Образ. Роман

Катя спустилась со своего помоста, встала ближе к рампе и отвесила зрителям поклон, но уже не «дежурный», а проникнутый радостной благодарностью – зрителям, оркестру, композитору. Отступив немного назад, она в полуобороте к оркестру жестом пригласила и оркестрантов принять свою долю благодарности зрителей. Оркестранты встали, к ним присоединился пианист, уже седой ветеран оркестра. Аплодисменты не смолкали. Раздались возгласы – «Автора!». Катя повернулась к авторской ложе, но композитор уже шёл ей навстречу. Он, проходя мимо Шуры, пригласил и её. Так они втроём стояли у рампы и принимали благодарность зрителей. У композитора на щеках появились скупые слёзы. Катя придвинулась к нему вплотную, прижалась к нему и поцеловала в щёку. Овации вспыхнули с большей силой. Она, заглянув ему в глаза, спросила:

– Ну, что ты такой – радоваться надо, а ты грустишь? В чём дело? Что с тобой?

– Девушку жалко! – сказал он ей на ухо.

– Кого-кого? Какую девушку?

– Ангела жалко, – уточнил он.

– А! Ангела. Ну, это я поняла. А то «девушку-девушку».

Овации стихли, занавес закрылся, и тут Катя, улучив момент, снова прильнув, поцеловала композитора в губы и отстранилась смущённо, с опаской. Он не удивился и подумал: «Сегодня же сделаю ей предложение – хватит над ней измываться». Занавес открывался и закрывался ещё несколько раз, и додумать эту «крамольную» мысль до конца ему так и не удалось; как только занавес закрылся окончательно, подбежали к ним оркестранты, его друзья, и почти насильно потащили всех за кулисы. Там – поздравления, шампанское, цветы, неизвестно откуда взявшиеся поклонники, раздача автографов. Откуда ни возьмись появилась бутылка коньяка, потом вторая, третья. Здесь же были и Виктор Васильевич, и Варюша с Шурочкой, и почти все оркестранты. Поздравлениям и веселью не было конца. Варя взяла под руки худрука и композитора, приблизила их к себе и на глазах у всех поцеловала их поочерёдно в уже колючие щёки и сказала:

– Простите меня все! Я больше такого не допущу! – и залилась слезами.

– А в следующий раз, – сказал худрук, не обращая внимания на её слёзы, – я возьму в руки солдатский ремень с большой пряжкой и… – его последние слова потонули в дружном и весёлом хохоте.

Шурочка обняла Варю за плечи – та заулыбалась благодарно, и обе примы ушли за кулисы, чтобы посплетничать о своём, о девичьем.

Только глубокой ночью развёз их по домам служебный ПАЗик.

До квартиры композитора провожало несколько мужчин, его ближайших друзей, и Катя. Все ввалились в квартиру, уложили его на диван – он был не пьян, он был обессилен. Все его хорошо понимали. Они любили его и гордились, что им посчастливилось играть его музыку. Катя присела к нему на краешек дивана, наклонилась к нему вплотную и полушёпотом спросила:

– Ну, что сегодня с тобой, милый? У тебя триумф, а ты…

Провела мягкой своей ладонью по его щеке – щека была колючей и влажной. Он молчал. Друзья стояли кто где в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Она оглянулась на них, потом снова наклонилась, своими губами нашла его губы и прямо в губы, смешивая его дыхание со своим, ласково прошептала:

– Хочешь, я останусь с тобой сегодня?

Он чувствовал её упругие груди, её горячее дыхание, ласковые влажные губы. Он мягко и осторожно отстранил её от себя и сказал негромко:

