скачать книгу бесплатно
Костя не нашел что ответить.
Она помахала ему рукой из вагона на станции метро «Площадь Свердлова» и скрылась из виду. Оставшись один, он стал думать об их разговоре и только здесь оценил всю опасность своего положения. Даже если ему удастся спрятать документы из секретного досье, его самого могут сгоряча взять из-за множества иностранной литературы в его библиотеке, а потом учинить настоящий обыск, с привлечением специалистов.
«Ничего, мы не господа положения, но по положению мы господа!» – вспомнил Костя. Из дома он позвонил Глебу. Вскоре Глеб ему перезвонил. Костя коротко рассказал о полученном предупреждении.
– Когда ушла телеграмма?
– Вчера или сегодня утром.
– Поезжай на дачу. Ни о чем не беспокойся. В крайнем случае тяни время. Давай точный адрес.
Костя помчался на дачу. Глеб, войдя в кабинет, поднял трубку аппарата, на котором вместо наборного диска сверкал герб Советского Союза.
Через полтора часа с двух дач в Малаховке, из аккуратных домиков, выкрашенных голубой краской, спешно вышли два человека в ярких спортивных костюмах, парусиновых куртках и редких в то время для нашей страны кроссовках. Один из них вывел велосипед. Другой легкой трусцой побежал в сторону близкой Удельной по известному нам адресу.
До дачи добрались почти одновременно. Сначала быстрым шагом пришел со станции Костя. Через минуту подбежал спортсмен, похожий на иностранца.
Самое большое расстояние надо было проехать велосипедисту, поэтому он прибыл последним.
«Спортсмены» представились Косте, ему даже предъявили красные удостоверения, на которых они были не в спортивной, а в военной форме с полковничьими погонами на плечах.
Их манеры казались безукоризненными. Костя сразу почувствовал, что эти люди долго жили за границей. В отличие от нормального советского человека, они терпеливо выслушивали его до конца. Не перебивали, чтобы сказать, что им все ясно, и тут же выдвинуть возражение или, по крайней мере, высказать свое мнение. Выслушав, они секунду выжидали, чтобы убедиться, что собеседник закончил, ровным голосом отвечали. Если их перебивали, а это у нас скорее правило, чем исключение, они тут же замолкали и опять терпеливо слушали. Если собеседник вдруг менял тему, они, кивнув, покорно переходили к новому повороту разговора.
День кончался, солнце, снижаясь, еще дарило тепло саду. Грех было сидеть в такую погоду дома, и трое собеседников прогуливались по участку. Костя первым заметил идущих к дому милиционеров: двоих в темно-синей форме – местного участкового и молоденького лейтенанта, с ними асфальтовонеприметного человека в штатском.
«Спортсмен», прибежавший первым, подмигнул Косте и спокойно двинулся им навстречу. Милиционеры и штатский (он держался позади) открыли калитку и зашли на участок.
– Эй, хозяин! – Участковый махнул Косте.
– В чем дело, товарищи? – «Спортсмен» был безупречно корректен.
– Нам нужен хозяин. А вы, собственно, кто такой? – Милиционер подозрительно оглядел иностранную экипировку.
«Асфальтовый», бросив взгляд на уверенно-доброжелательного спортсмена, вдруг как-то заскучал.
– Документы есть? – Участковый не сдавался.
Доброжелательная улыбка перешла в торжествующе-ироничную.
– Прошу вас. – «Спортсмен» достал красное удостоверение и протянул его милиционерам. Как бы невзначай он позволил куртке распахнуться, так что под левым локтем стало видно рукоятку пистолета.
Милиционер невидящим взглядом уставился в удостоверение, постарался взять себя в руки – так, фотография, печати, «ЦП» – центральный подъезд, оружие. «Ну и влипли!» – подумал он.
– Извините, я про эту дачу ничего не знал.
– Всего на свете знать нельзя. Доложите начальству и забудьте.
– Есть.
Милиционеры посмотрели на «асфальтового». «Спортсмен» тоже пристально смотрел на него. Тот расслабился и улыбнулся:
– Извините, какая-то накладка.
– Бывает.
– Разрешите идти?
– Идите.
– До свидания.
– Всего хорошего.
Оставшись один, Костя стал размышлять. Охотники за документами в итоге не получили о них никакой информации. Однако они бы точно знали, что документы здесь, если бы установили факт предупреждения о проверке. Во всяком случае, в ближайшее время он не должен видеться с Ириной. Завтра, улучив момент, он позвонит ей с кафедры, чтобы поблагодарить и предупредить ее обеспокоенный звонок. Вот и все. Костя погладил ствол увечной яблони, приносящей самые сладкие плоды в его саду.
