Ночи тайного агента

Мы, не сговариваясь, исчезли в подъезде, и, кажется, нас не заметили. Больше гулять под цветными лунами не хотелось, к тому же мы чертовски устали, хотелось отдохнуть после сумасшедшего дня. Отдохнуть по-настоящему, а не скрючившись чуть ли не пополам в крохотном царстве вонючих тряпок, швабр, моющих средств и прочей дребедени.

Дальше действовали безо всяких хитроумных планов. Поднялись на второй этаж, позвонили в одну из двух квартир на лестничной площадке.

– Кто там? – спросил старческий голос спустя пару минут.

– Санитарная инспекция. Проверяем квартиры на наличие насекомых.

– Ночью?

– Ночью насекомые вылезают из щелей. Поэтому мэрия распорядилась проводить осмотры помещений именно по ночам, – продолжал импровизировать наобум и для пущей убедительности потряс перед дверным глазком бумажкой. – Вот распоряжение мэра. Нарушителям – штраф, а особенно несговорчивых ожидает судебное разбирательство. Так что быстрее откройте.

Я продолжал трясти бумажкой, так что прочесть мою бредятину никто бы не смог, да еще через глазок. Будь у нас время, я подготовил бы очередную «липу», но патруль мог завернуть в подъезд. Что бы тогда случилось, даже думать не хотелось.

Наконец замок щелкнул, а в дверном проеме показалась заспанная старческая физиономия.

– Разрешите еще раз взглянуть на постановление, – попросил старик.

– Сейчас, ответил я, отстраняя старика в глубь прихожей. – Вот постановление, могу и печать поставить.

Так я шутил, вертя кулак под носом опешившего аборигена. Наконец до него дошло, что прочесть ничего не удастся и какую может оставить печать кулак.

– Ой! Я вас узнал. Ваши фото показывали по телевизору.

– Да, мы опасные преступники, – подтвердил я, немного подумал и добавил: – Сейчас получишь письменное распоряжение руководителя мафии, значит меня.

Я уже давно понял, насколько велика сила бумажек на планете. Если бы я не дал письменного распоряжения старику сидеть в комнате сутки и не пытаться никого оповестить о нас, то он мог бы ослушаться устного приказа. А связывать немощное создание рука не поднималась.

Старик прочитал мой указ, подписался, молча кивнул в знак согласия и пошлепал протертыми тапками в спальню отбывать домашний арест.

Мы расположились во второй комнате, в гостиной. Включили телевизор и под треп с экрана усердно сокращали съестные запасы престарелого бюрократа. Запасы холодильника были не супер класса (что взять у старого бедного и одинокого человека?), но все же получше тюремной пайки, да и целый день мы мечтали пожевать хоть корочку черствого хлеба.

С экрана добрых минут сорок лился поток распоряжений, указов и прочей бюрократической ерунды, но наконец мы дождались сообщения о себе.

На весь экран поместили мое и Сато изображения. Цветные фото в фас и профиль. А комментатор за кадром вещал о наших прегрешениях. Он обещал в случае поимки особо опасным преступникам, то есть нам, смертную казнь посредством замены крови чернилами. Он подтвердил наши подозрения об усиленных патрулях во всем городе. Но больше всего нас насторожило решение мэра и префекта полиции начать с 10 часов утра обыск во всех квартирах. Ордер на обыск квартир в городе подписал лично генеральный прокурор планеты. Супер преступники, а нас клеймили именно так, ведь настолько наглых побегов еще не зала планета, требовали чрезвычайных мер по розыску и поимке, и их приняли. Ищейки сработали не очень оперативно, ведь решения здесь надо согласовать на длинной бюрократической лестнице, но все же приняли достаточно эффективные меры.

Затем показывали чемпионат Бюрократии по скоростной переписке. Иногда трансляция перескакивала на многоборье по штампованию документов, беге по кабинетам с препятствиями в виде очередей, скоростной сдаче крови. Но более скучных и бестолковых видов спорта я и представить не мог. После дурдома в суде мы не могли смотреть спорт сумасшедших бумагомарак. Нас свалил сон. И нас не волновала скоростная переписка, суд, полиция и, даже, старик, которого мы беспечно забыли запереть.

Утром проснулись, заглянули в соседнюю комнату. Старик топтался у двери с перекошенным мукой лицом.

– Можно в туалет? – мигом выпалил он.

– Иди.

– А письменное разрешение?

