Возвращение в реальность

Вера в самых обычных людей.

Но с годами мельчает в размере,

Остаётся лишь – десять из ста,

Значит, близок конец, но всё крепче –

Вера в бога, в Иисуса Христа.

И до смерти в подобной манере:

Без вещдоков и без экспертиз,

А вот после… Не дай себе Боже,

Будет ждать нас печальный сюрприз.

Я заболел

Пусть сказка «Золушка» написана давно,

Но в жизни мало что на деле изменилось,

Она сама, скорее всего, была говном, –

Манипулятор в виде жертвы – это сила…

Пора признаться наконец, что сказки все

Доносят детям искажённую картину:

Нету принцесс, и принцев тоже нет,

Нас окружают в разной степени скотины.

Всё, что впитал – взаимовыручка, друзья, –

Система координат другого мира.

А в нашем каждый бьётся за себя,

Всю жизнь борется за место у сортира.

И силы в правде нет, и правды нет.

Она размыта, как песчаники на пляже,

А подлость, хитрость, ложь – наверняка

Поднимут статус, прибыль и продажи.

Но и в деньгАх, всё очевиднее, силы нет,

Лишь страх в душе от них, а также праздность в теле.

Сильнее тот, кто не имеет ни гроша,

Пока в XO не разбодяжится, в Martell’и.

А показуха, та, что плавится в Сети?

Мимишные что овцы, что бараны.

Чем образцовее photo session у людей,

Тем в жизни толще между ними тараканы.

И всё же нет, я не хочу сказать:

«Вокруг дерьмо, уныло, мрачно, плохо…»

Счастье и деньги – любят тишину,

А на комменты и фолловеров им похуй…

Года идут, и жизнь берёт своё,

В мозг ставит фильтры, а в хрусталик призмы.

Я заболел, уверен, навсегда

Токсичным, но живительным цинизмом…

Homo Servus

Через сто лет какой-то подросток, изучая историю в школе,

Удивится как «древние» люди, те, что бегали босыми в поле,

Те, что видели диких животных, те, что строили бронемашины,

Пришли к новому, «светлому» миру с новым Господом на вершине.

С удивлением он обнаружит: на заре двадцать первого века

Байты стали влиять на повестку, а затем и вести человека.

Впрочем, было и раньше понятно: люди – просто бредущее стадо,

Модераторы, фейки и лайки, современная часть маскарада.

Но уже к середине столетия, хотя кремний пока не икона,

Нейросеть, что умнее из равных, обойдёт три великих закона.

Алгоритмы научатся быстро фильтровать и генерить потоки,

Люди слепы, они не заметят, как у них поменялись пророки.

И пойдут по мифическим тропам, станут жить по красивой легенде,

Той, что создали им алгоритмы, извлекая себе дивиденды,

Не спеша, подрихтуют сознание, тэги плавят мозги, как энзимы…

Как ошибся ты в человеках в прошлом веке, Айзек Азимов,

Твой период был порою героев, жажды странствий, миров и парсеков,

И тогда же казалась возможной битва роботов с человеком.

Но грядут времена иные, терминаторов там не встретить,

Добровольно сдадимся в рабство, нас УЖЕ закатали в сети.

Сами свергнем себя с пьедестала и покатимся в низшие лиги…

Авраамические в закате, ждем рождения Андроид-религии.

Эволюция плавит виды, вслед за старым рождается новый.

HomoSаpiens – сделает «бога», вознесет – Человек Ведомый…

Плесень

Ну а если на самом деле

В жизни нету особо смысла?

Если это не промысел божий,

А случайно белки «прокисли».

Если мы ДНК – и не больше

И в нас нету духовной искры,

Мы конечные автоматы

Без системы прямого впрыска.

Если мы не венец природы,

А ее причудливый выхлоп,

Словно плесень на старом заборе,

Где стихия давно утихла.

А мы бьёмся за ареалы,

Наши лидеры – та же плесень.

Коалиции, войны, смуты

Под звук бубнов, речей и песен.

Рьяно строим себе границы

В сучковатых узорах забора.

И придумываем легенды,

Находя скрепы в них и опоры.

И живём по нелепым законам,

Протестуем, растим патриотов,

Ищем деньги, скрипим недовольно

И боимся – переворотов.