– Катя, не надо. Как-нибудь в другой раз…

Она молча встала и вместе со всеми вышла из квартиры. Его гости, уходя, выключили свет и щёлкнули дверным замоком. Он остался один. Комната освещалась уличными фонарями через окна квартиры. Стены и потолок временами ярко озарялись фарами запоздавших машин. Этот свет ему мешал. Он встал и зашторил окна. Ему было душно и жарко. Он открыл фрамугу – в комнату ворвался ветер и городской шум. Он снова закрыл окно и прилёг на пол, застланный ковром. В голове шумело, лоб нестерпимо горел, в висках стучало. Он пытался задремать, но огромные серо-зелёные глаза с длинными изогнутыми ресницами не отпускали его. Он ворочался на ковре более часа. Терпеть было невмоготу! У него начались галлюцинации. Откуда-то взялся вагон метро, совсем пустой, идущий задом наперёд. Он сидел на том же месте, как в тот раз, с партитурой в руках, а она, его «падший ангел», стояла над ним, строила гримасы и издевательски хохотала. В ушах звучала страшная какофоническая музыка. Он больше выдержать не мог. Решительно встал, подошёл к антресолям, нащупал в углу шкафа пистолет, оставшийся после отца-фронтовика, снова лёг на ковёр, взвёл курок и, прежде чем подвести его к виску, прислонил его плашмя к своему горячему лбу. Холодный металл произвёл волшебное действо. Композитор почувствовал, как тяжёлый горячий свинец стал вытекать из его уставшего тяжёлого и раскалённого мозга. Мозг становился лёгким и холодным, освобождённым не только от тяжёлых мыслей, а вообще от всех и от всего!..

…И композитор… уснул крепким сном…

Глава 3. «Разбор полётов»

В понедельник худрук, прямо с утра, собрал всех для «разбора полётов», как он называл еженедельные планёрки в театре со своими сотрудниками.

– Сегодня, коллеги, я хочу с вами проанализировать исполнение последней симфонии нашего уважаемого маэстро Никитина Иннокентия Петровича, – он всегда так строго и официально открывал планёрку, которая потом, по ходу обсуждения, превращалась почти в дружескую непринуждённую беседу, – так, я хочу сначала услышать ваши замечания и суждения.

Виктор Васильевич Князев, заслуженный деятель искусств и опытный администратор, всегда и у всех вызывал некоторую робость. С ним более или менее непринуждённо могли разговаривать всего лишь несколько человек: композитор, дирижёр Катя, второй дирижёр. Ну, ещё их ветеран, пианист Сан Саныч Петров и некоторые, уже немолодые, оркестранты. Остальные почти с трепетом «смотрели ему в рот».

– Ну-с, с кого начнём?

В коллективе, как в школьном классе, воцарилась тишина – «кого сейчас вызовут?!».

– Ну, давайте, Сан Саныч, – «вызвал» он.

Пианист встал – он сидел на стуле у рояля. Остальные оркестранты все сидели на своих рабочих местах. Другие, у кого не было своих «штатных» мест, расселись в первом ряду партера. Катя стояла у своего дирижёрского пульта.

– Сидите-сидите, Сан Саныч – не на партсобрании мы. Да и вы, Катерина Ивановна, сядьте куда-нибудь – не на пять минут мы собрались.

Катя спустилась в партер и села рядом с композитором.

Когда все успокоились, пианист сказал:

– Вы знаете, коллеги, мне симфония, в общем-то, понравилась. Я думаю, она написана талантливо и твёрдой рукой большого мастера. Думаю, ей уготована долгая жизнь. Один упрёк только в сторону маэстро, – с улыбкой добавил он, – мало работы вы дали пианисту. Я не настолько стар, чтобы щадить меня и давать маленькие «порции сладкого пирога» – я сахарным диабетом не страдаю, – начал он официально, а закончил шуткой.

Напряжённость была снята, присутствующие оживились. Худрук улыбнулся и изрёк своё «весомое» слово:

– Я, пожалуй, соглашусь с такой оценкой, но с некоторыми оговорками. Первое, про партию рояля – это по усмотрению композитора, а потом, вы все не хуже меня знаете, есть симфонические произведения, в которых вообще нет фортепиано. Ну, это я так, к слову. Второе – у меня нет сейчас цели оценивать художественные качества данной симфонии – для этого у нас существует худсовет, не будем отбирать у него хлеб, тем не менее я бы хотел прямо сейчас узнать у маэстро – что это у вас за «равелевские» такие многократные повторения одной и той же музыкальной фразы? Хотите «переплюнуть» «Болеро»? Ну, бог с вами, это ваше дело.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.