Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043

К тому моменту у меня было уже два паспорта: на моё родное имя, и на Хорхе Васкеса, уроженца Мехико. Российский я предъявлял редко, только при встречах в нашем представительстве, которое открылось совсем недавно и где я числился вторым секретарём. (Там я получал неплохое по местным меркам жалованье и брал машину для деловых поездок. В частности, встречал каких-то людей в порту и на вокзале и отвозил в представительство. Те приплывали как матросы, или прилетали как российские туристы и журналисты, а потом словно растворялись в жарком воздухе Мексики.) А в Сан-Диего и Мехико ездил с паспортом мексиканским. Дело в том, что через два года после того, как я с товарищами перешёл мексиканскую границу, Сан-Диего окончательно умер и амеры оттуда ушли почти без боя. Говорят, несколько их самолётов с авианосца всё-таки взлетели. Два без посторонней помощи упали в море. Ещё двух сбили. Один перелетел в Тихуану, лётчик сдался, и я лично участвовал в допросах и осматривал допотопный самолёт. (Его поставили в один ангар рядом с Мигами. Вокруг ходили наши техники, инструкторы и мексиканские лётчики, и с серьёзным видом сочувственно сетовали друг дружке, отколупывая от амера ногтями краску вместе с ржавым железом: «Упали двое? Ну, надо же, жалость-то какая! А этот долетел? И как он, бедный, на этом рискнул за полсотни вёрст лететь! Пилот – ас, судя по всему! Эту штуку покрасить надо, а то в музей в таком виде не примут. А двух сбили? Варвары – эти мексиканские пэвэошники! И как рука поднялась?»)

У меня появились новые друзья. Вообще, с людьми я сходился тяжело. Это было результатом соответствующего воспитания в детстве. Но здешний народ так подкупал открытостью характера, непосредственностью и честностью, что пара коммандос из нашего тренировочного лагеря с жёнами уже часто приходил к нам с Марией в гости. Забегали на чай и некоторые соотечественники, которые на тёщин вопрос: «Где вы работаете?» неизменно отвечали: «Независимая пресса». Заходили и майор Камачо с женой (Он мне всегда исподтишка кивал на мою Машу и показывал большой палец, а я ему в ответ – кулак, и оба смеялись.) Пару раз заезжал после работы Шедько. Посмотрел, как мы живём, есть ли в чём нужда, поел жареного кролика и подарил нам с Машей шикарный серебряный сервиз на шесть персон.

Я для себя чётко понял: если у тебя плохое настроение, ты разочаровался в жизни, наделал глупостей и уже никому не веришь – приезжай в Мексику! Посиди в баре, послушай музыкантов, посмотри на девушек, искупайся в океане, сходи на корриду, просто поброди между кактусов один – и это окажется куда полезнее казённых советов хитроглазого психоаналитика!

Мексиканские танки по многочисленным просьбам оставшихся в живых жителей Сан-Диего перешли границу и намотали на гусеницы всех, кто попытался оказать вооружённое сопротивление. Поэтому два города-побратима пока ещё разделяют три ряда колючки, а местами ещё стоит великая американская стена, но это ненадолго. Жизнь налаживается, хотя без «Ругера» я гуляю только с дочкой по нашему фруктовому садику. Американские беженцы возвращаются в свои дома, пытаются прожить, работая в поле, на буровой или у станка, а не играя на биржах или раздавая кредиты. Этническим мексиканцам проще: они привыкли зарабатывать свой хлеб честно, а вот белые тут выживут вряд ли.

Жалкое зрелище – эти старые белые в новой Калифорнии! Толстые, ограниченные люди, отказывающиеся верить в то, что для того, чтобы жить, надо что-то делать для других. В их сознание это не укладывается. Их всю жизнь учили только потреблять. Думаю, вскоре они вымрут как вид. Они жалуются, что собачек уже нечем кормить, что мусорный бак полон, что после небольшого землетрясения стена домика треснула, а лампочка над их крыльцом погасла, но никто не вкрутил новую. Что счёт в банке закрыт, что медсестра не приходит делать массаж, что мексиканцы говорят по-испански, не считают доллары деньгами и строят свои дома рядом с ними. На то, что идёт дождь и светит солнце. И на то, что уже некому пожаловаться. Они жалуются, жалуются, жалуются… А сами сидят в продавленных проперженных креслах и смотрят в давно погасшие экраны. Их даже местная молодёжь, с которой солдаты-то стараются не связываться, не трогает. Потому что они похожи на каких-то личинок, которых улей зачем-то кормил много лет, но из которых никто так и не вылупился.