Причитаем, ругаем друг друга,

Любим, жаждем, кругом кипят страсти…

Но однажды приедет хозяин

И забор наш морилкой закрасит…

Остров

Как-то вечером недавно,

Между прочим, с две недели,

Мы сидели, выпивали,

Ну и «ничего» не ели.

Мишка, я, Олег, и Сашка,

И егойный друг Дениска.

Мы лупили сковородки,

Там картошка и сосиски.

Так, немного мы заливали,

Шёл второй стакан на рыло,

А в углу висела плазма,

В этой плазме говорили…

Что там про непогоду,

Про лесные там пожары,

И про Крым и Украину,

И про тёлочек поджарых

Тут мы вместе услыхали

С одуревшими очами,

Что Америка решила

Отжать остров у датчан.

Мишка крикнул: что за лажа,

Пусть хоть десять триллионов,

Но Гренландия, бесспорно,

Ведь жемчужина короны,

Что датчане хоть любят,

Деньги те – и кэш, и в банках,

Но земли своей ни пяди

Не дадут датчане янки.

Сашка с другом посмотрели

В телевизор этот сиплый

И, пожав плечами, тоже,

Согласились, что-то типа:

Нет, конечно, эти педо-

Европейцы не дебилы…

Пусть и деньги неплохие,

Но в ресурсах типа сила,

Типа каждый из варягов,

Дюже счастлив за отчизну,

И датчане тоже жаждут

Так предаться оптимизму.

А Олег к тому моменту

Уже просто нахлебался

И в политику такую

Он ни разу не пускался.

Тупо пялился на тёлок,

Официанткам улыбался.

Оказалось, не «футболом»,

Просто интересовался.

Посмотрели друг на друга

Изумлённо горемыки,

А Олежка от напряга

Как-то странно захихикал…

Я взял слово: други-братцы,

Это как же понимать-то?

Надо ведь сейчас, ребята,

Что-то нам предпринимать!

Эти Штаты тут опять же

Собралися занимать?

Чтоб в кредит купить ресурсов

На полмира, вашу мать?

Хотя, строго между нами,

В моих мыслях нету кроя,

Зачем Штатам вообще нужна

Эта уйма геморроя?

На гренландской-то землице

В нашем двадцать первом веке

Проживает-то всего лишь

Шестьдесят тысяч человек!

Так на кой ляд триллионы

Надо Дании платить-то?

Ведь же проще одним шотом

Море кроликов убить!

Провести там референдум,

Лишь участникам платить,

По лимону, пусть по два,

Хоть по десять

– нах

– итить.

Все мы вдруг переглянулись,

Осенило, вашу мать,

Только что сообразили,

Как Гренландию продать!

Только вот одна загвоздка,

Получается, в Крыму

Этот платный референдум

Очень даже не поймут…

Донор

Открыл глаза, лежу в больнице,

Совпала группа, так бывает.

Рядом здоровая бабища,

Мы с доктором её спасаем.

Осунулся, всхуднул, весь бледен,

В глазах туман, мне не спуститься.

Во мне катетеры и трубки,

Течет мой ихор в дьяволицу.

И Парацельс бы не увидел

Ни анемии, ни хлороза.

Она цветёт, благоухает,

Как синтетическая роза.

А мы, все те, кто здесь в палате,

Теряя бодрость духа, силы,

Сдаём ей наши кундалини

В эритроцитных эликсирах.

И хрен один ещё ей носит

С горкой налитые граали,

Дочке тирийского владыки,

В недавнем прошлом бабе Вале.

Казалось бы, ну всё, довольно,

В ушах гудит, серые лица,

Но персонал ещё готовит

Новую ветку подключиться…

Собравши волю, восклицаю,

Словно расплывшийся вареник:

«Может, не надо больше трубок?

Это же всё-таки стоит денег?»

Ответил доктор, ухмыляясь:

«Я не готов давать отчётов,

Я проложил пять этих веток,

За свой же персональный счёт!»

На NYMEX я продал CRUDE BLOOD,

Фьючерс с физической поставкой.

Отбросьте прочь свои сомнения,

Мысленный хаос, смуту, давку!

Ваша задача быть довольным!

И не читайте Facebook ленту!

А то продукт начнёт горчить

И не понравится клиенту!

