Ночи тайного агента

«Что это было?» – спросил Иону в колечке, не менее Муравьева пораженный Пиотух, но компьютерная всезнайка промолчала.

Все подняли головы, надеясь узреть Господа Бога. Но в небе было пусто, даже птицы куда-то исчезли. Но вот от одного пушистого белого облачка отделились белые птицы и устремились вниз. Они росли, превращаясь в людей под крыльями.

«Дельтапланы», – первой определила Иона.

«Пора смываться!» – догадался и Муравьев, судорожно нажимая кнопку машины времени.

Но что-то не срабатывало. Время норовисто не подчинялось, и как ни вдавливал сумасшедший в кнопку дрожащий палец, ему не удалось покинуть неолит.

Люди под белыми крыльями уже опустились на поляну, а кнопка так и не спрятала беглеца в 15-ый век. Не то что бы неудавшемуся богу хотелось именно в это время, во Францию, просто прибор случайно оказался так настроен. Впрочем, какая разница куда бежать? Главное сбежать, раствориться в веках и начать сначала. Не знал беглый сумасшедший о новой разработке Острожского нейтрализующей его машину времени. А с новым прибором Острожского как раз прилетели два липовых архангела.

Муравьев понял: машина времени не поможет. Сейчас он поспешно загружал патронами свою последнюю надежду на спасение – кольт. Но и Пиотух не дремал, он точно выстрелил ампулой. Рука не подвела – зелье с иглой вонзилось в шею, на самую малость выше бронежилета.

А тут подоспели «архангелы».

– Михаил, Гавриил?! – узнал Иосиф своих приятелей, коллег из лаборатории Острожского.

– Привет, Иосиф, – не отрываясь от пеленания Муравьева в смирительную рубашку, отозвались крылатые друзья. Они еще ни разу не работали на дурдом, и превращение человека в кокон давалось едва-едва. Еще и псих не успел уснуть, он вяло отбивался, пытаясь выскользнуть из пут.

– Что за новые трюки со светилом и голосом с неба?

– Не понял? – отозвался Михаил, а Гавриил недоуменно пожал плечами.

– Накануне вашего появления мир сошел с ума, я думал, вы ко всему причастны.

– Нет, нет. Мы здесь ни при чем.

«Если с небес вещал не Острожский, то кто же? Бог!?» – изумился Пиотух.

У Ионы опять не хватило всей мощи аналитических блоков опровергнуть или подтвердить фантастическое предположение Иосифа. Колечко не в первый раз промолчало.

Разговор происходил не на понятном предкам иудеев языке, и Моисей записал: архангелы говорили на непонятном ангельском языке и звали их Михаил и Гавриил.

«Архангелы» наконец спеленали нечто подобное на младенца переростка или египетскую мумию. «Младенец», как ему и предписывалось режимом дурдома, сладко спал, пуская слюни и чему-то улыбаясь.

«Усыпляющий наркотик довел до блаженства?» – мимоходом подумал о странной улыбке вечно злого профессора, но его больше занимало другое. Иосиф даже попытался усилить мыслительные процессы чесанием головы и определил: он слышал Бога!

Колечку было нечего чесать, и оно стыдливо промолчало.

Пес ни о чем не думал, хотя, как и хозяин, усердно чесал за ухом. Он преданно лизнул освободившуюся от «дум» руку друга.

А Моисей усердно продолжал трудиться над глиной. Его вдохновенный, но еще пещерный ум несколько перевирал. Но даже сам Моисей искренне верил в абсолютную искренность в глиняных табличках, ставших священными в племени, Скрижалями Завета Бога.

– Ну, что, в путь? – прервал Михаил застопоренные мысли Иосифа.

– Вы отправляйтесь, а мне еще надо вернуть пса в его время.

– Пока, дружно попрощались «архангелы», растворяясь вместе с экс-кумиром племени.

– Ах!? – пошла волна изумления над поляной. Сегодня в неолите свершилось немало чудес, но к ним так и не привыкли.

«Дело сделано – пора в путь».

«Куда?» – не поняло распоряжение колечко.

«Подарю пса моему предку-повстанцу».

«Слушаю и повинуюсь, о, мой господин! О, всемогущий Аладдин, храбрейший Джеймс Бонд, повелитель Времен Иосиф!» – весьма едко, но подчинилось изделие лаборатории Острожского, зарегистрированное под инвентарным номером № 007М». «М» – значит модернизированное, а отличилась в усовершенствовании все та же Иона, но воплоти.

