Мой позывной «Вестница»

Устроив подобным образом генеральную уборку ручья, и обезопасив, до некоторой степени, свой участок от других случайных посетителей, Гена надежно спрятал свои находки, оставив себе совсем немного, после чего вернулся в город.

В гостиничном номере он отправил мне телеграмму, чтобы я не беспокоилась и принялся обдумывать свое положение.

С одной стороны, он добыл кучу золота и совсем неожиданно для себя оказался богат, а с другой, – частный промысел и в новой России был, по-прежнему, запрещен, поэтому вся его добыча оказывалась незаконной.

Нужно было присмотреться к существующим порядкам и найти возможности реализовать свой капитал. Как ни странно, но именно отросшая борода позволяла смело ходить по городу, представляя, в случае необходимости, свой паспорт, и оформить документы для регистрации юридического лица. Он встретил нескольких своих однокашников, кого в секции боевых искусств, кого в проектном институте, занимающемся технологиями добычи драгоценных металлов. Ко всем Гена внимательно присматривался, налаживал повторные знакомства мысленно подбирая людей в свою команду.

А затем неожиданно исчез даже для них.

Для того, чтобы изучить на практике весь процесс поиска и добычи, он завербовался на остаток сезона на золотой прииск в окрестностях Бодайбо.

– Ну и как, изучил? – поинтересовалась я за чашкой чая, в очередной раз пораженная испытаниями, выпавшими на долю моего младшего друга.

Он только рукой махнул.

– Помните, у Горького есть пьеса «На дне», так вот, это дно еще очень деликатно описано. Реальность гораздо более жестокая и грязная вещь.

Он, действительно, получил массу полезных сведений, но выбрался оттуда с большим трудом. И самой меньшей из неприятностей, которые он там «заработал», был педикулез.

Однако вернувшись, Гена сумел реализовать почти половину своего «золотого запаса», зарегистрировал свою фирму, которую назвал «Золото Сибири», и приобрел на нее лицензию на разработку золотоносного прииска.

– Так что теперь я официальный «золотопромышленник», – прибавил он не без гордости.

– Знаешь Гена, – сказала я, в глубокой задумчивости помешивая давно остывший чай, – я рада за тебя и горжусь тобой, как если бы ты был моим сыном. Пожалуй, даже больше, чем родным сыном. Ведь мы с тобой – единственные в целом мире, кто пришел из другого времени. И чем дольше я размышляю над этим, тем больше мне кажется, что происшедшее с нами – далеко не случайно.

– Скажи, у тебя нет такого ощущения?

Он подумал немного, как бы взвешивая свои впечатления, и молча согласно кивнул.

А я продолжала.

– Помнишь, Витя Коваленко при первой нашей встрече сказал, что мы оказались «в ловушке времени»? Помнишь? А теперь я думаю, что не только мы, а вся наша страна очутилась в этой самой «ловушке». Ты посмотри внимательно, что происходит вокруг! Как будто страшная невидимая война произошла. Но не только на земле, но и в самих людях.

Это, как если бы кто-то вдруг выпустил все темное и жестокое, что копилось в каждом из нас и сказал: «Делайте, что хотите! Теперь все позволено».

Ты посмотри, чем заполнены теперешние газеты и телевидение: смакование насилия, секса, убийств и еще преклонение перед Западом.

А наверху? Ты посмотри кто правит нами? Всмотрись в лица тех, кто правит современной Россией. Прислушайся к их словам. О чем они говорят? Ты не увидишь ни в словах, ни в делах их даже тени сомнения в правильности выбранного пути, и даже намека на заботу о простых людях, даже проблеска мысли о будущем нашей страны.

Только деньги: доллары и золото стали мерилом всего, что ценится в этой жизни. В этом плане я тебя еще раз поздравляю: ты добился успеха в современном его понимании. Но скажи? Теперь ты можешь быть полностью счастлив? Тебя ничего больше не смущает и не волнует, кроме приумножения своего богатства?

– Как вы можете так говорить, Екатерина Ивановна, – даже обиделся, обычно невозмутимый охотник, – разве я чурбан какой-то бесчувственный? Я и сам, порой, пребываю в недоумении. Откуда у людей вдруг взялась такая жадность и такая злость? Особенно это бросается в глаза на прииске. И абсолютно никто не вступится за бесправных работяг. Будто нет никакой власти другой на земле, кроме денег и золота, будь оно трижды проклято!

