Тим и лето

Тим вскочил с крыльца, быстро обежал дом и распахнул калитку. Задержался, забравшись ногами на жердину забора, и вскоре увидел, как на далекой насыпи совершенно пустого в этот час «грейдера» появляется корова, а после осторожно спускается по довольно крутому склону.

– Зорька идет! – крикнул Тим.

За «грейдером» было большое-большое поле, а за ним еще один лес, и там, где из леса, ветвясь рукавами среди редких сосен, выходила широкая дорога, вечерами собиралось много жителей – встречать стадо, которое пастух гнал с дальних пастбищ. Но Зорька всегда приходила домой сама.

А вот чего Тим не знал, так это того, что калитка с этой стороны вообще редко когда закрывалась, а это дедушка специально придумал ему такую работу.

Дедушка прошел Великую Отечественную, командовал артиллерийским расчетом, был ранен и контужен. К каждому юбилею, к каждой памятной дате на его и без того тяжелом кителе прибавлялась новая медаль. Тим очень любил их разглядывать, когда дедушка, как бы неохотно, позволял ему достать из шифоньера свой парадный китель.

Тим еще помнил, как в прошлый раз они часто гуляли с дедушкой по окрестностям, помнил, как дедушка выкапывал из земли какой-то корень, чистил его ножом и угощал Тима – корень был очень сладким и вкусным; показывал другие съедобные травы – щавель и «заячью капусту», растущую на камнях, как мох. А бывало, что вечерами они, как бы украдкой, ходили на плотину, где дедушка иногда прятал в воде мордушки, в которые попадались маленькие карасики и гольяны. Что на Ближней, что на Дальней плотине особо ничего больше и не водилось.

А еще Тим любил смотреть, как дедушка бреется. Это было целое действие. Он степенно раскладывал на столе всякие чашечки-тарелочки, разводил мыльный раствор, взбивая его до густой пены, ставил зеркало, брал помазок, а потом опасную, очень острую бритву, к которой Тиму нельзя было даже прикасаться. Зато дедушка всегда намыливал и ему щеки и подбородок, а потом делал вид, что сбривает закрытой бритвой. Так и брились вдвоем.

В этом году дедушка сильно болел и уже мало двигался. По большому счету Тим оказался предоставлен сам себе. Для бабушки ведь как? Главное, чтобы внук был накормлен, чист и опрятен. Кормили Тима от души, а вот с чистотой часто бывали проблемы. Даже сейчас колени Тима были черны от земли – когда только успел испачкаться? Вроде бы, недавно перед ужином умывался, в том числе и ноги в большом оцинкованном тазу. Баню топили не каждый день, но умываться все равно приходилось регулярно – прямо на улице, – с этим было строго.

Вечерняя тишина всегда была какой-то особенной. Казалось бы, и днем-то не бывало шумно – не то, что в городе, – даже когда работала пилорама, а работала она редко, но все равно тишина на закате была совсем не такой и воспринималась иначе. Словно само пространство раздвигалось, и звукам становилось просторней и легче разноситься по воздуху.

Вот Зорька, с усталым топотом, покорно зашла в свое стойло. Следом прошла мама, негромко позвякивая ведром. Тим приготовил свою любимую алюминиевую кружку – армейскую, как сказал дедушка. Когда мама выйдет из сарая с ведром молока, Тим зачерпнет полкружки и с важным видом выпьет – прямо как есть, душистым и теплым. Мама почему-то воротила нос, а Тиму парное молоко нравилось. И это была еще одна его ответственная работа. Иногда случалось, что молоко отдает сильной горечью, – это значило, что корова умудрилась перехватить где-то полыни. Надо бы взяться и повыдергать всю полынь вдоль забора. Так Тим уже поступил с высоченной, выше головы, крапивой за сараем – сначала протоптал в не по размеру больших сапогах себе тропинку вниз до самого ручья, а после расширил её большим кругом в одном месте посреди зарослей. Но сколько-то крапивы оставил – получилось что-то вроде секретного штаба, защищенного со всех сторон естественной и очень жгучей преградой. В процессе Тиму неоднократно довелось испытать ее неприступность на себе.