Иосиф исчез вслед за своими приятелями во Времени, вызвав еще один всплеск религиозного экстаза.

20. Родственники.

Пес уже в который раз переводил взгляд с меня на бывшего повстанца. Он предчувствовал расставание со мной. Умные собачьи глаза заволокло грустью и слезой, он иногда приподнимал морду с земли тихонько и жалостно подвывая.

«Дед мне нравится, но нестерпимо тяжело расставаться с любимым хозяином, даже сердце щемит», – переживал Тузик, набежали слезы, и забылась любимая охота на блох.

– Как звать пса?

– Без имени и дома. Возьми себе, верная псина.

«Без имени? Меня Тузиком уже не раз звали?»

– Муравьевым, что ли назвать?

– Р-р-р!!! – оскалил зубы пес, наверняка понял, о ком шла речь.

Я невольно вздрогнул, но сразу догадался, предок упомянул сволочь, но не из моего времени.

Иосиф-предок ласково потрепал лохматого пса.

– Хотя, нет! Какой из него вешатель? Он добрый, по глазам видно, – Иосиф опять уселся на завалинку и добавил: – А Муравьев за одно сравнение с собакой вздернет. Соседний хутор весь уничтожили.

– За что?

– Старший сын хозяина хутора подался к повстанцам, к Калиновскому. Вот, дабы другим было неповадно, сожгли всю семью прямо в избах.

Иосиф зло стукнул ладонью по завалинке так, что доска вместе со мной ушла вниз. Старому Пиотуху уже стукнуло под семьдесят, но сил и здоровья в былом рубаке хватало. И сейчас мог бы под гусарскими крыльями нестись на врага, рубить в крошево захватчиков. Но ему приходилось свято чтить данный мне обет.

– Мой старший тоже у Калиновского, но я схитрил, – Иосиф потрепал загривок тершегося у наших ног пса и закончил мысль: – Объявил о гибели сына, якобы утонул в реке. Жив ли он? Говорят, восстание не удалось, а Калиновского повесили. Но ничего, когда-нибудь сила несломленного духа возьмет верх над оккупантами, как бы они не зверели.

Я невольно вспомнил нашу предыдущую встречу. Тогда чудом вывернулся из лап смерти повстанец. А спустя три десятка лет попал в жернова еще одного восстания его сын, старший сын, не мой предок. Моя родословная продолжалась не от старшего Иосифа, а от второго сына, Бонифатия. Бонифатий еще ребенок, но крепок и здоров. Вроде волноваться нет смысла, ибо генеалогическая ветвь древа жизни не обрублена, на которой спустя века распустится листок меня. Так что парадокса в моем существовании на сей момент не видно. Но радости и печали рода, а может и больше, чем рода, не оставляли меня бесстрастно-равнодушным наблюдателем.

– Ты не жалеешь, что выдернул тогда из лап смерти, дал увидеть поражение и унижение твоего края?

– Я, когда взял в руки оружие, не искал признательности в глазах окружающих, а искал его в себе. Еще в начале восстания легко предугадывались наше поражение и гибель. Но увидев себя погибшим, было нечего терять, разум стал спокоен, а рука крепка.

«Мне бы такую силу духа!» – восхитился предком, но признал – кишка тонка. Но, тем не менее, страстно желал преодолеть свои слабости и на малюсенький шажок приблизиться к идеальному воину. Я с восторгом вслушивался в каждое слово своего идеала, у меня теплилась надежда перенять частичку его внутренней силы, ведь у нас общие гены.

– А победа? Конечно, приятно пожинать лавры победы или даже маленького успеха. Но я тебя уверяю: не столь важна победа на поле брани, как победа в собственном сердце. Что с того, что битва проиграна, но я не побежден, не на коленях. Меня не раз можно было убить, но победить, сломать – не думаю, – Иосиф погладил притихшего пса, собираясь с мыслями, и повторил меня: – Жалею ли? Разве можно отказаться от подарка второй жизни? Я принял твое условие не брать оружия, но схитрил. Мой старший сын – повстанец и в младшем не умер дух свободы. А пока живо стремление к свободе, страна не погибла, еще нет поражения. Сколько бы «Муравьевы» не вешали, стреляли, жгли, мы восстанем из пепла.

Пес благодарно лизнул руку старика, а он взъерошил кудлатую собачью голову и продолжил: – Я рад твоему подарку – жизни. Но иногда нестерпимо хочется выть по-собачьи, – он опять потрепал голову нового рыжего товарища.