Меняя цвета, небо насыщалось синевой. Стало прохладно, и Костя ушел в дом. В доме было тепло и очень тихо. Костя зажег настольную лампу и мыслями вернулся к Ирине.
Он каждый день думал о ней, но сегодняшняя неожиданная встреча породила целый вихрь чувств и мыслей. «Не сделал ничего плохого, но и ничего хорошего… ничего хорошего». Не успел. Не смог угадать заветных желаний? Кто смог? Кто? «Кто душу положит за други своя», – вспомнил Костя.
Неблагодарность разлюбившего человека – жуткая вещь. Но… Но лучше стать жертвой неблагодарности, чем отказать в помощи.
Чего он не сделал такого, что она вдруг остыла к нему? Он всей душой потянулся к ней, пошел ей навстречу, надеясь хоть одного человека сделать счастливым. Первое время так и было. Потом она ушла. Он же, влюбившись в нее, как в собственное дитя, стал несчастным.
«Что я вообще делаю на белом свете? – продолжал он. – Меня никто не спросил, хочу я быть или не хочу. Неведомо откуда я пришел в этот мир, чтобы переживать его порядки, предаваться сомнительным радостям и мучиться от будто бы случайных неприятностей и бед. Разве я просил, чтобы меня испытывали жизнью, чтобы меня терзала совесть? Я должен получать удовольствия? Я их не получаю. Вернее, получаю, когда кончаются неприятности. Очень мило! Я должен заслужить спасение? Но почему его надо заслуживать? Я согласен просто не быть. Никогда! И не могу сам прервать свою жизнь. Знаю, тогда за это придется ответить, как за посягательство на то, что мне не принадлежит. Будет еще хуже. Меня сюда прислали и ждут. Чего? Зачем я здесь? Кто я? Мне здесь ничего не надо. Я никому не нужен, в том числе и себе. А я есть».
Костя заставил себя остановиться: «Ты не Кант, не Бэкон, не Шекспир, наконец! Хочешь решить эти вопросы? Одинокий путь подобен смерти. Потеряв любовь, ты стал Агасфером. Одной ее улыбки хватило бы, чтобы все твои мысли улетучились. Кант! Куда хватил! Во многой мудрости много печали!»
Костя улыбнулся, он вспомнил Артура и его любимого Дюма. Уже все написано.
Из главы «Диссертация Арамиса»:
«– Подумать только! Кажется, я потерял его… – лукаво сказал молодой человек, делая вид, что ищет письмо. – Счастье еще, что мир – это склеп, что люди, а следовательно, женщины, – призраки и что любовь – чувство, о котором вы говорите: “Какая гадость”
– Ах, д’Артаньян, д'Артаньян, – вскричал Арамис, – ты убиваешь меня!
– Наконец-то, вот оно! – сказал д’Артаньян.
И он вынул из кармана письмо.
Арамис вскочил, схватил письмо, прочитал или, вернее, проглотил его; его лицо сияло».
Костя вздохнул, провел рукой по лбу, сам себе сказал: «Ты болен, Костя. Разве поставить диагноз и вылечиться – это одно и то же? Тебя даже душевнобольным не назовешь, где твоя душа? Где-то там, с ней, и возвращаться не хочет».
Он не чувствовал боли – болеть было нечему.
6. Сильный с сильным лицом к лицу
В конце зимы 1970 года Глеб опять побывал в Женеве, где помещалась штаб-квартира Всемирного Совета Церквей, а весной, 17 апреля, Костя приехал к нему на западную окраину Москвы.
Костя не только перевел за минувший год часть стихов, что дал ему Глеб, не только написал заключение, но и сумел бегло ознакомиться со всеми документами из архива, полученного Глебом.
Увидев этот мрамор, ты вздохнешь
Среди полей Аркадии беспечной,
Вдруг пораженный грустью бесконечной,
Страницу жизни ты перевернешь.
Здесь головы кружит хмельная кружка,
Под лютню пляшут пастушок с пастушкой,
И пуще прежнего веселье разгорится,
Но ты замрешь, прохожий, над гробницей.
Постепенно Костя из отдельных фрагментов составлял некую модель, которую он про себя называл сакральной политикой.
Глеб только что вернулся из Переделкина, куда ездил навещать больного Патриарха, и выглядел встревоженным. Алексию шел уже 93-й год, и любая болезнь могла стать для него последней.
– Ну, как продвигается экуменическая деятельность? – после изучения документов Костя проявлял к ней подлинный интерес.
– Поспешай медленно, говорили древние.
– Павел VI опять встречался с Афиногором.
– Нам еще до этого далеко. В прошлом году я был в Риме, посещал орден доминиканцев.
