Как стать британцем

Но страдал недолго: выпив стакан горячего кофе из автомата, успокоился и подумал: «Не так уж всё и плохо… Да и представитель обещал, что моим делом продолжат заниматься, а это значит, что, несмотря на мой отказ от предложения, шансы у меня всё ещё остаются. Ладно, как-нибудь…»

Глава вторая. Игры без правил

Через некоторое время Малышева снова начал одолевать сон, но прилечь так и не удалось, потому что неожиданно явилась переводчица и повела его на очередной допрос.

Войдя в кабинет, он сразу же почувствовал, что в отношении к нему произошло какое-то изменение к худшему, потому что сидевшие там уже не только не улыбались, но и старались на него не смотреть.

«Ясно: тех, кто принципиально не желает пути на сделки с совестью, здесь не любят…» – с неприятным чувством подумал он.

– Откуда вы прилетели в Лондон? – начал допрос тучный представитель Хоум – Офиса.

– Из Москвы.

– И когда вылетели?

– В восемнадцать пятьдесят пять по-московскому времени, или в пятнадцать пятьдесят пять по-вашему.

– А прилетели?

– В девятнадцать сорок пять по-местному.

– Сколько часов вы находились в полёте?

– Три часа пятьдесят минут, – ответил Малышев, и насмешливо подумал: «Допрос с психологическим уклоном проводит, но так примитивно, словно перед ним сидит какой-нибудь первоклассник, который о простейшей арифметике знает только понаслышке.»

– Какого числа вы вылетели из Москвы?

– Четырнадцатого.

– А прилетели в Лондон?

– Тоже четырнадцатого.

– В какой день недели вы вылетели?

– В воскресенье.

– А прилетели?

– Сегодня вылетел, сегодня и прилетел, то есть тоже в воскресенье.

«Мне уже кажется, что это допрос вовсе не с психологическим уклоном, а скорее с идиотским… – подумал Малышев с нарастающим раздражением. – Его послушать, так я вполне мог лететь до этого Лондона несколько суток, словно по пути самолёт провалился в какое-то иное временное пространство…»

– Вы выезжали со своим паспортом или поддельным?

– Со своим, конечно.

– Но ведь вы сказали, что преследование происходило со стороны силовых структур, а поэтому непонятно, как это они могли вас так просто выпустить из страны? – недоверчиво усмехнулся представитель.

– Потому что невыездными у нас становятся только после признания вины судом, – со знанием дела ответил Малышев. – Но так как я никакого преступления не совершал, то у них не было законного основания предъявить мне обвинение, довести дело до суда и ограничить выезд.

Тот возражать не стал, но было видно, что доводы Малышева его почему-то не убедили.

– У вас есть семья?

– В настоящее время я одинок. С женой развёлся три года назад, а сын, которому пятнадцать лет, живёт с ней, но отношения с ним поддерживаю.

– А ему угрожали?

– Нет, только мне по телефону намекали, что если я не уймусь, то и ему не поздоровится.

– Значит, опасность для его жизни тоже существует, – сделал вывод представитель. – Почему же тогда вы не забрали его с собой?

– Ну… это не так просто, – растерялся Малышев.– Я пытался на эту тему говорить с бывшей женой, но она такой крик подняла, что от своей затем пришлось отказаться.

– Если бы вас действительно преследовали, и сыну угрожала опасность, то вы не остановились бы ни перед чем, – возразил тот с плохо скрытым торжеством.

«Радуется, гад, что нашёл повод усомниться в правдивости моих слов! – подумал задетый за живое Малышев. – Но пытаться что-то объяснить бесполезно, потому что после отказа сотрудничать отношение ко мне стало явно предвзятым!»

– Вы когда-нибудь принимали участие в чеченской войне? – продолжал расспрашивать представитель.

– Да, в первой и во второй.

– В качестве кого?

– Командира разведроты.

– Вы считаете, что Россия поступила правильно, развязав эту войну?