– А хватит сил терпеть? Может, хватит и устного?

Старик скроил недовольную мину, но все же молча кивнул и бросился к заветной цели. Вскоре унитаз и старик, издали характерные звуки, а еще через пару минут умиротворенный хозяин квартиры вернулся в спальню.

Мы решили изменить внешность, вот и перерыли всю квартиру в поисках грима, подходящей одежды и иного камуфляжа.

Старик оказался вдовцом, а покойная жена, если судить по одежде, имела внушительные размеры. Не то, что тщедушный старичок. Выбора не было – мы превратились в крепких, но совсем не привлекательных женщин. Меня не украсил даже парик блондинки, а Сато мало помогла толстенная штукатурка из парфюмерных запасов почившей хозяйки.

Когда мы продефилировали перед зеркалом, то едва не прыснули со смеха. Платья сидели мешками, я уже говорил о размерах хозяйки. Вот только крупногабаритной она было поперек, но не ввысь. Так что не удивительно, что платья, словно у девчонок колыхались намного выше колен. Со смеху едва не легли, любуясь мощными волосатыми ногами.

До 10 утра еще времени хватало, и мы по очереди немного облагородили ноги бритьем. Еще раз прошлись у зеркала, тяжело вздохнули, но смирились. Все одно лучше загримироваться время не позволит и наши крепко сбитые фигуры.

Уже собрались уходить, но один вопрос свербел в мозгах.

– Повернитесь лицом к окну, – приказал через дверь старику.

Я не хотел, чтобы он мог рассказать о нашем конспиративном переодевании. Не видел – не знает, а значит опишет нас мужиками, а не уродливыми бабами.

Приоткрыл дверь. Старик послушно топтался у окна.

– Каким образом у вас приводится в исполнение приговор смертной казни?

– Совсем недавно сажали на метровый карандаш, но этот метод отменили, как садистский. Сейчас меняют кровь на обогащенные кислородом синие чернила. Осужденный успевает увидеть, как он голубеет, а перед смертью синеет.

Стало ясно: телевизионный комментатор не шутил. Сердце екнуло, уж очень не хотелось сменить кровь на чернила. Ситуация довела решимость до предела. Теперь я был готов биться на смерть, лишь бы вновь не оказаться в заключении, лишь бы не принять смерть по законам Бюрократии. Ух как не хотелось становиться голубым, а тем более в до смерти синим.

– Да уж?! – дал оценку местной судебной системе Сато из-за двери, и я чувствовал в его голосе нотки страха.

– Не оборачивайся и никому не открывай дверь в течение часа.

– Понял, – принял приказ к исполнению старик, он начал привыкать к устным приказам и даже не попросил подтвердить устное распоряжение бумажкой.

На улице иногда на нас оборачивались, но все же мы сошли за женщин, пусть и безобразных, но женщин. Впрочем, один резвый старичок всучил Сато визитку. Видно его заворожили восточные очи моего напарника. Если бы ухажер пригляделся к мощной фигуре «красавицы», то не тыкал бы визиткой о подушку-грудь беглого зека. Хотя, вкусы бывают ох какие разные.

Наконец назойливый старичок отцепился, но лишь после обещания Сато скоро позвонить и готовности подписать официальное приглашение в кино на ночной сеанс.

Влюбленный ускакал заполнять бланк приглашения, а мы продолжили путь в посольство. Больше сексуальные маньяки не попадались. На нас оглядывались, но, слава Богу, больше не кадрили.

Все сложилось по нашему плану: выбрались из подземелья, сбежали из суда, добрались до посольства. Но ложка дегтя, как известно, испоганит бочку меда. Роль дегтя исполнял усиленный наряд полиции у нашей цели. Видно даже медлительные бюрократы из сыска догадались, что у нас лишь одна дорога: в посольство Галактики. Кто еще из аборигенов по доброй воле поможет беглым зекам, осужденным на страшную чернильную смерть?

Мы обошли квартал со всех сторон, но охрана топталась на каждом шагу. У меня осталась пара чистых бланков, заготовленных в подземелье Канцелярии строгого режима. Вот их, особенно не надеясь на успех, я в ближайшей подворотне заполнил. С этими подделками мы пошли на приступ недоступного бастиона.

Полицейский взглянул на документы, вложил их в карманный индикатор, и тот замигал неоновой лампочкой. Полицейский поддержал предупредительные вспышки трелью свистка. А мы так надеялись на эту бумажку – нашу «соломинку» спасения.

