скачать книгу бесплатно
Виктор помог ему встать с кресла и лечь на диван.
– Я пока с тобой, меня ещё не схватили… Может, на след не нападут?
– Если ты не наследил… ты действительно там ничего не оставил? Раз ускользнул, может быть, есть надежда… В общем, они там кретины. Все способные люди у нас в армии. Да – но ты сам можешь выдать себя. Загуляешь, сболтнёшь… Те, кто тебя знают, заметят, как ты изменился… прежде всего, заметят самые близкие… – он оторвал голову от подушки, указал глазами на закрытую дверь. – Мать не сможет не поделиться с подругами, – прошептал, страдальчески и гадливо морщась, откинулся на подушку, тут же опять приподнялся: – Витя, нам до зарезу нужно нестандартное решение.
Виктор опустился у дивана на колени, смотрел в лицо прикрывшего глаза отца, осознав, что, нередко ругая, высмеивая его про себя, всегда любил его. Всё существо сейчас пронизывала точащая слёзы любовь к отцу. Тот пробормотал:
– Я посижу с тобой на кухне. Выпей стакан водки, плотно поешь и спать.
Можов-младший выпил два стакана водки, съел тарелку студня, круто перчённого, политого лимонным соком, сдобренного хреном, повалился в постель и проспал десять часов. Когда поднялся, было воскресное утро. Отец, во всю ночь не забывшийся сном ни на минуту, выглядел: краше в гроб кладут. После завтрака с крепким кофе оба опять уединились в кабинете.
– Будем исходить из следующего, – начал Можов-старший. – Здесь тебе оставаться нельзя. Мать почувствует, если уже не почувствовала: произошло нечто большее, чем пьяный скандал в поезде… Среди её подруг загуляет: Виктор ехал из Свердловска в Черкесию, из-за пьянки сошёл с поезда – и что-то случилось! Это будет наталкивать и наталкивать на вопрос, на догадки: что? что случилось?.. То же самое, – прошептал отец, – получится, если ты будешь жить у тёти. Только там в тебя станут вглядываться и тётя, и дядя. И оба тоже с кем-нибудь да поделятся.
Виктор восхитился неоспоримостью соображений и ждал от отца решения. Тот проговорил медленно, чуть слышно:
– Тебе нужны особые условия. Кругом карлики, и твоя жизнь так рискованна, потому что ты – самородок. Самородок, в котором, при всём его великолепии, остался неразвившимся признак, размноженный во многих миллионах карликов… Я о том, что ты должен был молчать, когда гаишники потребовали дань с той женщины. А ты отчаянно, безрассудно… как и потом на этой даче… да что там!
Виктор растроганно прошептал:
– Папа, ладно тебе…
– Да! – сказал тот упрямо-подтверждающе. – Карлики чуют в тебе большого ребёнка, и их искушает соблазн встать над тобой. Ты должен быть там, где тебя не знают и где рядом будет не карлик. Где твоя жизнь войдёт в регламент и притом ты сможешь многое почерпнуть.
В выражении отца была твёрдость, он говорил приглушённо, почти шёпотом:
– Есть такой человек. Мы встречались несколько раз на несанкционированных конференциях «Свердловск – столица России». Однажды я проговорил с ним полночи. У него огромный авторитет, он – родной брат… – Можов-старший произнёс фамилию министра обороны и, словно запнувшись, помолчал.
– О маршале ходит дурно пахнущее…
– Что? – живо поинтересовался Виктор.
– Питает слабость к невинным девочкам…
Глядя на хмыкнувшего сына, отец проговорил:
– Брат, я думаю, тоже не ангел, но… – и Можов-старший счёл возможным заключить: – Двое из одной семьи не могут быть наделены одинаковыми пороками.
Виктор впервые за последнее время улыбнулся от души. Он услышал: брат министра так любит Урал, что, хотя мог бы жить в Москве, живёт на Урале.
– Глубокая волевая натура, ему претят карлики. По-моему, он очень одинок. Он признался мне, что не видит вблизи достойных людей, а ему нужен личный сотрудник – кто-то вроде ассистента, секретаря… Я испытываю к нему доверие, симпатию, у меня чувство, что, если он тебя примет, то будет опекать. Не исключено, что вы с ним схожи… я даже уверен в этом.