Граница Мексики передвинулась до Финикса и Сан-Франциско, и это, видимо, ещё не окончательное решение американского вопроса. (Я хорошо запомнил политическую карту Мексики середины девятнадцатого века, так что до торжества справедливости ещё очень далеко.)

Моя жизнь была напряжённой, интересной, иногда – опасной, но достаточно стабильной. Я часто бывал в командировках, встречался с разными людьми, попал под артобстрел, но знал, что у меня есть дом, где меня ждут любимые люди. (Правда, любимые меня с порога целовали и предупреждали, что если унюхают признаки измены, то мне сам Стариков не поможет. Но признаки не унюхивались по причине их полного отсутствия.)

Дочке исполнилось два года, когда из Москвы мне дали понять, что пора бы осваивать новые территории, а то на диком западе и в Техасе наших людей мало, а возможности для нефтяников и металлургов там открываются неплохие. Для этого мне надо вернуться на родину, подучиться – и снова в бой. Меня соглашались взять на юридический факультет нашего Владивостокского университета, причём в отдел международных отношений, и сразу на второй курс. Мы долго держали семейный совет и решили, что раз это необходимо для такого святого для любого мексиканца дела, как освобождение Техаса, то Мария меня отпускает, мама и папа ей тут будут помогать как могут. Но, если возникнет возможность – приедет с Луизой ко мне в Россию, хотя бы на время. Я сообщил это в центр, там сказали, что проблем не видят, и я начал собираться на Родину.

Второго декабря мы с Машей решили вдвоём съездить в Сан-Диего. Она там ни разу не была, а без меня ехать туда не хотела, да и побаивалась, а мне весной надо было уезжать в Россию. Поэтому я взял в представительстве отгул, автомобиль со скрытой бронезащитой, дома – жену и два пистолета, (К личному «Ругеру» у меня добавился казённый малошумный ГШ.) и мы вдвоём поехали подышать свежим зимним воздухом. Было прохладно, на вершинах окрестных гор лежал снег, хотя у побережья термометры показывали слегка плюсовую температуру. Супруга впервые за два года отошла от дома дальше, чем за хлебом и пелёнками (Ох уж эти мне пелёнки! Я из-за них полгода не мог дочитать Кафку!) и радовалась скорости и открытому пространству, как доча – стреляной гильзе от автомата Калашникова.

Мы дали круг вокруг стадиона «Родео», проскочили мимо аэропорта имени Родригеса, показали документы на КПП, выскочили на почти пустую трассу 805, неторопясь проехали по пригороду Сан-Исидро, выехали к Сити, свернули налево и подъехали к набережной. Смотреть особо было не на что: везде работали краны, бульдозеры, ездили грузовики, стояли строительные леса, многие дороги оказались перекопаны. Маша полюбовалась на небоскрёбы без стёкол, на торчащие в гавани из воды носы затопленных кораблей. Да, работы предстояло – на многие года! Потом мы проехали несколько кварталов на север и я показал на местности, откуда началось моё знакомство с этим континентом. (Вот и стадион, где мы ночевали. А потом ка-ак ба-абахнуло! И мы ка-ак давай стрелять! И вон за теми домами сначала прятались. А потом пошли туда.) За последние два года я был в Сан-Диего много раз по делам, поэтому ничего нового для себя не увидел, но смотреть в горящие глаза любимой женщины и рассказывать, как ты вот на этом месте победил врага в неравном бою – это ли не счастье, ради которого стоит жить!

