Бесконечно далёкой

Взяв на руки малышку, женщина как будто хотела улыбнуться мне, как будто хотела что-то сказать, но я посмотрел ей в глаза, и положил свою правую руку поверх листов. Увидев кольцо, она всё же улыбнулась и унесла ребёнка куда-то на ту сторону аллеи – я даже какое-то время смотрел им вслед. Счастливые люди, они всё понимают, знают, что им нужно для их счастья, они легко принимают отказы, и пробуют, и пробуют, и пробуют, не упуская шансов. У меня так не получалось. Нововведение для меня – это попробовать чечевицу.

– Может, мне и самому следовало бы завести ребёнка? – спрашивал я себя. – Может, мне следовало пофлиртовать с этой женщиной? Может, мне следовало ещё раз сходить на то кладбище или хотя бы послушать песни Король и шут? Ещё вопросы в копилку.

Раздумывая над всем этим, я продолжал считать, машинально, бессознательно, отточенными движениями мысли врезаясь в листы. Я сидел под тем деревом, пока не закончил свою работу за сегодня. Мне оставалось только внести результаты в пару десятков граф и перепечатать три абзаца текста. Остановившись, я удивился: в стенах офиса я вряд ли выполнил к этому времени хотя бы половину работы. Добавив к вопросам, крутящимся в голове, ещё и этот, я поднялся с травы, попытался отряхнуть въевшиеся зелёные пятна с брюк, и отправился дальше, по изъеденным молью тропам к сундуку, внезапно выросшему на моём пути.

Дом – не то место, которое я должен был посетить. Быт – не тот образ жизни, к которому мне следовало вернуться. Свобода – та возможность хотя бы на время отвлечься и отречься от всего, что тебе было приятно и свойственно, несмотря на сложившийся порядок вещей, пугала меня. Лучше, выделять на такие вещи время заранее.

Я вновь отправился на кладбище, уже с конкретной целью, не окрашенной конкретикой. Но я отправился туда не к мёртвым, а к живым людям. Не обращая внимания на яркий солнечный день, на цветущие вдоль могил цветы, я приблизился к небольшому бетонному зданию, к каморке сторожа и уборщика кладбища.

Я узнал её. Узнал некогда осыпавшуюся краской деревянную дверь, узнал некогда расшатанную ржавую щеколду, на месте которой теперь была блестящая новая, узнал скрипучие половицы крыльца, не издавшие ни звука, пока я переминался с ноги на ногу. Я тихонько постучал в дверь, и казалось меня никто не услышал. Даже когда я постучал в стекло, мне открыли не сразу. Тот, невидимый из-за прокопченного стекла человек внутри, приблизился к раме, и стал изучать моё лицо, будто мог его разглядеть. Я приветливо помахал рукой, и лицо отстранилось. На двери щёлкнула щеколда.

Из открытой двери выглянул высокий толстый мужчина, с жёсткой щетиной и озадаченным лицом. Он был одет в простую, рабочую, мешковатую одежду, коротко подстриженные чёрные волосы топорщились, вырастая из носа и ушей. Так кстати в руках мужчина держал пинцет.

– Здравствуйте, – низким голосом сказал он, – что Вы хотели? Вы потерялись на кладбище? Выход вон в той стороне.

– Нет, я не потерялся, – замялся я, хоть и прокручивал в голове произносимые слова заранее. – Я, д-д-даже не знаю, к-к-как сказать… Я к-к-когда-то работал здесь, о-о-охранником. И вот… хотел посмотреть, как здесь всё изменилось.

Мужчина настороженно нахмурился и спросил:

– А Вы знаете Рому?

– Когда я уходил, какой-то Рома устраивался сюда. Т-т-такой, с длинными волосами и бородой.

Великан расплылся в улыбке и протянул мне руку.

– Вы знаете Рому. Проходите внутрь, пожалуйста.

Оказавшись внутри, я растерялся – настолько сильно здесь всё изменилось. Досок, инструментов, гвоздей в банках, сваленных в кучу больше не было. Беспорядка, грязных стен, трухлявого дивана не было тоже. Одну стену украшали полки с коробками, из которых торчали искусственные цветы, ленты или венки, также там стояли разные резные поделки из дерева, а на полу большие коробки с декоративными камнями. У другой стены так и осталась мойка, микроволновка и шкаф с посудой, только всё было вымыто, у третьей – кровать-сетка с тапочками, кроссовками и гантелями под ней. Стол с документацией перед окном, две лампочки вместо одной, радиатор посреди каморки, подключённый не через брошенный под ногами удлинитель, а напрямую от новой розетки у кровати. Просторное яркое обжитое среди неживых помещение – таким я его никогда не знал, и не ожидал увидеть.