«Полицейская гнида!» – сверкнула единственная мысль, а дальше я уже не думал. Теперь все решали руки и ноги, хитрости, интеллект и прочие уже не котировались. Впрочем и боевое мастерство при неравенстве сил мало что решало, но лучше стать покойником в бою, чем позорно посинеть в камере смертников.

Пятка вышибла свисток с полудюжиной зубов. Сато оглушил напарника беззубого свистуна. И хоть сразу вокруг нас сомкнулось плотное кольцо блюстителей закона, мы медленно пробивались к заветной двери, оставляя за собой скулящие и молчаливые окровавленные тела.

Все посольства во вселенной являются территорией страны, интересы которой представляют. Так что до границы-двери нам оставалось метра два-три, как над нами завис вертолет. Сначала ему не придали особого значения, но, когда с него посыпались пачки макулатуры, мы были обречены. Нас оглушило и засыпало грудой старых бумаг, и тут уж нас без проблем окольцевали наручники.

Готов был погибнуть, но не даться врагу, а они схватили у самой двери. От обиды даже слеза накатила, но ее ветром сдуло. А Сато мою слабость не заметил, так и остался в его глазах несокрушимым кумиром.

Нас, как особо опасных преступников-рецидивистов отправили в бронированную камеру на самый глубокий, сотый этаж Канцелярии строгого режима. Из каземата до суда даже на прогулки не выводили. Лишь после каждого скудного обеда нас посещал следователь. Наше заключение длилось по моим ощущениям бесконечно, но если мерить время обедами, то около трех недель.

Наконец нас отправили в суд. На этот раз у меня не было никаких «липовых» документов, а без бумажек на мои хитрости судья и ухом не повел. Конвоиры уже знали о наших подвигах, и ни одна из уловок не сработала.

Суд вершился скорый и по меркам Бюрократии справедливый.

Нас конвой из предосторожности не водил в сортир, так что, узнав приговор, едва не обмочился. Судья наградил нас высшей мерой наказания. А как ее приводят в исполнение, вы уже знаете.

Нас отправили в туже бронированную камеру. Наверняка на планете опаснее нас преступников не нашлось. Убийцы и грабители были, но неисправимые фальсификаторы документов давно вымерли. Подделка документа – табу.

На наши прошения о помиловании пришел отказ Верховного Суда. А вскоре приговор утвердил президент планеты. Нам оставалось ждать смертный час и готовить дух к встрече с неизбежным. И ночью, и наяву мне мерещилась капельница синих, смертельно ядовитых чернил. Я уже не вел счет времени, нас впереди ждала Вечность. То ли Вечное Ничто, то ли Рай или Ад. Впрочем, рано ли, поздно ли, но все попадут на Суд Божий, только это размышление несколько успокаивало. Вот только инстинкт самосохранения пытался отсрочить Час Великого Перехода, жажде жизни было наплевать на все философии.

Бежать невозможно, и я почти смирился с Неизбежным. Когда нас вели в зал исполнения приговоров, то я казался самому себе невозмутимым, словно сфинкс. Сато, как восточный человек, старался не «терять лицо», то ли действительно смирился.

В зале помимо медиков оказалось 3-4 десятка свидетелей, так предписывал закон планеты. Свидетели шушукались, шуршали обертками конфет, словно перед началом киносеанса и обсуждали варианты нашего поведения во время бюрократического аутодафе.

Нас усадили на кресла и надежно к ним привязали специальными ремнями. Затем подкатили капельницы с темно-синими емкостями. Вообще-то емкости, если внимательно приглядеться, были из обычного стекла, а в них плескалась наша чернильная Смерть. На Бюрократии даже Смерть рисуют не с косой, а с авторучкой.

К нам подошли хирурги, протерли места будущих уколов антисептиками и подсоединили к капельницам и емкостям для стока крови. В зале аплодировали. Видно процесс умерщвления доставлял аборигенам удовольствие.

Мы участвовали в некоем маразматическом спектакле. Наша кровь планировалось использовать в виде чернил, а чернила шли на смену крови.

Я чувствовал ток холодной синевы, вытесняющей горячую кровь. По телу пошел озноб. Я всматривался в зеркало напротив: лицо медленно синело. Голова соображала, наверно чернила временно могли заменять кровь. Но вот сначала слегка поголубевшее лицо потемнело до черноты. В зале опять зааплодировали, что-то кричали, словно в театре. Мне даже почудилось: бис! Но видно кислород в чернилах кончился, в голове помутилось, и я успел последнее подумать: вот и смерть пришла.