За сараем двор кончался сам собой в этой самой крапиве. Никакого забора с этой стороны не было. Земля здесь, полого спускаясь к ручью, становилась все влажнее и жирнее. У самого ручья после дождей бывало даже скользко, и можно было с чавканьем погрузиться в черную грязь по самую щиколотку. А так-то ручей можно было перепрыгнуть, к тому же он не отличался глубиной. Наиболее широким он был только в одном месте – под мостом, там, где вытекал из Ближней плотины. На мосту можно было рыбачить с удочкой, сделанной из длинной ветки. Иногда ловились все те же гольяны.

8.

Сегодня баня не топилась, и Тим, прежде чем окончательно зайти в дом, был вынужден еще раз помыть ноги. На улице все еще было хорошо и прохладно, вот только темно. Редкие уличные фонари были в самой деревне, да и то возле клуба, а здесь, на окраине, темнота была почти абсолютной. Она была почти живой. И, хотя Тим не особенно боялся темноты, делать во дворе было уже совершенно нечего.

Все ложились спать. Дедушка уже давно лежал в постели, и было непонятно, спит он или нет. Бабушка в углу шептала молитву. Тим тихонечко прошел мимо них в другую комнату, где спал он и мама. В этой комнате было несколько коек, застеленных мягкой периной. Койки располагались вдоль стен, а посередине на окрашенном дощатом полу стоял круглый стол. Когда приедут еще родственники, все койки окажутся заняты, а если места все равно не будет хватать, дети отправятся спать на печку или на пол. На печке было здорово; можно задернуться занавеской и взять с собой сухарей, словно в укромную берлогу. Тим бы и сейчас там спал, но мама не разрешила, сказав, что это глупости – есть же нормальная постель. Оставалось только надеяться, что родственников – маминых старших сестер и братьев со своими детьми – приедет достаточно.

Был в доме еще один человек – дедушкина мама, прабабушка Тима. Она всегда лежала в своем отгороженном закутке как раз за печкой, и совсем уж редко, даже реже, чем дедушка этим летом, покидала свое логово. Ухаживала за ней в основном бабушка, и, бывало, на нее привычно, но беззлобно покрикивала. Прабабушка плохо слышала или уже плохо понимала. Ей было больше ста лет, она, как и этот старый дом, была всегда, как часть самой природы. Откровенно говоря, Тим ее побаивался и старался лишний раз даже не приближаться. Выдержать ее сухой поцелуй в лоб и в щеку при встрече, когда он приехал, было то еще испытание. Пропасть времени между ними была велика, невероятна и непреодолима.

Если неожиданно по какой-то причине проснуться ночью, почти наверняка можно было услышать, как прабабушка довольно громко что-то шепчет в своем закутке. Что именно она шептала, всегда оставалось загадкой, потому что слов нельзя было разобрать, но это было страшновато. Может быть, поэтому Тим не сильно возражал против того, чтобы спать в постели, а не на печке. Там прабабушка оказывалась чересчур близко – практически под ним. Но если в компании, то на печке было весело. В любом случае, к бесконечному монотонному шепоту можно было привыкнуть, а уж сон Тима всегда был крепким. Раньше мама постоянно читала ему сказку на ночь или пела колыбельную – Тим особенно любил про разноцветные дожди, где в одном месте можно было вступить в диалог, становясь участником и героем песни, – но теперь он был уже взрослый. Давно уже Тим спокойно засыпал без всяких сказок и колыбельных. Иногда – слишком быстро, даже не успевая додумать какую-нибудь интересную мысль. Вот и сейчас Тим собирался заново прокрутить в голове события насыщенного дня, помечтать о дне завтрашнем или о своей таинственной сказочной стране, но почти сразу провалился в сон и уже не услышал, как бабушка зашла пожелать спокойной ночи, а потом они с мамой еще немного поговорили.