– Ты золото не спеши ругать, оно ни в чем не виновато. Это люди устанавливают свои отношения и свои порядки. Я тут без дела не сидела и многое успела понять и по книгам, и по разным другим источникам, например, через интернет, и беседуя со множеством интересных людей. У меня как будто пелена с глаз спала: и как мы могли этого не замечать раньше? Но в одном я твердо уверена. Мы жили в прекрасной стране, и у нас выросло поколение прекрасных людей: умных, образованных, настоящих. И таких людей, по-прежнему, большинство. А те, кто вспыли сейчас, это пена. И у власти они не навсегда. В России у нас много умных и сильных людей, которые не сидят без дела, а продолжают борьбу.

И я, не вдаваясь в подробности, рассказала Гене о моей встрече с «Академиком».

– Так что же мне делать? – не сдавался Гена, – раздать все деньги бомжам и самому туда же податься

– Ну, что ты, зачем же такие крайности. Я думаю, что если все происшедшее с нами за последнее время было не случайно, то и золото тебе было открыто тоже далеко не случайно. Золото – это стратегический металл, и оно еще очень будет нужно России. Новой России. Поэтому очень важно, в чьих руках будет сосредоточена его добыча. Раз ты сумел отыскать его и добиться легального положения – значит ты можешь. Развивай свою компанию, подбирай единомышленников. Будь сильным и умным, поступай всегда по совести, показывай пример, не обижай бедных. И это будет твое дело.

– Ну, Екатерина Ивановна, – выдохнул мой охотник, – честно скажу, думал Вас удивить, но я и сам был удивлен не меньше. Как будто это Вы со мной разговариваете, а вроде бы и не Вы. Так изменились, что и не узнать. Я просто горжусь Вами.

– Да, что ты, Гена, – замахала я на него руками, – да и что может значительного сделать старая бабушка. Это вам, молодым, предстоит разбираться со всем тем, что наворотили за эти годы, да еще, не дай бог, успеют наворотить. Удачи тебе!

На том мы и расстались.

С того памятного нам обоим разговора прошло несколько лет. К сожалению, мои слова оказались пророческими.

В августе 1998 года в России грянул дефолт. Тушить экономический пожар пригласили моего «Академика».

К тому времени он успел уже сменить место работы и руководил дипломатической службой из просторного кабинета на Смоленской площади. Лично мы с ним не встречались, но он со мной поддерживал контакты через моего куратора и частенько привлекал к участию в различные рода публичных, а порой и непубличных мероприятиях. «Академик» называл это «народной» дипломатией.

За тот недолгий срок, который он возглавлял правительство, его команда, набранная им из настоящих профессионалов, сумела провести ряд реформ и придать экономике страны такое ускорение, которое чувствовалось на протяжении еще нескольких лет, и стало, по сути, началом возрождения России.

Не терял даром времени и мой Гена, Геннадий Иванович Фролов, как называли его теперь многочисленные сослуживцы и подчиненные. Его компания «Золото Сибири» стала одним из лидеров по добыче драгоценного металла не только в Иркутской области, но и во всей Восточной Сибири.

С некоторых пор, проведя совершенно блестящую избирательную компанию в своем округе, он стал депутатом Законодательного собрания.

Когда пошла молва о том, что в правительство страны вошли не липовые, а действительные реформаторы, он от имени группы депутатов подготовил аналитическую записку о необходимости перемен в области добычи драгоценных металлов в стране, и в начале весны прилетел в столицу.

Его в скором времени пригласили в Белый Дом, но каково же было мое удивление, когда одновременно с депутатом, приглашение получила и я.

Кажется, Гена был удивлен не меньше моего, но вида не подал и не стал никак комментировать это сообщение.

Вообще, он очень изменился за это время. Больше и речи не могло быть об эпатажном треухе и шубе из экзотического меха. Темный строгий костюм с неизменным галстуком стал его рабочей формой. Но он изменился не только внешне. Он, по-прежнему, был не склонен к многоречивости, но, когда он говорил, чувствовалось, что его слова хорошо продуманы и взвешены.

