишь ночь в погребе, а завтра отправлю тебя в уездную ЧК. Там разберут, как ты относишься к советской власти, чем промышляешь и для чего пробрался с ножом в сельсовет.

Илью пробрало до печёнок страхом от того, что его ждёт.

– Я понял… хочешь показать себя: я бандита поймал! – произнёс он со смиренным укором. – Но имей сердце, – попросил жалобно, – не гони в погреб!

– И мне всю ночь тебя караулить? Была бы верёвка, я бы тебя связал.

– Есть верёвка, за печкой Пастухов спрятал. Можно взять?

Маркел разрешил, и, когда Обреев достал из-за печки и подал ему связку верёвок, спросил, что с ними делал Пастухов.

– Лошади ноги связывали. Он велел сельсоветскую лошадь зарезать – без мясного не живётся, – пояснил мимоходом, в мыслях о своём, Илья, скидывая полушубок.

Неделяев про себя усмехнулся. По его знаку Обреев расположился на полу на полушубке, который предусмотрительно расстелил поближе к печке. Маркел связал ему руки и ноги, произнёс с задушевной злостью:

– Замечу какую твою попытку, думать не буду – стрельну!

Погасив свечу, прилёг на лавку, револьвер – под носом на табурете. В рассеянной темноте хорошо различим скорчившийся на полу в трёх шагах связанный человек. Он было заговорил о своей невиновности – Неделяев сказал озлобляющимся голосом:

– Давай, давай, чтобы я встал. Но если я встану, то лягу, когда тебя в погреб посажу.

7

Спозаранок придя в сельсовет, Авдей Степанович Пастухов направился в кухню через холодную прихожую, постучал в дверь и, открывая её с пожеланием доброго утра, осёкся. За столом сидели друг против друга Неделяев и Обреев, у которого за спиной были связаны в локтях руки. Перед ним стояла кружка, в которую Неделяев опустил сухарь, поднёс ко рту связанного: тот откусил, стал жевать, меж тем как волостной милиционер повернул голову к вошедшему:

– У меня к вам дело, товарищ председатель сельсовета. Нужны запряжка и тулуп. Я свою лошадь под хомут не дам.

Кружка, по-видимому, с кипятком, стояла и перед Маркелом, рядом лежал второй сухарь. На Пастухова от печи наплывало тепло, за чугунной дверцей потрескивали горящие поленья. Дивясь на картину, он спросил милиционера, не сумев скрыть недовольства:

– Далеко ехать хотите? – и тут же нетерпеливо заговорил: – Что тут случилось-то? Надо бы мне знать, расскажите! Тулуп – куда ни шло, а лошадь и телега не стоят наготове…

Неделяев взял свой сухарь и, погружая его в кружку, принялся есть, не отвечая на вопросы Пастухова, сообщая лишь, что повезёт арестованного на ближнюю железнодорожную станцию, где стоит красноармейское подразделение и имеется ЧК. Авдей Степанович потоптался и, не услышав более ни слова, ушёл, решая, у кого из мужиков потребовать лошадь, у кого – телегу. Зима была в самом начале, снега выпало мало: сани не годились.

Спустя часа полтора из села выехала запряжка. Правил, сидя на передке, Илья Обреев, за его спиной полулежал в телеге Неделяев в тулупе поверх шинели, в казачьей с коротким серым мехом папахе, держал руку на положенной рядом винтовке.

День был облачный, тихий, с морозцем, колёса звонко дробили ледок мелких лужиц на окаменевшей дороге, которая уходила к горизонту по равнине, бело-сероватой от тонкого слоя снега, местами чернеющей островами пашни. До железнодорожной станции было двадцать пять вёрст.

Илья обернулся, выдохнул парок:

– Маркел! С охотой меня на смерть везёшь?

– А ты правильно сказал: вроде ты меня везёшь, а везу-то тебя я! – ответил, ёрничая, Неделяев. – И не надо меня трогать пустыми вопросами. Я знаю дело. Ты – вредный элемент!

– Какие слова-то узнал, да-а… этими словами тебя Москанин купил, – бросил, вновь обернувшись, Обреев. – Образованный человек жевал и тебе в рот клал, что пришёл твой праздник.

– Он и для тебя пришёл, но в тебе души не хватило на перемену жизни, – сказал с презрением Неделяев.