Мы ещё около часа покатались по этому странному городу, пока не приехали на площадь неподалёку от того места, где погибли мои товарищи. Там планировалось вскоре поставить памятник всем, кто погиб в боях за освобождение Байя Калифорнии. Площадь была большая, людей полегло – уйма, поэтому с памятником решили не спешить: в мексиканской академии художеств объявили по такому случаю конкурс, рассматривается несколько проектов. Мы вышли из машины и решили прогуляться пешком до того подвала, где я чуть не остался навсегда. Дорожку меж домов я нашёл без труда, и через несколько минут мы стояли около полуразрушенного кирпичного двухэтажного дома. Как быстро мы дошли! Три с лишним года назад этот путь я проделал за час. Озираясь, боясь шороха, надеясь только на опыт старших товарищей. Да, жизнь течёт, всё меняется. Например, два небоскрёба-близнеца в Сити собрались взрывать: говорят, что восстанавливать после пожара – дороже, чем построить новые. В порту уже нет грузовых кораблей со звёздно-полосатыми тряпками, а стоят кубинские, венесуэльские, китайские, индийские, наши. На рейде – мексиканский крейсер и ещё какие-то серые приземистые корабли рангом пониже. Никто не стреляет, хотя, говорят, вечерами тут небезопасно, и у меня наготове восемнадцатизарядный ствол. Две партии в парламенте спорят – присоединять эту территорию к Мексике, или создать отдельное государство. У нас в России запустили спутник к Сатурну, создали искусственное человеческое сердце на основе нанотехнологий и окончательно запретили табак. Вот и этот домик был почти целый, а теперь – пролом в стене. Амеры без боя всё-таки не сдались! Видимо, рядом взорвалась мина калибра, судя по воронке, примерно восемьдесят второго. Изогнутая дверь, через которую я выполз, оглохший, ослепший, убивший и раненый. Всё помнилось, словно случилось вчера. А ведь дочь уже кроликов за уши таскает!

Я стоял перед проломом в стене и словно смотрел кино по тысячи кадров за секунду. Кирпичное крошево завалило ступеньки в подвал, да у меня и не возникло желание туда спускаться. Наверняка там лежат те же два скелета хозяев, проржавевшие банки и пара замёрзших скорпионов. Я заглянул внутрь дома через дыру. И первое, что увидел в сумраке – глаза. Я остолбенел. Жена, что-то говорившая про ужасы войны, посмотрела на меня и замолчала на полуслове.

–Влад! – сказала она тревожно, но, видя, что я закрыл рот рукой, чтоб не заорать, сама заорала: – Влад! Что? Кто там? Там же никого нет! Влад! Очнись! Влад!

Эти стеклянные глаза я узнал бы и через сто лет. Это был Джонни!

Когда до моего сознания донеслись крики жены, я сел на землю и зажмурился.

–Там никого нет! Там просто мусор, Володя! Ты что-то вспомнил? Ты здесь был? Пойдём, пойдём отсюда! Я замёрзла! Я есть хочу! Любимый, поехали, дочь скоро проснётся и будет спрашивать – почему нет мамы? Поехали!

–Это он! – спокойно сказал я, не убирая рук от лица. – Это Джонни.

И от того, как спокойно я это сказал, и мне и ей стало понятно, что случилось что-то такое, чего не должно было случиться, но от чего уже не избавиться никакими силами. Я ещё где-то надеялся, что показалось. Что ошибся. Знакомые ощущения! Глаза видят, что у Паши уже нет ноги, а мозг пытается отмотать назад этот ужас! Ну, сделай шаг в сторону – и жизнь пойдёт по другой колее! Время, где у тебя рычаг заднего хода? Ты миллиарды лет летишь вперёд! Сдай назад на одну секунду! Но шаг уже сделан, и надо за одно мгновение смириться с новой реальностью, пытаться жить дальше. Но прежнего тебя уже нет! Твой мир мгновенно изменился до неузнаваемости. Земля споткнулась – и продолжила крутиться как ни в чём не бывало. Господи, зачем я сюда заехал? Зачем снаряд пробил дыру в этой стене? Зачем я в эту дыру заглянул? Ведь это Джонни!

Маша стояла рядом и не знала – что делать и что со мной произошло. У неё на глазах стояли слёзы. Такого я ещё не видел! Приходилось быстрее собирать мысли в кучу хотя бы ради того, чтобы не пугать жену.

–Там лежит Джонни, – я ткнул рукой в сторону дыры в стене, не поднимая головы, – кукла. Робот. У меня в детстве была такая. Вот чёт нахлынуло.

–Я тебя сейчас убью! – сказала Маша и расплакалась.

«Когда мексиканская женщина плачет, к ней ближе чем на пять метров подходить опасно!» – год назад сказал мне тесть, когда его жене, машиной маме, позвонили и сказали, что тот танк, на котором он шёл в бой, подбит, а экипаж погиб. Танк был действительно подбит в районе Сан-Исидро, но тесть со всем экипажем вечером приехал домой и выпил кувшин текилы почти без закуски, залечивая лёгкую контузию и тяжёлую моральную травму от потери любимого танка.