По старой памяти, за нами прислали машину. Только на этот раз не «Волгу», а «Ауди».

«Академик» был неизменно предупредителен.

– Когда в 93 году я протестовал против обстрела Белого Дома, то совсем не планировал, что однажды займу здесь один из кабинетов,– начал он свой прием.

– Я внимательно прочел Вашу записку, – обратился он к Фролову, – и обратил внимание на некоторые знакомые интонации, – кивнул он в мою сторону, – поэтому решил пригласить вас вдвоем.

– Вы только не подумайте, что Геннадий Иванович мог писать этот материал чуть ли не под мою диктовку. Он давно уже весьма успешный бизнесмен и вполне самостоятельный политик, – возразила я.

– Знаю. Я давно уже слежу за карьерными успехами господина Фролова, – ответил мой «Академик». – В его компании не только самая высокая производительность труда, но и постоянный коллектив работников и созданы очень приличные социальные условия, одним словом, социализм в отдельно взятой капиталистической фирме.

– А Вы откуда это знаете? – искренне удивился Гена.

– А это мне положено по должности, молодой человек, – уже знакомо ответил премьер и продолжал, – мы обсудили Ваше предложение по реорганизации отрасли с моим заместителем Юрием Дмитриевичем и согласились, что перемены назрели давно. Хватит там компашкам заботиться только о своих местечковых интересах и сидеть на месторождениях, как собакам на сене. Государству с каждым годом будет нужно все больше золота. И это не подлежит обсуждению. Вы предлагаете начать с создания ГОКа – горно-обогатительного комбината. Ну, а если мы предложим Вам самому возглавить этот комбинат – согласитесь?

Гена молча кивнул.

– Даже если для этого, чтобы избежать конфликта интересов, Вам придется отказаться от своей компании?

Гена кивнул еще раз.

– Ну, что же. Если у Вас нет больше ко мне вопросов, зайдите, пожалуйста, к Маслюкову для решения конкретных задач. Это по его части.

Гена ушел, а я осталась.

– Хороший парень, – сказал премьер ему вдогонку, – побольше бы таких. Тогда никакие сепаратисты и даже никакие «американские друзья» нам не страшны будут.

– Вот здесь, я, Екатерина Ивановна, и работаю, впрочем, осталось уже не долго, – продолжил он, начатый разговор.

– Меня в Кремле не очень-то жалуют. Слишком я для них независимый. Но, пожалуй, мы с Маслюковым свою основную работу уже сделали.

– И не жалко будет уходить? – спросила я.

– Жалко, не жалко, – это не те вопросы, когда нужно отстаивать принципы. Зато нет худа без добра. Вот уйду я, и появится больше свободного времени. И смогу я, если Вы не будете возражать, продолжить нашу беседу на амхарском языке, а то я его из-за всяких текущих дел, совсем забывать начал, – закончил он наш разговор в полушутливом тоне.

Спустя всего каких-нибудь пару недель я узнала из сообщений прессы, что США начали бомбардировки Сербии. В знак протеста против этого шага супердержавы, самолет главы правительства России развернулся над Атлантикой и вместо посадки в Вашингтоне, куда он летел с официальным визитом, вернулся в Москву. Для всех нас этот разворот послужил сигналом к тому, что есть еще в России силы, которые не склонились перед творящимся произволом и готовы с ним бороться.

Такого своеволия в Кремле ему простить уже не могли, и спустя пару месяцев мой «Академик» остался просто академиком. А мы, действительно, смогли иногда продолжать наши беседы, в том числе и на амхарском…

Не было бы счастья…

Моя следующая история началась с события отнюдь не радостного.

Мой холецистит долгое время не подавал признаков жизни, а потом вдруг раз – и оказалось, что у меня онкология, и уже в неоперабельной стадии.

Что было делать?

Я вообще по натуре человек не очень эмоциональный и не стала проявлять каких-либо внешних эмоций по этому поводу.

Возраст у меня был уже далеко не юный, даже по фактически прожитому времени. А по календарному – я вообще уже приближалась к долгожителям.