– Во время своей первой командировки я считал, что нет, – откровенно признался Малышев. – Но потом пришёл к твёрдому убеждению, что это был единственно верный выход, потому что в противном случае там возник бы центр международного терроризма.

«Чувствую, что про чеченскую войну он расспрашивает неспроста, – насторожился Малышев, – но зачем ему это, пока понять не могу.»

Далее ему пришлось подробно рассказывать свою автобиографию с указанием имён, адресов и телефонных номеров всех родственников, школьных и вузовских преподавателей, а также руководителей учреждений, в которых приходилось работать. Затем пошли вопросы, касающиеся модели самолёта, в котором он летел, возраста стюардесс и цвета их волос и одежды, порядка расположения кресел, наименования подаваемых блюд и тому подобное.

Малышева возмущало то, что вопросы были несущественными и не затрагивали главного – деталей преследования. А ведь он рассчитывал душераздирающим рассказом об этом растрогать холодные сердца англичан и таким образом повысить шансы на получение убежища.

Представитель продолжал допрос более двух часов. Закончив его, он сложил в папку исписанные листы бумаги и начал носовым платком устало вытирать потную лысину.

Его тут же сменила рыжеволосая офицерша полиции. Окинув Малышева победоносным взглядом, словно предупреждая, что с ней шутки плохи, начала:

– При нападении вас ударили острым или тупым ножом?

– Н-не знаю… – растерянно пробормотал Малышев. – Было темно, и понять, какой нож, я не мог.

– И даже не почувствовали?

– Вроде нет.

– А может, вас ударили отвёрткой?

– Нет, точно нет, – с уверенностью возразил он.

– Как же вы можете это отрицать, когда сами только что сказали, что из-за темноты ничего не увидели и не почувствовали? – криво ухмыльнулась она. – А кроме того в кабинете флюорографии вы утверждали медицинскому эксперту, что вам ударили острым ножом. Почему же тогда вы нам говорите совсем другое?

– Я… я не утверждал, а только предполагал, потому что обычно нападают не с тупым, а с острым ножом, и уж, конечно же, не с отвёрткой, – пытался запоздало выкрутиться Малышев.

«Хотел бы я посмотреть, как бы ты поняла, какой был нож, если бы тебе его засадили сзади да ещё и в темноте! – с возмущением подумал он. – Ясно: умышленно пытается запутать, чтобы обличить во лжи! Непонятно только то, почему наблюдатель, если, конечно, он из правозащитной организации, на это безобразие закрывает глаза? Ох, чувствую, все они здесь одним миром мазаны…»

– А вы разглядели нападавших?

– Нет.

– А кто вас ударил ножом – мужчина или женщина?

– Думаю, что мужчина.

– Это тоже ваше предположение, или вы всё-таки сумели его разглядеть?

– Я определил это только по силе удара.

– Значит, вы уверены, что никого из нападавших разглядеть не могли?

– Конечно, нет, потому что всё длилось считанные секунды, и после нескольких ударов бейсбольными битами по голове я потерял сознание.

– Тогда почему на предыдущем допросе вы утверждали, что на вас напали трое? Ведь судя по вашим же собственным показателям, становится совершенно ясно, что определить количество нападавших вы не могли.

– Я имел в виду только то, что не мог их опознать, – не сдавался Малышев, – но сколько было, я всё же понял.

– Каким образом?

– По силуэтам, издаваемым звукам и ещё некоторым тонким деталям, которые я скорее почувствовал, нежели увидел, поэтому объяснить о них словами очень трудно.

– А может, это всего лишь плод вашей фантазии из-за ударов по голове и потери сознания? – не без ехидства предположила она.

Представитель не сдержался и гаденько хихикнул, но сразу же опомнился и напустил на себя серьёзный вид.