– Тут стало всё н-н-намного лучше, – заявил я, осматриваясь. – Раньше тут было очень грязно.

– Это всё я тут убирал, – похвастался великан, и только сейчас я заметил, что его левый глаз смотрит в сторону. – Рома покупал мне краску, и менял провода, а я окнам новые рамы делал, и дверь, и крыльцо, и замок. Вы садитесь, а я сейчас чай сделаю.

Мне не хотелось отказываться, в помещении было холодно, не просто прохладно. Я поёжился, садясь на стул.

– Вот берите абрикосовое варенье, – хлопотал великан, бегая пальцами по полкам, – это моё самое любимое. Мне его мама даёт, когда я себя хорошо веду.

– Ты здесь живёшь? – спросил я, разглядывая обувь и гантели под кроватью. Только сейчас я понял, что он дурак. Аутист или ещё какое расстройство. Одутловатое лицо, детское сознание, своеобразное поведение. – Мы, кс-тати, так и не познакомились. Меня К-колей зовут.

– А я Денис, – он повернулся и пожал мне руку, чуть не выронив из руки банку. – Я живу здесь два из трёх дней. Два дня работаю, потом приезжаю на работу к маме, или ещё куда-нибудь хожу. Я люблю загорать на песке у Петропавловской крепости. Там дети иногда строят замки песочные, бегают и хохочут. Там весело.

Денис набирал воду в чайник, приносил на стол тарелки, банки и делал всё это с величайшей аккуратностью. Аккуратно открутил крышку, аккуратно положил её рядом, так, чтобы ни одна капля не упала на стол, повернул кружку ручкой так, чтобы за неё было удобно браться.

– Ты очень гостеприимный Денис, – отметил я, наблюдая, как вздрогнула его спина.

– Мне мама всегда говорила, что нужно помогать людям, быть с ними вежливым, и нужно предложить чай, если кто-то пришёл в гости.

– А твоя мама? Она живёт здесь, в городе?

– Да, она работает тут в больнице, – показал пальцем Денис в окно. – Она там врачом работает. И мне туда тоже раз в две недели нужно приходить. Там у меня лечебная физкультура.

Он отвернулся и отвёл в сторону глаз, которым мог посмотреть в окно.

– А Вы почему тут больше не работаете? Вам тут не понравилось?

– Даже не знаю, – отвечал я, задумавшись, – я работал тут, пока учился. – Теперь работаю по специальности. Мне н-нравилось, что тут очень спокойно. Но мне часто бывало скучно.

– Ооо, – протянул великан, – а мне тут не бывает скучно. Тут уже больше года идёт стройка, деревянное здание строят, и я как нужен, меня зовут туда на помощь. Что-нибудь отнести или подержать. Я сильный, вон у меня гантели есть под кроватью, посмотрите.

– Вижу.

– Там добрые люди работают. Они меня чем-нибудь угощают. Наверное, поэтому я такой толстый, – заулыбался Денис, глядя мне в лицо, и ожидая, что я тоже улыбнусь. – Это я пошутил.

– Смешно, – отозвался я.

– Только вот они там какие-то странные, – наливал мне в кружку кипяток Денис, – какие-то дураки. Какие-то вопросы дурацкие задают и хохочут, будто бы кто-то шутит. Берите кушать, пожалуйста.

Я проглотил это. Подкормка за помощь и хохмы над больным человеком – если я чем и горел, то только презрением к таким людям.

На столе стояла банка с мёдом, с абрикосовым вареньем, чёрный хлеб на тарелочке, сушки в миске, сахар, сливки и чай в кружке. Денис явно дорожил моим вниманием.

Мы пили чай и разговаривали обо всём подряд. Я показывал ему свои графики, когда он спрашивал, какая будет погода на днях. Завтра он пойдёт загорать, объявил он. Он рассказывал мне про свою работу здесь, про свою маму и брата, который работает в другом городе, про Рому, который работает один день из трёх. Мне было так легко с этим Денисом, я открыто делился своими мыслями с человеком, которого знал полчаса, может, тому причиной чай. Чай всегда сближает людей. На работе все пьют кофе, наверное, поэтому там сложнее общаться.