Потом уснули все, а прабабушка проснулась и начала шептать.

9.

Бабушку, как и дедушку, Тим, конечно, очень любил. А бабушка любила посмеяться, еще любила нюхать табак, от которого громко чихала, и знала много историй.

– Раньше-то люди у нас глупые были, – например, рассказывала она со смехом. – Помню, заходит к нам один. А мы сидим, горчицу на краюху намазываем. «А что у вас?» Да вот, говорим, медок едим. А мне, говорит, можно? «Да угощайся, разве жалко?» И уж так он хватанул от жадности – насилу откачали. Горчица-то ядреная была.

– Неужели не замечал? – не верила, например, мама.

– Глупые были люди, – повторяла бабушка, словно присказку.

Все смеялись, хотя слышали обо всем этом далеко не первый раз.

Или рассказывала, как еще молодой ходила с подружками на танцы. А время было голодное, и, чтобы не слишком урчало в животе, наелись редьки, а всем говорили, что ели блины, специально измазав уголки губ маслом. Но выдала отрыжка.

В эту историю Тиму поверить было труднее всего, особенно про молодую бабушку.

Бабушка просыпалась раньше всех. Едва начинало светать, а она уже была на ногах. И трудилась вовсю. К тому времени, когда на своей смятой и сбитой за ночь перине просыпался Тим, разбуженный ласковыми лучами солнца, завтрак уже стоял на столе.

Тим наскоро делал свои утренние дела, а потом садился за стол. В основном они завтракали с мамой. Бабушка тоже подсаживалась, но она только прихлебывала чай из большой чашки. Иногда брала конфету из капроновой миски, больше похожей на маленький тазик. Прабабушка за общим столом никогда не ела. Как и дедушка этим летом. Кажется, он вообще ничего не ел, а только пил изредка бульон, который ему ставили на табуретку возле постели. Мама, глядя на отца, всегда хмурилась, и в глазах ее появлялось непонятное выражение, но Тим относился ко всему просто и не слишком печалился о таких вещах. Он был уверен, что дедушка обязательно поправится.

Сегодня с утра Тим был как на иголках. Зайдут ли за ним Гена, Лена и Катя? И когда они зайдут?

Тим, чуть ли не давясь, запихнул в себя завтрак, словно очень спешил и куда-то опаздывал. Как будто друзья могли прийти с минуты на минуту.

– Я на улицу! – воскликнул он наконец.

– Куда же еще? – хмыкнула мама.

Тим побежал во двор.

10.

Утро было превосходным – солнечным, но не жарким; ясным и благоухающим всеми красками лета.

Но очень долгим. Тим это понял уже совсем скоро. По понятной причине он не отлучался со двора, но здесь никак не мог найти себе нескучное и интересное занятие – просто слонялся туда-сюда, переживая и беспокоясь, но скрывая от себя этот факт.

К счастью, вскоре на улицу вышла мама с ворохом белья. Затевалась стирка.

– Где ты там? – сказала мама, расставляя ванну, тазы и ведра. – Давай-ка за водой.

Тим даже обрадовался.

– Я водовоз! – воскликнул он.

Поскольку их дом стоял на отшибе, вода была привозная, как и газ в баллонах. «Водовозка» приезжала раз в неделю со стороны «грейдера», из забора вынимались жерди, и машина с цистерной заезжала прямо во двор. А потом улыбчивый молодой водитель, хорошо знавший бабушку, наполнял все емкости – бочки, включая бочку в бане, фляги, тазики и ведра, и еще большой каменный круглый бассейн за баней. Тим, наблюдая, как холодная чистая вода льется из широкого ребристого рукава, всегда слега удивлялся. Цистерна на «Газике» не выглядела такой уж большой, а воды, тем не менее, хватало.