Ротуск

скачать книгу бесплатно

Ротуск
Геннадий Куликов

Моё предложение о скромной оплате за первые скачивания оказалось трудно выполнимым. Думаю, написанное стоит как прочтения, так и некой оплаты за потраченное время: первые две-три части могут разочаровать, но, отследив сюжетные линии, эти же страницы способны принести удовлетворение. Тема – «Государство и роль личности в нём», верно, является главной причиной написания книги, а «Её Величество женщина», в видении автора, лежит основой развития сюжета.С уважением, Геннадий Куликов.

Ротуск

Геннадий Куликов

© Геннадий Куликов, 2023

ISBN 978-5-0060-6336-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

    Ротуск

I

Наши сны, как много они значат? Ей, ему можно говорить о любви, верности, но один яркий сон и наступает понимание того, что гнал от себя, гнал как ужас с которым невозможно бороться. Подобные сны настолько отчётливы, что проходят годы они не стираются и не только не стираются, но возникают в памяти с новыми деталями, которые не могут быть без личного присутствия, без живого взгляда на картину увиденного. Проходят десятилетия, меняется понимание произошедшего и открывается: любовь быстро ушла, или её и не было, а был только возраст, требующий иных отношений, требующий исполнения установившихся норм.

На коленях перед ней стоял Кеша, её первая любовь. Понадобились годы, чтобы судьба соединила их. Они верили: данный шаг ничто не сможет изменить, они часть друг друга. Он будет жить для неё и Паля радовалась за свой выбор – ей будут завидовать. Вместе они будут счастливы.

Только время перевернуло страницу угара близости и оказалось: при ожидании радости от предстоящей встречи, она видела холод; он: погружённый в минуты совместного счастья и ожидающий повторения, спешил домой, но натыкался на обещанный неделей ранее террор. У них единства изначально не могло быть, и они могли сойтись только в оплату некого долга, или кредитом к будущему. Вместе, они могли копить только: разочарования, обиды, ненависть. Отношения, на долгое десятилетие установились на уровне: встреча, мука разрыва, вновь встреча и вновь разрыв. Разрыв – терзания от глупости и мелочности проступков, от жестокости высказанных слов. Раскаяние ищет встречи для объяснения но, встретившись и вернувшись в радость примирения, очень скоро возобновляется обоюдная неуступчивость, желание покорить и вновь обиды, зло за себя, за неё за безысходность судьбы. Попытки вырваться из замкнутого круга, через другие знакомства заканчивались ничем. Любопытство, радость открытия нового человека, но до их встречи, новой подруги и его жены – посмотрят молча, без эмоций друг на друга, и через какое-то время закрутится перед ним – это новое не более чем стремление к материальному благополучию, отметке в паспорте, то – есть к тому, что уже имелось. А имелось: встреча, разрыв, балкон с секундомером – камень летит до асфальта, а стрелка, словно останавливается.

При остановившемся времени, его друг предложил путёвку в речной круиз по историческим местам Сибири. В далёкой глуши, в местах ссылок революционеров 1912 года, в той части Оби, где нет постоянных поселений, нет аэропортов и вокзалов, нет речных портов, среди ночи, ему, пристёгнутому к откидывающейся кровати, приснилось. Нет, это не сон, это видение с деталями. Они, его жена и друг устроивший поездку, в одной постели. Всё многолетие мук, ненависть и привязанность, желание покончить с ней и с собой, в раз, по пробуждению, взбунтовало мозг. Закрыло часть с памятью невыносимости имеющегося ада, чтобы другая часть, с записью невозможности раздельного существования, вызвала полусонного капитана корабля с требованием, немедленно остановить любое проходящее судно для экстренной доставки в ближайший аэропорт. Капитан, взглядом поняв невменяемость сего туриста, включив связь, или без связи, в отключенный микрофон просил остановиться всё проходящее, одновременно убеждая, что всего через сутки, они будут в областном центре и оттуда не будет проблем добраться; сейчас же, согласно маршрута, он не имеет права отменить стоянку для дневного отдыха, с диким пляжем, удочками и развлечениями.

К вечеру, кипевший чайник остыл, вернулось сознание, вернулась способность к размышлению. Песок, который ещё утром, он готов был тоннелем рыть к той кровати, днём, теплом каждой песчинки, уносил десятилетнюю безысходность. Драма уходила – ему всего тридцать семь.

К вечеру: свежесть воды, беззаботность отдыхающих, вернули в радость окружающего мира, в красоту жизни. Весь берег, заполненный молодостью, ликовал и танцевал от переизбытка энергии. Берег звал присоединиться, звал стать частью радости Жизни. Он начинанал различать мир. Мир требовал его присутствия; он увидел красоту, вернулся в реальность, которую не замечал, не видел, пока не прокрутился секундный ролик, ролик, скальпелем оголивший истину. Кто его даровал, кто даровал освобождение, и почему только через десяток лет?

Много позднее, видение похорон не оставило волнений, хотя та же явь деталей – реального взгляда присутствия в том миге собственным сознанием: По двору на руках несут гроб, уходят почему-то за угол дома? Однако поездка, встреча с дочерью, её пояснение «Проезд перегородили блоками, и потому несли на руках до машины – на вопрос где захоронена? Ответила – Там дядя Гриша. Он у кладбища каждый день. Он покажет». Вернувшись, Кеша открыл фотоальбом, собственная запись на её фото «Не даёшь думать не даёшь жить. Освободи» перетрясла его внутренности – запись сделана за неделю до насечки на могиле. Он хорошо помнил состояние времени написания: острота чувств вновь оставила без способности принимать решения. Он слышал её голос, её зов, который в очередной раз поработил, овладел им, и только сотни километров бездорожья, да обязательства накопленные десятилетиями, спасли от возобновления отношений. Она же, в очередной кризис, в ненависти, вынудила своего первого мужа закончить её страдания. Далее только он, всё оставшееся время, время восьми лет строгого режима, время брошенности в бездомность, аптечные настойки и тройной диколон, нёс свой груз, нёс, боясь минут просветления, бессонницы – в бессилии, прося и прося Всевышнего остановить непосильность существования. Это она, Паля, рождённая в непокорность и не покорённая и после смерти, властвовала и возносила, мучила и казнила.

*******

Написанное здесь для чего это? автору не ответить. Если сказать, что есть вера в свои силы способные изменить мир? нет у него подобных сил, и даже есть уверенность, что кто бы что не написал, не сказал, мир слышит и не верит, или не способен верить без собственного опыта, без собственных шишек? «Умный, учится на чужих ошибках» – правда ли это? Мир признаёт величие У. Шекспира, часть величия которого – убийство Меркуцио, который минуту назад издевался над беззащитной молочницей. Что изменилось? разве сегодня многие из нас не издеваются, не унижают слабых, беззащитных. Унижают и издеваются, при этом в гордости за себя. Прошло более четырёх веков, сменились десятки поколений, но перемен нет…

Далее автору не сказать где явь, где воображение, где сон. Всякий раз, перечитывая написанное, от части эпизодов, от большей части мыслей, хочется отказаться, в другой раз, как раз данные участки кажутся лучшими, и увидится на кратчайший миг, что самый, самый каждый из нас меняет мир, каким бы маленьким не считали его, или он себя, он меняет весь мир, и кто его знает? вдруг наперекор всему Вы найдёте что-то на этих страницах, что изменит вас, а Вы сделаете, чуть справедливее и счастливее остальной мир, или наоборот, сами станете счастливее принятием существующего.