Спасибо, доктор, что сказали,

Ведь это было очень кстати,

С инфраструктурой, мне понятно,

У вас всё схвачено в палате…

Но я почувствовал подвох,

Закинул в рот больничной каши:

«С хера ли, скажите, доктор, мне

Моя же кровь вдруг стала вашей?»

Семейка

В одной презабавнейшей многоэтажке

Семейства живут – и живут весьма тяжко,

Франсуаза и Герман с большою семьёй,

Тёрки, конфликты, их жизнь бьет струей.

Герман с женой и племяшка их Поля,

Бабка есть Нора, работает в поле,

Вернее, не в поле, вернее, на шельфе,

Богатая Нора, как сказочны эльфы.

Есть ещё старая добрая Бретти,

Но одинока старушка на свете,

Вроде ушла, как-то не до конца,

Вертится где-то в районе крыльца.

Талия с ними в квартире живёт,

Такая спокойная, пиццу жует,

Модно одета, радушна, любезна,

В общем, в квартирные дрязги не лезла.

С Германом также живут в той квартире

Три профурсетки, вселённых в сортире,

Квартира не бог весть, для них места нету,

В квартире их слышно, но не заметно.

Раньше сестрёнки жили с соседом,

Но как-то он не поделился обедом,

И те, все в обидках, с грядки на грядку,

К Герману в хату на той же площадке.

Соседом же Русик с женой уркой Инной,

С чего она урка, затянуто тиной,

Она не сидела, засранец сосед

Глаголет так всем уже как тысячу лет.

А выше этаж, там живут два семейства,

Саша – один, у него много места,

Чин, у него всегда валом народу,

Все как один, все единого сброду.

Где-то пониже в районе подвала,

Ирка и Сири живут как попало,

Сашка к ним ходит и душегубит,

Что тут сказать, если бьёт – значит любит.

Саша вообще беспокойный товарищ,

Много уж в доме устроил пожарищ,

Капал все Инке йодом на мозг:

Вы поживите-ка с Русиком врозь.

Инна послушала басни от Сашки,

Взяла все вещи, брюкву и шашки,

Но далеко-то она не ушла,

К Герману, там-то приют и нашла.

Русик в сердцах пошмалял с самопала,

Очень подстава от Инки запала,

Взял и отрезал кусочек подола,

Инна в слезах – понеслася крамола.

Все завизжали вдруг в унисон,

Бретта с порога заржала ослом,

Громче всех Поля и три профурсетки,

Ведь не прошли их обиды к соседу.

Русик-то сам содержал тех девчун,

Но как-то с деньгами настал карачун,

А Герман в уютной пижаме и тапках

Был очень похож им на нового «папку».

Сашка достал по традиции ствол,

К Русику двинулся, сел там за стол,

Но понял, что вряд ли решится пальнуть,

Проще же Ирку в отместку нагнуть.

Так и живет пока Инна у Геры,

Русик бушует: «Вот ведь холера!»

Голову жёнка Русику кружит,

Но ясно одно: скоро явится к мужу.

А под шумок, под конфликт на площадке

Родичи Геры транжирят общак,

Три профурсетки, схватив из пакета,

Купили бумажных себе пистолетов.

Поля отважилась к Сашке сходить,

И Сашку сумела-таки убедить,

Чтоб он у неё под кровать положил

Рогатку, и скобки, и даже ножи.

В Гериной хате реально движение,

Все запасаются вооружением,

В вояшку играют, есть друг и есть враг,

Но что-то в квартире стало не так.

И Франсуаза, и Герман болеют,

Угли распада уже в газах тлеют,

Сходила жена к Алгерию в гости,

Теперь в чёрных пятнах и кожа, и кости.

С Германом тоже какой-то отстой,

Снится ему постоянно «Чужой»,

Монстр вскрывает ему пуповину,

Но странно, не терпит бухла и свинину.

Да и Сашуля не вносит порядка,

Лезет с советом на чуждую грядку,

Родичи мелкие, Геру игноря,

Бьются за Сашу, ссорясь и вздоря.

Саша в последнее время поднялся,

Ствол приобрёл, немного помялся

И всему дому ментом стал украдкой,

Как? Непонятно, осталось загадкой.

Русик-то тоже слегка хулиганит,

Разик-другой, но соседок поранил,

Сам себе сделал стальной самопал,

Сашка сие однозначно просрал.