Но костлявой с косой или авторучкой я не увидел, не увидел и пресловутого сверкающего колодца в пустоте. Просто кто-то щелкнул выключателем, и я погрузился во мрак Бесконечности или Абсолютного Нуля.

Все болело, тошнило, чесалось, горело… Я пребывал во мраке, но муки омывали меня снаружи и изнутри, во всех вообразимых и немыслимых ипостасях.

«В ад угодил!?» – первое, что шевельнулось в больной голове.

Но вскоре мрак рассеялся, материализуясь в знакомое лицо.

– Холл!!! И вы угодили на сковородку?! Хотя, чему удивляться, по вас давно скучает Вельзевул и его братия.

– Размечтались, – улыбнулся комиссар.

И хоть во мне все болело, едва соображал, но понял: в аду комиссар хныкал бы, словно нашкодивший малыш. Значит и меня не варят черти в цветных чернилах.

– Мы вас выкупили за 10 тысяч тонн бумаги каждого, подтвердил мои догадки Холл.

– Хорошо еще, что наше прошение об обмене едва успело пройти все бюрократические инстанции Бюрократии. Еще минут на 20 опоздай, и мы не смогли бы вывести вас из комы, – продолжал под мерзкую улыбочку вещать мой Галактический начальник.

Ох, как хотелось приложиться кулаком по этой веселой роже, да только сил не было даже пошевелить рукой. Правда, с другой стороны я был безумно рад видеть комиссара, дышать, жить.

Комиссар отошел на пару шагов. Я с большим трудом повернул голову. У противоположной стены палаты лежал Сато, в него вливалась свежая кровь и вытекала синяя гадость.

Комиссар повторил ритуал приветствия, но в ответ ничего не услышал. Видно Сато решил: молчание – золото. Видимо моего друга по несчастьям посетили совсем недобрые мысли о шефе, я думал о нем наверняка еще хуже. Но главное: Сато тоже жив.

Наконец Холл затоптался и смолк, чувствуя совсем не радушный прием. А он то мечтал, как мы запоем дифирамбы освободителю.

– Ну, ладно, – наконец выдавил он. – Завтра навещу, а то вы еще совсем вялые и синие.

Лицо Сато действительно отливало неестественной синевой. Хорошо, что я себя не видел в зеркале.

На следующие сутки мы уже вставали, силы прибывали, и даже синее отражение не могло разрушить радость в сердце. Все же восстать из мертвых событие не ординарное. Вот только Холла простить никак не мог. Ведь он мог и не рисковать мной, а попросту выкупить Сато из заключения. И за одного простого зека заплатил бы даже меньшее количество бумаги, чем за двоих закоренелых осужденных на смерть преступников.

В середине дня появился Холл.

– О! Уже ходите!? И почти белые, – явно льстил нашему внешнему состоянию он.

Холл протянул мне баночку с кремом.

– Это белила. Скорее мажьте. Я вас должен немедленно отправить домой. Через 5 минут закрывается пространственно-временная щель, а откроется ли она вновь, я не знаю.

Я сразу же зачерпнул белый крем и растер на лице и руках.

– Скоро вы совсем вернетесь в норму, – успокаивал лживый комиссар, ему соврать – раз плюнуть. – Ну, а пока вас выручит грим.

Лишь я нанес белую массу, как Холл, даже не поблагодарив меня за смертельно опасную работу, перебросил в мою квартиру.

Я сидел за праздничным столом, а из-за двери слышал голос жены:

– Вот горячее поспело, запеченная курица.

Дверная ручка повернулась. А спустя пару секунд в проеме появилась жена с дымящимися жаром и изумительным ароматом курицей, и картошкой.

– А где Мороз?

– Испарился.

– А я и не слышала, что бы дверь открывали.

– А он через форточку, он же сказочный, – почти не соврал я.

– Ой! А что это с тобой?!

– Не понял?

– Синий какой-то?

– Новогодняя маска, не обращай внимания.

«Даже крем не помог!» – зло вспомнил Холла. И сами мысли о комиссаре навеяли поток черного негатива.

Но слюна в голодной глотке и румяная корочка на куриной ножке развеяли дурные мысли. Зубы впились в ароматную сочную мякоть, и Бюрократия хоть на время перестала терзать отвратительными воспоминаниями.