*******

Голова. Жар в голове. Мыслям тесно в черепной коробке. Сознание удерживается крайним напряжением. Нужно подняться, дойти до холодильника, достать банку холодного напитка, запрокинуть голову чтобы влить в себя содержимое, только что это? Енокентий падает. Угол рассекает затылок. Физическая боль разорванной кожи, открывает калитку в безграничность. Сознание, оставив тело, несётся с новыми бесконечными возможностями то в прошлое, то в будущее. Несётся, а собственная судьба мчит не отставая, в круговерти с прочими судьбами и не разобрать, кто ведёт, кто ведомый; не разобрать, кто виноват и есть ли виноватые?

Кешку призывают в армию, вновь он перед своим капитаном, а Холгин спрашивает – «Справедливость найти хочешь? Мир тебе не ндравится. Каждого счастливым видеть хошь? Помню тебя в твой первый призыв, и тогда ума не было – Кешка лезет в бутылку – И сделал бы, только командиров много, а цели и у одного с моими не совпадают – Капитан, будто не слыша, продолжил – Приходите служить, а вместо службы сплошной бред. У тебя и того хуже, двоих за жизнь счастливыми не сделал потому, видно, весь мир осчастливить жилаете».

Офицеры противовоздушной ракетной части неделю в месяц дежурили на пусковой площадке, остальное время жили во временном посёлке без тротуаров и асфальта. У них не было авто, дачи, лодки, а по прошествии лет, покажется – у них кроме погон и чемодана совсем ничего не было. Его же капитан выпадал и из этого ряда: шинелька осталась одна – парадная, в ней оборудование осматривает, в ней же, в День победы, поздравление принимает; на ногах солдатские юфтевые сапоги, каблук из ремонта – не подоспел новый призыв с 46 размером. Старшина, в данную роту отбирал пополнение по размеру ноги командира.

О нём басни, анекдоты ли, доходили до солдат быстрее автобуса в котором он приезжал: На гауптвахте – сорвал Новогоднее поздравление генерала. Попытка утихомирить вызванным нарядом, перешла в рукопашную, с победой капитана. С учебных пусков вновь на губе: столичный майор, прикомандированный на время учений для отметки в послужном списке, во время застолья подковырнул его формой, но успел сбежать и закрыться в туалете, только капитанский супер тяжёлый вес двери вынес, а разбираясь с подоспевшими усмирителями – разворотил и тамбур. По прибытию подведение итогов – цель поражена – все отмечены. И Холгин отмечен: за дебош, за ремонт вагона, лишён очередного звания; возвратился в компанию холостяков – жена оставила. И его, Енокентия, вторично призывают под знакомую руку, ну нет – «Скажите т. Капитан, как уйти в другой полк, часть, куда угодно только к командиру без вашего шарма? Нет желания в наряде, в вашем номере бутылки из-под „Дубка“ выгребать – Тебе…? в другую часть? Ты уже мог в другой части оказаться – в дизбате, или за решёткой. Забыл, как вывел с боевого дежурства ракетную установку – затопив насосную, или тебе напомнить, как тебя всем полком искали прочёсывая лес, а ты спал в бойлерной, рядом с автоматом. Компрессор сжёг, на полгода оставив часть без системы пожаротушения. Не продули, трубы разморозили. Чего замолчал то, или ещё и гражданку вспомнил? Отдай тебя закону, тебе в тюремном морге десятилетия без похорон лежать чтобы судейское решение исполнить» Замолчал и он, посмотрел толи с жалостью, толи с болью, словно вновь докладывает старшина о провинностях, тянущих на 10 суток, а ему, нужно найти решение, которое воспринималось бы высшей справедливостью. Ему ошибиться нельзя. «Здесь, в этой канцелярии, мне дали право решать кого принимать, а кого назад, это тех, кто земные желания не исполнил, там не должно оставаться желаний. Потому, садись в „Папелац“ выбирай точку в мире, устанавливай свою правду. Убедись сам, набрался ли ты разума за жизнь?»

Кешка сел, стеклянный фонарь закрылся, перед ним ручка управления, экран. На экране глобус с зелёной точкой. Точка висит на окраине города над его домом. Он потянул ручку, «Папелац» устремился вверх, ручку вниз, в сторону, уже другая местность – невзрачный дом на веранде которого он помнил каждую доску, помнил, даже чувствовал шероховатость скамейки у калитки. Этот дом, во время учёбы в городе, останавливал мысли, сюда вели его дороги. Среди лета, в вечерних сумерках у открытого окна она губной помадой написала на его руке «Любаша» затем произнесла «Меня так называл Папа». Что может означать для безусого мальчишки подобное? Он так и думал, ничего – впереди два года учёбы, три армии, и на три же, она его старше, только увезли на восток, самый дальний ранее, за год до окончания.

Если сказать, что позднее он желал вернуться в прошлое, извиниться и исправить, нет и даже более того, разум подсказывал – по-другому могло быть хуже. Уходящие служить ребята, провожающие девчонки, и вариант – «Буду ждать – Жди, ты у меня одна» При этом сидит в подкорке – они не дожидаются; сидит в подкорке – ребята возвращаются… иногда с жёнами. Может подкорка, или не соответствие налитому в стакан с наложенным в тарелку, только закончилось – «Возьми свои фото, верни мои».

Армия служба в три года. Три года – «Людей здесь нет, одни солдаты», писали верно многие. Перерождение в солдата давило памятью прошлого: документальное кино со старухой без зубов – слёзы. Старая говорит о своём, а он видит морщины своих близких. Она, в полземли согнутая, стоит палкой подпёртая и он, в солдатской гимнастёрке видит себя пушинкой мира на памяти удерживающейся. Слёзы катились в темноте зрительного зала, висели сопли и ничего не утереть, страх сжимал внутренности – включат свет и все увидят хлюпика, что сидит рядом с ними, которые с оружием поклялись верности, с ними, которые получили назначение – первым эшелоном занять траншей в очередном военном конфликте. Упирающееся детство навсегда расставалось с ним. Это оно накатывало слезы. Слёзы катились, из-за оторванности от привычного, которое не замечал, не ценил и не мог ценить будучи каждый день рядом.

Здесь, он стал называть её – Любаша, но письма написанные вечером, утром рвал – девчонки не ждут. Возвращаться? – ещё та примета. Ребятам приходили конверты от подружек, он не ждал, нет ждал, но ночи и иногда не ошибался – она была с ним и её фото лежало в блокноте. Просыпаясь, он проверял книжечку…, и всё равно день был особенный, счастливый день – она берегла его весь день, она заслоняла от грубости и злобы, берегла от собственного высокомерия, главного его врага в этом мире.

Увидел домик и забыл о своей цели, но голос капитана вернул к намеченному – «Ты, до сей поры человека по сапогам оценивающий, над „Му-Му“, да старухой плачущий, гусениц из-под ног на травку переселяющий, а близких, доверившихся тебе заживо съедающий, поторопись, пока вновь плешивым и без зубов не остался» Действительно молодой и сильный мчал он в «Папелаце» над миром. Успеть, пусть в одном месте, но установить свою правду, свою справедливость. Он верил: его справедливость, его суд, будет и действенней и праведней чем суд Всевышнего.

Ручку в сторону – виден океан, очертания островов, край Российской земли. Чуть вниз – видны идущие грузовые суда, промышляющие рыболовецкие, в стороне, раскачиваются два ошвартованные краболова. Экипажи торопятся: в аврале, с одного на другое добычу перегружают. Закончили, перешли в каюту и из сейфа хозяина судна, в грязноватый в рыбной чешуе мешок не пересчитывая перекочевали банкноты, с ним капитан вернулся на своё судёнышко, подошёл к рулевому «Сын, разворачивайся к месту лова. Снасти соберите и в порт», затем спустился в кубрик, бросил мешок в угол, налил гранённый до краёв, выпил и лёг. Кешка вскипел: судно, государством построенное оказалось в собственности капитана и над морем, он тоже хозяин. На глазах грабёж, в сознании верх несправедливости, сознание требует – ручку в сторону, он рядом с судном, видны вмятины сбоку на носу, видна каюта с засыпающим капитаном. Рулевой держит курс поперёк волны. Кешкина мысль— «Держать по волне», усиленная «Папелацем», направляется на него. Повинуясь чужой воле судно меняет курс. Волна поднимает катерок и словно скорлупу опрокидывает, а следующая, накрывает сверху. Ещё миг и на воде палубный мусор. «С вами власти, толи борются, толи в доле состоят. На таком „Папелаце“ за неделю на земле справедливость установлю» подумалось Енокентию, нужно только побыстрее. Два касания к ручке и он на другом краю земли: внизу взрывы и смерти, разрушенные города, кровь, противогазы. На дорогах в пыли, жаре, толпы: женщины дети, жажда голод – бредут полуобморочные от своей ли власти, от тех ли, кто пришёл мир установить?