– Святую инквизицию? – Костя широко раскрыл глаза.
– Инквизиция давно отыграла свое время.
– Не спорю. Но ведь есть общественное мнение.
– И вы, историки, сыграли здесь не последнюю роль.
– Ты и вправду считаешь возможным объединить церкви? – задал прямой вопрос Костя.
– Не торопись, друже. Полагается все взвесить. Но делать шаги навстречу все равно надо. Разделение ведет к войнам. Действовать надо осторожно. Знаешь, у меня в юности был один знакомый еврей. Он всегда говорил: зачем тебе лезть напролом, научись маневру.
– Ага! Нормальные герои всегда идут в обход!
– Те, кто противодействует, больше склонны к решительным, я бы даже сказал, грубым действиям. Они не терпят компромиссов и признают только черно-белую гамму.
Глеб помолчал, потом сказал уверенно:
– И все же христианство, несмотря на множество церквей, имеет общую основу.
– Однако согласись, мы далеко разошлись с западным миром.
– Но не настолько, чтобы не иметь общего, – парировал Глеб. – Никто не призывает народ терять свою особенность.
– И все же, все же, все же… Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут. Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд…
– Киплинг? А я тебе отвечу. Тем же Киплингом. – Глеб поднялся, подошел к книжным полкам, нашел нужный томик, открыл его на закладке, прочел вслух:
Но нет Востока и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
– Вот любопытное зрелище! Православный Владыка использует как аргумент стихи масона Киплинга! – воскликнул Костя.
– Ты этого захотел.
Костя развел руками.
Глеб продолжал:
– Конечно же Киплинг не аргумент. Я это сам понимаю. И даже отдаю себе отчет в том, что мои оппоненты по-своему правы. Справедливость и истина на их стороне. Государственные, национальные и прочие интересы, наконец, русское православие, что может быть важнее в исторической перспективе? Но это – реалии земного мира, понимаешь?
Глеб заложил руки за спину и подошел к окну. Не оборачиваясь, он сказал:
– Когда я думаю о драгоценной крови Христовой, я выбираю Христа и отказываюсь от справедливости и истины! Я предпочитаю жить его замыслами, а не нашими соображениями!
Воцарилось молчание. Костя в который раз признал правоту Глеба. Справедливость и истина – изобретения человечества и по-разному воспринимаются людьми и небожителями.
«Он видит и чувствует то, чего не видят и не чувствуют другие, – размышлял Костя, – гордыня не позволяет слышать то, что слышит смирение». Вслух он произнес:
– Понимаю, как тебе непросто, Глеб. Любой из них тебе сказал бы, что Христос, справедливость и истина – это одно и то же. А я не стану. И судить не буду. Только знай, Глеб, если тебе понадобится помощь, можешь на меня рассчитывать. На все сто процентов.
Глеб, улыбнувшись, вернулся к столу.
Костя тоже сел и попросил Глеба не уходить от темы экуменизма.
– Скажи, как ты себе это представляешь? Давай заглянем через поколение. Что в итоге?
– Я же не писатель-фантаст и не кудесник. Святоотеческие писания впрямую не говорят о политике. Мне только ясно, что объединение в том или ином виде неизбежно. Разделение людей должно проходить не по политическим границам, а по границам Добра и Зла.
– Очень неконкретно.
Глеб вздохнул и понизил голос:
– Понимаешь, мирская власть признается религией в крайнем случае в виде монархии. Поэтому любое федеративное устройство не актуально.
– То есть в идеале, как в этих стихах, должен вернуться род царей-жрецов? Имеющих неоспоримое право? Право крови?
Глеб не успел ответить, его позвали к телефону. Возвратился он расстроенный и озабоченный:
– Алексий скончался. Надо ехать.
Костя понимал, что сейчас Глебу нужно было остаться одному, успокоиться, сосредоточиться. Поэтому он не стал ждать своего друга, простился и пешком отправился на конечную остановку троллейбуса. Он шел в прохладном вечернем сумраке по сухим дорожкам дачного поселка. Пахло оттаявшей землей. Свежий весенний ветер привольно гулял по улочкам поселка, что приютился в пойме реки вдали от центра Москвы.
Засунув руки в карманы плаща, Костя думал о Глебе, о почившем Патриархе и о том, что теперь будет: ведь, как ни крути, Глеб становился теперь первым лицом в Русской Православной Церкви. Это открывало захватывающие дух перспективы. Костя ощущал себя песчинкой, затерянной в тревожной Вселенной. Думал он и о своей науке – истории, фиксирующей видимое, вернее, то, что ей позволяют видеть, и игнорирующей скрытое.