– С Новым Годом! С новым счастьем! – подняла шампанское жена.

Наши бокалы прозвонили радостную мелодию, а уста слились в сладком поцелуе.

2007г.

ДВЕРЬ

Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: "зачался человек!"

Последние строки меня взбесили. Я размахнулся во всю силу своего уродливого тела, с остервенением швырнул Библию в угол.

Что значат вопли ветхозаветного Иова в сравнении с криками моей души? И Библия не приносила успокоения. Я жить не желал, но и боялся смерти. Конечно, меня страшила не смерть, небытие, а смертные муки. Интересно почему? Каждое мое мгновение – мука. Чего мне еще бояться?

Я поднялся с матраца – единственного имущества помимо Библии, залатанного костюма с червонцем в кармане, сношенных кед и костыля. На подоконнике лежал сухарь. Со второго захода удалось ухватить его дрожащей рукой, и он заскрипел под кровоточащими, гнилыми зубами. Еще один зуб треснул, и я выплюнул его обломок вместе с остатками сухаря, кровью. Боль в зубах, ощущение безысходности росли от вида моей лачуги, и я вышел из унылой комнаты.

Я хромал, привычно трясясь всем телом, по улице. От синдрома Паркинсона не избавиться. Но не избавиться и от хромоты, от горба, от врожденного порока сердца, от…

От перечисления моих страданий всплыло бешенство, и проклятый Паркинсон перекосил мое лицо. Я, словно исчадие ада, дико вращал глазами, астматично сипел, покрывался, испариной, трясся.

Эта неистовая пляска ошеломила, исказила страхом лица компании уличных переростков, к которым привела меня судьба. Злоба за свой нелепый страх омрачила их убогие души жестокостью. Их лица из растерянно-испуганных преображались в дикую свору зверей.

− Смотри, какой красавец?! − прорычал вожак.

Вся свора, улюлюкая и ржа, закружилась хороводом, тыча в меня кто пальцем, а кто и кулаком. Предводитель размахнулся и выбил осколок зуба.

Боль в челюсти сразу ослабла, и я с надеждой и радостью взглянул на бесплатного хирурга-стоматолога. Неужели конец мукам? Убьют? Быстрее бы!

Радость и кровь смешались на моем лице, и довели свирепость главаря до неистовства.

− Рви недоноска! − визжал он. – Такая падаль имеет миллионы.

Мой костюм со свалки затрещал, расставаясь с карманами и последним червонцем. Пара ребер гулко хрустнула, а кровь пошла обильно из носа и рта. Но я был так привычен к боли, что не терял сознания. Я трепетно ждал избавления.

− И это все? − разочарованно вертел червонец один из уличной компании. − Вот гнида! − и он со смаком врезал ногой в живот.

Все как-то разом остыли, пошли вдоль улицы, громко обсуждая, сколько поддачи можно купить на червонец у самогонщицы Фроси.

− Ребята, и это все?! − безнадежно бросил вдогонку.

Но в ответ услышал только пьяный хохот.

Надежды рухнули. Каждый день мой плодит муки. Сегодняшний принес боль сломанных ребер и спинки носа, потерю червонца − последнего средства к существованию. Можно конечно и поголодать две недели до пенсии… Нет! Только я сам принесу избавление от мук! Я бросил обломки костыля на промокший от крови оторванный рукав, обрывки карманов. Сделал первый шаг и… устоял! За первым шагом без костыля можно сделать и другие к моей желанной цели.

За кольцевой дорогой появилось маленькое, но топкое болотце. Иногда оно ухало словно сова. Иногда что-то бормотало и булькало. Не мало здесь бесследно сгинуло людей. Не даром про него рассказывали страшные, фантастические истории. И имя ему подобрали удачно: Чертова топь.

…Топь засасывала, и я поддался инстинкту самосохранения, забрался на кочку. Она ухнула, выплюнула из черной жижи огромный пузырь и стала оседать. Я неуклюже перебрался на другую кочку…

Так и гнал меня страх с кочки на кочку, а цель к центру болота − в вязкую трясину. Когда я без сил свалился на очередной бугорок, то готов был уйти вместе с ним в торфяную жижу, добавить − к его пузырю и свой небольшой последний вздох. Но бугорок был равнодушен к моим ожиданиям, уверенно держал мое тело, рушил мечту.