Они пришедшие, не пытаются переделать соседа живущего другими ценностями, при этом на противоположной стороне планеты, считают, что имеют право, имеют основания устанавливать свои нормы для целых народов. Они, жизнью не рискуя, представления не имеющие о чаяниях этих людей, устанавливают свой правильный порядок. Вдали от берега, в полной безопасности суда – оружием, электроникой перегруженные. На самолёты подвешивают боезапас и взлетают – мир устанавливают. Эмоции захлёстнули Кешку, он кричит – «Вы пришли с другой стороны земли воспользовавшись правом сильного, правом джунглей, потому машины стоп, полёты стоп – На мостике авианосца вздрогнули, головы подняли, отдают команды – Стоп. Взлёт отменить». Только, глянув друг на друга и не поняв, что с ними, щелкают по микрофону, возвращаются в себя, в себя прежнего. Прежнего, со всей памятью своих задач: установления мира на этих территориях методом уничтожения несогласных. Словно не знают они: уничтожив врагов сегодня, завтра таковые же появятся и даже рядом, в своём окружении – часть соратников одержавших победу очень скоро увидит себя обделёнными, обманутыми – они объединятся, чтобы объявив бывших сподвижников врагами, постараться уничтожить их. Кешкино бешенство подсказывает – всех, вместе с кораблём на дно, чтобы неповадно было устанавливать за тысячи километров свои правила.

Из «Папелаца» видны внутренности корабля, хранилища с ядерными зарядами, отсеки с боеприпасами. На палубе стартует самолёт, на подвеске бомба. Рука с травмированным указательным пальцем, узнаваемая рука Кешки, тянется к подвеске, ударяет по головке, самолёт спотыкается – взрыв, листы металла разрываются словно бумага. Пламя. В огне горят люди, напор пламени выжигает участки тела, обжигает и его собственную руку. Кешка дёргает ручку на себя, «Папелац» взмывает, корабль остаётся далеко внизу, однако он только кренится, он на плаву. Кешка в досаде хочет вернуться и довершить, «У них есть ядерное оружие, его мощью всех, всё соединение извести». Только что это? нет реакции, нет ответа на рукоятку.

Только что это? кто-то хлещет по щекам, брызги холодной воды, свет. Кешка лежит мокрый, в луже меж мойкой и холодильником, на груди стекло разбитой банки, голова кровоточит. Из пелены знакомый голос «Опять до чёртиков набрался – Хотел попить – Знаем, твоё попить».

Утром к ТВ, за новостями. Новости есть: встречались главы – что-то подписали; предотвратили теракт; по не установленной причине произошёл взрыв на авианосце принадлежащего сверхдержаве; на востоке ищут исчезнувшее судно вместе с командой, показывают картинку – ржавый катерок, вмятины на носу. Енокентий, просмотрел и в город. В автобусе, впереди вполоборота сидел мужчина, он обернулся, и тело Кеши обмякло: лысина под шапкой, лоб, покрылись холодными каплями – он узнал капитана краболова. «Нет, не он, нет, он» прозвучало в нём, при виде лежащего мешка рядом. Кешка вспомнил: волна переворачивает катерок, мешок в рыбной чешуе, пачки денег. Нет! Не может быть. Нет может, глаза остановились на руке, на опалённых волосах, по ноздрям ударил запах рыбы. Его руки разрывают одежду. Руки откручивают собственную голову, с силой соскабливают небритость щетины. Сверху наваливаются, и сыплются как муравьи. Вырванная спинка сидения рассыпается в руках, отбрасывается и само сидение и вдруг: чернота, суставы хрустят, через мрак сознания – белизна халатов, шприцы забытьё.

Через месяцы спецсредств, опросов, уколов, его перевели в санаторное отделение. Затем допустили в помощники на кухню, вскоре разрешили приготовление геркулесовой каши, назначили процедуру – посещение аквариумной комнаты.

В одной из стен встроены два небольших аквариума, посредине, в нише между ними, икона с ликом целителя. В аквариуме поселены: три оранжевые рыбки, одна мелкая светло-жёлтая и две средних размеров, серые. «У нас психическое здоровье пациента оценивается по его выбору рыбки для ужина, правильность выбора является основанием, для признания адекватности представления нашего мира – сказал доктор, добавив – Наблюдение за яркой тропической экзотикой, в течение двадцати сеансов по полчаса, успокаивает и восстанавливает. Красота закрепляет лечение».

При первом посещении, три оранжевые заняли место у лобового стекла, посредине их предводитель – толстый великан. Он замедленными движениями плавников демонстрировал себя на переднем плане, а большими на выкате глазами, казалось, следит и за залом тоже. С боков, его меньшие сородичи – одна вполовину его размера, другая в четверть. В левом дальнем углу, за водорослями, прилипнув к стеклу стоят две серенькие. Спереди, справа, протиснувшись за плоский камень, остановилась мелкая, жёлтая.

В другой раз картина поменялась. Спереди касаясь стекла, сложив плавники устроились серенькие. Оранжевый великан проплывал мимо и вдруг, неуловимо быстро, сменив направление ударил носом в голову, казалось в безволии расслабившейся серенькой рыбки, однако она успела отпрянуть в сторону, чтобы сразу вернуться на место, и не будь звука удара по стеклу, момент остался бы не замеченным.

В его трудный день, день выбора рыбки на обед, серенькая осталась одна у дальней стенки, а на её месте в углу, вниз головой стояла средняя, оранжевая, при всяком приближении бывшей серенькой хозяйки, она бросалась на неё. Мелкая оранжевая, выискивала что-то у дна касаясь плавниками великана. Он парил над ней. Средняя, при попытке приблизиться к сформировавшейся паре, встречала отпор мелкой, а если пыталась противостоять то подключался великан, и они вдвоём не успокаивались пока не загоняли её назад в угол, пока та не становилась головой вниз. Её попытки занять противоположную сторону, с воздухом от компрессора, вызывали моментальную реакцию пары, подключалась и мелкая, желтенькая. Она имитировала атаку на среднюю, и тогда они, трое оранжевых, разворачивались в сторону мелкой, но она успевала проскочить меж камней, а за ними, приняв вертикальное положение, вращала плавниками у глаз.

Его выбор, определился. Во всё блюдце лежал великан. Вкус не порадовал его – горьковатый, жёсткий, он не получил удовольствия от обеда, однако комиссия признала выздоровевшем. Выбор оказался верным. (Тюмень. Тараскуль. Холл лечебного корпуса. Левый аквариум 25.04. 2014)

Вернувшись после излечивания, Енокентий остановился у зеркала: несколько усох, кожа побледнела, прибавилось белых волос, но остановиться не мог. «Где справедливость?» вопрос, который постоянно преследовал его. Он отказался от части новостных программ, другие вернулись в ежедневный распорядок. Восстановил инет. Вместе с новостями, к своим мелочам, вернулись внешние проблемы, вернулись головные боли. Скорее не боли: обруч давит, или жжет внутри, нет сил сосредоточится. Аморфность: ночь в картинках, сны или вновь беспамятство, день в той же неопределённости, сознание защемлено.