Поэтому я обошёл жену сторонкой, запустил руки в пролом и вытащил робота наружу. Конечно, это был не тот робот, что пятнадцать лет гипнотизировал меня и мать, делая из нас ненормальных, а потом канул в омут с мешком на голове. Он и на Джонни-то почти не походил: на гусеничном ходу, (Резиновые гусеницы оплавились от огня и висели сосульками.) одет и разрисован под латиноса, немного меньше ростом. Но это был он! Я открыл дверку на спине: батарея протекла, белые следы кислоты виднелись на контактах и внутри двигателя. Левый глаз был на максимальном зуме, правый – на минимальном. Я потряс робота за шею, отряхивая пыль. В голове его что-то безнадёжно забренчало, и глаза стали симметрично прикрыты диафрагмами. Из его живота торчал осколок снаряда. Короче, взрыв и зимние дожди уханькали игрушку наповал.

Пока Маша утирала слёзы, прихорашивалась в зеркальце и бормотала какие-то испанские слова, которых мы с ней почему-то не учили, я обошёл дом с другой стороны и понял, что это не жилой дом, а детский сад. Рядом находился скверик с маленьким бассейном, турником, качелей и парой метровых паровозиков. Всё ржавое и заросшее каким-то сухим чертополохом. Из выбитого окна второго этажа торчала двухъярусная кровать с нарисованным на боку осликом.

Я взял Машу под руку, Джонни – за ногу, и мы пошли к машине.

–Эта игрушка сломана! Зачем она нам? Луизе она не понравится! Её уже не починить! Выброси этот мусор! Мы купим такую же, если ты хочешь! Она вся в грязи! – эмоционально выговаривала мне жена, пытаясь услышать от меня хоть что-то вразумительное.

Потом выдернула свою руку из моей, и мы резко остановились. Она долго смотрела мне в глаза, провела своей ледяной рукой по моему горячему лицу, отвернулась и закусила губу. Так мы и стояли в сотне шагов от машины, соприкасаясь щеками, но глядя в разные стороны, с обгоревшей полуметровой куклой. Мимо прошли рабочие в строительных касках и респираторах, проехала бетономешалка, где-то в порту загудела сирена. Все эти образы и звуки, даже запах её духов, не доходили до моего сознания. Я думал только об одном: как? Как эта штука оказалась тут? Почему-то я всегда считал, что второго Джонни в природе нет! Раз мама утопила того – значит, моя проблема исчезла. И только теперь в дальнем отделе открылась какая-то дверь, и стало видно: проблема эта была во мне всегда. Она пряталась за другими проблемами, не болела, не выходила на передний план, но никуда не исчезла. И не исчезнет до тех пор, пока я не разберусь с этой куклой. Может, моё зелёное созвездие выручило меня тогда и снова привело к этому дому именно для того, чтобы я решил эту проблему? Я пока понятия не имел – с какого конца разматывать клубок длиною в двадцать восемь лет. Но уже понимал: без этого мне нельзя жить дальше.

Машу я любил не только за красоту, но и за то, что она умела иногда помолчать, подумать, и понять проблему, не задав ни одного вопроса. Вот и сейчас она глянула на меня, прищурив свои огромные чёрные глаза, потом спокойно, как солдат солдату, сказала:

–Дай глянуть!

Я поднял робота и покрутил перед глазами. Килограмм пятнадцать в нём точно было. А сколько весил мой Джонни? Не знаю! Никогда не взвешивал!

–Странная игрушка! Никогда таких не видела! Так что это за чёрт на самом деле, прости меня, святая дева? Только не заливай мне тут про свои детские комплексы!

–Это действительно игрушка. Точно такая была всё детство около меня. И у меня полное ощущение, что благодаря ей я сейчас нахожусь здесь. Эта штука – какой-то американский мозгокрут. Подробности я сам бы не прочь узнать. Поэтому мы возьмём его с собой и выясним: кто, где, а главное – для чего его сделали. Там видно будет. Вот же боёб! Почему я раньше об этом не подумал? Что? А, ты не знаешь этого слова! Я тоже, оказывается, многих ваших слов не знаю! Учиться нам ещё и учиться! Ладно, поехали! Холодно. Сейчас, кажется, снег пойдёт.

Часть седьмая

Робота я бросил в багажник и через час езды по мокрой дороге мы были дома. Навстречу нам, из Мексики, двигались нескончаемым потоком гражданские и военные транспортные средства всех видов, какие только можно вообразить: от велосипедов до танков, от малолитражек на солнечных батареях до пятидесятитонных дизельных кранов.