Мы грели руки над радиатором, и пили по второй кружке чая, когда я объявил, что мне нужно домой. Денис выгораживал Рому в моих допросах и его логика потрясала меня.

– Ты работаешь две, а он одну смену, и не получаешь больше. Это ведь нечестно! – наседал я.

– Роме хуже, чем мне, – упорствовал Денис. – У меня есть пособие, мне итак хорошо. А у него нет пособия, ему хуже.

– Денис, но тебя же просто обманывают! Что на стройке, что здесь. Ты доверчивый, тебя легко обмануть, вот тобой и пользуются.

Денису больше было нечем защищаться. Впервые в жизни я увидел, как огромный волосатый мужик сжал губы и заплакал. Его слёзы закапали из его глаз в абрикосовое варенье, есть его теперь было кощунством.

Я бросился утешать Дениса, и еле смог обхватить ладонью его плечо. Склонив головы, мы больше не разговаривали, а просто сидели и смотрели на варенье, сушки и пар из кружек. Так мы просидели минут пятнадцать, пока Денис не успокоился.

– Ваша жена будет волноваться, почему Вы придёте так поздно, – забеспокоился Денис, выпроваживая меня.

– Денис, мне жаль, что я тебя расстроил…

– Нет, это хорошо, что Вы…

– Ты.

– …ты мне сказал, теперь я могу подумать над этим и больше не пойду на стройку.

– Если хочешь, я могу ещё побыть с тобой, Денис.

– Нет, всё в порядке. Идите к жене. Уже поздно.

– Обычно я прихожу намного позже. Ещё обязательно увидимся, Денис, – пожал ему руку я, улыбаясь, хоть я вовсе и не испытывал радости.

– Пока.

Уходя, я чувствовал, как в груди у меня что-то ноет, но я был рад этой встрече. У меня появился новый друг, хоть и при несколько трагических обстоятельствах, вскоре я собирался заглянуть к нему снова. Но а пока мне стоило отправиться домой, и заняться своей жизнью

– Знаешь, я всегда оч-оч-очень волнуюсь, к-к-когда хочу сказать что-то важное.

– Знаю, милый, ты обычно начинаешь заикаться.

Мы лежали в одной кровати, укрытые разными одеялами, повернув друг к другу головы на маленьких подушечках. Вечера особенно приятно проводить за чтением или просмотром вечерних новостей в положении лёжа.

– Я хочу рассказать тебе, к-к-как провёл последние пару дней.

Насторожившись, она перестала моргать, но улыбнулась. Слова, готовые сорваться с языка, скручивались и укатывались назад в горло.

– Знаешь, к-к-когда я пришёл сегодня домой, я к-к-как-то по-ииному взглянул на наш быт. Н-н-на наши вещи, на н-н-нашу еду в холодильнике. На тебя.

Она слушала, не отрывая взгляда, без желания оторваться на зазвонивший телефон. На ощупь она выключила его. Её дыхание падало мне на плечо, и вызывало лёгкую дрожь.

– Что же ты увидел? – чистым, прозрачным, пропитанным любопытством, голосом спросила она, но я всё равно почувствовал давление и на время замолчал. Я помню, как осторожно, словно на пробу, коснулся её плеча, положил ладонь, а затем уткнулся в него лбом и поводил из стороны в сторону головой.

– Я почувствовал холод. Ни запаха вкусных продуктов, ни теплоты домашней обстановки. Мне было так тепло эти два дня, что я задался вопросом: зачем мы покупали всю эту мебель?

Мудрая женщина ничем не выказала своего беспокойства, но губы её побледнели. Она даже не спросила, отчего мне было тепло эти дни.

– А я? – её голос стал таким тихим, что я прочёл эти буквы по губам. – Какой ты увидел меня?

– Я посмотрел на себя в зеркало, и увидел, что у меня лицо цвета штукатурки. Я помню себя загорелым и краснеющим, когда на этих стенах ещё не было обоев.

– Какой ты увидел меня сегодня, милый? – спросила она всё тем же тоном.

– Любимой, – замялся я, – родной, любимой… привычной… женой.

– Прозвучало, как проклятие, – попыталась разрядить шуткой обстановку она.

Мы надолго замолчали. Она машинально гладила меня по голове, я машинально утыкался головой ей в живот. В этой машинальности чувствовался почерк автора еженедельной газеты.

– Думаешь, у нас проблемы? – наконец спросила она.