Вновь нужны доктора. Они обследуют, они найдут пережатые артерии, они восстановят кровообращение, они вернут способность разделять отдых и движение к цели. Доктора находят – отвлечься, отказаться от новостных программам с насилием и преступностью, с беззаконием и избирательностью правосудия; настроиться на прогулки, думать о приятном. Думы о приятном, прогулка? Полка с книгами в полуподвальном магазинчике, казалось, совместят докторские предписания. Енокентий, заинтересовался трудами политических деятелей, запрокинул голову… Вновь призывают служить. Вновь капитан Холгин. В этот раз машет руками – «Не ко мне. В крайний кабинет его». Привратник, внимательно посмотрев на Кешку, с поклоном открыл дверь, он зашел и посветлело внутри, здесь помогут, здесь поймут. Сидит его первая учительница Тамала Павловна, при входе покрылась грустью, словно вновь он перед ней с провинностью, говорит «Проходи, садись как удобнее. Ко мне, знаешь, совсем безнадёжных отправляют, тех, кого в райские кущи не пустишь – нет у живущих о них светлого, и со сковородой людская мысль не согласна – для людей не жил, но и для себя, за счёт других не старался. На жизнь всё со стороны смотрел – смысл и формулу отношений, формулу успеха вывести намеревался – Кеша ответил – Но не может мир здравствовать без равенства законов, без справедливости? – Тебе давали „Папелац“ а ты чего? людей потопил, едва успели ядерную катастрофу предотвратить. Вернули тебя к холодильнику – Помолчала, ему есть чем ответить, да будут ли слушать? – Нельзя тебя к „Папелацу“ подпускать. Если и есть на земле ум? то уж точно не у тебя – Кешкино сознание взбунтовалось, будто он опять перед ней пятиклассником, учителям в рот смотрящий – Всё вы обо мне знаете, но и в моей памяти не всегда сплошная дыра. При всём уважении к Вам, если ковырнуть год в который вы учили нас, много чего наковырять можно – толи сказал, или только подумал он».

Область заканчивалась деревней в которой он жил, далее бесконечные болота Васюганья. Оттуда, из-за болот, среди зимы по промерзшим речкам, озёрам за покупками приезжали Остяки. Так называли здесь северные народы, приезжали на оленях, набирали чай, крупы, сахар. Сбрасывали в мешки не считая. Местные мальчишки стояли сзади, сложившись пятаками от несостоявшегося кина на пряники, шушукаясь о непривычности одежды, о маслянистых волосах, запахе.

С противоположной стороны, из области, приезжали специалисты, председатели, учителя. Приехавшая Тамала Павловна, его классная и преподаватель иностранного, покорила класс. Пятиклашки зачарованные ходили следом. Одежда, причёска! она учила держать вилку, она следила за наклоном тарелки за обеденным столом, подбирала книги в библиотеке, учила не съедать окончания, а жалобы на шалбаны да подножки от переростка, решила совсем без педагогики: подсказала восстановить справедливость – отбуцкав его, что они объединившись и сделали – ябедничать стало не на кого.

Магия женской притягательности, есть ли способные, устоять перед ней? Обладающие ею женщины, оказавшись за одним столом и даже не за столом, а на расстоянии взгляда, завладевают мужским вниманием, они зовут к себе, и они (мужчины) забывают о рядом сидящей жене, подруге – они уже готовы служить ей. Подобные, внешне не заметные женщины, никак, ни с какой стороны не красавицы в признанном понимании, но вы почувствуете её в толпе, вам не справиться с собой чтобы не попытаться привлечь её внимание, и горе вам, если она взаимно заинтересуется.

Его классная, должно быть, принадлежала к данной категории: к концу четверти стала кумиром мальчишек, школьными проблемами заболела мужская половина деревни. Районный представитель, с регулярными визитами, впился занозой в языки деревни, а подробности от хозяйки сдающей ей жильё, гуляли из ушей в уши.

Сидит она напротив его, несётся по закоулкам памяти тот школьный год, молчат оба, словно вновь оба виноваты: у одного стыд за невыученный урок, и она виновата – не убедила, что нужно учить. Неожиданно, резко заговорила – «Чего наковырять хочешь? Орфографию забыл, а деревенские пересуды в себе носишь. Не грех то, что не одному в радость, что записывается в память без возможности стереть. Сам небось знаешь: глаза блестят, слов нет, времени нет и нет не только греха, но во всём мире никого нет и ничего нет – Она остановилась, сменила тон до материнского, для несмышлёныша и продолжила – От добра, добра не ищут, повспоминай, не искал ли сам спасения на чужих подушках? – Замолчала, словно вновь она перед классом, перед всей деревней, она не знавшая лжи и морали, обходившаяся только своей совестью и ей, совестью, единственно совестью, вставала перед каждым пока не понимала его и он не уходил с ответом на свой вопрос. А помолчав, продолжила совсем о другом – Ты не знал мальчишку из нищего квартала, который мечтал о замке. Он, зля учителей, рисовал его формы на уроках, на всех уроках. Они (учителя) своим жизненным опытом и линейкой по рукам, разъясняли, что ему никогда не жить в замке, но прошло время и он его построил, и его семья жила в одной комнате замка, так как не было средств отделывать остальные, но они жили в замке – Замок мне ни к чему, дявятиметровке в общаге рад был. Мне другое наследство досталось, но оно видно не для ваших зубов – Об тебя, что горох от стены, слышать ни кого не слышишь, сам с усам. Получишь ты своё желание. Иди, устанавливай свою справедливость».

Шум, звуки, боль в голове, боль по телу – «Глаза открыть? нет, не открывать – только слышен голос – Ожил, розовеет, ещё уколем и сам пойдёт – В скорой, Енокентия привели в чувства —Запишешься к участковому доктору, ничего страшного, у нас новый вызов». Они уехали и он домой, по пути вспомнилась учительница, подумалось «Если мир, действительно контролируем и оберегаем то отчего не святыми? Или мы не понимаем святость?»

Приехал, звонок. «Ваш №8-912-394-08-96? К вам, представитель из Федеральной собственности прибудет в течение часа». Действительно звонят, проходят к столу – «Имеете ли вы патент №-2089382 – С1 – 97г. регистрации? – Не помню данных, но что-то храню – Мы решили купить его у вас – В голове Енокентия пронеслось – вот оно: квартира, нет, не дадут? машина? – соглашусь на джипа – Мы решили взамен 4листов бумаги дать вам 40 квадратных км. суши, точнее остров за краем земли – Господа мне бы зубы вставить, а вы сушу – Зубы и так в очередь, а на острове многие свой флаг поднять хотят. Отдать за так нельзя, отдай и всё уйдёт следом, а ты свой, за свою землю на словах горой, и мы не отдаём, а продаём. Да и вопрос решённый, потому у тебя вариантов два – этот, или сам догадываешься, иногда ты догадлив – за ноги подвесить мало».

ll

Как рано к человеку приходит понимание принадлежности к своему полу? наступает ли время, когда человек безразличен к своей половой принадлежности? Девочка, ещё не говорящая, не способная ходить, уже совершенно отличается от мальчика, её ручки по особому тянутся к избранному, да, да, к своему избранному, из мужского круга. Он может быть отцом, братом, или прибывшим на каникулы родственником. Чем ребёнок руководствуется в своём выборе задолго до своего осознанного поведения? Малышка, только-то овладевшая мимикой, казалось, ничего не понимающая, но совсем по взрослому способная показать своё расположение к избраннику.