Из близких я поделилась только со своей невесткой Катенькой, с которой особенно сблизилась за последние годы. Катюшка моя, по-настоящему, радовала меня неуемной жаждой жизни и деятельности. Ей до всего было дело: и новыми научными идеями увлекаться, и иностранные языки изучать. Если по части науки я ей помочь не могла, то с языками у нас получалось довольно слаженно. Бывало за домашними заботами, особенно в период очередного декретного отпуска, мы общались с ней, непринужденно переходя с одного языка на другой, так что приходившему с работы сыну бывало даже сложно понять, о чем у нас идет речь.

Моя болезнь для нее, никогда до этого в жизни не болевшей, была настоящим ударом. Погоревали мы с ней, погоревали и так бы мои дни скоро и закончились, если бы не редкостное упорство и светлая голова моей умницы!

Для начала она вышла на моего «Академика», о котором знала до этого только понаслышке, и с его помощью определила меня в ЦКБ, где, впрочем, только подтвердили первоначальный диагноз.

А затем они на двоих с «Академиком» такое придумали, что сначала я иначе как «авантюрой» и назвать не могла. Но подумав немного, согласилась со всеми деталями их фантастического плана.

После ухода с высокого поста наш «Академик» нисколько и не думал хандрить, как это иногда бывает с иными начальниками. Вокруг него, не переставая, толпились и наши, и иностранные политики, и бизнесмены, и всем требовался его совет и авторитетное мнение. По его инициативе был создан «Меркурий клуб», задуманный как открытая площадка для дискуссий, к заседаниям которой, по старой памяти, он иногда привлекал и меня.

Впрочем, ввиду моей болезни, я не очень следила за политическими событиями, в том числе за выборами нового президента.

Наш последний разговор происходил в расположенном на Ильинке просторном кабинете Президента Торгово-Промышленной Палаты, должность которую теперь занимал мой «Академик». Я здесь бывала и раньше, правда, не часто, во всяком случае, не так часто, как бы ему хотелось.

– Мне очень жаль, Екатерина Ивановна, что мы с Вами встречаемся сегодня по не очень радостному случаю, – начал он,– впрочем, может быть, все еще можно исправить. По крайней мере, так считает Ваша юная родственница, и, признаюсь, она сумела убедить в этом даже меня.

Должен сказать, что Ваша невестка произвела на меня самое благоприятное впечатление не только умом и широтой фантазии, но и умением убеждать даже таких «мастодонтов», как я.

Последнюю фразу он произнес по-арабски, будучи уверен, что смысл ее останется только между нами. Однако он еще недостаточно хорошо знал мою Катеньку.

Она отвечала также по-арабски, хотя и не настолько свободно, как наш «Академик».

– Спасибо большое за столь лестный отзыв обо мне, но давайте перейдем к нашему предложению. Мне бы хотелось, чтобы оно исходило именно от Вас!

«Академик» только руками развел от удивления.

– У вас, что вся семья – полиглоты? Ладно, ладно, шучу! А идея наша состоит в следующем. Мы знаем, что Вы являетесь уникальным участником путешествия во времени. Нам известно место, время и приблизительные условия такого путешествия. Кроме того, известно, что, совершив прыжок во времени, Вам удалось избавиться практически от всех хронических заболеваний. К сожалению, сегодня медицина бессильна помочь Вам. Но кто знает, как будут обстоять дела через десять или двадцать лет? Поэтому мы предлагаем Вам попытаться повторить эксперимент, и для этого в самое ближайшее время отправиться в знакомое Вам Заилийское Алатау.

Признаюсь, честно, я ожидала чего угодно, но только не этого. И на все остальное, типа, лечь в ЦКБ или даже отправиться для лечения за границу у меня был готов отрицательный ответ.

Но здесь! У меня даже голова закружилась, и я почувствовала, что ужасно хочу хотя бы одним глазком взглянуть на знакомые горы и это чудесное озеро. А там… будь что будет.

– Да, но сейчас мне уже не так легко отправиться в дорогу, да и в горах я могу доставить много неудобств в своем состоянии, – пробовала я возражать.

– Не волнуйтесь,– развеял мои сомнения «Академик», – я уже обо всем договорился с Нурсултаном Абишевичем, президентом Казахстана. Он распорядился во всем оказывать Вам содействие. И потом, не забывайте, что Вы отправляетесь не куда-нибудь, а на родину Вашей ближайшей родственницы – Катимы.