– Я не договорил, – оборвал её я. – Я н-н-не хочу сказать, что стал любить т-т-тебя меньше. Но… но, – крупные градины покатились по носу ко рту, – всё стало так просто. Я…я… у нас были обычные чувства, н-но теперь я яснее чувствую, как они были обычны. Ты моя…

– Я твоя.

– Ты моя… целиком и полностью. На законных основаниях. Теперь н-н-не нужны свидания, флирт, заигрывания.

– Милый…

– Я чувствую запах пота, запах изо рта, когда утром хочу поцеловать тебя. Теперь мне приятнее перед тем, как обнять тебя утром, принять душ. Я не говорю, что раньше я был свиньёй, хотя, тебе, н-н-наверное лучше знать, – попытался разрядить обстановку шуткой я, – но раньше я не обращал на такие мелочи, мелочи, блин, внимание.

Теперь слёзы посыпались из её глаз. Теперь я прижимал её голову к груди и машинально гладил по волосам.

– Поэтому, мы больше н-не обнимаем друг друга во сне. Я думаю, поэтому. Я говорю искренне, что люблю тебя, не нужно плакать, дорогая, н-но эта искренность по стандарту, как… к-к-как девушка из телефона психологической поддержки. Всё это…

Я замолчал, поскольку отвлёкся. По телевизору продолжали говорить, как у нас всё хорошо. Всеми пальцами, всеми ресницами, всеми волосами вжимаясь в мою грудь, она говорила об обратном.

– Всё это н-наводит меня на мысль, что наше время прошло.

Её губы потянулись к моим.

– Неужели ты хочешь сказать…

– Я хочу показать, – без единой запинки оборвал я. – Я хочу, чтобы ты пошла со мной.

Мы волновались, как школьники, желающие заняться любовью на крыше дома, пока перебирались через забор. Она наступила мне на руку, и мне было также тяжело поднимать её ногу, как ей перекидывать свою. Десять лет назад это было проще. Я и не догадывался, что можно постареть в двадцать восемь.

Мы проникли в Таврический сад ночью, как пара неумелых шпионов: громко переговаривались, гремели и вздыхали. Благо, хоть забирались с неосвещаемого угла.

Созданный в классическом английском стиле, обливаемый лунным светом, сад казался пустынным и тихим. Не стрекотали цикады, не кружили вокруг тусклых фонарей мотыльки, не прыгали по дорогам лягушки из пруда. Лишь тихо-тихо доносилась откуда-то музыка, и я возлагал все надежды на то, что эти звуки не просто навеяны ночной атмосферой сада.

Посреди сада располагалось слишком большое для каморки сторожа, но и не без неё, здание, свет в котором не горел. Рискнув, но непрестанно озираясь, мы двинулись мимо неё напрямую к пруду.

По дороге сюда я рассказал ей о прочтённом письме, о месте, дате и времени встречи, указанными в нём. Подходя всё ближе, я надеялся на успех этого парня тем больше, чем музыка становилась отчётливее, и тем шире я улыбался.

Я посмотрел на свою жену, ещё не совсем осознавшую чудо, к которому мы вот-вот должны были прикоснуться, и взял её за руку. Она выглядела взволнованной. Я не зря привёл её сюда. Я хотел дать ей почувствовать себя во мне, задышать музыкой полей, раствориться в лунном свете этого сада. Я понял этот знак свыше, расценив его, как любопытство, толкающее на возрождение. Как девушка, которую тот парень дожидался четыре года, моя жена была для меня такой же бесконечно далёкой, и мне ничего не оставалось, кроме как сделать её бесконечно близкой.

Пройдя по мостику, мы медленно подошли к памятнику, и увидели их, спустившихся по ступенькам к самой воде. Танцующую пару. Они обнимали друг друга, кружась с закрытыми глазами. Из телефона, лежащего на первой ступеньке лестницы, лилась музыка.

Девушка была на голову ниже парня и её каштановые волосы, светящиеся под Луной, скрывали его руки, обнимающие её голову. Она была в платье, под цвет его рубашки, и туфлях. Когда мы их увидели, парень целовал её волосы. Играл Frank Sinatra «Yesterday». Моя жена, опустив руки, вышла на освещаемый Луной участок, и я увидел, как по её рукам побежали мурашки. В каждом озере её глаз отражалось по Луне. Зачарованную, я оттащил её за памятник, откуда мы продолжали смотреть за танцем.