Или другой возраст. Девочка, переходного возраста не имеющая жизненного опыта, способная пользоваться только природной интуицией – в картинной галерее. Она выбирает своего будущего мужа из двух предложенных портретов: на одном молодой мужчина на возвышенности – расстёгнут, с лицом распахнутым миру, на другой – у стола, в кресле, убелённый сединой метр, он в спокойствии и величии погрузил руку в шерсть рядом стоящей собаки. Кого из них выбирает девочка? Она выбирает седину. Объяснения, что у подобной седины нет будущего: у него осталась одна собака, которая и есть продолжение и окончание данной личности, не меняют её решения. Объяснение, что мужчина на пригорке ещё не спускался жить, что он с ней и для неё, способен создать целый мир, ничего не меняют. Она вновь приводит к портрету своего выбора. Почему? Способен ли кто ответить?

*******

Стучат колёса: на восток, на восток. Енокентий, ехал принимать своё неожиданное богатство – остров, ехал устраивать высшую справедливость. А мысли уносились в прошлое: Этой дорогой, когда-то везли его к месту службы, этой же, спустя три года возвратился назад. Прибыл в райцентр к середине дня. Оставалось добраться до своей деревни, именно добраться, так-так регулярное сообщение отсутствовало, взамен, по делам в район – рвать зуб, или подстричься, хозяйства выделяли служебные авто. Место стоянки определили у столовой. За три года установившееся не поменялось. В автобусе, из его посёлка, сидели две девочки, они и впустили внутрь.

Он, в бушлате с одной лычкой и хромовых сапогах маломерках, занял место. Они не проявили интереса, перешёптываясь о чём-то сзади. На вопрос «Когда поедем?» Одна из них знала: они жили в соседней деревне, в этом году заканчивают школу, по выходным ходят в кино. Вторая, совершенно отстранённая, толи глянув, или не заметив нового пассажира, может сказав что-либо, или не проронив слова, за время ожидания опеленала его сознание. В следующую субботу к началу сеанса он был в зале, куда ходят в кино его новые знакомые. В последних рядах сидели они. Она вновь молчала, молчала и после кино, молчала и у калитки. Карие, раскосые с искринками глаза, смотрели то на пуговицу куртки, то вниз на замёршее озеро. «Будешь ли в клубе через неделю? – Будет фильм, мы придём», ответила она.

В районе где жил Кешка любят отслуживших, приглашают в каждый дом. Возможно, нужна причина чтобы спуститься в подпол? чтобы угостить летними заготовками, солёной рыбой, поговорить. Приглашение дочки одного из пап зайти, воспринялось как обычное. Папы не было, была она. Она и объяснила – «Мы родственники, приехала, а уехать не на чем». После проводов, на остаток отпуска он полюбил дорогу в соседнюю деревню. В день отъезда в город, вышел пораньше: она выбрала будущую профессию, хотела работать мороженщицей, но не знала, где учат. Ждала подсказки. В доме у стола сидела бабушка, курила самосад, при его входе окликнула «Палина тебя спрашивают». Паля приболела, в школу не пошла. Она только встала. Она включила проигрыватель. «Благодарю тебя» – насыщенный баритон заполнил дом, или она в один миг, заполнила мир? Она, за две недели, заполнила собой Кешкин мир. Ей скоро пятнадцать и оканчивает не школу, а только седьмой класс. Бабушка курит самокрутку и зовёт к столу.

«Благодарю тебя». Стол. Подсказка по профессии. Проводы. Кешка опоздал на городской автобус. На попутках, к сумеркам, доехал до следующего района. Остановился в гостинице. До той, к которой три года назад вели все дороги, оставалось час езды. Переночевав, или перемучавшись в нерешительности, утром встал у дороги с решением «Если через полчаса подберут – еду, не подберут – в город, учиться». Подобрали.., к концу второго часа ожидания.

Любаша, он видел её в шаге от себя. Любаша, Люба или Любовь Ефимовна? и она стояла, не зная куда деть тряпку которой мыла пол, не зная, что делать с полурастёгнутым халатом. Это была она, нет, это была чужая, не знакомая – даже лицо другое. «Зачем приехал? – Я не приехал, меня притащила память вины трёхлетней давности – Нет не вина тебя притащила, помаду с руки смыть не смог» – казалось такой диалог пролетел меж ними, или не меж ними, а только две его части боролись за него, и он не знал к какой из них склониться. И совершенно неожиданно, верно для обоих, она заговорила, заговорила так, словно не было проводов, не было прошедшего времени «Я знала, что ты придёшь. Не привёз ли и в этот раз с собой молоко?» Комната преобразилась, солнце добралось до её окна. После вопроса о молоке она стала прежней, нет, она стала вновь неузнаваемой, только неузнаваемой с другой, с новой стороны. Она переоделась. Она блестела волосами, светилась лицом, искрилась глазами; она вела по улице в магазин, вспоминала о просьбах сидящих бабушках, вела на работу. «Наша Любаша дождалась» звучало следом за ними.

К вечеру, робость от повышенного внимания растаяла, к подошве увеличиваясь, прирастала платформа; упругость вернулась к волосам и на вечеринку к её знакомым хотя и тушуясь, но пришёл в самоуважении. Самоуважение, за столом обозначилось сомнением мужа хозяйки дома, «За тебя Любаша замуж не пойдёт – Мне это и не нужно» – Кто-то ответил за него.

А Любаша? она танцевала и звала его в круг, когда он отказывался, она в танце останавливалась около других, танцевала с ними. Компанией пели застольные песни. Он же слышал её одну, слышал накопленную годами горечь, которую нельзя высказать, невозможно разделить с другими. Много позднее, слушая исполнение признанных мастеров, он не находил и части выпетого ею. Весь вечер она то дразнила его, то жаловалась ему, весь вечер она находилась в двух крайностях. Много, много позднее, раз за разом, возвращалась и возвращалась к Енокентию фраза мужа хозяйки. Много, много позднее в поездке по тем местам, искал и не нашёл он случайного, на один раз соседа по столу, не нашёл и причины заставившей произнести его – «За тебя Любаша замуж не пойдёт».

Вечеринка закончилась, они вернулись в её намытую комнату. «А ведь я, тебе вначале не понравилась – Спросила она? Нет, скорее пожелала услышать уверения в обратном, а ему, почему-то вспоминалась Паля. Она редко засыпала ранее полуночи. Вспомнилась секундой, вспомнилась и он, в оправдание что ли, сознался – Люба, родная, я три года жил тобой. Родная. Родная…» и далее не нашёл что сказать. Что она услышала в этих словах, что подумала? « Жил мной? Жил, разу не написав?» А может, и не вспоминала, а тоже оказалась в той секунде, в которую он улетел к другой, и поняла причину его нежелания ходить с ней по посёлку, поняла, отчего он войдя утром дёрнулся назад, словно ошибся дверью. Возможно, одной секундой, что было ранее перевернулось. Она, в один миг переродилась. Рядом с ним стояла растерянность, прикрытая халатом, нет накрытая, но только не халатом. «Родная? – повторила она глухим, потухшим голосом, а помолчав отрезала – У тебя грубые руки» и села.

Она не остановила его резкие сборы среди ночи, сидела молча, завесившись волосами. Она не шелохнулась, при его уходе, или не слышала уход. Выйдя в коридор, он назначил полчаса, те же полчаса, что сутки назад у дороги, а ушёл к утру, так и не услышав щелчка задвижки, ушёл не поняв случившегося, ушел, унося последние слова «У тебя грубые руки».

Енокентий, добрался до райцентра к открытию магазинов, потому в гостиницу пришёл загруженный. После первого стакана пришла ясность. Нет, не радость освобождения от возможных обязательств, не счастье, когда приходит понимание причины произошедшего. Пришла и усилилась ясность своего униженного положения – «Грубые руки». В этот раз у него не было забытья, не было хмеля и похмелья, только тело, голова омертвели. Понять произошедшее он не мог? Попытки обдумать, упирались в «Грубые руки». Поделиться не с кем, как и разделить тяжесть навалившегося. Вину за «Грубые руки» он увидел в ней. Своё понимание, с добавлением М. Горького из школьной программы, изложил на бумаге. Груз уместился на двух страницах и не перечитывая, свою тяжесть сбросил в почтовый ящик.