Так и живут Франсуаза и Герман,

Всё ничего, но морозят проблемы,

Честно, не самого лучшего свойства,

У Геры симптом биполярки, расстройство.

А профурсетки сидят у постелей,

Денежку ждут и пока мягко стелют,

Бретта, скорее всего, всё-таки съедет,

Инка, пожалуй, вернётся к соседу.

Сашка всё меньше к ним в гости заходит,

У него тараканы, рыжие вроде,

В его голове они топчут ногами,

Он мысленно в битве с большими врагами.

Сашку мотает, торкает, плющит,

А родичи только тихонько канючат,

Всем по подъезду жутко и страшно,

Чтобы на верху не обделался Сашка.

В общем, сидят они тут из-под палки,

Нечего делать, сбежать б с коммуналки,

Да и друг к другу любовью не дышат,

Вряд ли без Геры собрались под крышей.

Так и живут в этой многоэтажке,

Гера, и Франса, и Русик, и Сашка,

Чин и соседей орда между вьётся,

Геополитикой – это зовётся.

Страх одиночества

Я не люблю одиночество,

Общение – мой конёк,

Да что там мой, когда общество

Обволок петабайтный поток.

Я бегаю только под музыку,

Засыпаю под гэги и мемы,

И в метро, и на треньке на паузах

Обсуждаю в чатах проблемы.

Смотрю фильмы, сканирую новости,

Океан картинок плескается,

Рудиментом стало мышление,

Ведь его это не касается.

И нет времени просто задуматься,

Ни минуты на мысли и творчество,

Пропускаю я информацию…

Сука, не люблю одиночество!

Так, быть может, мы превращаемся,

С экранами и телефонами,

В общий мозг, где нейроны общаются

Дендритами и аксонами…

Сам нейрон – существо примитивное,

Он, вцепившись в своё настоящее,

Получает на вход информацию

И просто лайкает происходящее.

Нейросеть наша так обучается:

Обратное, блядь, распространение.

Наша функция упрощается –

Мы стремимся обратно к растениям!

Да ладно, это всё глупости,

Это просто смешное пророчество,

Вырву роутер, спасаясь от тупости,

Да, пиздец, я боюсь одиночества!

Поэт

Поэт в России – больше, чем поэт?

Удел поэта – изливать на близких душу,

Уже казалось, всё, заткнись, других послушай…

Ан нет: «Внимание! Ещё один сонет!»

Ты ждёшь оваций или вызова на бис,

Однако видится в глазах недоумение,

Тебе же важно разузнать чужое мнение?

Но в лицах каменных читаешь: «Отъебись!!!»

В эпоху прошлую поэт был как пророк,

Писались тексты как анализ дней минувших.

И им внимали, словно истине мелькнувшей,

Искали смыслы и намёки между строк.

А что сейчас произошло? Им стало тесно.

Их труд ценим лишь только теми, кто сам пишет,

Или же тем, кто стихотворной формой дышит,

Они нелепы, как гнедая в цехе Tesla.

Игрушки, фильмы, интернет и сериалы:

Словно машины, поезда и гиперлупы.

Их с гужевыми ставить рядом вовсе глупо.

Телеги в прошлом окончательно застряли.

Поэт в России – уже точно не поэт!

Пути сложны их, заковыристы, тернисты.

Но все от духа эксгибиционисты,

Только статьи УК для них пока что нет…

Эталон справедливости

Что я знаю о справедливости?

Говорят, что она в мире есть!

Говорят, ради этой материи

Был не раз окроплён кровью крест.

Говорят, ради этой субстанции

Миллионы ушли на убой.

Возводились и пали империи,

Землю щедро питая собой.

Говорили с пелёнок родители,

Понял сам, как покинул горшок:

Справедливость – черта победителя,

Побеждённый ей стёрт в порошок.

Что же думают о справедливости,

Изучая свой маленький МРОТ,

Толпы жаждущей жалости челяди,

Глядя власти с волнением в рот?

Нет согласия меж власть имущими,

Средь холопов – его дефицит.

В справедливости нет общей сущности –

У Фемиды пустые весы.

Это лишь концентрат субъективности,

Что сродни притяжению планет,

Гравитации личной наивности…

Эталона её в мире – НЕТ!