Тут уж и возразить мне было нечего. Мы сердечно простились с моим «Академиком», понимая, что встречаемся друг с другом, скорее всего, в последний раз.

Если не считать моего «ахового» состояния, я устроилась просто замечательно.

Прямёхонько на месте нашего убежища, в котором мы совершили прыжок во времени, была установлена юрта, немного поношенная, но все еще целая. В здешний пейзаж она вписалась очень удачно и была совершенно не заметна с дороги.

Сразу за юртой был установлен биотуалет – большая редкость в здешней местности. Из обсерватории напрямик протянули кабель, так что освещением и обогревом я была обеспечена. Пищу и воду мне доставляли из обсерватории, и небольшая банька также была на ее территории.

Витя Коваленко, по-прежнему, оставался практически единственным постоянным работником, хотя после открытия им новой кометы, его должность изменилась – директор обсерватории. Он был очень мил и внимателен ко мне.

На первых порах была приставлена медсестра – но это оказалось крайне неудобно для нее и обременительно для меня. Поэтому, с помощью Вити, мы научились обходиться самостоятельно.

Наступил май – самый разгар весны в горах. И в промежутках между приступами боли, которые становились все продолжительнее, я наслаждалась покоем, горным воздухом и природой. Я выставляла из юрты низкую скамеечку и часами сидела, укутавшись в плед и любуясь знакомыми вершинами.

Непроизвольно я все чаще возвращалась к мысли о конце моей жизни. И, странно, мне, с детства воспитанной в духе атеизма, уже не казалась чуждой мысль о существовании Высших сил. По их воле я пришла в этот мир и уйду из него, повторяя вечный закон бытия.

Мир и покой поселились в моем сердце.

– Скоро я уйду, скорее всего, уйду, так надо – говорила я себе, потому что силы мои таяли и времени на эксперимент оставалось все меньше.

Частенько ко мне приезжала Катя, которая устроилась на полставки в местную Академию Наук. Здание Академии находилось в Алма-Ате, хотя столицу вместе со всем руководством вот уже несколько лет как перенесли в Астану. Она была бодра, прямо-таки заряжена на результат, и, как мне кажется, больше всех верила в наш успех. А ценой этого успеха была моя жизнь, но, как выяснилось, даже не одна моя.

Как всегда, в горах весна была очень переменчива. Частенько высыпал мокрый тяжелый снег и, выходя утром, мне приходилась даже браться за маленькую жестяную лопаточку, чтобы расчистить место для моей скамейки у входа. Но уже через несколько часов снег стремительно исчезал, как будто съеденный плотным белым туманом. А к вечеру неизменно выглядывало солнце и, как по команде, прямо на глазах начинали появляться из мокрой земли зеленые травинки и нежные, почти бесплотные первоцветы.

В то утро с рассвета натягивало из ущелья за озером тяжелые тучи. А когда на своем неизменном «УАЗ» ко мне приехал Витя Коваленко, по юрте вовсю барабанил проливной дождь.

Приближалась гроза. Мы немного поговорили с ним, вспоминая прежние времена. Едва Витя успел сделать мне обезболивающий укол, как совсем близко раздался оглушительный треск, будто огромный великан разорвал над нами крепкое полотнище.

Тут же раздался грохот в самой юрте – это лопнула двухсотваттная лампочка.

Витя от неожиданности повалился рядом со мной, и наступила тишина…

Я провалилась как будто на мгновение, а когда пришла в себя, то услышала, как приглушенно звучит прекрасная музыка – мой любимый Второй фортепианный концерт Рахманинова – и почувствовала сквозь сомкнутые веки теплый свет. Но главное, привычная изматывающая боль в правом боку исчезла, будто ее и не было.

– Наверно я уже в раю, – подумалось мне, и тут же я почувствовала какое-то шевеление рядом с собой.

– Витя это ты? – просила я.

– Екатерина Ивановна, – послышался его сдавленный голос, – что со мной?

– Не с тобой, а с нами, Витюша, с нами! Значит, все получилось!

Пора было открывать глаза.