Тузик еще раз благодарно лизнул нового хозяина.

Я не сомневался, пес попал в надежные руки. Старик и собака оказались во многом схожи. Своей верностью, отвагой. Даже на глаза обоих набежала похожая слеза. А я тоже украдкой смахнул набежавшую влагу с уголка глаза.

«Ты что, хнычешь? – сразу же хихикнула, не пропустившая слабости колкая Иона. – Ничего с твоим псом не случится. Или ты мечтаешь вернуться в блошистое тело. Небось, классно мочиться под каждым столбом, без зазрения совести. Выкусывать паразитов, вылизывать зад и…»

«Смолкни!»

Все же Иона подлечила излишнюю сентиментальность вспышкой раздражения. Специальному агенту не следует расслабляться, его не красят слезы. Колечко по-своему, пусть мне и не нравится его метод, но поддерживало боевой дух плаксивого супермена. Вот только мое руководство не сомневалось в боевых способностях своего работника, и не теряло уверенности – я ни на гран не уступлю легендарному Джеймс Бонду.

– Ты вот что мне скажи: там, в будущем, люди счастливы? – неожиданно сменил тему Иосиф.

– В общем, да. По крайней мере, войн давно нет. Только ты никому не говори обо мне и о будущем. Даже родным.

– Кто же мне поверит?

– И то верно. Давай прощаться. Мне пора.

Старый Пиотух крепко прижал меня к груди, так сильно, что едва душа не выскочила. И опять навернулась слеза, но уже от боли. Все же я предка неплохо подлечил тридцать лет назад. Вот он то, несомненно, тянул на Джеймс Бонда, даже на целый взвод суперменов. Он взъерошил мне голову, словно малышу. А я для него и есть малявка, еще не появившийся на свет потомок.

– Береги честь, сынок. Мы тоже не подведем.

Я не сомневался, даже больше того, знал о верности рода чести в веках. Предки старого Иосифа несколько веков сдерживали натиск орды в Европу. Он сам отважно боролся за независимость края. Потомки отстаивали честь, жизнь и свободу от коммунистов, фашистов и прочих «Муравьевых». А я тоже, как мог, но выловил последнего свихнувшегося Муравьева.

Пес тоже прощался. Он, молча, ткнулся головой о колено. А когда я присел, положил лапы на плечи и стал лизать лицо, что-то нежно скуля.

«Не бросай меня! Разве я тебя хоть раз подвел?!» – пытался сказать верный друг, но у недоразвитых собачьих голосовых связок хватило способностей лишь на жалостное повизгивание, но и оно ножом резало сроднившуюся с псом душу.

– Пришло время, пора, – опять повторился я и исчез в будущем, унося с собой собачий поцелуй.

21. Коррекция личности.

Главврач, Иона и еще три незнакомых психотерапевта стояли возле операционного стола со спящим на нем Муравьевым. Шлемы на головах позволяли копаться в мыслях, сознании, подсознании, памяти и многом ином определяющем личность. Вот они вдохновенно, если судить по напряженно-сосредоточенным лицам под шлемами, пробрались в нутро пациента, пытаясь скорректировать маниакальную личность на столе до нормы.

«Неужели им удастся из закостенелой сволочи слепить человека?» – я почему-то в успехе немного сомневался. Ведь даже из меня не удалось выковырять всего лишь собачьи повадки. А тут, изменить личность! Гордыня психотерапевтов, на мой взгляд, подобно их пациенту замахнулась на Божий промысел.

За стеклянной стеной следили за работой врачей Острожский, я, «архангелы» и еще с пяток студентов медиков. Я не понимал, чему тут можно научиться? Ну, пыжатся несколько человек над психом, даже испарина и капельки пота видны на лицах, но чему тут научишься? Потеть, корчить из себя Творца, лепящего личность? Короче, через пару минут я откровенно скучал, рассеяно наблюдая спектакль для глухонемых.

– Вы смотрели блок памяти в кольце? – отвлек от нудного зрелища Острожского.

– Да.

– И как прокомментируете явления накануне появления Михаила и Гавриила, перед пленением Муравьева?

– Никак.

– Никак?!

– А как комментировать необъяснимое? Я мог бы выдумать хоть сто теорий, но сам в них не поверю.

– Так может, то был Бог?