Через пару недель письмо вернулось назад: вскрытое, неумело заклеенное вторично, с надписью на конверте – «Адресат выбыл в Корск» Оно ему обожгло руки, потому сразу оказалось в печке.

Вскоре пришло письмо и из деревни. Ровный каллиграфический почерк, также на двух страницах. «У нас не может быть далее отношений. Ты знаешь почему» – смысл полученных страниц. «Ты знаешь», писала его Палька? Нет, он не знал почему, получив письмо, не знал и оказавшись на диком пляже в среднем течении Оби, не узнал и ко времени перечитывания, десятилетия спустя.

Женщины! Сколько бы мужчины обид и несчастий не получили от них, это всегда будет только тысячная часть от заслуженного. Женщины: одно время, вас возносит, следующее, клеймит недостойностью. И даже в одно время, в одних домах, странах возвеличивают Вас, и вы становитесь великими – вытаскивая следом дома, страны в величие, и в это же время в других домах, странах, вас представляют второсортными, похотливыми и продажными, и эти дома, страны становятся второсортными, похотливыми и продажными.

********

Перед отъездом на остров Енокентий, неспешно прогуливался погружённый в себя. Идущая навстречу молодая женщина, с ровным без эмоций лицом и спереди неё мальчик, остановили внимание. Он встретился взглядом с мальчишкой и не смог оторваться. На лице трагедия последнего дня. Глаза, полные слёз. Не размазанные, не катившиеся по щекам, а остановившиеся на нижнем веке. За два шага, он (мальчишка) глазами, успел обратиться со своей огромной бедой к чужому дяде, и у дяди, после следующего шага ноги остановились, голова обернулась назад – ему показалось, в руке у Мамы хворостина, а может и была? Только её слова обращённые к ребёнку «Стыдно за тебя. Иди, иди» остановили попытку вмешаться.

Он не влез, пересилив себя. Среди ночи, трагедия мальчишки вновь встав перед глазами, выдернула из его памяти подобное состояние – тогда, за провинность он был наказан сверх справедливости, в своём понимании. Забравшись на полати, он давился слезами, доски ходили в такт приступам шестилетнего отчаяния, Мать не выдержала, отправила мыться. Другого случая отмены наказания в его доме, он не мог вспомнить.

Но в каждом доме свои правила, свои ценности. Должно быть не только в доме, но и в каждой деревне? В деревнях, принятые ценности ещё заметнее – в одной, будут уважать за умение срубить дом, поставить красивый стог сена, вырастить первыми огурцы. Здесь, с верой в свою власть, во власти страны, стремятся добиться признания от них. Отожествляют, зачастую власть, да и себя с истиной.

Деревни, где до перестройки, добивались знамён и орденов, где утро начиналось с интереса кто впереди, и можно ли к вечеру обогнать – рухнули. После перемен, в первой самостоятельности они ещё пытались произвести, продать и вновь стать лучшими, но обманутые лозунгами, ткнувшись в могущество российского чина, потеряли веру и вошли в состояние – час прожить а там, что будет. Они не могли быть вторыми, или третьими. Потеряв возможность стать первыми, они стали никакими.

Его остров, с единственным поселком находившимся на нём, относился верно, к данному типу. Наклонившиеся дома с прогнутыми крышами, упавшие заборы, бурьяны. Гостиница, точнее дом для приезжих, в центре. Поселили в двухместный номер. Годы перестройки окончательно износили здание: обои пятнами, душ – ковшом из оцинкованного бачка заимствованного в прачечной. Столовую после 19°° переименовывают в ресторан. Было18°°. От знакомых по общепиту, красного супа и котлеты из сала в сухарях, пришлось отказаться. Отужинав купленными батоном с яйцами и молоком, Енокентий отправился на кладбище. Ему шёл седьмой десяток. Не огороженное пространство, с холмиками, обелисками и крестами с нечитаемыми, или трудно просматриваемыми датами, служило местом для захоронений. Он был в два и не только в два раза, старше большей части занимавших участки. Осмотр прервала набросившаяся бродячая собака.

Вернувшись в гостиницу, попросил дежурную разбудить, она согласилась и посмотрев в глаза, добавила, «Номер вам можно… оставить на одного – Нет, нет. Для меня приятны незнакомые соседи» Услышав ответ, потеряла интерес. Ложась ему вспомнилась беспричинная злость набросившейся собаки, однако он быстро развернул мысли на завтрашний день, но сосредоточиться не смог, да и на чём сосредотачиваться: кладбище, бурьяны, да дежурная. Усталость отяжелила веки и засыпал под собственное взбадривание «Полками командуют в семнадцать, а мне эвон. Чай получится?». Утром, несколько позднее намеченного, он отправился представляться в администрацию.

Около здания в два этажа, за рядами ухоженных елей стояли авто. Размеченные места вполовину пустовали, на других, последние модели мировых брендов блестели новизной покраски. Напротив за площадью, несколько в низине, красовалась позолотой куполов церковь.

Охранник, проверив документы, выписал пропуск на второй этаж в приёмную. Секретарь, вторично ознакомившись с документами в изумление ему, засияв каждой клеткой своей наружности показав на сейф, засверкала словами «Мы Вас ждём, мы вас ждём уже месяц. К нам трудно добираться, у нас так ветрено, кажется в следующую зиму нас заметёт совсем – Она настолько обрадовалась, нет, она в него уже была влюблена, если не в первый раз, то точно в последний. Перед ней стояло её счастье – В сейфе документы, отчёты за последние 25лет. Возьмите ключи. Завтра администрация острова вас примет». У него исчез возраст. Поверилось, она влюблённая в него задолго до прибытия. Она была первым секретарём, говорившей с ним в подобной радости. Её он решил оставить при себе. Она на своём месте! Знакомство с документами отложил.

По возвращению в гостиницу дежурная сообщила, что душ отремонтирован и освободилась комната равного класса, с видом на море. У него кольнуло внутри «Освободилась? – Спросил – Есть ли в посёлке другая столовая?» Столовой не было, однако во дворе разгружают грузовичок со свежими продуктами, а пока она может принести своего домашнего – мужу с сыном нравилась её кухня. Он согласился, говоря «Да, если можно, не рыбное». Вскоре дежурная, пригласила к обеду. Заканчивая котлету, он благодарил, признаваясь «Действительно, ехал долго – она ответила – Мои тоже любили наесться досыта – Женщина среднего возраста сидела перед ним. Чистая отглаженная одежда, может, чуть устаревшей модели? Подумалось – Желание быть нужной? Остров, нет новых лиц, а кто есть слишком знакомы, – она заговорила – Мы приехали с мужем на сезон, заработать, да приросли. Квартиру, до больших перемен получить не успели. Муж с сыном арендовали катерок. В крабовый сезон, ушли и не вернулись. Он всё бросить хотел, не из-за ловли. Наловить то чего? – Она замолчала и надолго. Когда он засобирался идти, она, словно забоявшись не успеть досказать, продолжила. Продолжила без акцентов и эмоций, словно заданный урок выученный наизусть, но без понимания смысла – Наловить то чего? сдать вот где полжизни, суточными ожиданиями проходят. Молодые, да смазливые жёнки, ох уж эти жжёнки, они умеют с промысла своего благоверного прямо к пирсу подвести – Секундой замолчала, вздохнув, а затем ещё быстрее – или те, кто гири от умельцев в весовой не замечают, они сдают сразу. Мой, ох мой, мой. Но нашёл тоже выход. Выход он всегда есть. Вошли ведь? Эх, Мой. На нейтралке перегружали, перегружали в непогоду, за наличные. Квартиры нет, живём в вагончике. Стыдно пригласить кого, сказать кому; в телефон отвечаешь – у нас хорошо. Копили – Она не замечала состояние накормленного ею. Она говорила и говорила – Они себе особняков настроили, да вокруг мэрии заасфальтировали, а набережную щебёнкой засыпали и говорят, ох как всем посёлком говорят – за эту набережную каждый год отчитываются, каждый год её смывает и каждый год ревизоры ставят подписи. Хотя было. Не поставила одна, так ей подсказали узнать где её предшественница?»