– Злобы у меня не было на тех, кто не виноват, – Илья предоставил лошади идти шагом и, глядя назад на полулежащего в телеге Маркела, выкрикивал:

– Кто виноват, что отец умер и оставил на мать меня и трёх девок? И что взял меня к себе дядя, который бить не уставал? Я от него убежал к чужим и учился и на плотника, и на шорника, и на кузнеца. Не все хозяева были злы, но только от Данилова я узнал справедливость. Скажи, что я вру и он не платил по договору? не кормил тем, что и сам ел? И этим он заслужил…

– А ну замолкни! – крикнул Неделяев, с угрозой берясь обеими руками за лежавшую рядом с ним винтовку.

Ему было против души слушать то, чего коснулся Обреев. Не то чтобы Маркел старался забыть март 1918 года. Претило, как может быть вывернуто происшедшее и подсунуто под нос.

Сырой ветреной мартовской порой в Саврухе заговорили, что поблизости объявились красные дружины, которые поступают с жителями как враги, ищут, у кого что можно забрать, и забирают.

Раньше в ходу была мысль, что красные воюют только с казаками. Кто из селян вникал, почему Оренбургское казачье войско во главе с атаманом Дутовым признавало Временное правительство законной властью, а коммунистам, совершившим Октябрьский переворот, не подчинилось? Коммунисты кричали, пели, трубили о революции, а против них был создан Комитет Спасения Родины и Революции.

В Оренбуржье, помимо казаков, русских крестьян и горожан, жили переселенцы с Украины, башкиры, татары, казахи, другие народности, и от каждой, от каждого местного самоуправления вошли представители в Комитет. Как и представители всех партий – от конституционных демократов (кадетов) до эсеров и меньшевиков.

При этом, однако же, многим жителям изобильного края было невдомёк, что спасение Родины и Революции означает спасение, по меньшей мере, уклада жизни, без которого твоё жильё, твоё имущество уже не будет твоим, как прежде.

В то время дом Фёдора Севастьяновича Данилова глядел на обширный двор всеми пятью окнами, жестяная крыша была выкрашена зелёной краской. В хлеву мычал бык, из свинарника доносилось хрюканье.

Около полудня Маркел повыгреб из овчарни помёт, пошёл было в дом, как вдруг во двор въехал всадник в городском пальто, в беличьей шапке, за ним ещё несколько: те в шинелях, за спиной – винтовки. Человек в пальто сошёл с лошади на тающий снег, поглядел на амбар, конюшню, овин, на другие добротные хозяйственные строения, после чего окликнул Маркела, который следил за ним с любопытством:

– Парень! Ты кто?

– Работник.

– Тогда дай пожать тебе руку, – сказал незнакомец без улыбки, неспешно стягивая с правой руки перчатку, стоя на месте.

Конники разъезжали по двору, один поторопил парня:

– Позвали – подойди!

Тот с опаской приблизился к человеку в пальто, который взял его чуть приподнятую руку, крепко пожал.

– Как зовут?

Парень назвался.

– Погляди, Маркел, – человек указал взглядом на конников: – Видишь красные повязки у них на рукавах? Уважай и люби этот цвет. Это знак борьбы за права рабочих и всех бедняков.

Из дома вышел Данилов во всегдашней поношенной поддёвке, направился к незнакомцу лёгким скорым, несмотря на годы, шагом.

– Здравствуйте! – он на миг чуть наклонил голову, не протягивая руки. – По какому делу?

– Покамест посторонитесь! – приказал, мотнув головой вправо, человек в пальто, и Данилов уступил ему дорогу.

Он неторопливо пошёл к крыльцу.

8

Позвав с собой Маркела, он из прихожей зашёл в комнату, чьё окно глядело во двор, и в другую, с окном в огород, затем шагнул в горницу, пройдя которую, побывал в комнатах, расположенных в ряд с ней.

Возвратившись в горницу, пришелец снял беличью шапку, надел на угол спинки стула, пальто бросил на сиденье. Он мог быть лет сорока: среднего роста, гладкие русые волосы скрывают уши и лоб до самых бровей, лицо выбрито. Он стоял в зеленовато-коричневой куртке с большими накладными карманами на груди и на полах: позднее Маркел узнает, что такие куртки зовутся френчами.