Малышев бросил на них оскорблённый взгляд, опустил голову и промолчал. На сопротивление у него уже не осталось ни сил, ни желания, да и смысла не было. После нескольких бессонных ночей перед отъездом, а затем продолжительного допроса с пристрастием, голова гудела и была как в тумане, а брюки изнутри пропотели и прилипли к телу между ног, создавая невыносимый дискомфорт.

«Добила-таки, рыжая бестия… – поражённо думал он, ёрзая на стуле в поисках удобной позы. – Хорошую же они мне встречу после преследования организовали – из огня да в полымя попал! И этих людей я вначале считал добрыми и участливыми… Ужас!»

Через полчаса допрос был закончен, и охранник, вызванный представителем по телефону, отвёл Малышева в зал ожидания.

А спустя некоторое время к нему зашла переводчица и пригласила в кабинет, в котором его фотографировали и снимали отпечатки пальцев. Там ему выдали сопроводительные документы и удостоверение личности в виде пластиковой карты с электронным чипом.

– Утром вас отвезут в эмиграционный лагерь Окингтон близ Кембриджа, – затем сообщила переводчица, – где вы пробудете десять дней. И там окончательно решат вашу дальнейшую судьбу.

– А к какому заключению пришли те, что вели допрос? – не без волнения поинтересовался Малышев.

– Они написали, что доверять вам нельзя, – откровенно призналась она. – Вы сами виноваты – сотрудничать отказались.

– Ясно… – подавленно проронил он, мрачнея. Несмотря на то, что другого исхода он и не ожидал, услышанное воспринял с крайне тяжёлым чувством.

– Но вы особо не переживайте, – поспешила она успокоить, – потому что это был только предварительный и поверхностный допрос, и от него зависело далеко не всё. Основной и более обстоятельный состоится в лагере, и я надеюсь, что там вам повезёт больше. Держитесь, желаю удачи!

«Ну и успокоила… – криво усмехнулся Малышев. – Если от такого «поверхностного» допроса у меня едва крыша не поехала, то представляю, что будет от более обстоятельного!..»

* * *

В шесть часов утра Малышева посадили в микроавтобус, и в сопровождении полицейского отправили в лагерь.

Подъезжая к нему, он в окно увидел, что высокое металлическое ограждение сверху и снизу увешано тремя рядами круглых мотков колючей проволоки. И ещё на нём были закреплены таблички, предупреждающие о том, что оно находится под электрическим напряжением. А у широких въездных ворот дежурили двое вооружённых автоматами охранников.

«Это больше смахивает на зону строгого режима для рецидивистов, чем на лагерь для обездоленных эмигрантов…» – неприятно удивился он.

Когда микроавтобус миновал пропускной пункт и медленно двинулся дальше по территории, Малышев с любопытством продолжал осмотр.

Вокруг находилось множество двухэтажных офисных, бытовых и жилых зданий, предназначенных для обслуживающего персонала. Все они были построены из тёмно-коричневого кирпича, поэтому выглядели однообразно, мрачно и наводили грусть. Между ними, словно в парке, росли деревья и кустарники, а стриженая трава зеленела совсем не по-ноябрьски, а по-весеннему.

Потом впереди показалось ещё одно не менее впечатляющее ограждение с колючей проволокой, за которым, тоже среди великолепной природы, рядами стояли десятка три зданий. Это был второй лагерь – внутренний, в котором и проживали все эмигранты.

Неподалёку от его въездных ворот находилось здание приёма и регистрации. Микроавтобус остановился у входа, и Малышева завели внутрь. Там его тщательно обыскали, после чего изъяли сумку и удостоверение личности, разрешив взять с собой только туалетные принадлежности. Затем снова сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и взамен изъятого удостоверения выдали более примитивное, лагерное. После выполнения надлежащих процедур его и ещё нескольких прибывших эмигрантов под охраной повели во второй лагерь. Его территория была наводнена проживающими там мужчинами и женщинами, в основном негроидной расы, которые небольшими группами или в гордом одиночестве прогуливались по асфальтным дорожкам.