Отец ждал, что скажет сын, а тот думал: если в его положении так ясно видны пути к камере смертника, то почему не попробовать ход, пока остающийся непрояснённым?
Можов-старший сел за телефон… И не минуло пары суток, как в квартире Лонгина Антоновича появился темнобровый блондин.
25
Алик вошла в квартиру во власти впечатлений от блондина, мама могла бы прочесть на её лице: «Кого я встретила!»
– Было весело?
– Да! И интересно. – Дочь прошла к себе в комнату, откуда бросила: – Расскажу за ужином. Только я так сыта!
Мама, взалкав рассказа, была занята неотступно посещавшим её: хорошо ли то, что кажется хорошим дочери? А та в своей маленькой комнате осваивалась с происшедшим сегодня как с волнующе-неясным приобретением.
Когда она, переодевшись в домашнее платьице, появилась в кухне, папа сидел за столом в своей линялой желтоватой спортивной майке, щекастый, склонный к полноте. Он с хитроватым выражением сообщил:
– Футболист твои вещи принёс. Сказал, что ты уехала с пикничка.
Алик, перенесясь в первые минуты знакомства с Виктором, задумчиво улыбнулась. Мама, положив мужу и себе на тарелки поджаристые котлеты, неохотно подчинилась жесту дочери и не поставила перед ней прибор. Будучи женщиной с выдержкой, она вместо расспросов прибегла к комплименту:
– Ты сейчас свежее, чем утром.
Дочка и сама это находила: лишь минут пять назад она оторвалась от зеркала. Попросив повидло, она взяла ломтик булки и, избалованное дитя, озорно спросила отца:
– Что такое «ерофеич»?
Папа, некогда усердно выслуживавшийся сержант Советской Армии, а в последние годы – начальник цеха крупного завода, – блеснул зоркими глазками. Не спеша отвечать, разрезал на кусочки котлету, поддел ножом горчицу в горчичнице, перенёс порцию на край тарелки.
– И кто тебя угощал «ерофеичем»? – промолвил с ласковым лукавством.
Алик, намазывая ломтик булки повидлом, перевела взгляд с папы на маму и назвала фамилию Лонгина Антоновича.
– Что-то знаете о нём? Он учёный. И не однофамилец, а родной брат маршала.
– Есть такой… – папа воткнул вилку в кусочек котлеты, повозил его в горчице и, отправив в рот, переглянулся с женой.
Они жили в привязанности друг к другу. Она, сдобная дама, в сорок с лишним лет преисполненная вкуса к жизни не менее, чем в юности, была довольна мужем. Когда-то стройненькая девушка, отнюдь не сетуя на свою внешность, подала согласие на брак как милостивый жест, избавляющий парня от прыжка с моста. Батанов мог бы её шокировать: он не видел в ней такую уж недосягаемую красавицу. Но она его волновала, чтобы вскорости и успокоить: не проиграл ли он по другим статьям. Став врачом-косметологом, жена успешно помогала в нуждах тем, кто был способен, в свою очередь, спасать от нужд – касалось ли то бакалеи, галантереи или импортной мебели.
Ценя жену, Батанов, как и она, гордился дочерью и был внимателен к опасениям, которые Алик вызывала у матери. Та полагала: дочка слишком впечатлительна и, не дай Бог, «увлечётся фантазией». Под этим подразумевалось увлечение каким-нибудь непризнанным гением из художников, поэтов или изобретателей. «Такие всегда на пороге достижения, – говаривала мама папе, – но жизнь идёт, а они болтаются, как… кое-что в проруби». Будь родители вольны выбирать, кем быть дочке: «идеалисткой» или сладострастницей, они предпочли бы второе.
За ужином поглощая котлеты, мама и папа хотели бы почувствовать в рассказе Алика плотский привкус.
– Боря-футболист сказал, что ты вроде ногу повредила, – произнесла мама: она сразу по походке возвратившейся дочери увидела, что ноги в порядке.
– Я оступилась и испугалась, что разболится. Обошлось. А то хотели отвезти меня к травматологу.
Родители отметили – «хотели». Мама спросила:
– Налить тебе молока?
– Не, кефира.
Папа с добродушной усмешечкой проговорил:
– И куда же они тебя повезли?
– Домой к учёному, он пригласил меня на обед, – сказала Алик невозмутимо, как о чём-то, что в порядке вещей.