Музыка – одно из первых творений природы. Она настолько неотъемлема и стара, что священна. Она и друг и мать, и возлюбленная и безответно любящая в ответ, и воспроизводитель и слушатель. Всё правильно. Если хочешь воскресить то, что уже отжило, обратись к тому, то переживёт тебя ещё на тысячелетия. Это парень был очень умён.

Они танцевали то с закрытыми, то с открытыми глазами, кружились и прижимались друг к другу, ускорялись и замедлялись. Был и вальс, и танго, и рок-н-ролл. Я видел, как они таяли в глазах друг друга, растекаясь, как сливочное масло по сковороде. Мы наблюдали за ними, и покачивались в такт музыке. Сад был наполнен тишиной, лягушки всё также не скакали по дорожкам. Свет в каморке сторожа всё также был выключен. Казалось, ничто в мире не могло потревожить их в эту ночь.

Они танцевали под самые нежные песни, которые я когда-либо слышал. Как старые исполнители George Michael, Scorpions, Frank Sinatra так и новые Skillet «Lucy», Poets of the Fall «False Kings», Animal Джаz «Звук и тишина», Noize MC «Без нас» заставляли мою душу трепетать. Я обнимал за талию свою жену, и проговаривал ей в волосы слова песен. Поразительно, можно годами не слышать песен, которым ты начнёшь подпевать, стоит их поставить кому-то в плеере. У танцующих под нашими ногами явно было очень много общей музыки, и это великолепно. Девушка, с которой не связана ни одна крутая группа, чуть менее, чем бесполезна. Секс и рок-н-ролл навечно повязаны.

Я обернулся на каморку сторожа, и увидел ответ на все вопросы, терзающие мой разум. Я увидел большую, яркую Полярную звезду, нависшую прямо над крышей домика. Как знак, как путеводный спутник она озарила мою дорогу. Так и есть. Если взглянуть под определённым углом, Полярная звезда окажется на крыше и твоего дома.

Наблюдая за танцующей парой, мы оба покрывались мурашками. Мы оба были в восторге. Мы оба понимали, как нам было это нужно. И я знал, что нам нужно ещё.

– Привет, Денис. Можно к тебе?

– Конечно, проходите.

Этот раз – шестой, когда мы приходили в гости к Денису парой, и сегодня он встречал нас в рубашке. Опрятный, подготовленный, выбритый. Ему очень нравилось, когда в его обиталище приходила женщина. Кроссовки задвинуты под кровать подальше, гантели же, напротив, остались не месте.

Мы болтали, пили чай, а потом гуляли по кладбищу. За столом Денис вёл себя ещё аккуратнее, чем обычно, чтобы не испачкать подаренную ему моей бесконечно близкой женой рубашку. Бывало, в его выходные мы могли выбираться в какой-нибудь парк или на песок у Петропавловской крепости, где ему так нравилось наблюдать за строящими замки детьми.

Это было и мило, и полезно и весело. За прошедшие несколько месяцев я не чувствовал повседневности только лишь потому, что не считал её таковой. Взрослые двадцатисеми – восьмилетние люди в браке ужинают под деревом в парке и читают Шекспира по ролям. Казалось бы, что за детские занятия! Но я вижу в этих действиях решение своих проблем. Это точно лучше, чем заводить роман на стороне, заводить ребёнка, на которого можно отвлечься, откладывая проблемы в долгий ящик. Это решение проблем изнутри. Рассуждениями, разговорами, разнообразием времяпрепровождения, разнообразием любви. Было бы странно, если бы проблемы между двумя людьми решал кто-то третий.

И вообще не всё так просто, как могло показаться. Не может быть абсолютного, экстраординарного, щенячьего счастья. Счастье есть, но, даже будучи счастливым, порой ты будешь не высыпаться, попадать на красный сигнал светофора и травиться плохопрожаренной рыбой. Не стоит представлять счастье, как лучезарный, сияющий, беспросветный восторг. Счастье пропитывает повседневность, которую просто нужно научиться правильно воспринимать.

Будет и надоедающая работа, и капризы жены и штрафы за неправильную парковку. Для счастья не обязательно иметь много денег и постоянно путешествовать, достаточно иметь много сил для радости, и желание путешествовать по душе близкого человека. И когда ты увидишь в его глазах огонёк счастливого «спасибо» – тогда ты станешь счастливым и сам. Да, Миша?

В оформлении обложки использовалась по добровольному согласию фотография рисунка Насти Шарий @art__nikki