Вечером я перелопатил всё, что могло иметь отношение к Джонни, в интернете, а тесть обзвонил знакомых, которых у него оказалось – половина Мексики. Результат оказался нулевой. Снаружи на кукле не было никаких выходных данных кроме надписи «Сделано в США». Никто ни о чём подобном не слышал и не писал. На ночь я положил её в крольчатник, даже домой заносить не стал. (Кролики забеспокоились, и я решил, что если к утру они подохнут, перестанут размножаться или превратятся в крыс – утром я просто выкину робота с обрыва в море. Но ничего такого с животными не случилось.)

Утром я привёз странную конструкцию в наше представительство и поставил на пол перед столом Шедько:

–Знакомьтесь, Андрей Андреевич! Это Джонни. Джонни – Андрей Андреевич!

Майор от неожиданности потерял дар речи, и я с удовлетворением отметил, что настал момент, когда не он на меня смотрит, как гладиатор на евнуха, а наоборот.

Замешательство, впрочем, было недолгим. Я рассказал шефу события вчерашнего дня, напомнил, как всё детство подобное пугало торчало денно и нощно в моей квартире на Океанском проспекте, в результате чего я вырос немного набекрень.

Тут же были приглашены несколько человек из порта и каких-то заводов, которые осмотрели робота и сказали, что им необходимо оборудование и время, чтобы разобраться в электронных мозгах. Они забрали игрушку и пообещали позвонить сразу, как появятся результаты.

Несколько дней прошли в томительном ожидании. Я переводил с русского на испанский и английский разные технические документы, а сам вспоминал детство, дом, маму, Джонни. Как всё было просто! Поел, поспал, посмотрел новости про то, как американские учёные сделали очередное сенсационное открытие: муха после отрыва от вертикальной поверхности не складывает ножки вдоль тельца, а сгибает их в коленках! Послушал музыку, глянул порнушку, опять поел…

Через несколько дней мне позвонил Шедько и сказал, чтобы завтра я зашёл на его ферму за молоком. Поэтому на другое утро я постучал в дверь его кабинета. Видеокамера под потолком шевельнулась в мою сторону, щёлкнул электронный замок, и я зашёл в кабинет к майору.

–Привет, Володя! Садись. Хоть ты парень крепкий, но, от того, что я тебе сейчас скажу, ноги могут подогнуться. Информация по кукле уже кое-какая есть. Парни над ней ещё колдуют, но то, что они раскопали, должно тебя заинтересовать. Честно говоря, мы не были уверены – надо тебе это сообщать или нет, но пришли к выводу, что – надо. Потому что ниточка потянулась интересная, и распутать её сможешь только ты. Итак, ты готов?

–Надеюсь, да! – неуверенно ответил я. – Если что – приготовьте сразу нашатырь! Джонни – инопланетянин?

Майор протянул мне листок – ксерокопию какого-то документа.

–Ознакомьтесь, товарищ второй секретарь!

Я начал читать, хотя буквы малость прыгали в глазах от волнения. Но, осилив первый абзац, я начал успокаиваться. Там по-английски в научных терминах говорилось о каких-то новых разработках в области движетелей, сервоприводов колёс, искусственной кожи, новой схеме сцепки гусеничных траков, экономичных батареях, сплавах меди, хрома, лития, серебра и тому подобная техническая белиберда. Всё это разрабатывалось в центре технологии и автоматики в городе Атланта, штат Джорджия, должно было принести экономический эффект в столько-то миллионов долларов, поэтому работники этого центра обращались к конгрессменам штата с просьбой: не закрывать их тему, а продолжить финансирование, потому что их закрытие приведёт к подрыву обороноспособности США и отдаст лидерство в этой области русским. Далее шли многочисленные подписи, печать и дата: одиннадцатое июня две тысячи двадцать пятого года.

Я вопросительно взглянул на Шедько:

–Простите, но я одного не понял: после чего мне надо было в обморок брякнуться?

–После подписи «Бойнович Н.» – пояснил майор. – Там есть ещё какой-то Григорьев В. У твоего товарища как было отчество? Не Васильевич? У меня где-то записано, да забыл – где.

–Нет. Михайлович, царство ему небесное!

Среди двух десятков подписей я действительно прочитал фамилии «Boynovich N.» и потом подпись, и рядом – «Grigorieff V.» и тоже закорючка подписи.

–Здравствуй, жопа новый год! – удивлённо протянул я. – Это, типа, что? Наши папы – в Атланте?

–Американец из Атланты сказал бы: «Вот мы и дали в жопу в новый год!» Думаю, тебе вскоре предстоит поездка в белую Америку, так что привыкай к их поговоркам! Почитай что-нибудь про Новый Орлеан, Атланту, Вашингтон, Нью-Йорк, Колумбию, Саванну! Ну и вообще, сегодня же начинай изучать те места! География, экономика, климат.