Впрочем, играть на нетерпении родителей ей не хотелось, и она рассказала: профессор и его помощник поехали в лес развеяться, помощник намеревался ягоды пособирать, да не нашёл. Возвращался, а тут у неё с ногой приключись.
– Помощника и за ягодами послал, – вставил папа не сказать чтобы с осуждением.
Дочь строго взглянула на него:
– Профессор слепой. Ты не знал?
Отец посерьёзнел:
– Не слышал.
– Совсем слепой? – с неудовольствием произнесла мама.
Кивнув, Алик закончила рассказ описанием квартиры Лонгина Антоновича и обеда, кратко упомянув, что говорили о поэзии:
– Профессор читал наизусть Гумилёва, а Виктор – Бальмонта.
26
Два дня спустя Лонгин Антонович позвонил девушке, светски-участливым тоном осведомился, как у неё дела, и попросил позволения «высказать кое-какую идейку». Алик весело произнесла:
– А почему бы и нет!
Он сказал, что менее чем через неделю «стукнет тридцать лет», как он живёт на Урале.
– И идея моя в том, чтобы это отпраздновать с вами и со всей вашей компанией, которая была в лесу.
Девушка от неожиданности не нашлась, что сказать, кроме:
– Это оригинально!
– Я приглашаю вас и ваших друзей в следующую субботу в ресторан «Уралочка», – передала телефонная трубка проникновенную просьбу профессора.
Алик понимала, что надобно удивиться, поиграть в смущение, поколебаться, но не захотела это делать. А Лонгин Антонович объяснял, почему выбрал «Уралочку». Во-первых, название подходящее, во-вторых, ресторан открылся только полмесяца назад, а на первых порах снабжение щедрее и обслуживание лучше.
– Я передам ваше приглашение, – пообещала девушка, – но не знаю, кто как откликнется.
– Очень надеюсь, что придут все, – прозвучал в трубке тронутый грустью голос жизнелюбия, которое не желало бы сдаваться.
В продолжение разговора и после Алик переживала натиск вопроса: каким предстанет на банкете Виктор? Её творящая воля бросилась играть красками и линиями и всё острее волновала тем, а как должна выглядеть она сама? Она вновь и вновь поворачивалась перед трельяжем, примеряя наряды… К ней словно прикасалась хрупкая ласка того дня, когда она школьницей впервые пришла в Дом моделей. Маме с её умением никогда не упускать нужное стало известно, что требуется манекенщица-подросток. Простенькое, казалось бы, платье так преобразило школьницу, что, оглядев её, директриса Дома моделей, поджарая дама с сигаретой, встала рядом с нехуденькой маменькой:
– Назвать её сейчас Аллочкой? Не идёт. А что идёт? Алик!
Теперь, в атакующих её представлениях о банкете, девушка, примерив облегающее платье с вырезом, мысленно воскликнула: «Всего лишь Аллочка!» И выбрала другое – посвободнее, типа греческой туники с защипами на плечах, перехваченное пояском. Оно должно бы скрадывать формы, но происходит наоборот: лёгкая ткань, при каждом движении приникая к телу, подчёркивает линии фигурки. Серо-голубой – жемчужный – цвет туники подходит к цвету глаз. Отступить на пару шагов от трельяжа, приблизиться… Проделать это ещё раз, ещё… поворотик, ещё… Набросим на плечи пелерину из того же полупрозрачного шифона, кусок ткани свернём жгутом и, перевязав им волосы, небрежно кинем концы на правое плечо. На нас глядит из зазеркалья истый кураж в облике играющей девочки – Алик.
27
В квартале от «Уралочки» встретились, чтобы направиться туда вместе, Алик, подъехавшая на такси, Дэн, Галя и Люда, которая всё ещё гостила у родителей Боба. Сам он со своей командой накануне вылетел в другой город. Друзья Алика узнали из телефонного с нею разговора, кому принадлежит увёзшая её чёрная «волга». Девушка рассказывала об очень занятном слепом чудаке-учёном, но они переключались мыслью на иную хорошо запомнившуюся фигуру.