«Такое впечатление, что попал в Африку… – безрадостно подумал Малышев. – Хоть бы здесь кто-нибудь из русских оказался, а то будет не с кем даже словом обмолвиться.»

В холле здания под номером двадцать два его встретил пожилой, добродушный охранник. Записав данные в журнал, выдал постельное бельё и завёл в большое и безлюдное спальное помещение, похожее на казарму. Там в три ряда стояли несколько десятков кроватей со шкафами и тумбочками. А над дверью под потолком висела камера слежения.

Кровать у Малышева оказалась крайней правой у стены, и она была отделена от остальных, сдвинутых по-двое, широким проходом. Эта вроде бы незначительная особенность его весьма обрадовала, потому что спать рядом с соседом – иноплеменником, а может, даже с негром, не только не хотелось, но и было как-то боязно.

Когда охранник вышел, Малышев снял куртку, повесил в шкаф и заправил кровать. Задумчиво постояв у окна, за которым разросся куст сирени, он затем направился осматривать здание.

На каждом из двух его этажей было по два спальных помещения, а также комнаты с умывальниками, душевыми кабинами и стиральными машинами. А на первом, рядом с его спальней, находился ещё актовый зал с телевизором.

«Хорошо бы с дороги помыться,» – подумал он, и направился к себе за мылом и полотенцем. Но как только вошёл в спальное помещение, увидел, что на соседней кровати сидят и разговаривают трое молодых, бородатых чеченских боевиков с зелёными повязками на головах.

«Мне только их здесь не хватало… – подумал он, в замешательстве останавливаясь и мрачнея. – Лучше уж жить с неграми, чем с такими… Теперь мне понятно, почему представитель расспрашивал про моё участие в чеченской войне, – хотел понять, как я отношусь к этим гадам, чтобы устроить мне здесь весёленькую жизнь.»

Один из них, высокий и худощавый с мрачным, скуластым лицом поднялся и спросил:

– Ты русский?

– Малышев молча кивнул.

– А ты знаешь, кто мы такие? – грозно подбоченившись, продолжал тот.

– Догадываюсь… – мрачно буркнул Малышев.

– Это хорошо, что ты такой понятливый, – одобрительно сказал чеченец. – Короче, если хочешь, чтобы мы к тебе хорошо относились, будешь делать всё то, что скажем. А сейчас сбегай в бар за сигаретами – он находится в двухэтажном здании слева от выхода.

И, достав из кармана портмоне, отсчитал несколько однофунтовых монет и протянул Малышеву.

– Я бы с радостью, но из-за возраста бегун с меня уже плохой, поэтому боюсь, что это ответственное задание придётся выполнить вам самим, – возразил тот с притворным сокрушением.

– Нехорошо шутишь, русский, – зловеще процедил чеченец. – Не советую так с нами разговаривать!

– А то что будет? – насмешливо поинтересовался Малышев.

– Можешь утром не проснуться.

– Зарежете ночью?

– Вполне возможно.

– Ладно, попытайтесь, но учтите, что если у вас на это не хватит силёнок, то я ваши бороды, шакалы, пообрываю! – вдруг со злой решимостью выпалил Малышев.

– Ах ты ж, пёс драный, ты посмел нас, доблестных воинов Шариата шакалами обозвать?! – брызгая слюной, возмутился чеченец, и, вынув из кармана складной нож, начал с угрожающим видом приближаться к нему.

Остальные вскочили с кровати и, выкрикивая угрозы, окружили его. А один из них, коренастый крепыш, незаметно подкравшись сзади, обхватил его руками за шею и прижал к себе. Воспользовавшись его беспомощным положением, высокий чеченец подскочил к нему и саданул ногой в пах. Поморщившись от боли, Малышев затем изловчился и в отместку ударил его ногой под колено. Тот громко вскрикнул и схватился за больное место обеими руками.