– Кто знает? Я и сам невольно задумываюсь: кто-то же контролирует Пространство, Время, Судьбы. Не мы же своим подглядыванием в веках. Даже Муравьев, сколько нагадил во Времени, да и ты вещал перед Моисеем несовместимую с доисторическими процессами проповедь и пса вернул не совсем в свое время, а История не изменилась. Значит, потуги Муравьева изначально обречены? И не мы подчистили парадоксы, мы лишь вернули больного профессора в наше время. Так кто же навел во Времени порядок?!

– Мне постоянно напрашивается ответ: то был глас Божий, Он пытался навести порядок во Вселенной. Мы все тогда изрядно напортачили.

– Не думаю. Если это был Он, то Он, скорее всего, шутил, ведь как-то надо в одиночестве скрасить вечность, а подправить Мир Он мог бы и без театральных представлений. Хотя, кто знает?

Я собрался возразить, но зачесалось под мышкой, и я рефлекторно полез за «блохой».

Острожский прокомментировал собачье поведение сочувственным взглядом, в нем не проскальзывало и маленького намека похожего на Ионины подтрунивания, но я густо покраснел.

Готовое сорваться с языка противоречие провалилось куда-то очень глубоко в подсознание, так глубоко, что и не вспомнить. Скрывая свою оплошность, спросил первое, что выудил в этой огромной пустоте:

– Меня удивляет неразрывность личных ощущений путешественника во Времени. Века в воспоминаниях не смешались, а выстроились в хронологическом порядке моих перемещений. До прыжка в прошлое я не знал, что со мной там произойдет, а разве это не парадокс? В средние века не знал или не помнил того, что случилось или случится со мной за тысячелетия до этого. Я никогда не знал не прожитого своего прошлого или будущего. А, казалось бы, еще до нырка в прошлое я обязан помнить, что со мной там произошло? Ведь оно уже было?! Как это объяснить?

– А никак. Принимай как аксиому. Ты же не мучаешься от того, что вода мокрая или лед холодный.

– Естественно.

– Совсем не так. В загадках мокроты, холода, жары и иных ощущений кроется не меньше загадок и чудес. Даже есть люди, лишенные подобных ощущений. Мы просто-напросто привыкли к неразлучным с нами свойствам организма. А условностями восприятия событий, во время путешествий в веках, нас, по-видимому, наградил Творец, оградив нашу психику от перегрузок. Иначе мы бы просто свихнулись, как он. – Острожский кивнул в сторону стола и колдующих возле него врачей в проникающих в мозг шлемах.

А тут неожиданно захлопали в ладони студенты, стеклянная стена уползла под потолок.

«Неужели коррекция завершилась?»

Врачи снимали шлемы, нечто снисходительно-поучающее отвечали обступившим их восторженным студентам.

А Муравьев, словно во сне, пытался отделить реальность от видений щипанием своей ляжки. Но легкая боль не смогла убедить его.

«Какой жуткий сон?» – недоумевал он, тщетно пытаясь проснуться, но еще никому не удавалось избавиться от сновидений наяву.

«Сначала кошмарные приключения в сумасшедшем доме, потом бега в веках. А я, словно монстр, все и всех крушу на пути к власти. А сейчас я голый, ну чем не рождественская утка на столе. А все вокруг чего-то веселятся. Кошмар! Дурдом! Если бы не сон, так сгорел бы со стыда! Не сон, а белиберда. Собрались счастливые бездельники у стола, словно голодная свора надеется меня съесть. Вот один уже руку протянул за вкусненьким угощением…»

– Здравствуйте, – протянул руку главврач.

«Так он же из моего сна в психушке. Поздороваться? Невежливо молчать, хотя, во сне никто мне не указ».

Муравьев рефлекторно пожал руку, рассердился за свое слабохарактерное поведение на поводке у сна, и принципиально не проронил слов приветствия.

Главврач, не выпуская руку Муравьева, прокомментировал его поведение:

– Он еще не способен адекватно воспринимать реальность, но вот-вот реакции пациента войдут в норму.

– Привет, – услышала скорректированная личность еще один голос у левого уха. Это Острожский попытался подкрепить приветствие рукопожатием, но в руку Муравьева клещами вцепился главврач. Протянутая ладонь недолго зависла и вернулась в исходное положение ни с чем.

Пиотух после неудачного опыта начальника рискнул обойтись одним кивком голому профессору.

«Острожский, Пиотух, – продолжал узнавать окружающих больной. – А вот и психиатры. Неужели я их знал в реальности? Это не сон?! Я – псих?!»