Виктор стоял на тротуаре у ресторана и пошёл навстречу компании. Алик вся внутренне подобралась. Он был безупречно эффектен в костюме стального цвета в тёмную полоску, в синей рубахе с расстёгнутым воротом. В какое блаженство окунул девушку его взгляд, вобравший её всю с её нарядом. Двое видели лишь друг друга, меж тем как три пары глаз пристально наблюдали за ними. «Самец, умеющий себя подать! – была мысль Гали. – Сейчас он в чарах Цирцеи, но на меня обязательно положит глаз». Пятунин перебирал в уме фамилии портных, какие могли так одеть этого претенциозного блондина. Если бы Дэна попросили охарактеризовать его одним словом без перехлёста эмоций, он со всей сдержанностью дал бы определение: «Полусволочь – по меньшей мере».
Испытывая к Виктору иное и гораздо более терзающее чувство, Люда Енбаева предавалась сущей муке – смотреть на него и модницу. «Повернусь и уйду!» – объявляла она себе, понимая, что не уйдёт.
– Мы снова встретились, – промямлила она, впрочем, довольно громко, и молодой человек, наконец, обернулся; начав с неё, он уделил улыбку с чуть заметным поклонцем Гале и Денису, здороваясь и добавляя:
– Лонгин Антонович будет рад…
Можов повёл компанию в зал ресторана, где осанисто стоял профессор в почти чёрных очках – неожиданно внушительный. Виктор представил его Дэну, Гале и Люде, а тот, любезно клоня голову, слушал, как называли себя гости. Затем сообщил, что зарезервировал три столика:
– Чтобы вы могли рассаживаться в самых разных сочетаниях…
Попросил выбирать в меню что захочется:
– Цены сегодня не существуют! Обязательно рекомендую всем жаркое в горшочках. Напитки я уже заказал: увы, это лучшее, что тут имеется. Советское шампанское, вино «Лидия», коньяк «Плиска».
Он пригласил за свой столик Галю и Пятунина и повернул голову совсем не в ту сторону, где стоял его помощник:
– Виктор, а ты, будь добр, займи пока Алика и Люду.
Дэн не отказал себе в удовольствии подумать, что слепой не против посводничать. Однако нельзя было не отдать должное похвальной для несчастного галантной лёгкости обращения:
– Галочка, Денис, вы оба родились на Урале? Как славно! А я приехал сюда тридцать лет назад и – влюблён… Сегодня влюблён как никогда. Климат, обычаи, самобытность коллективного бессознательного – да простится мне громоздкость фразы. Суть та, что Урал, Гималаи, Алтай – прародина единой цивилизации, чего мы, её наследники, пока не познали…
Дэн вставил с томной ноткой устающего от таких разговоров человека:
– Но вы-то познали, наверно?
Лонгин Антонович с иронично утрированным апломбом произнёс:
– Познать – значит увидеть рождённую здешними краями индивидуальность!
Он замолчал, словно удовлетворённый тем, что сказанное воспринято как заумь.
– Кровь! – сказал он. – Кровь породившая и кровь пролитая. Кровь – пароль и признак… Но давайте не о той, о которой вы подумали, а о маслянистой высококалорийной удушливо пахнущей и одновременно ароматной крови Земли – о нефти. Моя специальность, – пояснил, как бы заключая изложенное в скобки.
Галя, нечасто питая симпатию к знакомым, редко изменяла себе и в отношении к остальным. Она глядела на слепого без притворства: «Говоришь, как вурдалак, разве что причмока не хватает».
Профессор вдруг обратился к ней, отделённой от него столиком:
– Вы темноволосы? Да? О-о… В пору, когда я видел, – промолвил печально, – я запомнил взметнувшуюся нефтяную струю при ослепительном солнце… исчерна-коричневый цвет в серёдке переходил в цвет мёда по сторонам. Мне кажется, у вас карие с блеском глаза. Если так, я сравнил бы их цвет с игрой оттенков нефтяной струи…
– Замечательно! – произнесла девушка без восторга, а Пятунин изумлённо уведомил слепого:
– Глаза у неё действительно карие. И бывают с огоньком – правда, холодным. – Он словно в испуге отстранился от Гали, делая вид, что пытается съёжиться, – она вскинула руку, чтобы дать ему по загривку, но удержалась.
– Не буду вам более докучать, друзья мои, – преувеличенно заботливо произнёс Лонгин Антонович. – Вас ждёт отдельный столик.
Молодой человек и девушка пересели, на столике стояла бутылка советского шампанского, и Дэн был обрадован: довольно редкое полусладкое, а не распространённое сухое.