Юрта была белая и явно новая. Внутри невидимые глазу источники света создавали комфортную освещенность. Даже вместо видавшей виды раскладушки подо мной была удобная кровать с, как я потом выяснила, ортопедическим матрасом. На ней легко уместились двое: я и Витя Шевченко, который так и лежал, скрючившись после хлопка электрической лампочки во время грозы.

Когда же это произошло? И какое время сейчас? Я на удивление легко поднялась и даже протянула руку Вите, который был явно ошарашен путешествием во времени.

Так, взявшись за руки, мы откинули полог и вышли наружу.

Что же мы увидели? Ослепительно сияло солнце, зеленела трава, белели снега на вершинах гор. Но главное было не это.

Прямо напротив нашей, действительно белой юрты был установлен огромный экран, на котором бегущей строкой показывалось время.

31 минута, 11 часов, 28 мая 2022 года.

Витя даже вздрогнул от неожиданности. Для нас двадцать два года пролетели как одно мгновение. Что касается меня, то я была готова ко всему и смотрела на вещи более отстраненно.

Наверное, мы выглядели довольно комично: высокая седая женщина в домашней пижаме и мужчина средних лет, в линялом спортивном костюме и кроссовках на босу ногу.

А навстречу нам уже бежали люди и первой из них была моя Катя. Сначала мне показалось, что она совсем не изменилась. Только когда она прижала ко мне мокрое от слез лицо, я увидела сеточку морщин вокруг глаз и пряди седых волос на висках.

Дальше был митинг, правда, немного скомканный, потому что вместо одного путешественника во времени их (то есть нас) оказалось целых два. Однако говорили горячо и много и первой предоставили слово моей Кате – Катиме Леоновой – Каримовой, академику Национальной Академии Наук Казахстана и члену – корреспонденту Российской Академии Наук.

После митинга нас, как водится, обступили корреспонденты и принялись выпытывать, кто мы и что мы. Мы с Витей, не сговариваясь, рассказывали одну только правду, только о моей болезни не упомянули ни слова.

Сразу после митинга меня повезли в лучшую клинику, и все как один врачи вынесли однозначный вердикт, что я абсолютно здорова, как говорится, хоть в космос запускай.

Мне, конечно, не терпелось расспросить Катю о семье, но из-за царившей суеты нам удалось остаться наедине только вечером в номере шикарного отеля, из окон которого открывался прекрасный вид на город, окруженный подковой сверкающих гор.

Выяснилось, что мои внуки давно уже стали взрослыми. Ребята, Паша и Толя пошли по семейной линии, стали учеными и работают один в Самаре, а другой в Иркутске. А у младшенькой внучки, Настеньки оказался прекрасный голос, она закончила консерваторию и теперь солистка Государственного театра оперы и балета имени Абая.

– А Толя…, Анатолия Павловича вот уже как три года нет с нами, – мы сидели на диване и плакали, обнявшись как две подруги.

И было между нами то, что связывало нас теснее всякого родства и крепче любой дружбы…

Наутро мы приступили к самому важному.

Разумеется, для этого нашлось подходящее помещение, исключающее посторонние глаза и уши.

Катя рассказала о результатах своей двадцатилетней работы по изучению пространственно-временного континуума. Начало пришлось на то время, когда в силу естественных причин нужно было просто спасать мне жизнь.

Но тем то и отличается ученый от нас, простых смертных, что вместо стечения случайных обстоятельств, он видит непреложные закономерности.

То, что произошло один раз, должно было повториться еще и еще. Нужно было только создать подходящие условия.

– Я просто места себе не находила, когда, по сути, отправила Вас умирать в горах. Не знаю, чтобы я с собой сделала, случись это на самом деле. Но когда Вы исчезли, я поняла, что это закономерность: горы и гроза, и принялась за исследования.

Оказалось, что время и пространство не непрерывны, а дискретны, но для того, чтобы произошел скачок во времени…

– Нужно выбрать подходящее место и приложить необходимую энергию,– дополнила я рассказ Катимы.

– Да, анализируя поток энергии, освобождающейся при грозовом разряде, нам удалось выделить особую составляющую, которую мы назвали Вашим именем – «поле Леоновой». Оказалось, что его можно получать гораздо более простым и экономным способом.