– Как себя чувствуете? – мило улыбнулась больному профессору Иона.

Бледное тело мгновенно покраснело от головы до пяток, а руки прикрыли интимное место. Наконец Муравьев проснулся.

– Оставьте меня одного. Прошу, принесите одежду.

– Да, конечно, – поддержал Муравьева главврач, предлагая жестом руки всех покинуть помещение.

22. Консилиум.

В прошлый раз мне не удалось поговорить с Ионой. Я скучал по ней, пусть почти не знал прекрасную Иону. Вернее, знал, но ее электронного двойника. Несомненно, общение с кольцом-Ионой наложило отпечаток на мою психику. Ведь у нас происходило не просто общение. Электронная Иона оказалась строптивой, но несомненной частью моего «Я». А сейчас кольцо хранится в арсенале лаборатории. С оружием в мирное время не гуляют. Еще меня отстранили на время от экспедиций в прошлое, пока комиссия разбирается в моих грехах и доблестях.

Вот и глядел заворожено на не электронное воплощение своей, так сказать половинки, и не знал, как к ней подступиться. В отличие от электронного прототипа здесь как раз было к чему подступиться. Любуясь сексуально совершенной оболочкой своей сданной в арсенал эфемерной половинки, я вновь ощутил свою цельность. Иона – рядом, псиная составляющая – при мне, и я к ним не только привык, но в некотором смысле сумел полюбить.

Иона, грациозно покачивая бедрами, подошла ко мне. От вдоха, казалось, ее белый халатик треснет под давлением двух совершенных по форме округлостей. У меня даже в голове помутилось от разыгравшегося воображения увидеть идеальную красоту. Но напрасно надеялся, она выдохнула – ткань халата выдержала прекрасный напор. Ее глаза парализовали, а губы шевелились в ворожбе.

«О, она мне что-то говорит?!»

– А вы как думаете? – услышал конец вопроса.

Раньше мне помогло бы выкрутиться колечко. Сейчас пришлось отдуваться самому.

Иона, кокетливо склонив голову набок, сверлила меня озорным взором, ожидая ответа. Она и электронная надо мной подтрунивала и сейчас посадила в «лужу». Не могла, что ли, спросить Острожского? Он все-таки компетентнее, профессор.

– Я не психиатр, вам виднее, – брякнул первое пришедшее в голову, но, если судить по ее недоуменному взгляду, то сильно промахнулся.

– Видите ли, – пришел на помощь Острожский. – Ступить дважды в прошлое невозможно. Мы не способны еще раз попасть в былое и стереть все, что натворил ваш пациент. Лучше вы постарайтесь стереть лишнее из его памяти.

– Мы поработали на славу, вы поверьте, вынужденно оставили в воспоминаниях Муравьева минимум необходимого, но кое-что весьма цепко ухватилось за его личность. Я подумала, что, изменив прошлое, вы заставите само прошлое менять память людей. Ведь они не смогут вспомнить то чего уже, с вашей помощью, не было. Как хорошо убрать таким методом из памяти лишнее, не травмируя грубым вмешательством в отдельные участки мозга больного. Согласитесь, нельзя помнить то, чего нет, чего никогда не было.

– Вы ошибаетесь. Человек всегда помнит то, что связано с личным опытом. Муравьев запомнит себя навсегда божком в каменном веке, независимо от нашего вмешательства в прошлое. Если нам удастся, даже если бы это оказалось возможным, удалить из каменного века Моисея, его Скрижали Завета и само его племя, то ничего не добьемся. В воспоминаниях Муравьева останутся нетленными Моисей, его племя и все-все реально происшедшее с вашим подопечным. С ним навсегда останется личное прошлое, даже если это прошлое некто вычеркнет из книги бытия.

Иона развела руки. Она никак не могла вникнуть в алогичные на ее взгляд построения моего шефа. Свое недоумение выразила в жестах, на слова прекрасной блондинки не хватило. Все же в колечке ее эрудиция базировалась на электронной памяти. Поэтому реальная Иона научилась компенсировать пробелы в образовании вздохами, взглядами, жестами, иронией.… Но как прекрасно у нее это получалось!

– Но вы утверждаете о пригодности Муравьева ко всем аспектам жизни вне психиатрической клиники. Так зачем вам еще некие манипуляции с больным, – Острожский словно споткнулся на последнем слове. – Так вы вылечили или нет Муравьева?