Она, также неожиданно как и начала говорить, замолчала. Сидела застывшая, казалось, остановив дыхание. Сидела, словно провалившаяся в болото, боясь голосом потревожить воздух, боясь за каждое движение, одно движение и удерживающая соломинка оборвётся. Он всё понял, он вспомнил гордость за свою справедливость – «Разворот, волна переворачивает катерок». Уйти, но как? Уехать. Не встретиться глазами» – Не встретится глазами, подняло и повело к двери, на ходу обдумывая – Нет, что-то нужно сделать. Она, кажется не поняла? Он неожиданно предложил, что он и далее хотел бы у неё обедать, она согласилась. Показалось, обрадовалась даже, словно она захлёбывающаяся тиной, увидела ни откуда взявшуюся руку и ей безразлично, чья та рука. Назначила половинную цену.

У него были скромные накопления, ему шёл эвон какой десяток и он не хотел обременять близких затратами на последний путь. Здесь же, на острове, в уплату принималась сорокаградусная, то-есть почти даром, ему было чем рассчитываться за обеды. Кладбище он уже осмотрел.

Отобедав и спросив в какой стороне библиотека, поднялся к себе, ключи от сейфа с документами, бросил в тумбочку – как ненужные. В библиотеке нашёл справочник об острове. На карте: суша, протянувшаяся километров в 20 и шириной в два, напоминала подкову, внутри небольшая бухта. Посредине острова речка, питаемая большей частью бьющими ключами, хотя частые дожди также поддерживают уровень. 40кв/км, около 1500 жителей. Рыбная ловля. Консервный завод. Об исправительной колонии не указано, но знают все, а кто-то и дорогу к ней. Просмотрел милицейскую хронику – можно ли по новой собственности гулять без бронежилета? – можно, но лучше засветло. Вернувшись, подумалось «Кого-то главой нужно ставить? самому не справиться, конец, по опыту печальный. Людям помогать нужно, убеждать, склонять на свою сторону, а он одни пороки в них видит. Обман не скрыть, не поверят – С этим и лёг».

Утром, без опоздания и проверки документов, он стоял в кабинете главы посёлка, Вячеслава Климовича. Крепкий молодой мужчина лет в тридцать пять поднялся, вышел навстречу, Енокентий же, не мог оторвать примагниченный взгляд к столу. На столе, над золотом циферблата часов, изогнувшись телом в прыжке, застыл леопард, застыл, переливаясь чёрными и светлыми бриллиантами. Рядом, составляющий ансамбль с часами, письменный прибор. Взгляд, прикованный к убранству стола, оторвал голос хозяина – «Опись имеющегося имущества тебе вчера передана секретарём». Описывать было что: штучного изготовления мебель, в углу трибуна инкрустированная костью, в резных рамах картины. Позолота и позолота, и за окном, позолотой сверкает купол церкви.

Глава представил ряду сидящих подчинённых «Владелец острова» и засиял, словно не работы лишается, а награждается орденом «Андрея Первозванного». Другие оживлены и радостны не менее, словно и их от пожизненного милуют. А если и вправду, пожизненный себе подписали да спаслись? как каждый день видеть друг друга, видеть жителей, которые молчат, знают, но молчат? Все знают и все молчат – ещё тот пожизненный, в наследство уходящий.

Глава отчитывается «В этом году, половину бюджета освоили, набережную отсыпали. Вторая половина пришла, но на твоё имя? Нам же, служащим, предписано выезжать на материк, а также и тем кто пожелает, включая заключённых – остановился, но не смог удержаться – Нам, всем выезжающим Родина компенсирует переезд годичным окладом, плюс обустройство. Вот моя рука – успеха».

Вот рука, где взять успех? Люди стояли на берегу, немощные сидели – смотрели на погрузку. Паром как живой переваливался с боку набок, словно сопротивлялся от части размещаемого груза. Автомобили, контейнеры, чемоданы и узлы двигались двухполосной дорогой на борт. Груз закреплялся в трюмах, на площадках. Груз накопившегося в каждом – его, где и как закрепить?

Енокентий, стоял в стороне, искал свою знакомую – из приёмной, её не было ни среди отъезжающих, ни в толпе остающихся. Проходящая мимо дежурная гостиницы Нина Васильевна остановилась, посмотрела на него, и словно внезначай «Вчера, как узнали о вашем прибытии, часть уехала. Олигарх, тот всех опередил, отчалил сразу и секретаршу, этокий, на людях без стыда повёз. Говорят от греха».

Паром, нагруженный выше ватерлинии, отчаливал. Стоящие на берегу, отплывающие на пароме, реденько перемахивались друг с другом. Они прожившие совместно десятилетия, каждый с каждым встретившись, не понимали должно быть? что им, большей части не суждено увидеться, не суждено ни сказать не сказанное спасибо, ни извиниться. У них не будет больше возможности убрать обиды накопленные временем. Не прощёные обиды, обиды, унесённые в мир иной, что может быть страшнее? Паром разворачивался, уходя в открытое море, люди двигались вдоль борта, усерднее жестикулируя в сторону берега. С мостика прозвучала команда «Не скапливаться у борта» Действительно, даже с берега был виден крен. Как дойдут до материка? Как погода? Весна, межсезонье?

«Успеха вам» – Последние слова главы поселения. На дворе весна. Люди стоят по склону, в каждом вопрос? «Может и плохо жили, но жили, а чего сейчас?» Енокентий в стороне, один. Стоявшие вблизи пришли в движение, отодвигаясь и рассредоточиваясь по пригорку, пока не образовалось расстояние шагов в тридцать. Толпа за тысячу стояла перед ним. Сзади, в чёрных поношенных одеждах заключённые, бывшие заключённые; рядом в форменной одежде несколько оставшихся охранников. Он стоял понимая, что всё зависит от его первых слов и не знал с чего начать. Не знал к кому обратиться, с чем обратиться. Отыскивая в толпе лицо, которое поняло бы его, он остановился на молодой женщине. Она стояла на удалении, в котором не рассмотреть детали. Тёмные волосы, зелёная блузка свободного покроя, среднего роста. Его слова будут к ней. Только неразборчивые громкие голоса с противоположной стороны, подсказывали – говорить нужно не с тем, с кем хотелось бы.

Группа, в несколько крепко сбитых мужчин, красными вздувшимися венами, готовилась выразить волю собравшихся. Один из них, отличавшийся щупловатой внешностью, поднимал руку, требовал внимания. Обстановка грозила стихийностью. Енокентий заговорил «Люди, островитяне, мне как новому хозяину». На этом его речь оборвалась. Гвалт, гул. Дальнейшее он плохо помнил: поднятые руки медленно приближались к нему, или отодвигались? а может, отступали собственные ноги, или они приросли к земле? А может его страх то приближал, то отдалял его от обезумевшей толпы. Никто не видел весну, не слышал щебет птиц, не чувствовал свежести морского воздуха. Страх и ненависть, встали разделённые тридцатью шагами и в какой стороне, чего больше, не рассмотреть. Четвёрка скандировала «До коих пор? Натерпелись. Мы и без хозяев». Тысяча человек, вдруг слилась в единодушии со скандировшими. Недосидевшие срок выстроились в линию, пригнули головы и неуверенно огибая толпу, двинулись в его сторону. Двое из кучки, владелец квадратной челюсти и бритоголовый, приняв настроение толпы за свой час, освирепели и в один миг, оказались вперёди осуждённых, повели за собой строй. Нет, двигались не уголовники, с пригорка спускались изломанные судьбы виновником которых, в их глазах, являлся новый хозяин. Остров, в единодушии мысли, накрыло возгласами «На вилы его».