–Андрей Андреич! – взмолился я. – Киньте пару бит инфы в очень серое вещество! Я ничего не понимаю! Речь же шла про Джонни!

–Мы ещё собираем информацию на эту тему. Могу только пока сказать, что твой папа принимал участие в создании этой игрушки. И твоя мама была в курсе, поскольку вместе с папой приехала в Штаты после института. Но она вернулась на родину, вскоре родился ты, а папа по каким-то неясным пока причинам остался за бугром. Вместе с ним остались и несколько других наших инженеров. Но человека с фамилией Григорьев в той группе не было. И женщины с такой фамилией – не было. Ты не знаешь девичью фамилию пашиной мамы?

–Понятия не имею!

–Ладно, выясним. С этим Сан-Диего ни на что времени не хватает! Надо бы новое представительство там делать, штаты расширять, а то я уже ничего не успеваю. Жена скоро уволит за непосещаемость! Ты в курсе, что вождь новоявленных ацтеков создаёт свою партию и собирается баллотироваться в парламент? Хоть бы скальпы со стен поснимал, прежде чем телевидение приглашать! Ладно, пока ты свободен. Как будет что новое – сразу дам знать. Но я чую – тебе придётся ехать во Владивосток через Атланту. Я сообщил в центр про твою находку, там сейчас тоже над этой темой работают. Так что – подождём. И учти: никому ни слова!

Я ехал по трёхмиллионной Тихуане, останавливался на светофорах, пропускал пешеходов, соблюдал все правила и даже в итоге приехал домой. Но ни дороги не видел, ни домой не пошёл, а заглушил двигатель перед воротами и просидел в машине почти час, пока тёща не глянула случайно в окно и не поинтересовалась на всю улицу – всё ли у меня в порядке. Я и раньше-то не мог распутать этот клубок, а теперь вопросов лишь прибавилось. Поэтому, раскинув мозгами, я вечером позвонил матери, поинтересовался здоровьем, делами, а потом спросил прямо в лоб:

–Мама, а где мой папа?

–Тебя этот вопрос никогда не интересовал! Зачем тебе это?

–Да, в телефонном справочнике лазил и вдруг нашёл какого-то Н.Бойновича, проживающего в городе Атланта. Вот и подумал: ты же была в штатах! Может, мой папа – американец, миллионер? Может – в гости сгонять, познакомиться? Глядишь, и от наследства кусок перепадёт!

На том конце повисла пауза, потом каким-то надтреснутым голосом мать сказала:

–Да, Володя, твой папа остался в Атланте. Но ехать туда я не советую. Там ничего хорошего нет.

–А я не на экскурсию туда собираюсь, а на папу поглядеть! И задать ему пару вопросов. Ну там, хау ду ю ду? Не жмут ли ботинки, если совесть не жмёт…

Там опять всё затихло, потом вздохнуло и тихонько произнесло:

–Ты сильно повзрослел, сынок. Изменился. Голос стал совсем другой. Наверно, у тебя суровая работа. Я слышала, что где-то в Мексике идёт война. Смотри, будь осторожнее, пожалуйста. У тебя есть женщина?

–Да, мама, есть. Она местная. Я не хотел тебе говорить. Думал сделать сюрприз. Мы планируем приехать в Россию через год-два. Вместе с женой и дочерью. Твоей внучке уже третий год. Она красавица, вся в маму.

Впервые за столько лет я поговорил с матерью на равных по душам. В конце разговора она робко попросила дать сказать два слова внучке, и когда та ответила ей: «Пливет, баба! Хаясо. И я тебя! Плиеду!», то из трубки хлынули слёзы. Нам было строго наказано предупредить о приезде заранее, чтоб бабушка (Как быстро она из мамы стала бабушкой! Словно год готовилась!) успела купить внучке подарки и сделать горбушу с овощами в духовке. Уже прощаясь, я сказал матери:

–Мне важна вся информация о моём отце и обоих родителях Паши. Пожалуйста, напиши всё, что знаешь на ящик [e-mail]. Это очень важно. Не сказки для глупеньких детей, а факты. От этого многое зависит. В том числе – и наш приезд.

–Хорошо, сыночек! Я сейчас ещё всплакну минуток десять, а потом сяду, и напишу всё, что вспомню! Ведь это было так давно! Не совсем понимаю, зачем тебе это, но раз надо – напишу. До встречи!