– Вылечили, вылечили, – вмешался главврач. Просто наш прекрасный лечащий врач хотела выписать Муравьева идеально здорового. А идеально здоровых, как известно, в природе не бывает.

И он с усмешкой оценил мой поиск паразитов под мышкой, а Иона хмыкнула. Я готов был провалиться, сбежать, раствориться, но удалось только густо покраснеть. И, не удержавшись, раздавил ногтями последнюю «блоху».

– Выписывайте, выписывайте, – вынес окончательный вердикт главврач.

После решения медицинского светила разговор опять ушел в русло психиатрической специфики, и я вновь выпал из круга общения, отдавшись созерцанию. Ну, вы догадываетесь кого.

Сколько я находился в нирване? Миг или вечность? Само понятие время исчезло. Но меня пробудило рукопожатие. Все прощались, мило улыбаясь друг дружке и лопоча обыденную чушь. Я же, цепко удерживая Ионину ладошку, оттащил блондинку в угол зала. Красавица недоуменно таращила глаза, но терпела наглую выходку.

Иона интуитивно чувствовала – сейчас свершится чудо. Кто его не ждет? Насмешливая красавица не была исключением. А воображение иногда дорисовывает обыденность до сказки. Главное, не проглядеть чуда, ведь оно может рядиться даже в лохмотья. А Иона, как любая девушка мечтала о любви, и Иосиф вовремя свалился в девичьи грезы. Само Время выбросило его истерзанное тело и душу, вмонтированную в собаку. Сколько сил, души она вложила, заново лепя Иосифа. Она подсознательно влюбилась в свое творение, словно античный скульптор в ожившую Галатею.

– Мне необходима ваша консультация, – наконец выдавил я. Все-таки должность специального агента наделила долей решительности.

Я, в ожидании ответа, нервно поскреб бок. Но на сей раз Иона не хихикнула, а погладила мою небритую щеку. Я в который раз, но уже без ее подтрунивания покраснел. Я готов был провалиться на месте за щетину, собачьи привычки, неуправляемую любовь…

– От этого, – она выразительно посмотрела, на рефлекторно тянущуюся в поиск виртуальных блох руку. – Вы никогда полностью не избавитесь. Кусочек собачьего сознания стал неотъемлемой вашей частью. Мы не способны вас полностью разъединить, но зато и у пса появились новые человеческие свойства.

Она улыбнулась. Впервые в ее усмешке не читалась коварная насмешка.

– Но мне, хоть чуточку, можно помочь?

«О чем я говорю? О блохах?! Мне никогда не хватит смелости сказать ей правду. Влюбленный собакообразный человек, разве урод ей нужен?»

– Не сомневайтесь, можно.

– Вы не откажетесь встретиться вечером в неформальной обстановке, пообедаем и заодно обсудим мою реабилитацию? – во мне еще теплилась искорка надежды, а собачья хватка ничего не упустит.

– Хорошо просто согласилась Иона.

Я рассчитывал на здоровенную порцию едких насмешек, но простое согласие вновь смутило. Неужели я обречен рядом с ней постоянно краснеть? Но зато я никогда не испытывал большего подъема, радости, счастья!!! А еще мне показалось, что и она немного покраснела! Или мне только показалось?

2010г.

Блоха

– А почему вы сами не беретесь испытывать свое детище?

– Честно?

– А как же еще?

– Видите ли… вы будете все видеть и ощущать глазами и ушами моего механизма. Вы практически забудете о своем теле, а вот поломки механизма отдадутся болью в вас.

– Так зачем же вы наделили механизм восприятием боли и эти отрицательные ощущения переадресовывать оператору?

– Видите ли… он мне дорог в прямом и переносном смысле. На его создание ушли годы моей жизни и огромные материальные затраты. Вот и пришлось срастить болевые восприятия механизма с его испытателем. А зачем они необходимы живым существам? Разумеется, для сохранения тела. Вот и вы станете беречь мое детище, словно себя самого – боль не позволит совершать ошибки управления.

Я взглянул на отливающий металлическим блеском крохотный механизм и усомнился: «Стоит ли управлять этой крохой? А если ее случайно раздавит какой-нибудь увалень, то вообще болевой шок отправит к праотцам?»

Словно угадав мои ощущения конструктор на сей раз стал заманивать, а не пугать: – Взгляните на ситуацию реально: такие деньги вы нигде не заработаете, да и негативные ощущения отфильтровываются предохранителями. Иначе говоря, боль не опасна для здоровья оператора. Ну что, согласны?