Остров его, а шагнуть некуда – всё, с чем остался Енокентий. Он, не имеющий зрительной памяти, охватил взглядом пригорок, увидел каждого по отдельности и словно сфотографировал. Никто не знал его, никто не знал с чем он приехал. Он ни кому не успел насолить, но лишь единицы, может десяток, не знали что делать. Взгляд выхватил зелёную блузку – на лице растерянность и беспомощность, толпа сдавила её, сдавила всех – остановись, затопчут. «Он сегодня выпил только кружку молока» – Голос Нины Васильевны, стоявшей меж ним и толпой, пересилил рёв. Она сумела на шаг опередить стихию, развернуться к наступающим и крикнуть. Почему она крикнула о молоке? Почему? Ни откуда взявшийся, боковой порыв ветра поднял на пирсе лист профнастила, с грохотом ударил его о бетон, вновь поднял вверх, закувыркал и без звука, торцом втолкнул в рябь воды. Головы интуитивно повернулись к морю. Минутой замолчала жизнь. На горизонте виднелись очертания судна. Енокентий не обрадовался, он уже согласился принять судьбу. Ему было безразлично, паром ли вернулся, чтобы забрать наследие своей деятельности – заключённых, или, после устроенной сцены олигарху, возвращалась секретарь

Был не паром и с борта катера спускалась не милейшая Любочка. По трапу, чеканя шаг, с оружием спустились пограничники соседнего государства Панае. Офицер, в гордости за страну оценившего его наградами и должностью, сошёл последним. На русском языке, с незначительным акцентом, потребовал старшего. Толпа повернулась к хозяину острова. Часть лиц в радости «Хорошо, что не успели на вилы поднять. Без нас поднимут?». Енокентий подошел, подал бумагу. Он, вновь стоял не зная в какую сторону свернёт судьба – На бумаге печатей много, а шея одна и та голая и на всём острове, с его стороны одна кормилица.

«Енокентий Трифонович, у нас частная собственность превыше всего. Мы рады приветствовать нового собственника острова, готовы выделить кредиты, оказывать помощь. Взять под свою защиту. Заметив на берегу охранников лагеря, офицер продолжил – У вас четыре пистолета на сорок квадратных километров, но мы поможем – К хозяину вернулась способность говорить – Согласно договорённостей, со стороны продавца нам обещана годичная охрана и даже субсидирование жизнеобеспечения граждан – Годичная охрана? год быстро проходит. Мы придём к окончанию срока, вот наш флаг. Надеюсь, следующим летом мы будем жить совместно, под ним».

Толпа за время разговора спустилась вниз, окружила. У офицера, потускнели награды, он перешёл на родной язык. Отдал команду. Солдаты также как и спустились – ловко и быстро взлетели на катер. Делегация на катерок.., а толпа к нему. Нину Васильевну не отыскать. Впереди «Мы вас ждали. Мы вам верим».

Он давно знал, знал твёрдо – власть не для него. Понимая, порой через полвека поступки людей, сказанное, он не мог быть лидером, он не мог возглавить двоих, не веря и одному, лесть же воспринимал за действительную составляющую своей особы. Усталость от стихии знакомства обессилила Енокентия. Уйти, закрыться, остаться одному на всю весну, но как останешься? Напротив четвёрка «Мы вам верим! – Они быстро поняли: не будет его, будут оставившие флаг – Спасибо. Осмотрюсь. Через неделю, за час до начала рабочего дня соберёмся, что успеем обсудим». Четвёрка ждала другого, остальным безразлично.

Енокентий вернулся в гостиницу, закрыл дверь на замок и щеколду. Напился и обессиленный упал на диван. В его отсутствии, комнату украсили картиной местной тематики: на косе, размытыми штрихами обозначен рыбак, слева, вверху полукруг – ни солнце, ни облако? Рыбак вдали, и не видит, что волна уже перекатывается через перемычку соединяющую землю с берегом.

Он смотря на картину, подсознанием размышлял «Одинокий рыбак? Откуда взялась? о чём думал художник? Картина из дешёвого салона – о чём могут думать подобные авторы? Мне не нужна власть. У меня осталась последняя цель – установить справедливость. Здесь мне не помешают».

*******

Кешка, оканчивая школу, имел представление о прошлом своей Родины, как череде бесконечных испытаний. Достижения страны отождествлялись с её последними Руководителями. Он видел, как народ выходивший из залов после выступления первых лиц, в восхищении обсуждал: умение, говорящих с трибуны, оценить лучших, осадить спесивых, опрокинуть противников. Он видел гордость людей за своих руководителей, готовность добиваться их благосклонности. Сама Тамала Павловна выбрала себе представителя из района. У него определилась цель – он должен стать с ними в один ряд, а затем и возглавить их.

По окончанию учёбы Кеша вернулся в свой район. Кадровик, осмотрев документы попросил подождать в коридоре, сам же удалился, и надолго – искали место куда втиснуть. Нашли три должности, одна из них – главный специалист подразделения хозяйства. Его устраивала должность, он помнил о семнадцатилетних командирах полков, а ему двадцать три. Он готов возглавить.

В сплошь убыточных колхозах района, согласно высоких постановлений, обновляли специалистов. Надеялись – молодые и амбициозные вытащат отрасль. В хозяйстве, куда прибыл Енокентий, его подразделением занимались два не дипломированных специалиста, под пятьдесят. Их подвели под Кешкино руководство, представив «Наш Главный – Енокентий Трифонович». Так он значился по документам. Зарплату, согласно штатного расписания, назначили на четверть выше стоявших перед ним.

В своё первое рабочее утро, войдя в контору он споткнулся, услышав отборный мат. Первое лицо колхоза, воспитывало запивших доярок – коровы остались не доены. Зоотехник, молодой специалист, стояла рядом; за открытыми дверями уткнувшись в бумаги сидели конторские. Енокентий, в новеньком солдатском бушлате, ждал в прихожей окончания разноса. В деревне слышали о новом назначенце. Подошедший механизатор попросил посмотреть, «чем болен трактор?» Он знал, но не решился ставить диагноз, сославшись занятостью. Вернулся в контору, в кабинете стихло – председатель приглашал войти. Мат в отношении женщины, в присутствии женщины – каждый ли способен понять такое? должно быть, данный вопрос прочитал на лице вошедшего председатель. Он поднялся, упёрся руками в стол и переводя взгляд с переносицы на модную стрижку и обратно на переносицу, в глаза, чётким голосом произнёс « Язык это власть!… – ответил и на «болезнь трактора» – ты прав, разбирать надо, а сейчас иди, принимай гараж».

В гараже, знакомый тракторист и кузнец грелись у разожжённого горна. Осведомившись, откуда он, продолжили свой разговор, не замечая его. Енокентий, постояв в неопределённости, заговорил вопросами: «Который теперь час, сколько стоит простой трактора, сколько им оплачивают за час?» Затем спросил кузнеца о его сегодняшних задачах и не получив ответа, в подтверждение своей значимости, потребовал ознакомить с состоянием и подготовкой техники к весеннему сезону. Кузнец нехотя вышел на холод двора, показал, походил за ним, пока он лазил по снегу и отправился, не ожидая окончания к теплу кузнечного горна. Тракторист, сославшись на отсутствие инструмента, ушёл домой.