Подо мной был небольшой, метров пять на пять, островок. В центре его лежала, неведомо как сюда попавшая, дверь. Прогнившая, поросшая мхом деревянная дверь. Любопытство потянуло позеленевшую медную ручку, и скрип двери смешался с эхом капель, тихим гулом в открывшемся мне подземелье. Я шагнул в черную дыру и полетел, оступившись на слизкой плесени первой ступеньки. Горб, голова, все тело ритмично и больно считали каменные ступени, подземелья. Я невольно охнул, а далекая, ставшая от этого крохотной дверь надо мной взвизгнула петлями, закрыла белый свет. Подземелье откликнулось каким-то сатанинским визгом.

− Захлопнулась, словно крышка гроба, − вслух подумал я о двери.

− Гроба, − гремело вокруг.

Я усмехнулся превратностям судьбы и решил осмотреть свою могилу. Я не сомневался, что от сюда выбраться уже не смогу. Вдали еле угадывался свет. И я побрел по затхлой, покрытой плесенью пещере. Пещера извивалась. На одном из поворотов угадывался в полумраке небольшой ларец. Он оказался заполненным до краев монетами. Я всегда был нищим, но даже мне их тяжесть и едва различимая желтизна подсказывали – это золото. Хотя совсем недавно все мое имущество определялось жалким червонцем, я равнодушно бросил желтое сокровище в ларец.

− Бери, − гудело то ли в голове, то ли в пещере. – Бери золото.

Я удивленно прислушался к себе и пещере и побрел дальше. А дальше начались чудеса…

По стенам пещеры заплясали отблески пламени, далекий лай и рычание заполнили своды. За очередным поворотом я увидел торец пещеры. Здесь своды расходились, образуя просторный зал. К стенам крепились яркие почти не коптящие факела. Два огромных, с лошадь величиной, пса бешено рванулись в мою сторону. Толстые, в руку толщиной, цепи натянулись под бешеным порывом чудовищ, изрыгающих лай, голодную слюну и неистощимую злость. Цепи попытались вырвать крючья из стен. Крюки страшно зашевелились, откалывая мелкие камешки стен, но устояли.

Сердце оборвалось, но я поборол себя сумасшедшим смехом и рванулся к своему избавлению – оскаленным, рычащим смертью клыкастым пастям. Псы-исполины от предвкушения добычи захрипели, захлебываясь лаем, потянули неистово. Звенья цепей стали размыкаться, крючья поползли из стен. Я шагнул к ближайшей пасти и…

… И эти Церберы исчезли словно мираж, а передо мной оказалась дверь. Я толкнул ее.

− Забудь имя, сюда входящий! − повелительно загрохотало под сводами.

Я переступил порог и оказался в огромном светлом зале, сверкающем зеркалами стен и потолка.

− Ты, кто? − проснулось эхо.

− Человек.

− Имя?

− Забыл, − ответил я, и во мне не появилось удивления.

− Зачем пришел сюда? − допытывалось эхо.

− За смертью…

− Зачем она тебе нужна?

− Я мучительно болен, − откровенно признался я. − Больше нет сил страдать.

− Ты получишь то, чего желаешь… Но может быть здоровье лучше?

− Но это невозможно.

− Возможно, − просто ответило эхо.

− Неужели это так просто?

− Все имеет свою цену.

− Велика ли цена моего здоровья?

− Раз в год приходить сюда, рассказывать об увиденном за это время. И молчать… молчать о нас.

− Вы кто?

− Так ли это важно? − заговорило во мне эхо. − Мы недоступны пока вашему пониманию. Считай нас сказкой, чудом, иным миром.

− Вы не желаете зла планете?

− Нет! Мы только наблюдаем.

− Зачем?

− Так легко оступиться, идя у края пропасти, − объяснял голос. − Мы постараемся предупредить этот роковой шаг.

− Тогда согласен.

Эхо не ответило, но неведомая сила подбросила меня и закружила под сводами зала пушинкой. Эти же невидимые и мощные руки разорвали тело. Я видел в зеркалах, как растягивается горб, как меняется форма сердца и печени, как лепится заново мозг в раскрытой черепной коробке. Подобное мне не виделось даже в самых страшных, кошмарных снах.

Затем разрывы тела схлопнулись, швы, на глазах, бесследно срослись. Меня опустило на землю. В зеркалах отражалось чудо − я, но стройный и без намеков на тряску тела.